Текст книги "Улыбка гения"
Автор книги: Вячеслав Софронов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)
– Как малышка? Что-то ее не слышно. А ну, глянь…
Феозва наклонилась к личику дочки и позвала ее по имени:
– Машенька, милая, подай голосок, отзовись!
Та перестала хныкать и не подавала признаков жизни. Феозва несколько раз встряхнула ее и приложила пальцы ко лбу. Неожиданно для нее лоб ребенка оказался холодным и даже прерывистого прежде дыхания не было слышно. Феозва приложила ее тельце к уху, пытаясь услышать биение сердечка, но оно не билось. Крик обезумевшей матери прорезал тишину, висевшую над парком, и вспугнул стаю галок с соседнего дерева. Протопопова кинулась к ней, пытаясь успокоить, но та продолжала громко рыдать, повторяя лишь одну фразу:
– Дима меня никогда не простит… Не простит… Никогда…
Глава пятая
На обратном пути на душе у Менделеева было как-то неспокойно. Вроде и с поставленной перед ним задачей справился, отчего получил немалое удовольствие и уже вынашивал планы по разработке более совершенного производства по переработке нефти. Если Кокорев действительно решится строить, как он ему советовал, завод на Волге, то сам Менделеев готов был заняться на ближайшие несколько лет руководством этого проекта. Но что-то подсказывало ему, что купец поступит по-своему и будет строить не так, как требуется, а как ему более выгодно, лишь бы начать быстрее получать прибыль от своих затрат.
Но это ладно, есть другие нефтедобытчики и всем им нужны новейшие разработки, так что здесь ему беспокоиться особо не о чем. Не так-то много в России людей, способных за умеренную плату заняться доныне не существующими производствами и выполнить их не по западным образцам, а под свои отечественные нужды.
Более всего же беспокоило его отсутствие писем от жены, которая до этого писала ему лишь время от времени, но все же посылала хоть какие-то краткие весточки. А вот теперь ее затянувшееся молчание могло означать лишь одно: у них в семье что-то случилось. Причем серьезное, даже трагическое, о чем ему даже думать не хотелось. И он уходил в каюту, садился за чертежи, расчеты, лишь бы отогнать от себя назойливые мысли о неизбежном. Обнаружив вложенный среди прочих вещей, скорее всего, Феозвой, молитвенник, он попробовал читать его, но уже через несколько строчек из глаз начинали капать слезы, отчего он еще больше расстраивался, а потом и вовсе оставил чтение его.
Добравшись до Москвы, он на пару часов заглянул к сестре, надеясь, что она, может, хоть что-то знает о его семье. При этом заранее решил, ни словом не обмолвится о ее письмах к Феозве, где она признавалась в своих планах но его переезду за границу. Зачем ворошить былое и ссориться с близким тебе человеком? К тому же старшая сестра была его крестной матерью, и это многое решало.
Когда он напрямую поинтересовался у сестры, есть ли у нее какие-то известия от Феозвы, она отвела глаза в сторону и неожиданно заговорила на какие-то незначительные темы, уходя от прямого ответа:
– Да что ты, Димочка, беспокоишься так? Все, что свыше задумано, рано ли, поздно ли исполнится. И не казни себя понапрасну. Лучше скажи мне, по какому делу ты ездил в эту богом забытую мусульманскую страну? Поди, не ради развлечения, а, как понимаю, денег заработать. И тратить их будешь, не в карты проигрывая, как некоторые это делают, а на семью…
– Да что об этом в который раз говорить, когда все и так известно. Да, по делу. Да, заработал. И что с того? Что ты все вокруг да около ходишь, скажи, если получала какое известие от Физы, а то я уж больше месяца от нее никакой весточки не имею…
- Физа твоя, дама рассудительная, как я полагаю, по пустякам тебя отвлекать не станет. Что ты опять завелся? Лучше послушай, что я тебе расскажу. Муж одной приятельницы моей, может, слышал о таком: Сергей Петрович Заславский, дворянин, человек порядочный, семьянин. Одно время предводителем дворянства был то ли в Тульской, то ли в иной губернии… – И она опять умело увела разговор в сторону, чем окончательно едва не вывела из себя брата.
