Текст книги "Улыбка гения"
Автор книги: Вячеслав Софронов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)
– Согласен, – покорно кивнул молодой человек, пытаясь спрятать ногу в заштопанном носке под стул. Но Менделееву не было дела до его дырявых носков, и он тут же начал диктовку своей рукописи. А Володя, в очередной раз шмыгнув носом, пошарил в карманах, не найдя носового платка, и принялся торопливо записывать непонятный ему текст:
«Если пропустить водяной пар чрез накаленную трубку, внутри которой температура достигает 1000°, то при этом часть воды разложится на свои составные части, получится гремучий газ, но, проходя в более холодные части прибора, этот гремучий газ вновь дает воду; полученные водород и кислород соединяются между собою при более низкой температуре…»
Диктовка шла не первый месяц. Перед приходом стенографа Менделеев бегло набрасывал текст будущей рукописи, а получив ее в переписанном виде, садился за правку, тщательно выверяя каждое слово, предложение, заменяя иногда целые абзацы, делая на полях многочисленные пометки. Когда работа над второй частью стала подходить к концу и осталось подвести основные итоги его многолетних трудов, он отправился к издателю, который до того выпустил первую часть его книги. Тот был выходцем из обрусевших прибалтийских немцев, причем, даже основательно обрусев в бытовом плане, умудрился каким-то образом сохранить некоторые черты характера и особенности в манере общения, присущие исключительно этой нации. В частности, педантичность в отношении с авторами и полное пренебрежение к их затруднениям, возникающим в ходе работы над рукописями. Так, стоило тому сдать рукопись хоть на день позже означенного в договоре срока, и он неумолимо ополовинивал оговоренную сумму гонорара, ничуть невзирая на мольбы и стоны несчастного сочинителя.
И верно, как и ожидал Менделеев, вспоминая предыдущий кабальный договор, издатель указал и в этот раз немыслимо малый срок: до Пасхи. И ни днем позже. Спорить с ним было бесполезно и даже опасно. Мог и вовсе отказать, хлопнув дверью и сделав вид, будто бы впервые видит человека. Одно слово, типичный немец…
– Уважаемый Дмитрий Иванович, – заявил тот ему с порога, – как я вас хорошо понимаю, вы человек занятой, к тому же можете заболеть или уехать куда по службе, но поймите и вы меня. Типографские станки, а вместе с ними и рабочие не могут и часа простаивать. Иначе я несу огромные убытки.
– Фридрих Карлович, но человек не машина и с ним может всякая оплошность случиться. Вы правильно заметили, могу заболеть или быть вызван куда-то. Ведь вам не трудно иметь на этот случай запасной вариант?
– Как вы себе это представляете, господин Менделеев? Это не торговая лавка, где один товар можно предложить сразу нескольким человекам. До этого необходимо провести корректуру, а ваша работа требует привлечь специалистов, которые тоже не всегда свободны. Граверы вам и на этот раз будут нужны?
– Хотелось бы… Без рисунков выпускать мою монографию смысла не имеет, потому весьма на вас надеюсь…
– Вот видите, значит, граверов нужно нанимать заранее, а у них своя очередь, большинство заняты другими заказами. И я тоже, знаете ли, могут захворать или того хуже, как это у вас русских говорят? Пить горькое вино?
– Пить горькую, – подсказал Менделеев, терпеливо дожидаясь, когда тот закончит перечислять свои придуманные им на ходу трудности издательского дела.
– Да, примерно так, – согласился тот, – но я не о том. Все мы люди и зависим друг от друга. Плохо, когда мой доход страдает от других людей. Я этого не желаю думать. А потому заключаю договор, где все на русском языке, прошу заметить, все написано: сдать рукопись такого-то числа. Зная это, я иду к корректору, зову гравера, они не начинают других работ и ждут меня, а я вас. Я понятно говорю?
– Говорите вы понятно, но другие издатели обычно не так жестко ограничивают авторов рукописи в ее сдаче. Они входят в их положение…
– Я не понимаю, что значит «входить в положение». Так я слышал говорят о женщинах, ждущих ребенка: «быть в положении». Я не желаю оказаться в положении, как беременная женщина, и ждать девять месяцев…
– Да почему же девять? Неделю-другую…
– Где неделя, там и месяц, а потом год. Я знаю, что такое русское «завтра» или «скоро»… Это непорядок. Благодарю, но я не хочу быть, как вы предлагаете, в положении, тем более, как вы заметили, я не женщина и вряд ли ею когда-то стану.
