Текст книги "Улыбка гения"
Автор книги: Вячеслав Софронов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)
– Да чего с тобой говорить напрасно, не своротишь, как пень замшелый. Будешь на своем стоять, – махнул рукой Менделеев. – Ты лучше скажи, берешься все поле вспахать за пару дней? За работу рассчитаюсь отдельно.
– Чего ж не вспахать, деньги ваши. Мужики бы только коней не забрали… А так потихоньку-помаленьку за пару дней с перекурами закончу, глядишь.
– С мужиками договорюсь, а пока давай далыце. – Менделеев чуть помолчал и добавил: – с божьей помощью…
– Оно само собой… И Федор вновь взялся за вожжи…
Как Менделеев и предполагал, вспашка была закончена в предполагаемый им срок. Вечером второго дня Федор подъехал к сараю и распряг лошадей, дождался расчета, а потом спросил:
– Боронить как станете? Тоже своими новыми игрушками?
– Да нет, бороны все те же, что и раньше, но, в отличие от ваших деревянных, из железа откованы. У них поломки не бывает. Возьмешься, как отдохнешь?
– Извиняй, барин, но мужики наши больше лошадей своих не дадут, а моя кобыла старенькая уже, чтоб железную борону по полю таскать. Уж как-нибудь без меня…
Менделеев не знал, что ответить ему, и глядел вслед согбенной от усталости фигуре парня, плохо понимая причину отказа. Вроде заплатил хорошо и ему и хозяевам лошадей, но они все одно чем-то недовольны. А чем, он пока понять не мог, но решил, пройдет время и они, как это обычно случается, сменят гнев на милость. Пока же нужно было срочно вносить в сырую почву удобрения, чтоб потом их заборонить, и лишь после того начинать сев.
Глава девятая
…На другой день он подвез на телеге к полю мешки с золой и приготовленные им вместе с Дуняшей минеральные удобрения. Она тоже пожелала участвовать в этом и подавала ему мешочки со смесями, которые он насыпал в приготовленное специально для этого решето, закрепил его на лямках, перекинутых вокруг шеи, как это делают обычно сеятели, разбрасывая зерно. После чего начал трусить содержимое мешков поверх вспаханной и еще не успевшей затвердеть земли.
Однако не успел он дойти до конца поля, как увидел, что к Дуне подошел ее отец, что-то строго сказал, указывая рукой в сторону деревни. Она попробовала возразить ему, но он грозно поднял руку, и девушка, низко опустив голову, пошла в село. Сам же Тимофей так и остался на краю вспаханного поля, видно, собираясь дождаться возвращения Менделеева. Вскоре к нему присоединились и прочие, побросавшие работу.
Когда он подошел к ним, то Тимофей, едва сдерживая кипевшую в нем злость, спросил с вызовом:
– А ну, барин, скажи нам, зачем нашу землицу своей солью солишь?
– Чего? – не понял тот.
– Соль зачем на нее сыплешь? Ведь ничего потом на ней не вырастет! Загубишь матушку-кормилицу, и все дела…
– Так то соль не настоящая, что мы в пищу употребляем, а с микроэлементами, она как раз для земли полезна, потому как ей их не хватает.
– Нет, зря ты этим делом занялся, нельзя так… Да еще дочку мою неразумную тому учишь. Не ждали мы от тебя такого…
– Чего не ждали? – удивился он. – И дочку твою химии учить – пустое дело, просто помогала мне, не более того: то подай, это принеси. Как понять не можете, я ж стараюсь, чтоб урожай у меня добрый уродился. Вот увидите по весне, рожь взойдет в несколько раз лучше, чем на ваших наделах. Уж поверьте мне. Да что там говорить, все сами увидите…
– А вот ежели тебе на ранку соли насыпать, то как оно тебе покажется?
– Щипать станет, кто ж того не знает…
– Вот и земля так. Она сейчас плугом израненная, ей надо дать в себя прийти, потом уж семена сыпать и боронить. А ты чего творишь? На раны ей соль сыпешь! Из нее же стон идет, которого ты не слышишь, – не унимался старик.