— Мне это совсем не интересно, – раздраженно прерывал ее Менделеев, – где и кем был муж твоей приятельницы. Будь он хоть Заславский, хоть Закревский, хоть… не знаю кто. Ты мне на прямой вопрос ответить можешь? Или я, чай не допивши, сейчас же собираюсь и прошу извозчика отвезти меня на вокзал к поезду…
— Тебе до отъезда, еще целых два часа, – отмахивалась сестра, – нет, ты уж дослушай, а то не помню, когда еще мы с тобой вот так по душам говорили. А ты сразу: на вокзал, на вокзал. Успеешь еще наобниматься со своей Физой, а мы с тобой, может, последний раз видимся. – И она демонстративно смахнула набежавшую слезу. Ты же даже моим здоровьем не поинтересовался, а мой врач очень советует на воды ехать. Но я вот решила, коль смерть встречать, то лучше здесь, в России, чем в чужую землю лечь. Жаль, что далеко от маменьки окажусь…
При этих словах Дмитрий кинулся к ней, обнял за плечи, притянул к себе и тихо спросил:
– Неужели все так плохо? Что ж ты мне сразу не сказала? Ой, какой я дурак, действительно, заладил свое и даже не подумал поинтересоваться, как ты сама. Извини, дорогая, виноват, пойми мое состояние. Физа, конечно, разумная женщина, я ее за это очень ценю. Но она совершенно беспомощна во всем, что касается хозяйства. Она наотрез отказалась нанять кормилицу, а ее молока нашей крошке не хватает. Нет, лучше бы я не уезжал. Век себе не прощу…
– Нечего себя корить, не твое дело – дочку выкармливать. Если она такая изнеженная, то кто в том виноват? Вот вспомни мамочку нашу, царство ей небесное, когда она нас, деток своих, на свет произвела, первых троих сама грудью кормила и меня в их числе. А на остальных уже сил не хватило. Куда ж деваться, призвала баб деревенских, у которых молока через край. Ничего в том худого не вижу. Ты вот совсем слабенький родился, в чем только душа теплилась, а ел за троих, одной кормилицы тебе мало оказалось, меняли их по очереди, у кого молоко водилось. – Она улыбнулась, а вслед за ней и Менделеев. – Вон какой богатырь вырос, одно загляденье…
– Ты уж скажешь, богатырь, – смущенно ответил он, – вспомни, сколько в университетской больнице времени провел, страшно и вспомнить о том, едва жив остался…
– Но ведь остался, – погладила его по кудрям сестра, – и всех нас еще переживешь. А то, что Физа твоя в делах неопытна, не беда. У нее ты опора, а ты из любого самого-пресамого трудного положения всегда выход найдешь. Я помню, как ты мальчишкой…
– Ой, не начинай, – отмахнулся он, – чего воду в ступе толочь. Ты уж сколько раз мне о том рассказывала, все наизусть помню. Слушай, если ты в затруднительном положении по поводу денег, чтоб на воды поехать, скажи. Я, как до столицы доберусь, должен со своего заказчика изрядную сумму получить, вышлю, сколько потребуется. Не стесняйся, свои люди как никак, только скажи…
— Ничего не надо, – твердо ответила Ольга. – Мне всегда есть у кого занять денег. Но я же тебе сказала, ехать не желаю. Ничего это не даст. К тому же тебе деньги на обустройство самому нужны. Представляю, сколько нынче приходится тратить в столице. А твои опыты? Ты же все покупаешь за свой счет, считая это своим долгом…
— Да, приходится, иначе вряд ли дождешься, когда наше начальство вспомнит, что наука на чистом месте произрастать, как в поле цветок, не способна.
