Текст книги "Улыбка гения"
Автор книги: Вячеслав Софронов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)
– Разрешите пояснить? – просиял купец, словно выиграл сто рублей по лотерейному билету. – Извольте заметить, плотинки, о которой вы говорите, здесь, насколько мне известно, никогда не было. Это же речка Абрамовская, раньше ее Монастыркой звали. А та плотинка, о которой вы изволили вспомнить, жива и здорова, но… как раз возле моей нынешней конторы находится. И речка там в Иртыш другая впадает, Курдюмкой испокон веку зовется, – ехидно улыбнулся он. И затем продолжил:
– Но водяное колесо ни там, ни здесь ставить никак нельзя, поскольку маломерные суда в устье речек заходят. Поставь я здесь колеса, о которых вы речь ведете, назавтра все бы рыбаки бунт устроили и на меня в суд подали. Со мной и так полгорода судится, сплошные издержки. За что ни возьмусь, народишко у нас, знаете, какой гнилой – тут же в суд бегут. А теперь суды новые, не то что раньше, как мне старики рассказывали. Они, суды эти, нас, тех, кто делом занят, ой как не любят, и все мало-мальские, никем не проверенные жалобы норовят против меня и другого городского купечества в ущерб задуманному повернуть.
Сторож Василий, поняв, что ему лучше не присутствовать при начавшемся разговоре между господами, отошел обратно, а Менделеев, убедившись, что спорить с купцом смысла не имеет, махнул рукой и на этом хотел было закончить разговор и намеревался пройти к поджидавшему его экипажу для проезда в город, но все же не выдержал и, подойдя к Сыромятникову вплотную, прямо в лицо ему выпалил:
– Вы, верно, думаете, будто бы один такой на свете? Знаете, куда я отсюда ехать собираюсь?
– Вроде как на Урал, насколько мне известно, – растерялся было Сыромятников, поскольку за всеми делами не успевал прочесть газеты, хотя ранее в них сообщалось о предстоящей поездке известного ученого на Урал с целью обследования горно– металлургических предприятий, а его приезд в Тобольск – то была его личная инициатива.
Менделеев понял, что купцу неизвестна истинная цель его поездки, и продолжил:
– Так я вам скажу. Мне предстоит осмотреть несколько уральских заводов, где, как читал в отчетах, примерно та же картина, что и здесь. Везде подневольный труд, кайло да лопата, ну, тачки там, которые у рабов в Древнем Риме еще были, носилки, лошадки, само собой, полудохлые и работяги на мизерной оплате. А вот в Германии или там во Франции, я уж про Англию и Америку молчу, там давным-давно машины приспособлены: хоть железо ковать, хоть ту же древесину пилить, электричество везде подведено. А у нас что?
– Так есть у нас электростанция, тоже неподалеку от моего дома стоит, и лампочки в доме моем горят, когда надо.
– Так что же вы его сюда, на ваше производство, электричество не подвели? – задал вопрос Менделеев – А опил, что в кучах свален, его же можно на тот же поташ пустить, на удобрения, в конце концов, а у вас он сгниет.
– Ну, вы и хватили, ваше высокопревосходительство, мне, дай бог, с моими делами разобраться, а вы вон куда завернули, и тем займись, и этим займись, на все деньги нужны…
– А вас их нет, можно подумать, улыбнулся Менделеев, – ладно, давно понял, кнутом обуха не перешибешь, тут что-то иное нужно. Но неужто вам мужиков не жаль? Вы же сами, как понимаю, ни разочка ту пилу не тягали…
– Ошибаетесь, – ответил ему на это купец, – видать, плохо знаете, с кем дело имеете. – И он живо скинул с себя прямо на землю верхнюю одежду, сверху положил нарядный картуз, поплевал на ладони и отправился к лесопильным козлам, где отстранил от пилы нижнего пильщика и двумя руками ухватился за ручки, крикнув:
– А ну, давай изо всей мочи, как умеешь! – И начал сноровисто водить пилой вверх-вниз, не обращая внимания на сыплющиеся сверху на него опилки, вмиг сделавшие его похожим на сказочного лесовика.