– Да откуда тебе-то знать, стонет земля или нет? Глупости это все, бабьи сказки… Вы привыкли верить во всякие чудеса и ничего слушать не хотите.
– Ну, коль ты добром не понимаешь, мы тогда работу бросаем и уходим. И к нам в село больше не ходи, прикажем не пущать. А ослушаешься, прогоним взашей, чтоб больше не совался…
– Как же так? – У Менделеева аж перехватило дыхание. – Там доделать совсем чуть осталось, мы же договаривались…
– Мы свое слово сказали, а там ты решай. – И мужики, все до единого, дружно пошли по пыльной дороге к себе в село.
Менделеев все же нашел в себе силы закончить начатое и бегом помчался в усадьбу, надеясь, что хоть кто-то там да остался. Но кругом было пусто, и лишь Лузгин одиноко бродил по замершей стройке.
– Что, Дмитрий Иванович, разбежался народец? А то слышу, они меж собой уже который день шушукаются, сговариваются о чем-то. Один там заводила среди них есть, все говорил, хорошо бы с тебя денежку получить да выпить, погулять от души… Я поначалу и значения тому не придал, мое дело – сторона.
– Зря молчал, я бы его, зачинщика этого, сразу прогнал, а теперь их ни за что обратно не воротишь, А рассчитаться с ними могу хоть сейчас. Только сам не пойду, а деньги тебе передам, у тебя все в тетрадке, видел, записано, кому сколько положено. Сходишь, расплатишься с ними? Пусть хоть упьются до смерти, не хочу с ними больше никаких дел иметь!!
– Я-то схожу, мне чего. Но вот я вам чего, Митрий Иваныч, скажу: началось все с этих самых костей, когда вы их в костер покидали. Потом слухи пошли про русалку в вашем пруду, мол, ее девки местные видели. Они все повод искали, чтоб работу бросить да денежки получить, а уж когда вы пошли солью поля кропить, тут они и решились. Да еще девка эта вместе с вами… Меня тоже подговаривали с ними уйти, да я отказался…
– Чего теперь о том говорить? Скажи лучше, где других людей брать станем? Нельзя стройку так вот бросать, дожди пойдут, срубы без крыши, углы прольет, потом все сначала начинать весной придётся…
– Да не горюйте вы. Завтра съезжу в соседнее село, что Тараканово зовется. Говорят, там людей, что тараканов в избе. Они из казенных крестьян будут, под помещиком сроду не были. А эти, бобловские, привыкли всякую работу из-под палки делать, совсем иная порода. Я уж дотом во всем разобрался, понял, не надо было с самого начала с ними связываться. Да что теперь говорить. У меня отец любил повторять: «За одного битого двух небитых дают». Так вот наука нам на будущее…
Менделеев вынес ему из дома требуемую по договору сумму, и Лузгин, прихватив свою тетрадку с записями, ушел в село для расчета с крестьянами. Менделеев же вернулся в дом, где без Дуняши ему показалось пусто и уныло, потом вышел на крыльцо и принялся разжигать самовар: умело наколол лучину от сухого полена, поджег и сел рядом, слушая, как тот потихоньку начинает гудеть и попыхивать, словно паровоз на станции…
…В тот же день чуть ли не все деревенские мужики всерьез загуляли, пропивая полученные за работу от соседского барина деньги, как они считали, дармовые. Раньше они испокон века трубились на своих господ задарма, а тут привалила удача, и на руках оказались деньги, которых они отродясь не видели.
Им было наплевать, что бросили работу неоконченной, а после завершения могли получить в два раза больше, зато душа истомилась без выпивки, а теперь вот, гуляй – не хочу! Прошлый год был малоурожайный, а потому зерна на брагу и на самосидку[1]1
Самогон.
[Закрыть] ни у кого не было, лишь жалкие крохи на еду, чтоб дожить до нового обмолота. Потому все бывшие работники скопом кинулись в винную лавку, а позже к ним присоединились друзья, кумовья, и к вечеру вся деревня наполнилась пьяными криками, стонами, то тут, то там вспыхивали драки и потасовки, заканчивающиеся тем, что бабы быстро растаскивали своих перепившихся мужей.