— Ой, а вот теперь тебе действительно пора, а то опоздаешь, – спохватилась она, – извини, что своими бабьими разговорами не дала тебе ничего рассказать. Давай, я тебя провожу, предложила она.
— И не вздумай. Весь мой багаж уже на вокзале, а на улице нынче сыро, ни к чему тебе лишний раз выходить, лучше оставайся…
Когда он, попрощавшись, ушел, она долго смотрела окно вслед ему, а потом достала спрятанное среди других бумаг на столе письмо, поднесла его к груди и навзрыд заплакала:
— Димочка, извини, но никак не могла сказать тебе о том… Жалко бедную дочку твою, но все в руках Создателя нашего. – Она подошла к висящей в углу иконе и стала горячо молиться.
Глава шестая
Когда Дмитрий наконец добрался до дома, то был удивлен и вместе с тем озабочен, что Феозва даже не вышла его встречать, оставаясь при закрытых дверях в спальне. Он несколько раз дернул за ручку, постучал, попробовал позвать ее, но она не откликалась. Он не знал, что и думать, но дурные предчувствия вспыхнули в нем с новой силой. Навалившись, он высадил дверь и ворвался в спальню. Жена в черном траурном наряде лежала на кровати с закрытыми глазами. Сразу подумал о плохом. Она же грозилась перед его отъездом наложить на себя руки. Неужели решилась?! Он кинулся к ней, но, коснувшись, понял, живая, хотя и дышит очень тяжело.
– Где Машутка? – взревел он на весь дом. – Что с ней? Жива или нет? Ответь, почему ты ничего мне не писала… – Он схватил жену и принялся ее трясти изо всех сил. Та, испугавшись, громко закричала, вбежала горничная, причем новая, не знакомая ему, и от вида происходящего тоже закричала, выбежала вон, хлопнув дверью.
– Дима, милый Димочка, зачем ты меня бросил, я… я… я ничего не могла сделать, я не виновата. Не знаю, что случилось, но Машеньки больше нет. Прости меня, если можешь…
– А-а-а… – взревел он, словно раненый зверь, и схватился обеими руками за голову, начал бегать по спальне от одной стены к другой.
Феозва, еще сильнее испугавшись его очередного приступа, закрылась подушкой и горько рыдала. В этот момент горничная ввела полицейского, который испуганно застыл на пороге спальни, не зная, как поступить.
– Пошел вон отсюда! – заорал во весь голос Менделеев и, растопырив руки, двинулся на него, не отдавая отчета, что он делает.
На его счастье, полицейский пробкой выскочил вон, а Менделеев, не снимая одежды, прошел к себе в кабинет, где упал на диван и так пролежал до темноты. Феозва не рискнула зайти к нему, а горничная вообще сбежала из дома, ничего не сказав. Так он пролежал в кабинете до самого утра, не зажигая свечи, и лишь огонек папиросы говорил о том, что он не спит.
На другой день, ближе к обеду, Феозва несколько раз заглядывала к нему, но не осмеливалась заговорить, а вскоре и сама слегла с сильным нервным расстройством. Только после этого Дмитрий пришел в себя, вызвал знакомого медика, тот осмотрел его супругу и посоветовал отправить ее на лечение за границу. Но Дмитрия интересовал другой вопрос:
– Она сможет еще родить детей? – спросил он настойчиво.
Доктор ответил утвердительно, не найдя причин, которые бы могли этому препятствовать. И лишь тогда Менделеев робко улыбнулся и поблагодарил доктора. Когда Феозва немного пришла в себя, они оба отправились на кладбище, где уселись на скамеечку рядом с могилкой их первого младенца, и Феозва робко проговорила:
– Знаешь, я ведь только на минуточку от нее отошла, чтоб платок водой из пруда смочить, где мы гуляли. В тот день жарко очень было. А тут мимо два каких-то молодых человека неторопливо так идут, по сторонам поглядывают. Оба в черном, худые такие и говорят вроде на нашем языке, но о чем, не понимаю. Они только ненадолго остановились возле нашей девочки, когда я к пруду спускалась, а потом дальше все так же спокойно пошли. Если бы побежали, я бы закричала, а то ведь они шли, как ни в чем не бывало…
И дальше что? – поторопил ее Дмитрий.