Остальные рабочие, увидев, как одного из пильщиков сменил их хозяин, бросили заниматься своим делом и с удивлением смотрели, как тот ловко и сноровисто орудует пилой, словно занимался этим всю жизнь. Подтянулась к ним и остальная делегация встречающих, стоявшая до этого чуть в стороне, чтоб не мешать разговору профессора и местного воротилы. Первым заговорил городской голова:
– Да, Дмитрий Иванович, таков он у нас, купец Сыромятников. Бывало, начнешь с ним о чем говорить, ну барыга барыгой, только о своей мошне надумает, а как посмотришь, когда он сам лошадей запрягает, а иногда и правит ими, то начинаешь думать немножко иначе…
– Тут вы правы, спорить не буду, – ответил ему Менделеев, – русский купец, что из крестьян вышел, он на все руки мастер. И, как правило, xитpoван великий, своего нигде не упустит, а на круг что выходит? Он и рыбу ловит, и муку продает, доход какой– никакой имеет, а все по-дедовски, по старинке. То, как наши крестьяне: поле засеяли, урожай какой-никакой собрали, чтоб до весны прокормиться и на посев оставить, а излишки – на продажу, а много ли их, излишков тех? Да курам на смех. Новую обутку справить, деткам на петушки, ну еще там по мелочи. А прибыток то где от трудов его, чтоб капитал в оборот пустить? Вот и нет его, и быть не может, пока каждый о себе думать будет.
– А что же вы предлагаете, – удивился тот, – так испокон веку было, нашего мужика не своротишь, да и климат у нас, сами знаете, какой, много ли тут заработать можно?
Менделеев внимательно посмотрел на городского голову, не зная, стоит ли продолжать с ним разговор на эту тему, и решил, что предлагать ему что-либо бесполезно, все равно не поймет, а если и поймет, то все одно вряд ли пустит это на совместную пользу, и потому со вздохом ответил:
– Согласен, чего зря воздух сотрясать, когда все у вас и так ладно да складно, поехали в город, мне бы отдохнуть с дороги.
Встречающие его представители власти начали шушукаться меж собой, стараясь понять, чем их высокий гость недоволен, и сочли за лучшее проводить его до места ночлега и там распрощаться.
Менделеев глянул еще раз на Иртыш, на потускневший крест колокольни, памятный ему с детских лет, и спросил у стоящего неподалеку полицмейстера:
– Где мне лучше будет остановиться, не подскажете?
– Для вас приготовлена комната в доме купеческой вдовы Фелицитаты Васильевны Корниловой. Она сама неважно себя чувствует, поэтому на пристань решила не приезжать, но ждет вас.
– Вы не оговорились, именно Корнилова? А то моя матушка носила почти такую же фамилию…
– Тут я вам ничем помочь не могу, вы уж у ней самой поинтересуйтесь, может, и впрямь в каком-то родстве с вами состоит, а пока прошу садиться, извозчик дорогу знает, а мы следом поедем, – развел руками полицмейстер.
Он попытался подсадить Менделеева в коляску, но тот оттолкнул его руку и, опираясь на зонт, взобрался наверх. Извозчик убедился, что пассажир его на месте и тронул вожжи. Следом за ними ехала небольшая процессия из трех экипажей, и сидящие в них люди не знали, как подступиться к столичному светилу, поскольку у каждого из них были наготове свои к нему вопросы, которые им хотелось задать, но, как это сделать, они не представляли.
И лишь купец Сыромятников, вошедший в азарт и не умевший бросать дело, сделанным наполовину, все так же легко помахивал пилой, не заметив исчезновение остальных гостей во главе с прибывшим профессором. Когда бревно было допилено до конца и от него отвалилась очередная плаха, он выпустил ручки пилы, смахнул с себя опилки и поглядел по сторонам.