В семье у Евдокии дружно сидели за столом все трое неженатых братьев во главе с отцом, и он им после каждой выпитой рюмки выговаривал:
– Никогда с барами не связывайтесь, все они норовят мужика обмануть, а управу на них не сыскать, потому как все они с волостным начальством одной веревочкой повязаны. И этот, новый хозяин, ничем прежних не лучше. Хорошо, хоть заплатил, а мог пообещать и обмануть.
– Зря вы о нем, батяня, так. Он человек добрый, никакой корысти для себя не желает. Вон, работу вам дал, чего ж быть недовольным? – попробовала заступиться за Менделеева Дуняша, сидевшая в стороне и занятая шитьем.
– Молчи! – прикрикнул на нее отец, – Нос не дорос старших учить, а туда же: доб-рый! Какое добро ты от него видела? То, что книжки никому ненужные тебе из города привез? Так грош им цена, разве что на самокрутки годятся. – При этих словах братья дружно захохотали, а старший вставил свое слово:
– Дуська у нас их теперь вместо Святого Писания читает, глядишь, молиться на этого придурочного барина начнет.
– Никакой он не придурочный, – не желала сдаваться та, но отец мигом осадил ее, спросив:
– А что ж он даже в праздничные дни в церковь носа не кажет? Ответь мне, может, он иной веры, нам не понятной, не православный?
– Откуда я знаю, сами у него и спросите, – отвечала та, понимая: спорить с отцом да и братьями бесполезно. Все одно будут стоять на своем.
– И спросим! – рявкнул отец. – А тебя, коль еще перечить станешь, возьму и выпорю по первое число, не погляжу, что девка на выданье. – И он встал, покачиваясь, и сделал несколько шагов к Дусе.
Та не стала дожидаться, чем все это закончится и выскользнула из дома на крыльцо. Отец, держась за стены, последовал за ней, тогда она припустила бежать, не зная где можно спрятаться от разбушевавшегося родителя, ноги сами принесли ее в усадьбу к Менделееву. Он, услышав шаги под окном, вышел наружу и удивленно спросил:
– Дуняша, ты, что ли? Чего случилось?
– У нас перепились все, батька драться полез, он всегда такой, как выпьет. Вот я и сбежала. Можно я в сарае переночую? А утречком пораньше вернусь, чтоб никто не видел, а то разговоры пуще прежних пойдут…
– Зачем же в сарае, заходи в дом, там есть комната пустая, постелю тебе, а сам лягу отдельно…
– Нет, в дом не пойду, ни к чему это. – И она решительно направилась к сараю, зашла внутрь, и слышно было, как она изнутри закрылась на щеколду.
Глава десятая
Менделеев постоял некоторое время на крыльце, прислушиваясь к доносящимся из села пьяным выкрикам и вернулся в дом, решив, что так даже лучше. Но, взбудораженный произошедшими днем событиями, он никак не мог успокоиться и мерил комнату шагами, отчего пламя свечи в такт ему колебалось, а на стене плясала его гигантская тень.
Где-то трещал сверчок, поскрипывали старые половицы, а мысли его были заняты всяческими житейскими пустяками: стройкой, бегством крестьян, Дуняшей, в которой он обрел не только помощницу, но и слушательницу, впитывающую все, что он говорил. Он радовался этому и одновременно боялся, как бы их отношения не переросли во что-то большее, отчего он вряд ли сможет отказаться.
Тут он услышал, как скрипнула дверь сарая, и, задув свечу, прильнул к окну. Ночь была лунная, и он без труда различил силуэт Дуняши, которая пересекла двор и пошла по направлению к пруду. Выждав некоторое время, он дрожащими руками осторожно открыл дверь и двинулся следом, надеясь застать ее сидящей на берегу, и уже представил, как сядет рядом, обнимет ее… А там… А там будь что будет…
Но на берегу девушки не оказалось, зато он увидел там аккуратно сложенный сарафан и брошенный поверх давно постиранный фартучек. Сама же она плавала на середине водоема, лежа на спине и раскинув в стороны руки, видимо, любуясь громадной багровой луной, зависшей над ними вверху. Он стоял в нерешительности, не зная, что же делать: то ли спрятаться в прибрежные кусты и дождаться, когда она выйдет из воды и оденется, то ли самому скинуть одежду и поплыть к ней… И то и другое решение, как ему казалось, было рискованно – девушка попросту могла его испугаться, а что произойдет дальше, трудно предугадать. И как только он об этом подумал, как услышал ее сдавленный крик и увидел, как она поспешно плывет к берегу. И вдруг сзади нее, как ему показалось, над водой показался огромный, зеленого цвета рыбий хвост.