– Подхожу, а она не дышит. – И Феозва вновь зарыдала, прижав к глазам платочек и привалившись всем телом к мужу.
– А раньше ты их не видела? – спросил он ее настороженно. – К нам в дом они не приходили?
– Да вроде были как-то… Весной этой… Мне не до них было тогда, но очень похожи. Они еще тебя спросили, но тогда точно по-русски говорили…
«Поляки, как есть поляки, – обожгла вдруг Дмитрия мысль, – не зря они грозились отомстить, если я не соглашусь помочь им со взрывчатыми веществами. Ведь какие подлецы! Неужели у них на дитя малое рука поднялась?! Что ж они тогда с прочими людьми сделать могут? Что для них жизнь чужая? Всех, кто не с ними, готовы взорвать к чертовой матери и самим Россией править… Только не фига у вас не выйдет, не той породы…»
Но Феозве этого говорить он не стал, лишь спросил, не видела ли она еще чего подозрительного.
– Ты только не смейся, мне, верно, показалось это, – смущенно проговорила она.
– Говори, что еще…
– Когда я платочек свой в воду опустила, то вдруг рядом со мной… Нет, ты не поверишь…
– Говори!
– Русалка из воды вынырнула подле меня и хвостом своим так несколько раз ударила по воде, аж круги пошли… Словно знак какой подавала. – Она смущенно глянула на мужа. – Может, я от горя с ума сошла, скажи, Дмитрий Иванович…
– Бывает, – ответил он, – забудь. – И тяжело вздохнул, вспомнив, что видел русалочий хвост, когда плыл по Волге, но значения тому не придал, приняв за огромную рыбину. Но жене о том говорить не стал, чтоб лишний раз ее не расстраивать. И опять же вспомнились ее слова после рождения дочери, когда она не хотела называть ее Марией в честь покойной матери Дмитрия, ссылаясь, будто ту дразнили русалкой.
«Бабьи причуды», – решил он, но слова Феозвы не выходили у него из головы.
Потом, еще чуть посидев молча, он положил букетик полевых цветов на могилку дочурки и бережно под локоток повел жену обратно домой.
Едва оправившись от известия о смерти своего первенца, Менделеев отправился в контору Кокорева, чтоб получить остальную часть причитающейся ему суммы за поездку на нефтяные прииски. Но она оказалась гораздо меньше, чем он на то рассчитывал. Не сдержавшись, высказал кассиру свое недовольство вслух и поинтересовался у него, отчего ему выдана не вся обещанная сумма. В ответ кассир, пряча глаза, ответил, что хозяин велел произвести вычет за кормежку и испорченное на приисках оборудование.
– Какое еще оборудование? – схватил его за грудки Менделеев. – Притырил, поди! Душу вон вытрясу, отвечай, подлец этакий…
– Не могу знать, – отвечал тот, – Василий Александрович записку прислали, сколько вам выдать, а сколько удержать с вас. Вы у него спросите, когда вернется. А мое дело – выдать, что велено…
– Все вы одним миром мазаны, ноги моей больше здесь не будет. Знал бы, как дело обернется, ни за какие коврижки связываться с ним не стал, – продолжал он неистовствовать, хотя понимал, купец есть купец, у него на все свои резоны и спорить с ним себе дороже. – Да ладно, зато наука мне, как с такими людьми дело иметь… – рассуждал он, выйдя из конторы Кокорева.
А через два года Феозва родила ему сына, которого они назвали Владимиром, а через три года на свет появилась дочь Ольга, которую в семье звали просто – Леля. И Дмитрий Иванович продолжал наперекор всему надеяться, что ему удастся устроить семейную жизнь и обрести на старости лет покой и счастье.
Часть третья
ОБРЕТЕНИЕ РЕАЛЬНОСТИ
Хороша всякая земля, но лучше всех своя.