– Куда ж все подевались то? – с удивлением проговорил он.
– Так уехали, – с готовностью ответил один из работников.
– Вот так всегда, только за дело возьмешься, а все уже разбежались, никому неинтересно, все куда-то спешат, чем-то заняты. Да наплевать на них, а ты чего стоишь, – повернулся он к стоявшему рядом пильщику, – давай начинай сызнова, а то давеча опять в норму не уложитесь.
– Мы свою норму знаем, – сквозь зубы отвечал тот, – не переживайте, ваше степенство, уложимся…
– Да пропади все пропадом, – зло выругался купец, – за что ни возьмусь, одни только упреки и слышу. А мне что, больше всех надо? – И с этими словами он пошел к реке, чтоб помыть разгоряченное лицо и сполоснуть горящие после работы ладони.
Глава вторая
Коляска с почетным гостем быстро достигла дома купцов Корниловых, фасадом смотревшего на плац-парадную площадь, часть которой теперь была густо засажена деревьями, а с другой стороны особняка возвышался дом губернатора, который сохранился в памяти Дмитрия Ивановича, как нечто величественное и монументальное. Чуть дальше находилась Богородицкая церковь, а наискосок от нее городской почтамт, куда он часто сопровождал свою мать, регулярно отправлявшую письма своим дочерям и знакомым.
У дверей корниловского дома его встретил швейцар в ливрее и с поклоном распахнул высокую резную дверь, приглашая пройти внутрь. Взору Менделеева предстала большая мраморная лестница, устланная красной ковровой дорожкой и украшенная большими вазами с цветами. Швейцар принял у него пальто и шляпу и предложил подниматься наверх, где его поджидала хозяйка.
– Младшие господа в отъезде, так что будете дело иметь с самой Фелицитатой Васильевной, – пояснил он.
Менделеев поблагодарил и стал неспешно подниматься наверх, одновременно разглядывая акварельные рисунки, развешенные по стенам. На втором этаже дверь была открыта в большой зал с колоннами, в глубине которого виднелся рояль, а вдоль стен стояли диваны, судя по всему, местной работы.
Навстречу ему вышла невысокого роста женщина в капоре на голове, близкая ему по возрасту, но живые и умные глаза говорили о том, что возраст ей не помеха, а, скорее, наоборот, дает право и возможность разбираться в людях и руководить торговым домом, основанным когда-то ее мужем.
Дмитрий Иванович поклонился, приложился к руке хозяйки, протянутой ему навстречу, и, улыбнувшись, спросил:
– Не боитесь постороннего к себе в дом пускать?
В ответ услышал звонкий, почти девичий смех, а потом, закончив смеяться, Фелицитата Васильевна ответила:
– Знали бы вы, гость дорогой, с каким народом мне дела вести приходится, наверняка удивились бы. Тут тебе и прохиндеи разные, и политические, и уголовные, всяких хватает. А вот приличных людей встречать редко приходится.
– Но это как посмотреть, – попытался ей возразить Дмитрий Иванович, – мне тоже разный народец по жизни попадался, но иной каторжник, я уж политических не трогаю, десятка наших чиновников стоит. Вот тех действительно бояться надо, пока они вас до нитки не обобрали…
– Да что мы стоим, присаживайтесь, сейчас холодную закуску принесут, а попозже и горячее велю подавать. – И она громко крикнула в глубину зала: – Глафира, неси все, что положено.
Они сели в углу, где стоял небольшой столик, и Менделеев, чтоб как-то начать разговор, спросил:
– Пока по лестнице поднимался, занятные рисунки видел. Мне многие наши живописцы знакомы, а тут никак не мог определить, чьи работы.