«Снова русалка! – мелькнуло у него в голове. – К добру или к несчастью? Или это просто моя навязчивая идея? Но Дуняшу напугало именно появление русалки…» – пронеслись у него в голове мысли одна за другой.
Он замахал призывно руками, крикнул что-то неразборчивое, желая ей помочь, но она, увидев его, наоборот, повернула к противоположному берегу, а там, выскочив из воды, забыв, что она без одежды, помчалась напрямик в сторону деревни.
От неожиданности Дмитрий растерялся, не предвидя подобного исхода, а потом, подхватив сарафан и фартук, припустил следом, чтоб отдать их ей. Но Дуняша мчалась так быстро, что он изрядно приотстал, а когда добежал до плетня, которым был обнесен их дом, то увидел, как она накинула на себя лежащую на крыльце попону и, прикрыв свою наготу, не знала как ей быть дальше.
Менделеев только хотел окликнуть ее, как дверь в избу открылась, и оттуда, пошатываясь, вышел ее отец и уставился на полуобнаженную дочь.
– Ага, явилась стерва бесстыжая от хахаля своего! Совсем совести лишилась, голышом от него прибежала. Я тебе говорил, не связывайся с барином, а ты отца родного ослушалась! Убью, зараза! – Он сорвал с гвоздя конскую уздечку с тяжелыми металлическими удилами на конце и изо всей силы хлестнул ими девушку по лицу. Она громко охнула и рухнула на землю. Попона упала с нее, и она лежала так, обнаженная, не подающая признаков жизни, а отец никак не мог успокоиться и принялся хлестать ее, топтать ногами, повторяя все те же ругательства.
Тут из дома выскочили один за другим все три брата, оттащили отца от неподвижной сестры, один из них опустился на колени и тихо произнес:
– Мертвая Дуська-то… Как есть мертвая. Видать, кончил ты ее, батька… Чего делать-то станем?
– Ничего ей не станется, – пьяно отвечал тот, – а ежели чего, говорите, будто сама упала и ударилась башкой обо что-то. От барина убегала ночью и вот о камень ударилась. Все поняли?
Те закивали головами, и тут один из них увидел застывшего за плетнем Менделеева с Дуниной одеждой в руках.
– Вот он! – закричал парень. – Лови его, бей! Он виноват! – Все трое схватились за колья, лежащие возле дома, и пошли, размахивая ими, словно палицами, на него, повалив неустойчивый плетень.
Недолго думая, он швырнул в них одежду девушки и припустил бежать, не разбирая дороги, понимая, иначе его тоже забьют до смерти. На его счастье, братья были пьяны в стельку и хоть старались держаться на ногах, но бежать не могли и постоянно падали. Добежав до усадьбы, он достал с полки ружье, подсыпал пороха и принялся ждать их появления, решив отстреливаться до последнего. Как назло, в усадьбе никого не было, Лузгин, вернувшись из села, уехал по каким-то делам в Клин, и теперь он был здесь совершенно один. Но прошел час, другой, никто так и не появился, он постепенно успокоился и неожиданно уснул, в обнимку с ружьем.
…Проснулся он от стука в дверь. Ярко светило солнце, явно близился полдень. Поставив у стенки ружье, он открыл дверь, и в дом вошел знакомый ему местный становой пристав Яшукевич и сдержанно с ним поздоровался.
– К вам, Дмитрий Иванович, не обессудьте, но по неотложному делу. Разрешите присесть?
– Какой разговор, присаживайтесь. Извините, самовар поставить некому, вчера все деревенские от меня тягу дали, совсем один остался.