– Я могу поискать другого, более сговорчивого, издателя, – попробовал задеть самолюбие издателя Менделеев, но и это не помогло.
– Можете, конечно, можете, но вряд ли кого найдете. Мне известны все их имена и даже адреса. Вот они. – И он подвинул отпечатанный в типографии лист с адресами издательств. – А если пожелаете, то и дорогу покажу.
– Вы меня очень обяжете, – ответил Менделеев, вставая, – я сам найду дорогу.
– Только смотрите, когда вы вернетесь обратно к Фридриху Карловичу, то он может быть занят другими авторами. Здесь, в Петербурге, столько людей желают что-нибудь издать, не собрать по всей Европе. Все словно сговорились, кто несет роман, кто стихи, а еще и ноты! У меня очередь на несколько лет вперед, господин Менделеев. С вами я готов сотрудничать исключительно потому, что ваше первое издание почти распродано. Даже не предполагал, что в России так интересуются химией. Совсем недавно дамы приобретали сонники, французские романы, а теперь вдруг вашу химию. Мир сходит с ума, и я вместе с ним…
– Я сам не предполагал, – рассеянно отвечал Менделеев, – значит, много авторов… И очередь на несколько лет вперед?
– Истинно так…
– Хорошо, готовьте договор, господин издатель, на днях загляну. Только, как и в прошлый раз, половина гонорара – в руки. Причем сразу по подписании договора. Иначе никак.
– А в случае задержки вторая половина остается у меня, – хитро сощурился тот, – до Пасхи и ни днем позже.
– Вот именно – до Пасхи! У нас все так делается: до Рождества, до Пасхи, до Троицы. – С этими словами Менделеев решительно вышел, утирая испарину на лбу.
Глава вторая
В очередной раз провожая своего стенографа Володю, Дмитрий Иванович на ходу объяснял ему, уже находясь в прихожей:
– Знаете, рукопись почти закончена, мне нужно будет несколько дней ее вычитать. Весьма признателен, что вы вовремя приносите мне готовые записи, а то, каюсь, свой собственный почерк и сам не всегда понимаю, без вас бы мне не справиться.
– Да что вы, Дмитрий Иванович, то моя работа. И вам спасибо, что исправно платите, я вон сапоги почти новые купил, теперь к вам больше не опаздываю, пальтишко присмотрел для брата… – смущенно отвечал тот, особо не привыкший к похвалам из уст профессора, при этом желая побыстрей исчезнуть с глаз его, то и дело переминался у двери, как бы добродушный тон Менделеева не поменялся на грозный, как часто случалось.
– Это само собой, – думая о чем-то своем, отвечал тот, – тут речь еще о том, что не решил я пока с концовкой всего труда, а это, как сами понимаете, дело наиважнейшее. За один раз не исполнить. Мне потребуется некоторое время составить что-то такое, чтоб… Не знаю, как выразиться… Убедительно было и в то же время подводило итог всему ранее написанному. Потому о следующем приходе извещу вас отдельно, когда все вызреет.
– Оно, конечно, не моего ума дело, но мне думается, все и так достойно и понятно всем, кто читать будет. Помнится, вы говорили, что мир един, хотя и многообразен…
– Верно, верно подметили, Володечка, мир един и все в нем связано. Но это нужно как-то доказать, подтвердить чем-то. Или формулой или законом каким…
– Формулой – это хорошо… А законов вы и так много приводите: Авогадро, Гей-Люссака, все и не упомню…
– Нет, там что-то другое нужно. Единое и неделимое, чтоб на века осталось. Пока в голову не приходит, но вертится какая-то единая картина мира…
– Вы же сами говорили: газы, металлы, жидкости… – пытался подсказать тот, но понимал, профессор имеет в виду что-то более важное и всеобъемлющее.