Он заметил, что лицо хозяйки дома буквально расцвело от удовольствия, и она пояснила:
– То мой сынок старший, Иван Иванович, себя пробует. Он еще и музыку пишет. – Она кивнула в сторону рояля. – В кого пошел, не знаю. Но я не против. С коммерческими делами пока сама справляюсь.
– Я слышал, у вас пароходство одно из самых больших в Сибири: и в Тюмени, и в Томске, и даже в Барнауле конторы имеются.
– Все так, то муж мой покойный начинал, а после его смерти на мои плечи все заботы легли. Не скажу, чтоб легко, но грех жаловаться, кой-какой доход имеем, а как дальше все повернется, одному Богу известно. – И она набожно перекрестилась на большую темную икону, висевшую на противоположной стене.
– Всегда говорил, что только сибирские женщины способны на такие подвиги. Ни в Европе, ни в Америке такого не встретишь. Да и в самой России большая редкость. Помнится, матушка моя, царство ей небесное, когда отец болеть начал, одна с фабричными управлялась и на нас времени хватало. Сама обеды варила, белье штопала, по судам ходила, когда мужики очередную жалобу на нее насылали…
– И не говорите, – подхватила хозяйка, – вреднючий народ у нас в Сибири подсобрался. Чуть чего, или губернатору, а то сразу в Петербург бумагу шлют. Это потому, что политических много и в городе, и по селам живут, они и мутят, учат не тому, чему надо. Взять того же Сыромятникова, он ведь из столицы сюда под надзор был сослан, но потом остепенился, делом занялся, человеком стал. А как вспомнить, что раньше творил, не верится, что умный человек мог такими делами заниматься.
Менделеев с удивлением слушал ее рассказ, потому как совсем недавно говорил с самим Сыромятниковым и никаких крамольных слов от него не слышал, а потому спросил:
– Это тот самый, у которого лесопилка на берегу?
– А то кто еще, он и есть, другого такого не найти, баламут и вертопрах.
– И что ж такого он творит, что вы о нем такой отзыв даете?
– А что вся нонешняя молодежь творит? – с готовностью подхватила, судя по всему, привычную для нее тему хозяйка дома. – В политику лезет, новых порядков хочет. Он, как в Тобольск вернулся, всех политических вокруг себя собрал, работу им дал. Мало того, газету выпускать начал, «Сибирский листок» назвал. Ладно, что не листовка. Вот и печатал там все, что на ум придет.
Менделеев слушал ее сетования и в душе усмехался, но виду не показывал, чтоб тоже не попасть в число вольнодумцев, и прикидывал, куда бы направить разговор, чтоб избежать опасной темы. Но Фелицитата Васильевна и сама, как видно, не хотела лишний раз касаться болезненного для нее вопроса, а потому спросила:
– Вы надолго к нам? Тут про вас разное говорят, будто бы с ревизией прибыли, начальство побаивается, как бы не доложили потом в столицу обо всем, что у нас творится.
– Полноте, какая ревизия? Мне нужно для работы кой-какие данные собрать о вырубке лесов, об отлове рыбы, о запашках, сколько хлеба собирают. Одним словом, сухая цифирь.
– Не скажите, смотря как эту цифирь повернуть. Иная цифирка может начальственному лицу должности стоить, а то и под тюремный срок подвести.
В это время горничная девушка вкатила столик, уставленный различными закусками, и начала расставлять перед Дмитрием Ивановичем. На тарелках была холодная говядина, заливная осетрина, соленые огурчики, тушеный картофель, соленые грибочки и прочие сибирские деликатесы, о существовании которых он почти забыл.
– Ну, матушка, благодарствую, уважили старика, даже мечтать не мог о таком угощении.
Фелицитата Васильевна хитро улыбнулась и ехидно спросила:
– Чего ж так редко на родине бываешь, вот когда бы сильно соскучился, давно б приехал, У вас, в Петербурге, поди, одни заморские кушанья подают, а что такое настоящая еда, давно забыли…
Менделеев хотел было возразить, но счел за лучшее согласиться, потому кивнул головой и попросил:
– А чайку заварить можно будет?