– Да я наслышан, – ответил пристав, – для того и поставлен, дабы в курсе всех дел быть. Обойдемся без чая, в другой раз изопьем. А дело у меня такое, одна деревенская девка в прошлую ночь скончалась по непонятной причине. То ли упала и ударилась о камень во дворе своего дома, то ли иное что. Добавлю, на теле следы побоев. Родные ее пьяны были, порют чушь всякую. Вам о том что-нибудь известно? Если известно, то мне ваши показания весьма важны… Да и для вас тоже, – подумав, добавил он, – потому, как ее родные на вас указывают, будто от вас прибежала. – Он сделал паузу и добавил с едкой усмешкой: – В полном, так сказать, неглиже. Вот. Ну, что можете на это сказать, уважаемый Дмитрий Иванович?
Менделеев молчал, не зная, что говорить: если правду, как он стал невольным свидетелем убийства Дуняши собственным отцом, то начнется следствие, где он должен будет выступать как свидетель. Тогда нужно будет объяснять, как он оказался с ее одеждой в руках в деревне возле плетня и как позорно бежал, даже не заступившись за девушку. А это позор и конец карьере. Потому он сделал вид, что будто не понимает, о чем идет речь, и спросил пристава:
– О какой девушке идет речь? И в чем причина ее смерти?
– Значит, вам ничего о том не известно? – Пристав достал из сумки лист бумаги, попросил перо и чернил и быстро что-то записал на листе. Так и запишем, дворянин Менделеев о сем происшествии не в курсе и умершей не знает, при ее смерти не присутствовал, потому причину назвать не может… Правильно записано?
Менделеев покорно кивнул. Пристав подвинул ему заполненный лист и сказал деловым тоном:
– Прошу тогда вот здесь означить свою подпись…
Менделеев расписался.
– А все же что случилось? – спросил он с невинным видом.
– Темная история. Я ж говорю, все деревенские мужики были пьяны, плетут разное. Бабы, те, конечно, как всегда, молчат. Мать покойницы вообще удар хватил, язык отнялся, речи лишилась. Дочка у нее единственная была, зато трое сыновей призывного возраста и неженатые. По осени их в армию наверняка всех забреют. А отец никак не протрезвеет после вчерашнего. Девка уже обмытая под образами лежит, а на виске ссадина. Я у них спрашиваю: отчего ссадина. Парни и толкуют, будто у вашего прудка ее нашли, купалась она там, что ли. Деревенские любят по ночам ходить купаться, чтоб днем за ними парни не подглядывали, – хохотнул он, – известное дело. Пошел я туда, к пруду тому, точно, трава примята и камень лежит у самой тропинки чем-то бурым обмазанный. Братья все в голос, будто от вас она шла, но я им особо не верю, знаю их повадки. Надеются, вы на похороны расщедритесь и все такое,
– Да я бы рад, если это та девушка, что мне помогала по хозяйству, Дуней звать, то почему не помочь… – обрел наконец дар речи Менделеев.
– Особо много не давайте, – высказал свое мнение пристав, – нечего их поважать, а то прилипнут, как банный лист, потом не отвяжутся. Вы с ними поосторожней, всех их повадок пока не знаете. И еще вам скажу: зря им деньги за работу на руки дали…
– А как же иначе? – удивился Менделеев. – Все по-честному, кому сколько положено мой подрядчик им и выдал…
– Надо было всю сумму старосте местному передать, а он бы уже распорядился по-свойски. У кого какие долги по налогам, кто за что-то там должен был, все бы учел. Он с ними ладить умеет, зря вы к нему не обратились, когда работников нанимали. А так вся деревня перепилась, драки устроили, ладно, хоть без увечий и поножовщины обошлось, – усмехнулся он. – Вы, как погляжу, – он кивнул на стоящее у стены ружье, – ночь тоже неспокойно провели. Я бы вам посоветовал охрану нанять или сторожей принять на службу, но из другой деревни, не из этой. Тут народец ушлый живет, вечно с ними всяческие хлопоты. На том желаю здравствовать. – Он протянул Менделееву сухую, жилистую руку, другой надевая форменную фуражку. – Если чего, прошу в гости пожаловать в любое время, всегда рад…