– Да, газы, металлы, жидкости, и все они связаны меж собой каким-то одним законом, который и пытаюсь предложить читателю. А он не находится. Не так часто в науке законы рождаются. Их еще и обосновать надо, а потом чтоб другие его одобрили и подтвердили. Можно такое напридумывать, засмеют, тогда до конца века с клеймом тем ходить придется. Ладно, то не так просто, как может показаться, потому прошу недельку, а то и больше дать мне на раздумья. Да вы не переживайте, я вам заплачу за те визиты, что по моей вине не состоятся. – Он начал торопливо рыться в карманах, вытаскивая ассигнации и мелочь и вручая их стенографу.
Тот смущенно принимал деньги, кланялся, пытался его остановить, но Менделеев лишь, вывернув все карманы, смущенно развел руками:
– Простите, больше при себе не имею. Вы не стесняйтесь, скажите в другой раз, сколько я вам должен. Деньги у меня обычно водятся, но, вот беда, долго не задерживаются. Ничего, заработаю, а вы мне в том поможете. Прощайте, голубчик. И еще раз спасибо…
Стенографист ушел, а Менделеев вернулся в кабинет к своим записям. Через какое-то время заглянула супруга в ночной сорочке и спросила:
– Митенька, тебя ждать? Поздно уже…
– Нет, голубка моя, сегодня не жди, поработаю еще. Завтра у меня лекции, потом нужно встретиться с заводчиком одним, он все желает мне свою сыроварню показать, а главное… Не знаю, как и выразить… Не получается у меня со сдачей рукописи в срок.
– Ты же говорил, последнюю главу заканчиваете с юношей этим. Неужели не успеваете? Перенеси сроки, угробишь так себя ночными этими сидениями. Дай себе отдых. Может, отпуск возьмешь? Съездим на воды, Володю с собой уже можно брать…
– Какой отпуск? Какая заграница? Я половину гонорара, мне положенного, получил и уже потратил. За Боблово еще вполне не расплатился, хотя там вексель на пять лет подписан, опять же проценты каждый год идут. И, заметь, немалые. А тут совсем чуть осталось, буквально один шажок сделать и… не идет, не получается.
– Ты ведь уже две ночи подряд без сна сидишь, днем у тебя лекции. Доведешь себя так до крайности. А случись с тобой что? Куда мы с сыночком пойдем? Дома своего нет, за имение не заплачено. Опять же прислугу содержать, о продуктах уже молчу. Ты о нас совсем не думаешь, все свои бумажки строчишь да с колбочками возишься. Получается, они тебе милей, нежели мы с сыном. Нам как быть?
– Ой, ты бы мне хоть душу наизнанку не выворачивала, пожалей, бога ради. Ничего со мной не случится, не впервой. В Париже почти неделю кутили без сна и отдыха. И как с гуся вода. Нечего меня хоронить раньше времени, успеешь еще. А сейчас не мешай, мне работать надо. Как я буду после слов твоих о чем-то другом думать? Ну посуди сама…
– Вижу, о нас ты вспоминаешь в последнюю очередь. Добром это не кончится, помяни мое слово…
– Иди ложись. Да, скажи, кто там есть на кухне, чтоб чаю принесли, да покрепче. Уходи, не заставляй дверь на ключ запирать, лучше завтра поговорим… Утро вечера, сама знаешь…
Оставшись один, Менделеев свернул несколько папиросок и разложил их на столе ровным рядком. Затем собрал в стопку разбросанные после диктовки исписанные листы, подвинул их на край стола, положив сверху крест-накрест образцы всевозможных горных пород, что постоянно лежали у него ровным рядком на кромке стола, подкрутил фитиль в керосиновой лампе, закурил и откинулся на спинку кресла, принялся размышлять сам с собой:
– Володя советует привести несколько формул? Нет, не то… Писать длинный и скучный вывод, повторяя то, что было раньше? Тоже не подходит, хотя в крайнем случае можно и так. Может, раньше так бы и поступил, по сейчас хочется что-то другое – всеобъемлющее…
Он взял лист бумаги, перо, обмакнул в чернильницу и начал писать.
Перечитал, скомкал лист, швырнул в корзину, промахнулся, встал, поднял, снова кинул, не попал, повторил снова.
Наконец, прошелся несколько раз по кабинету.