Горничная посмотрела на хозяйку, на что та недоуменно ответила:
– Так я думала, вы под хорошую закуску рюмочку-другую примете водочки или коньячку, а вам, оказывается, чай подавай.
– Нет, простите великодушно, но, кроме вина хорошего, другие напитки не приемлю. А чай для меня наипервейшее средство взбодриться с дороги.
– Как скажете, а то, глядишь, и я бы с вами рюмочку пригубила, а одна не стану. Неси чай гостю, – кивнула она горничной.
Едва Менделеев приступил к еде, как позади них распахнулась дверь, и в зал вошел купец Сыромятников, а следом за ним мужчина лет тридцати, с лихими, чуть завитыми, усиками. Они подошли к ним, при этом Менделеев заметил, что Фелицитата Васильевна сжала губы и наморщила лоб, пытаясь сдержать неудовольствие от появления незваных гостей, но промолчала.
– Прошу меня извинить, уважаемая хозяйка, и вы, Дмитрий Иванович, но в силу обстоятельств нам не удалось договорить, а потому явился с предложением: не хотите ли родные места посетить? Это я про Аремзянское село говорю.
Он словно читал мысли Менделеева, который едва ли не каждый день вспоминал детские годы, проведенные в имении родителей, когда у него не было никаких особых забот, кроме как лазать с деревенскими мальчишками по лесам и оврагам, купаться в речке, удить рыбу. И все это крепко врезалось ему в память, хотелось повторить, но он понимал, подобное невозможно, и тем не менее не мог подавить в себе желания хоть разок побывать в тех краях. Поэтому он с готовностью ответил:
– Это вы точно говорите, очень хотелось бы. Думал извозчика нанять, одному поехать, а тут вы с лестным предложением, не могу отказать.
– Вот и чудненько, – просиял Сыромятников, – как надумаете, отправьте кого-нибудь ко мне в контору с запиской, подъеду, как прикажете.
Он собрался было уходить, но Фелицитата Васильевна не преминула подколоть его:
– Вы, Дмитрий Иванович, лучше бы не связывались с ним, сумасбродом этаким, начнет вас агитировать да и вовлечет какую– нибудь аферу…
– Тут вы не правы, – не дал ей договорить Сыромятников, – не далее как час назад гость ваш пытался меня сагитировать, и премного в том преуспел.
– Это о чем вы? – удивленно спросила Корнилова. – Ни за что не поверю, на вид солидный человек, а тоже с агитацией? Нет, врешь ты все, Алексашка.
Менделеев и Сыромятников, не сговариваясь, захохотали, чем окончательно ввели хозяйку в смущение.
– Правду он говорит, – пояснил Менделеев, – я ему давеча советовал электричество на лесопилку провести, ежели плотину там поставить нельзя, а то куда годно, в наше время вручную бревна пилить.
Но Фелицитата Васильевна не стала вникать в подробности и отмахнулась, нетерпеливо заявив:
– Да его не своротишь, он упрямец тот еще, все на свой лад делает. Я ему тоже советовала пароходным делом заняться, а он не желает.
Сыромятников хотел что-то возразить, но Менделеев решил взять инициативу в свои руки и неожиданно принял сторону купца-вольнодумца, заявив:
– А ведь он, как ни странно, прав. По моим подсчетам, на всех сибирских реках даже избыток пароходов, с одной стороны, хорошая конкуренция, но с другой – использовать их можно лишь четыре-пять месяцев в году, и то не на всех реках. Тура, к примеру, уже настолько обмелела, что не всякая баржа пройдет. Давно пора в Тобольск железную дорогу тянуть…
– Эк вы хватили, то дело серьезное, наши купцы вкладываться ни за что не будут, а государству до Сибири дела нет, – успел вставить слово Сыромятников.