Менделеев проводил его до коляски, и вдруг внутри него что-то ёкнуло, защемило, когда он понял, что уже никогда не увидит Дуняшиных лучистых глаз и не услышит ее похожий на колокольчик голос. Он подошел к растущему посреди усадьбы столетнему дубу, прислонился к нему и заплакал…
А вечером, стоя на крыльце, с удивлением увидел, как из сельской церкви показался крестный ход, в котором, судя по всему, участвовали все жители. Они прошли с песнопением и хоругвями по границе своих наделов вдоль поля, недавно им вспаханного, при этом батюшка в полном облачении густо кропил крестьянские земли святой водой. Потом двое мужиков принесли на межу свежесрубленный крест и живо установили его на пограничной земле. Одновременно с тем несколько человек прокопали канаву поперек дороги, ведущей к усадьбе…
Таким образом, как он понял, они отделили его имение от своего села, дав понять, что ход туда отныне ему запрещен. Но он даже обрадовался тому, решив, что это даже к лучшему и вряд ли когда он сможет найти общий язык с деревенским людом…
Часть четвертая
ГАРМОНИЯ ПРИРОДЫ
Ищущий да обрящет…
Матф. 7; 7–8
Глава первая
Через несколько лет университет предоставил Дмитрию Ивановичу квартиру, находящуюся в одном из корпусов учебного заведения. Переехав туда со своей семьей, он со всей свойственной ему энергией взялся за ее переустройство. Прежде всего, из своего рабочего кабинета велел пробить дверь в другую комнату, где планировал разместить лабораторию, которую тут же начал заполнять различным оборудованием согласно заранее приготовленному списку, не обращая внимания на полицейские запреты по этому поводу. Он сам руководит всеми работами, следит за разгрузкой, громко командует, как капитан у себя на судне.
– Эк, неповоротлив, – бросается он помогать мужикам, заносящим громадный рабочий стол, задевая при этом за дверной косяк, – откуда только такие берутся?!
– С Рязани мы, барин, – отвечает один.
– Это у вас, в Рязани, грибы с глазами, их едят, а они… – со смехом спрашивает он, пыхтя под тяжелой ношей.
– Нет, то не у нас, то на Вятке такие грибы родятся, – ответил тот, с грохотом роняя ящик стола, падающий на пол.
– Мать вашу рязанскую и батюшек и матушек, вместе взятых. – Менделеев бросился собирать рассыпанные листки с записями, в то время как мужики вроде бы нечаянно опустили ему на ноги стол и, даже не спросив денег за перевозку, выразив тем самым обиду на распустившего язык в их адрес хозяина, с шумом хлопнув дверью, ушли.
– Ты, барин, рязанских-то не трожь, а то мы на вид только добрые, а чуть не так – и куснуться могем, – уже с порога сказал один с насмешкой.
– Да что же они, варвары, делают, – запричитала вбежавшая вслед за ними Феозва и бросилась помогать мужу подняться. При этом громоздкий стол наклонился и придавил ее краем столешницы. В результате оба оказались один подле другого и потому, не сдержавшись, дружно захохотали.
Причиной доброго расположения Дмитрия Ивановича стал не только переезд на казенную университетскую квартиру, но и выход в свет его книги «Основы химии», за которую ему обещали солидный гонорар и еще часть тиража, который он мог пустить на продажу по собственному усмотрению. Феозва, радуясь произошедшей перемене с мужем, тоже пребывала в приподнятом настроении, и добродушная улыбка нет-нет, да появлялась на ее обычно хмуром личике, делая ее моложе и приветливее. Вот и сейчас они, словно малые дети, от души радовались невольному падению на пол, и, наконец, приподняв стол, оказавшийся не столь тяжелым, как он мог показаться, выбрались наружу. Феозва отряхнула мужнин сюртук и оправила свою помятую юбку, не забыв при этом поправить рассыпавшиеся по плечам волосы, обычно собранные в аккуратную прическу на голове.