…Принесли чай, он взял, не глядя, кружку, отглотнул и принялся вновь ходить с кружкой в руках.
Рассеянно бросил взгляд на шахматный столик, стоящий в углу.
Подошел, расставил, казалось бы, в хаотичном порядке фигуры, но там был свой ритм, свой порядок.
Достал из стола карточки с названием химических элементов и вернулся к шахматной доске, стал подсовывать под фигуры карточки, начиная с верхнего ряда…
Иногда останавливался, думал о чем-то, менял их местами и так до тех пор, пока карточки не закончились…
Вновь сел за стол и стал чертить шахматные фигуры, а над ними значки химических элементов…
Выполненный рисунок не удовлетворил его, и он перечеркнул свои художества, откинул листок в сторону.
Принялся рисовать изображения, похожие на облачка, потом капли воды, куски минералов, колбы с кипящей жидкостью, постоянно сверяясь со своими записями. Но и этот лист он забраковал и отбросил в сторону.
На другом он уже рисовал зверей со смешными мордочками, рыб, и наконец непроизвольно у него получилась русалка, но почему-то с рогами.
Тогда он взял с полки несколько книг на иностранных языках и принялся искать в них то, на что никак не находил ответа.
Незаметно он уснул с книгой в руках.
Во сне губы его шевелились, и доносились едва слышные слова: «Hydrogen, Helium, Lithium, Beryllium, Borum, Carboneum…»
Он спал недолго, проснулся от грохота кастрюль и звяканья посуды на кухне. Умылся, посмотрел на себя в зеркало: красные воспаленные глаза, всклокоченная борода, растрепанная грива волос. И ни одной новой мысли в голове. Крикнул, чтоб принесли чаю и бутерброд. Увидел разложенные на шахматной доске карточки с химическими элементами, собрал их, сунул в карман костюма, висевшего тут же. Быстро перекусил и начал одеваться. Заглянула Феозва, вздохнула, спросила безнадежно:
– Так и не ложился, как погляжу. Хоть бы погулять сходил, пока готовят…
– Времени на прогулки нет, оставь меня одного.
Та тихо исчезла, пошла на кухню. Он крикнул, чтоб горничная внесла свежую рубашку. Она впорхнула через минуту, повесила на спинку кресла. Он примерил, глянул в зеркало и сорвал ее с себя, швырнул за дверь, крикнул:
– Эта худо поглажена! Давай другую! Я жду!!
Та моментально внесла новую, он выхватил рубашку у нее из рук, покрутил и тоже швырнул за дверь с криком:
– Неси глаженую! Что ты мне подаешь?! Распустились вконец!! Пороть вас некому!!
Горничная начала подавать ему, боясь заглянуть внутрь хозяйской комнаты, одну за другой несколько свежих поглаженных рубах, и все они полетели за дверь в коридор, образовав целую кучу бесформенно разбросанного белья.
А сам Менделеев, уже не в силах сдержаться, топал ногами и кричал так громко, что, казалось, было слышно даже на улице:
– Мне подадут сегодня хорошо поглаженную, без морщин, сорочку? Я сколько буду ждать? Я кому сказал? Глашка! Феозва! Сколько это будет продолжаться? Я опаздываю!!!
Просунулась голова испуганной жены и скрылась.
Заплакал Володя в детской, туда забежала перепуганная едва ли не до потери сознания горничная, за ней нянька, подхватила ребенка прижала к себе.
Плотно закрыли дверь.
Замерли.
Крики продолжались еще несколько минут, потом все стихло.
Хлопнула дверь в кабинет, и вновь стало тихо.
Феозва тихо на цыпочках подошла к закрытой двери, несколько раз дернула за ручку.
Закрыто.
Из кабинета раздавались всхлипы и рыдания.
Она прошла к себе, торопливо взяла в руки вышивку. Руки дрожали, иголка выпадала из пальцев, у нее началась дрожь во всем теле.
Вдруг в комнату вбежал плачущий Менделеев и упал перед ней на колени, протянул руки и прерывистым голосом проговорил:
– Прости, ангел мой. Прости меня, дурня. Не знаю, что со мной приключилось. Ты права, третью ночь без сна, нервы ни к черту, ничего не выходит. А тут еще сорочку подали мятую… Не смог сдержаться… Не мог…
– Рубашка глаженая. Я сама проверяла. Боюсь, Глафира тоже уволится, как и предыдущая девушка. Наверняка по городу о тебе уже идет недобрая слава. Ты совсем не можешь держать себя в руках.