Русская поговорка
Глава первая
Прошло два года, и однажды летом Менделеева и его доброго знакомого Николая Павловича Ильина пригласили в Москву, на Международную мануфактурную выставку. Во время поездки они, чтоб как-то скоротать время, играли в шахматы, которые Дмитрий Иванович неизменно брал с собой в поездки. Ильин играл неважно, а потому сердился, теряя то одну, то другую фигуры. Менделеев же при этом тихонько хихикал и потирал руки. Причем после каждого удачного хода неизменно произносил:
– Позвольте, сударь! – А хорошие ходы противника комментировал услышанной однажды им от одного поляка фразой: – Зело борзо, пани!
– Никакой я тебе не пан, а тем более не пани, – не поднимая головы, отвечал Ильин, добавляя: – Я потомственный русак. Так что прошу не путать польского задиристого зайчишку с нашим хитроумным русаком.
Через какое-то время к ним осторожно подсел солидный господин с золотыми часами на цепочке, в которые он постоянно без видимой причины поглядывал. Менделеев заметил это и спросил:
– Видать, новые часики, коль их все время в руках подержать хочется? – А тот был рад случаю заговорить с ними, чего сам сделать, не желая мешать игрокам, никак не решался.
– Точно заметили, сударь, для меня новые, а так не знаю даже, сколько им годков, случайно ко мне попали…
– Нашли, что ли?
– Можно и так сказать. В картишки выиграл. До этого проигрался целиком, а на последнюю ставку один из игроков, не имея наличности, часы свои поставил. Вот мне тогда и повезло: карта нужная пришла, потому часики эти мне и достались. – При этом он тяжко вздыхал и утирал платком мокрый лоб.
– А до этого, говорите, проигрались?
– Начисто!
– И много ли? Коль не секрет…
– Цельное имение. Боблово зовется. Не слыхали?
– Нет, не приходилось. А где это?
– Да в Клинском уезде! Оно раньше князю Дадиани принадлежало, а после его смерти на торги выставили. Я об этом узнал, решил выкупить, да не судьба. Накануне к приятелю заглянул, а там компания, картишками балуются. По маленькой… Вот с пяточка все и началось, а дошло до тысяч. И сам не заметил, как. Везло мне поначалу, я и разошелся. Решил, все скопленные денежки поставлю, думал, удвою. Ан нет, не судьба. Одна карта не так легла – и готово, всего лишился.
– Поди, дама пиковая подкузьмила? – хитро прищурившись, спросил Менделеев.
– А вам то откуда известно? – Неудачливый игрок аж открыл рот от удивления. – Кто-то рассказал? Ответьте, хочу знать, кто тот подлец.
– Да вы наверняка его знаете: Пушкин Александр.
– Не имею чести, незнаком с таким, – покачал тот головой. – Не из нашинских кто-то…
– Это точно, вряд ли бы он с вами играть сел. Хотя… Как знать, рисковый был малый, потому и пожил чуть.
– Так он что? Уже и умереть успел? Жаль. Встретил бы его, все бы в глаза сказанул без утайки, что думаю о нем.
– Ой, не советую. Он был дуэлянт известный, мигом бы вас к барьеру поставил, а там непонятно, чем дело обернется. Как говорится, пуля дура… Она ведь что карта, может и не туда угодить.
– Так дуэли давно запрещены, кто сейчас на такое решится? В Сибирь мигом отправят по этапу, а нам такое не с руки. Он же, как понимаю, из дворян, те еще балуются этими делишками. А я из купецкого сословия буду, есть что терять. Нам стрельбу устраивать совсем ни к чему. У нас все рубль решает, вовремя на волю пущенный. Не хуже пули иной раз угодит и обидчика успокоит.
– Спорить не стану. А что за Боблово такое, что вы надумали его к рукам прибрать? Какой с него доход для вас мог статься?