– Где ты таких дурней нашел? – спросила она, пытаясь казаться серьезной. – Вот народ распоясался, как им свободу дали и пороть перестали…
– Сам виноват, – ответил он, вставая и шутя подхватив жену на руки, – лишнего о них сказал, вот и получил. Долго они нас терпели, а теперь все верно, свободу почуяли и краю не знают. Да и мы хороши, привыкли с ними, как со скотом, обращаться: «Федька, пойди сюда… Агашка подай то…» – сами только и умеем, что приказы отдавать.
– А с ними иначе нельзя, а то тотчас на шею сядут, – не сдавалась супруга, безуспешно пытаясь вырваться из его рук, – я бы на твоем месте городового призвала да и высказала ему все. Он их, голубчиков, мигом сыщет и в кутузку-то сведет…
– Ну да, больше мне заняться нечем, как за городовыми бегать. Мужики эти даже расчет у меня брать не захотели, так их обидел. Может, придут еще, извинюсь, как-то нехорошо вышло.
Говоря это, он наклонился и пощекотал бородой ее носик, а она в ответ больно дернула его за волосы и куснула за ухо. Дмитрий взвизгнул и выпустил ее из рук, после чего Феозва отскочила к открытой двери, но не спешила скрыться из комнаты, ожидая продолжения разговора. Он же понял, его попытка проявить знаки внимания кончилась ничем, ненадолго насупился, но тут же забыл об этом и тоже ждал, что она еще скажет в ответ на его нехитрые ласки.
– Ты, Митенька, то накричишь на всех и каждого, то потом бежишь каяться, спохватившись. А то и вовсе ласков с кем не следует. Вот и со мной всегда точно так же…
– Не начинай, прошу, – скривился он. – Да, порой горяч бываю, от матушки досталось мне неистовство это, куда ж теперь деваться…
– Вот-вот, и сестрички у тебя старшие все точно такие же: в полный голос со всеми изъясняются, руками машут, словно мельница ветряная, аж страшно мне по первости становилось. Думала, будто вы, Менделеевы, бешеные какие, укушенные кем-то. Потом уж попривыкла чуть. Единственный Павлик у вас в папеньку, Ивана Павловича, пошел: тих, спокоен, сдержан.
– Ой, вот и надо было за него замуж выходить, он тебе и возрастом поближе. И тихий и воспитанный. Не то что я, на шесть годков моложе, думала охмурила меня, запрягла, теперь и по воду на мне ездить можно? Шалишь, не вышло. Хомут тот только надевается долго, а снимается за один присест. Не выводи из себя, сама не рада будешь.
– Ты меня возрастом моим не попрекай. Я за собой слежу и не хуже твоих сестричек выгляжу многие мне комплименты говорить пытаются, только я их не слушаю. А от тебя лишь одни попреки и слышу. Надоело!
– Физа! У тебя голосок хоть и тихий, но такой тоски наведешь, за день не расхлебаешь. Начали с малого, а забрались вон в какие дебри. Ну, что ты за человек, иди лучше к себе, я сам тут как-нибудь разберусь. А то нам, как погляжу, долго вдвоем оставаться никак нельзя, вспыхиваем, словно порох…
В это время уже другие рабочие внесли пачки недавно изданных книг, от которых еще издалека исходил запах типографской краски, и тем самым разрядили накалившуюся из-за пустяка обстановку:
– Осторожно кладите, не роняйте! – закричал на них Менделеев, указывая на пустое место в углу. – Да помогите стол поставить, а то давеча занесли, так и оставили.
Мужики покорно повиновались, после чего ушли за новой партией книг. Супруга тихо вышла из кабинета, а он схватил одну пачку, вскрыл упаковку и бережно протер обложку. «Основы химии» было на ней напечатано крупным шрифтом и вверху его фамилия: «Дмитрий Менделеев»,
– Наконец-то! Дождался! – громко на весь дом закричал он и кинулся вслед за супругой. Догнал ее, подхватил на руки и закружил по комнате, норовя уложить на диван, но она шутливо отбивалась, по-детски колотя его по плечам руками, а потом шутливо дернула за бороду, заявив:
– Приходи ко мне, когда свою бородищу в порядок приведешь, негодник!
– Господь Бог бороду не брил и нам не велел, – прорычал он, кладя свою книгу ей под голову и заваливаясь сверху.