– Ты права, я виноват. Глубоко виноват, но ничего поделать с собой не могу. Не в силах. Эта ярость, непонятно откуда она во мне берется. Весь свет немил. И не могу остановиться, пока не пройдет эта вспышка. Да, нужно отдыхать, гулять, ходить в театры, но у меня совсем нет свободного времени. Ты же знаешь…
– Митя, приди в себя. Ты уже взрослый мужчина, не мальчик. А ведешь себя как капризный ребенок. Так же нельзя. Я боюсь сейчас с тобой говорить, ты в любой момент можешь опять поднять крик, всех напугать, поставить в неловкое положение. Иди успокойся окончательно, а вечером поговорим. Да, не забудь извиниться перед Глафирой, она девушка неплохая, но ты ее напугал, обидел, я видела слезы у нее на глазах. Хорошо? Сделай, как прошу тебя.
– Конечно, я извинюсь, – ответил он растерянно, хотя видно было, что думает совсем о другом.
Действительно, он тотчас заглянул в детскую, увидел там сидящих, прижавшихся друг к другу молодых девушек, горничную и няньку, имени которой не мог вспомнить, с его тоже напуганным сыном на руках, подошел к ним, извинился, пообещал, такое впредь не повторится. Потом, неожиданно для себя, да и для них тоже, погладил одну из девушек по голове, даже попытался поцеловать руку горничной, но та, еще больше испугавшись проявления хозяйской ласки, тут же ее спрятала. Тогда он с вымученной улыбкой взял на руки хныкающего сына, попытался успокоить, походил с ним по комнате и вдруг, о чем-то вспомнив, вернул ребенка няньке обратно и чуть ли не бегом помчался к себе в кабинет и вновь уставился на шахматную доску.
На кафедру он зашел, что называется, туча тучей. Мрачный, насупленный, весь ушедший в себя, прошел к своему столу и достал из портфеля бумаги, разложил их и начал просматривать. Секретарь с чем-то обратился к нему, но он отмахнулся, дав понять, что занят. Кто-то из находившихся там коллег завел разговор о погоде, но он так глянул в его сторону, что тот моментально замолчал, а вскоре и совсем поднялся и, не сказав ни слова, посчитал за лучшее выйти вон. Вслед за ним направились и остальные преподаватели, включая лаборантов, желая оставить Менделеева одного, понимая, ему не до них.
Секретарь на полпути в деканат вспомнил, что забыл взять с собой некоторые документы, вернулся и, едва открыв дверь, остановился на пороге. Он увидел, как Менделеев водил пальцем по исписанному листу, держа в руке несколько карточек, с которыми последнее время почти никогда не расставался, а постоянно доставал их, перебирал, раскладывал перед собой. Вот и сейчас он повторял вслух и вовсе непонятные секретарю слова:
– У-у-у… Рогатая! Чего пялишься на меня? Чем недовольна? Почему не хочешь встать на место? Сейчас я тебя, сейчас… Не хочешь? Ну и не надо, другого найдем…
Секретарь попятился обратно и осторожно прикрыл дверь, решив, что бумаги подождут, отправился на соседнюю кафедру. По пути он наткнулся на того самого преподавателя, что счел за лучшее первым выйти вон. Тот тихонько спросил, увидев перекосившееся в недоумении лицо секретаря:
– Что там? С Дмитрием Ивановичем чего-то случилось?
В ответ секретарь лишь выразительно покрутил у виска и быстро зашагал по коридору. Преподаватель же лишь глубоко вздохнул и сказал громко, надеясь, что кто-то его обязательно услышит:
– Этого следовало давно ожидать. Нельзя же служить сразу в трех местах и еще частными заказами заниматься. Довел себя наш гений до ручки, совсем довел…
Глава третья
Войдя в аудиторию, где собрались на его лекцию слушатели, Менделеев подошел к кафедре, поднял руку в приветствии, с улыбкой слегка поклонился, сделал знак рукой, что все могут сесть, и начал лекцию следующими словами:
– Друзья мои, прежде чем перейти к главному вопросу наших занятий, хотелось бы напомнить вам, что предмет, который мы изучаем, носит весьма древнее название – химия. Кто знает, как и с какого языка переводится это слово? Ну, смелее, смелее. Никто не знает? Могу в утешение сказать, что точный ответ вряд ли кому известен. И мне в том числе.