– Доброе именьице, только запущенное. Крестьян-то уже несколько годков как освободили, а наделы их ничуть не увеличили, они от безделья мучиться стали, на заработки из деревень цельными ватагами уходят. Собственным трудом, видать, им не прокормиться. Я туда специально наведался: там земли, не поверите, несколько сотен десятин, паши да сей чего хочешь. Я посчитал, оборот с него может быть добрый, за пару лет цена его окупится.
– Да неужто? – удивился Менделеев. – Не верится, что в наших местах можно от земли добрый доход получить.
– А это как за дело возьмешься. Крестьянская сила хоть не дармовая, но дешевше, чем в городе или на фабрике какой. Тем более они готовы и натурой взять, то есть зерном или семенами. Часть пахотной землицы, опять же, можно им сдать на пару сезонов, вот тебе по дешевке и работники обеспечены. А лес добрый на продажу? А скот голландской породы завести? Да мельница, да рыба в прудах. Оно, конечно, ежели не лениться и за дело сурьезно взяться, то и доход будет. Помещики-то в ранешнее времена от земли своей жили совсем не худо. Вот и я губенки раскатал. Да чего теперь говорить, как на часики эти гляну, так в сердце будто льдинки зашевелятся. И думаю себе, отчего же я дурак такой? А обратно не воротишь, может, наперед Господь ума прибавит, отставит от заразы этой…
– Ну, я вам не судья, советов давать не буду, но я вот в карты только с домашними сажусь играть, и то на «ку-ка-ре-ку», не более.
– Вы, видать, умный человек, не то что я. А партейку в шахматы хотите? На эти самые часики. Смотрю, вы недурно играете, и я тоже с детства этой игре обучен. А лучше по мне так в шашки. Там не смухлюешь, все на виду. Согласны, нет?
– Так мне супротив ваших часиков поставить нечего…
– А вон саквояж у вас добрый, думаю, заграничной работы.
– Точно, заграничной, – улыбнулся Менделеев, – я даже знаю, как мастера зовут. Назвать?
– Сделайте милость…
– Менделеев его фамилия. Не слыхали?
– Нет, о таком не слыхал. Верно, кто из немцев или австрийцев будет…
– Вот ведь человек, – захохотал Менделеев, – все-то ему известно. Ну, коль так, уговорили, на саквояж менделеевской работы согласен, но только одну партейку в шашки, не более. Договорились? Жаль, конечно, будет саквояжик свой, привык к нему. Ладно, там поглядим, чья возьмет. Я тоже человек азартный, могу себе иногда позволить на риск пойти… Ой, давно я в руки шашки не брал, как говорил один литературный персонаж, – улыбаясь проговорил он скороговоркой.
Они сели играть, расставив вместо шашек шахматные фигуры, и вскоре оказались при одинаковом количестве дамок. Купец предложил ничью, но Менделеев не спешил и ловко подставил одну свою дамку, после чего снял все три шашки противника. Тот чертыхнулся и положил часы на доску, встал и пошел в другой конец вагона.
– Эй, любезный, а где это имение найти? – крикнул ему вслед Менделеев.
– В двадцати верстах от Клина, там каждый укажет, – ответил тот, не поворачивая головы.
– Благодарствую. А не завернуть ли нам туда, Николаша? Чего скажешь? – обратился он к Ильину.
– Да тебе-то имение это зачем? Ты чего, собираешься всерьез, что ли, хлеб выращивать да быкам хвосты крутить? А как же наука наша химическая? Забросить решил?
– Отчего же, одно другому помешать никак не может. Скорее наоборот. Есть у меня задумка химическую науку на полях крестьянских проверить.
– Бред не говори. Где крестьяне наши, а где химия? Они пиво и то правильно сварить порой не могут, а ты им – химия! Засмеют! Ты мне лучше ответь, не думаешь ли часы эти купцу вернуть? А то как-то несолидно: профессор в шашки купца обыграл. Словно Чичиков с Ноздревым. Узнает кто, ославят тебя на весь свет, до начальства нашего дойдет.