Второй пришедший с ним мужчина стоял молча и в разговор не вступал. Менделеев, несколько раз взглянув на него, так и не мог понять цели его присутствия.
Зато Фелицитата Васильевна, поняв это, пояснила:
– То мой жилец и помощник в благотворительных делах Николай Павлович Анцеров. Он коммерческих дел не касается, зато умница великий и душа-человек.
Тот в ответ поклонился Дмитрию Ивановичу и смущенно ответил:
– Вы, как всегда, преувеличиваете мои возможности. Я к вам заглянул, поскольку вы сами приглашали о каких-то делах поговорить, но, вижу, не к месту, пойду, наверное.
– Совсем из ума выжила, забыла о приезде дорогого гостя. Прошу простить старую. Но ты, Коленька, оставайся, ты нам не помеха. Это Алексашка у нас, как угорелый, по всему городу носится, а ты человек степенный, посиди с нами, стариками, может, зачем и понадобишься.
Анцеров покорно вздохнул и присел на краешек кушетки, так и не сказав больше ни слова. А Менделеев меж тем продолжал развивать свою мысль:
– Я понимаю, железная дорога – дело будущего, а что я хотел сказать… Недавно был в который раз в Закавказье, на нефтяных разработках. И что вы думаете? Одни иностранцы там хозяйничают, русских промышленников на пушечный выстрел не подпускают. А дело то прибыльное! Нефть, она почти что задаром достается, глубина залегания небольшая, фонтаны на несколько саженей вверх струю выбрасывают, все вокруг бесценным продуктом залито, живность губят, а пока они раскачаются, оборудование привезут, там, глядишь – и нефть кончится. Спешить надо, а им до этого дела нет. Вот если бы туда кто вложился, я бы в правительство с ходатайством вошел…
Сыромятников слушал его с удивлением, а когда Дмитрий Иванович остановился, чтоб перевести дух, то он, обращаясь к ученому, спросил:
– А вы откуда знаете, что я там товарищество сколачиваю и уже немалые деньги потратил на закупку того самого оборудования, о котором вы речь ведете?
Тут пришла очередь удивляться Менделееву:
– Да что вы говорите, даже не слышал о таком. А что за товарищество? Хотя, понимаю, об этом говорить непринято, но тогда, тем более, как в Аремзяны поедем, вот по дороге и обговорим все.
– Согласен, – протянул ему руку Сыромятников, – спасибо, что выслушали и поддержали. А сейчас разрешите откланяться, меня и впрямь дела ждут.
– Да уж беги, беги, пострел ты этакий, – шутливо, словно родного, напутствовала его Фелицитата Васильевна. – Однако ты молодец, не ожидала, вон куда рванул, на Кавказ! Никогда бы не подумала. Была б помоложе, глядишь, составила тебе компанию, а теперь что об этом говорить…
Сыромятников поклонился и вышел. А Корнилова, посмотрев ему вслед, добавила:
– Правильно говорят, Сибирь, она всех лечит и ума прибавляет, а кто того не понимает, тот дурак. С таким ничего не поделаешь. Вон, Николай Павлович из семьи ссыльного происходит, мать его, насколько мне известно, тоже здесь родилась, пока отец по той же причине, за какие-то прегрешения свои в Сибири служил. И ничего, не хуже иных столичных дело свое знает, одни благодарности и награды от начальства имеет. Если дальше так пойдет, дворянство получит. Тогда ему везде дорога открыта. А все почему, потому как в Сибири ума-разума поднабрался. Вас ведь тоже, Дмитрий Иванович, Сибирь многому научила…
– Скрывать не буду, – согласился Менделеев, – если бы не Тобольская гимназия да не учителя, что в нас души не чаяли, служил бы где-нибудь писарем, а то и приказчиком. И к науке бы ни за что не подступился. А тут, как погляжу, народ с размахом жить начал. И художники, и музыканты, и деловые люди не хуже, чем в столице.