Есть несколько вариантов его перевода. Первый – с арабского, но они в свое время позаимствовали его у древних египтян. У них слово «химия» звучало не так, как сейчас, – пишет на доске, вот как: «km.t», что значит «чёрный».
Некоторые ученые считают, будто бы именно от этого пошло название – «Египет». А еще: чернозём, свинец и прочее.
Древние греки обозначали эту науку так, – записывает, – χυµος– «сок», «эссенция», «влага», «вкус». Другое, близкое к первому по написанию и звучанию, слово опять же у древних греков: χυµα «сплав (металлов)», «литьё», «поток».
Но есть и такое: χυµευσις, что означает «смешивание».
В любом случае, точного ответа нет и вряд ли его кто-то сможет вам его дать. Для нас же химия – это наука о веществах, их составе, свойствах, об их превращениях, химических реакциях, а также о химических законах и закономерностях. Есть ли у кого вопросы? – спросил он у аудитории.
– Да, – поднял руку юноша в очках, – а зачем нам ее изучать, если все давно открыто? Все вещества известны, их свойства тоже. Мы опоздали, до нас все давно открыто…
– Ну, если, молодой человек, вам все известно, то скажите мне: как получить из свинца, к примеру… к примеру, золото? Только не спешите с ответом, боюсь, он окажется неверным, а почему, скажу чуть позже.
Он сразу завладел вниманием аудитории, и все головы повернулись в сторону очкарика, ожидая, что тот скажет. Он оказался сведущим в этом вопросе и уверенно отвечал:
– Над этим бились еще древние алхимики, и ничего у них не вышло. Просто из свинца золото получить невозможно. Вот и весь ответ, – развел он руками.
Остальные его поддержали, а кто-то даже попытался захлопать.
– Молодец, Андрюша, молодец. Кому это не известно…
– Примерно этого я и ждал. Но вы не сказали главного: почему это невозможно? Может, те самые алхимики неправильно ставили свои опыты? Как вы думаете?
– Так и после них никто этого не мог сделать. И вы, надеюсь, тоже не будете нас уверять, будто у вас это получится, а то бы давно открыли свою лабораторию и только занимались тем, что получали золото. А вскоре бы ужасно разбогатели и не служили в университете.
Студенты громко захихикали, считая, что их товарищ ловко поддел преподавателя, и ждали, как тот ответит, целиком находясь на стороне очкарика. Менделеев вышел из-за кафедры, прошелся перед слушателями и, хитро улыбнувшись, спросил:
– А откуда вам известно, что я этим самым золотом не занимаюсь? Очень даже занимаюсь, но не так, как вы думаете, – практически. Нет, любой практике предшествует теория, как принято говорить, бумажная работа. А уж потом проводятся опыты и предлагается организовать новое производство. Будь то плавка чугуна или сырное производство, все идут к нам, ученым, и просят совета, как его организовать. Взять ту же нефть, с которой наши добытчики не знают как быть. Ее сжигают вместо дров, а это, на мой взгляд, преступление…
– Почему же никого не арестуют? – раздался чей-то голос с задних рядов. – У меня на родине винный завод стоит, старинный, еще во времена Екатерины, говорят, построенный, так там из зерна вино гонят. Скажете, тоже преступление, что хлеб на вино переводят?
– Давайте не будем отвлекаться от нашего вопроса. Мы все же на лекции по химии, а не по правоведению. Вот там господину преподавателю и задайте свой вопрос о законности перевода зерна на вино, а сейчас вернемся к нефти…
– Вы же хотели про золото из свинца рассказать, – напомнил ему очкарик, – а теперь вдруг на нефть перескочили…
– Имейте терпение. На нефть я перескочил, как вы смели выразиться, потому как вам понятнее станет, когда вернемся и к золоту и к свинцу. Это хорошо, коль помните, с чего мы начали. Так вот, нефть, как оказалась, несет в своем составе множество других продуктов, а точнее говоря, химических компонентов…
…И профессор начал увлеченно рассказывать, что содержится в нефти и почему он считает ее употребление в качестве топлива необдуманным. Потом он вернулся к вопросу о добыче золота и содержании в нем свинца.