– Ну, скажем, под Ноздрева я никак не сойду, а уж под Чичикова – тем более. А насчет того, что другие кто об этой игре узнают, опять же как посмотреть. Мы тем самым и проверим дружбу нашу. Друг, он не только на словах, но и на деле другом должен быть. Коль кто о том узнает, то что получится? Вот-вот, тогда и дружбе конец. Как думаешь?
– Да ты о чем, Дмитрий Иванович? В поезде кроме нас люди едут, мало ли кто и где сказанет, слава, она штука такая, не знаешь, где и всплывет…
– На то пошло, выиграл я партию честно, без обмана. Не я первый предложил, он сам напросился. Да он все одно игрок конченый, мало ему тысячного проигрыша, руки так и чешутся, чтоб еще поставить. Игра, она не лучше пьянства, раз выпил – ничего. Второй, третий, а там не заметил, как в канаве очутился. Так и купчик этот, долго не протянет, последнее проиграет… Точно тебе говорю…
– А ты чем лучше его? Тоже игрок тот еще.
– Да, игрок, но остановиться могу в любой момент.
– Посмотрим, как это у тебя получится. И смотреть нечего, не мечтай,
Но Ильина словно что-то мучило, и он, чуть помолчав, спросил:
– Ты вот про дуэль Пушкина говорил давеча, а ответь мне, если бы тебе кто вызов прислал, тоже бы, как этот купец, отнекиваться стал, что не того сословия? Или бы принял вызов и к барьеру встал?
– Да как тебе сказать… Дворянчик я тот еще, недавний. Папеньке моему перед самым моим рождением по службе, как он до надворного советника дослужился, высочайше разрешили дворянское достоинство воспринять. Ну и меня с братьями потом вписали. Вроде дворянин, но не из тех, что при царском дворе веками отирались и сейчас еще там обитают, будто у себя дома. Куда мне до них. Но достоинства собственного никто меня не лишал, а потому при случае могу и постоять за себя. Был случаи, когда один офицерик германский вызвал меня стреляться… – Он слегка усмехнулся.
– И что? Неужто стрелялись? Что-то я слышал о том, думал, враки. А оно, выходит, в самом деле было? Ну, расскажи…
– Ты же знаешь, меня на арапа не взять, отказываться, а потом прятаться всю жизнь не в моих правилах. Хотя ночь не спал, честно признаюсь. Завещание составлять? Глупости. Кому чего завещать? Тогда и нечего было. Потому утром пошел стреляться. Только условия обговорены не были, а потому взял двуствольный штуцер, с каким матушка моя волка с одного выстрела укладывала. Я тогда совсем мальцом был, но все хорошо запомнил. Вот, взял точно такой же штуцер, зарядил волчьей картечью и явился поутру на вызов. Офицер как тот штуцер у меня увидел, руки вверх поднял – и ну хохотать, Говорит, русский он, что на медведя, что на человека с одним ружьем ходит. Обнялись потом и айда в кабачок, почти что друзьями стали. Давно это было, и почти забыл, а ты вот, гляди, напомнил…
– А сейчас бы как? Принял вызов?
– Чего ты пристал? Слышал, что купец сказал: рубль он словно пуля, любого свалить может, А у меня слово есть заветное, оно не хуже действует. Лучше не вяжись ко мне, а то как сказану, не обрадуешься.
– Ты чего вдруг такой сердитый стал? И спросить нельзя…
– Меру знай, – неожиданно оборвал друга Менделеев, – всему предел есть, а в душу ко мне лезть не позволю.
С этими словами с обиженным видом он отошел к окну, оставив Ильина в одиночестве. Часы он уже успел положить в жилетный карман, и теперь его так и подмывало достать их и глянуть на старинный циферблат и витые, мастерски исполненные стрелки.
– Ключ у него не спросил! – вдруг вспомнил он, хлопнув себя по лбу. И кинулся вслед за купцом, но тот, видимо, сошел на одной из станций…