В этот самый момент в дверь заглянула няня с ребенком на руках, которой, видно, понадобилось что-то спросить, но, увидев барахтающихся на диване хозяев, поспешно закрыла дверь. А рабочие все вносили в кабинет новые пачки книг, громоздя их одна на одну, и с интересом прислушивались к стонам и воплям, доносящимся из соседней комнаты. Один из них подмигнул другому, и они дружно заложили книжными пачками дверь, ведущую туда, после чего тихо удалились. Через какое-то время Дмитрий Иванович попытался открыть дверь, но на него тотчас посыпались пачки книг, и он, ругаясь на чем свет, под их градом пробрался в кабинет, несмотря ни на что, улыбающийся и довольный собой.
На вечер он вызвал к себе стенографиста, молодого парня Володю Попова, чтоб продолжить диктовать ему вторую часть своего учебника по химии. Тот был парень расторопный, но имел привычку опаздывать, потому их встречи начинались обычно с упреков со стороны нанимателя.
– Что ж вы, милостивый государь, опять задержались на целых двенадцать минут? Нехорошо, сударь, очень нехорошо…
– Прошу извинить, Дмитрий Иванович, у сапога с правой ноги подошва вдруг оторвалась, сел пришивать, потому чуть задержался, больше не повторится.
– Так вы еще и сапожное ремесло разумеете! – с издевкой констатировал Менделеев. – Может, вам должность поменять? А то такой талант негоже в землю зарывать. Насколько мне память не изменяет, в прошлый раз у вас брат в тужурке вашей куда-то ушел, и вы в женской шубе ко мне явились. Или то не вы, Володечка, были, напомните, а то вдруг я вас с кем-то путаю?
– Да нет… Мы-с, – краснел паренек, – другой одежды у меня нет, потому позаимствовал шубейку у сестры. Брат не знал, что я к вам должен идти, извините…
– Я вас извиню, конечно, но не проще ли все приводить в порядок заранее? И сапоги отремонтировать и брата предупредить? Вы же студент?
– Точно, студент…
– А как закончите обучение, кем станете?
– Инженером путей сообщения…
– И тоже станете на службу опаздывать? Молчите? Так я вам скажу, попрут вас со службы, если не за первое опоздание, то за следующее. Пренепременно. И причин спрашивать никто не станет. Да еще с волчьим билетом. И куда вы пойдете? Опять стенографировать станете за копейки?
– Не знаю…
– А должны бы знать. Я вам еще в самый первый раз говорил, что вы у меня третий, кого для своей работы нанимаю и деньги плачу. Пусть малые, но ваш труд большего не стоит. А первых двух выставил с треском. Первый изрядно винцо попивал и приходил с таким запахом, от него исходящим, что впору окна настежь открывать. Второй вроде как непьющий…
– Я тоже как непьющий, – успел вставить тот, уже усевшись на свое рабочее место и взяв в руки блокнот с карандашом. Но Менделеев продолжал, словно не слышал:
– Это ладно, что непьющий, я тоже с юности к вину не приучен, в молодости за границей мы с друзьями позволяли себе по праздникам погулять, но чтоб вот так, избави бог. Вот, а второй пропускал целые фразы или записывал такую отсебятину, что я с ним маялся, маялся и уволил. Он, оказывается, потом уж узнал, был отчислен из юнкерского училища по причине плохого слуха, а решил непонятно с какой стати заделаться стенографом. Что с того вышло, объяснять, думаю, не нужно. Жалко парня, попробовал его, пристроить куда-то, но он уехал из столицы, больше о нем и не слышал.
А вы, дорогой мой Володечка, тех недостатков вроде как лишены, но ваши опоздания выводят меня из себя. Я же бросаю другую работу, готовлюсь, материал подбираю, а когда вы опаздываете, то начинаю нервничать, переживать, мысли путаются – и вот результат… Теперь уже я не знаю, с чего начать. Для меня опоздание – это не просто срыв графика, это катастрофа! Как столкновение двух поездов. Я вынужден сдерживаться, чтоб не накричать на вас, не оскорбить, а это для меня нелегко. Давайте условимся так: еще раз опоздаете – и я не пожелаю иметь с вами дальше дела. Вы согласны?