Начав объяснять, он вдруг прервался, словно испугался чего. Рассеянно несколько минут смотрел поверх студенческих голов, а потом неожиданно пошел к двери, ничего не объяснив.
Студенты сидели, пораженные таким поворотом событий. Вдруг один увидел забытый Менделеевым портфель, схватил его и кинулся следом. Догнав профессора на выходе, вручил ему его, но тот ничего не сказав, даже не поблагодарив, продолжал, словно во сне, идти к выходу из университета. Студент так и остался стоять, раскрыв рот, а вернувшись в аудиторию, на вопросы товарищей лишь развел руками, сказав:
– Господина профессора словно оглушило чем… Не видит и не слышит, верно, болезнь какая приключилась…
– Ага, пошел свое золото пересчитывать, а вдруг да хапнул кто. Знаем мы эти чудачества, жил подле нас такой генерал. Гулять, бывало, выйдет, а потом посреди прогулки шасть домой. Слуга следом за ним, а тот комод откроет и денежки свои пересчитывает в который раз, все боялся, ограбят его.
– И что с ним вышло?
– Да ничего доброго. Побежал раз так, споткнулся и упал замертво… А денежек тех никто потом найти не мог. Видать, припрятал хорошенько куда-то там…
– Зачем ты так? – заступился неожиданно за Менделеева все тот же неугомонный очкарик. – Дмитрий Иванович сегодня и впрямь бледный был, какой-то рассеянный, вялый, одним словом, не такой как всегда. И говорил все невпопад. Слышал, он вторую часть своих «Основ химии» дописывает и у него в кабинете свет до утра не гаснет. Откуда, в самом деле, у него деньги, гляньте на костюм, весь в дырах и пятнах. Такого коллежский секретарь на службу не наденет.
Студенты пристыженно замолчали и не покидали аудиторию до самого перерыва, ожидая возвращения своего лектора. А тот, вернувшись в свою квартиру, отправился прямиком в кабинет и там, сняв на ходу шинель, швырнул ее на диван и сразу кинулся к шахматной доске, перенес ее на пол, сам сел рядом и начал расставлять фигуры.
Потом зачем-то начал пересчитывать клетки на шахматной доске, хотя отлично знал, сколько их там. Достал из портфеля карточки с обозначением на них химических элементов и на этот раз уверенно принялся раскладывать их по шести рядам.
Места для всех карточек ему не хватило.
Тогда он встал с пола и перенес шахматную доску на письменный стол, сам пристроился рядом и продолжил раскладывать карточки на доске.
Чуть постоял, подумал и поменял местами несколько из них.
Затем взял большой лист бумаги, расчертил его на клетки и в них стал вписывать названия с карточек.
Закончив, полюбовался своей работой, поцокал языком и явно остался доволен полученной картиной в виде таблицы.
Потом без долгих раздумий надписал сверху: «Таблица системы химических элементов».
Осталось переписать все более аккуратно и разборчиво на чистом листе. На сей раз он озаглавил свою работу так: «Опыт системы элементов, основанной на их атомном весе и химическом сходстве».
В качестве пояснений к таблице он написал несколько предложений, объясняя в них свое, как ему казалось, важное открытие. Внизу поставил свою фамилию, указал дату, расписался. Несколько успокоившись, велел кликнуть дворника. Когда тот вошел, то он вручил ему медную монетку и конверт со статьей, сопроводим словами:
– Доставь сие послание от меня в редакцию «Русского вестника»? Куда идти, знаешь?
– Как не знать, хаживал, и не раз, ваше превосходительство, когда вы меня о том просили, – отвечал тот.
– Вот и ладно. Спроси господина Меншуткина. Только не Мишуткина, как в прошлые разы спрашивал, а Меншуткина. Понял? – улыбнулся он. – Скажи, от меня. Пусть все прочтет и выступит на заседании нашего общества химиков. Да он сам знает, где и когда, главное, чтоб не забыл. Еще скажи, мол, барину завтра срочно по делам нужно будет ехать. Премного меня обяжешь…
Когда дворник ушел, он тяжело вздохнул, словно скинул с плеч тяжкий груз, потом что-то вспомнил, хлопнул себя по лбу и вслух сказал:
– Ой, про немца-издателя забыл вконец. Нужно и ему отправить. Как раз будет завершением для учебника моего. Стенограф срочно нужен! – продолжал он рассуждать сам с собой. – Физа! – крикнул он, открыв дверь в соседнюю комнату. – Вели Глашку за Володей послать, пусть вечерком придет. Я его отпустил на пару недель, а оказалось, прямо сегодня нужен.
Встав из-за стола, подошел к дивану и лег на него, прикрывшись брошенной там шинелью. Когда супруга заглянула в кабинет, то он, блаженно вытянувшись, уже спал, постанывая во сне и что-то бормоча: «Вот, теперь я вас всех в клетку посадил, никуда из нее не денетесь, накрепко посадил…»
Она сокрушенно покачала головой и осторожно прикрыла дверь.
Вечером, когда явился стенографист Володя, Менделеев был уже на ногах, свеж и бодр и вручил ему вновь начерченную таблицу и торопливо начал диктовать текст заключения для учебника, после чего велел все отнести в издательство «Общественная польза» и вручить собственноручно хозяину Фридриху Карловичу.
– И возьми с него обязательно расписку о вручении, где будет проставлено число, месяц и год, само собой, – наставлял он юношу. Тот рад был, что так рано освободился, и послушно кивал в ответ головой.
А утром следующего дня Менделеев отбыл вместе с местным сыроваром на его предприятия в Тверскую губернию, где пробыл больше недели.
Вернувшись из поездки, он заглянул к Меншуткину в редакцию и поинтересовался, удалось ли тому выступить на заседании «Химического общество», состоявшегося недавно, с сообщением о предложенной им таблице.
На что тот ответил:
– А как же, выступил, еще как выступил, Дмитрий Иванович…
– И что? Были возражения? Или… не может быть, неужели поддержали и задавали вопросы? Мне это весьма интересно знать, потому как собираюсь обсудить этот вопрос у себя на кафедре да и работу над таблицей прекращать не собираюсь.
– Не спешите, батенька вы мой, не спешите. Вопросов не было, может, потому, как автор сего труда отсутствовал. Может, по иной причине, но все молчали.
– Как молчали? Не верю…
– Да что вы, право, не знаете, как у нас молчать умеют?
Менделеев немного растерялся от услышанного, а потом сокрушённо произнес:
– Это худшее, что ожидал услышать. Значит, не приняли вовсе. – Хотя еще до конца не поверил в молчание коллег.
– Так получается… – вздохнул Меншуткин.
– Неужели никто и не высказался даже?
– Нет, почему же. Профессор Зинин, ваш учитель и наставник, сказал несколько слов. Вот только не про таблицу, а о вас, батенька.
– Берусь себе представить… Видно, не очень-то лестных…
– Вот именно. Он сказал, не ручаюсь за точность, что вам, голубчик, давно бы пора заняться настоящим делом, то есть химией, а не ловить журавлей в небе и не ездить по всяким мыловарням…
– Сыроварням, – поправил его Менделеев.
– Пусть так, дела не меняет, – согласился тот. – Одним словом, начать изучение основ химических веществ и вести поиск новых элементов. Знаете, тут я с ним согласен, уважаемый коллега. Наука, она не терпит, когда муж, ею занимающийся, бросается в другую отрасль и неизвестно когда из той отлучки обратно к ней обратится. А как иначе? Вы, помнится, были на верном пути, занимаясь химическими законами. Потом отклонились, ушли в иную науку, насколько я знаю, занялись сельским хозяйством. Так ведь? Ну вот. Потеряли время. А ваши коллеги продолжают свою работу, проводят опыты, при этом, я вам доложу, весьма интересные. А тут вы с какой-то таблицей. И что они могут вам на это сказать? Да все правильно, ничего! И не стоит на них, и меня в том числе, держать обиду…