– Да, Николай Павлович еще и на сцене выступает, в пьесках играет. С его то внешностью, голосом и манерами любой театр с руками оторвал бы, – улыбнулась она своему постояльцу, который от ее слов густо покраснел, пытался было что-то возразить, но она остановила его:
– Не скромничай, Коленька, прочти нам лучше что-нибудь…
– Да как-то неловко, не готов я.
– Не откажи нам, старикам, потешь душу. Помнится, однажды ты стихи читал, только не помню, кто автор, у меня аж слезу прошибло.
Николай Павлович понял, что ему не отвертеться от просьбы своей покровительницы, встал, подошел к роялю, положил на него руку и хорошо поставленным голосом произнес:
– Иван Аксаков, стихотворение «Зачем душа твоя смирна?»
Как только Менделеев услышал фамилию автора, он невольно вздрогнул, поддавшись давним воспоминаниям, когда он не на шутку взялся за борьбу со спиритами, руководимыми как раз Аксаковым. Потому он не вслушивался в первые строки, прочитанные Анцеровым, и лишь много позже начал вникать в их смысл и был удивлен, что авторские образы сильны и нетривиальны, а рифмы удачны:
…Пред Богом ленью не греши!
Стряхни ярмо благоразумья!
Люби ревниво, до безумья,
Всем пылом дерзостным души!
Освободись в стремленье новом
От плена ложного стыда,
Позорь, греми укорным словом,
Подъемля нас всевластным зовом
На тяжесть общего труда!
Менделеев заставил себя дослушать чтеца, чей голос и настроение вполне соответствовали смыслу читаемых строк. Стихи произвели на него неплохое впечатление. Некоторые строки были написаны, будто специально про него самого.
– Знал я одного Аксакова, – произнес он рассеянно, – неужели это действительно он? Нет, не верю, тот был и вовсе не поэт… А ведь как верно сказано: «На тяжесть общего труда». Точнее и не сказать… Вы о каком Аксакове вспомнили, – поинтересовался Анцеров, – верно, о стороннике спиритизма? Нет, тот, насколько мне известно, стихов не писал, я же читал стихотворение одного его родственника – Ивана Аксакова. В роду Аксаковых было много талантливых литераторов.
– Если честно, то я слабо разбираюсь в поэзии. Не мое. Проза понятнее, а стихи, на мой взгляд, что-то неуловимое, словно дым в небесах. Вроде красиво, а в чем смысл, не сразу поймешь. Скажите, а вам не приходилось встречать стихи такого поэта: Александр Блок. Не слышали?
Анцеров отрицательно покачал головой:
– Увы, не знаю такого. Но обязательно поинтересуюсь. А вы говорили, что вроде как не понимаете поэзию… И вдруг знаете тех, кто даже мне, человеку интересующемуся ею, неизвестен.
– Да просто их семейство соседствует с моей Бобловской дачей. Внук моего друга, Сашка Блок, чуть не с детства стихи пишет. Думал, может, стал и здесь известен. Нет, и ладно. А так, на вид приятный молодой человек, за дочкой моей вроде как ухаживает, может, что у них и срастется. А знаешь что, братец, ты, случаем, из Гоголя помнишь чего? Я еще совсем молодым человеком встречался с ним в московском доме дядюшки моего, когда мы с матушкой и сестренкой моей в столицу ехали. Очень странным человеком он мне показался… Но ведь как пишет! Вроде хохол, а лучше многих наших русаков словом владеет, может, припомнишь, что?
Анцеров не растерялся, широко улыбнувшись, предложил:
– Как не знать, зачитывался в детстве. – И начал читать чистым, хорошо поставленным голосом:
– Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи. Всмотритесь в нее. С середины неба глядит месяц. Необъятный небесный свод раздался, раздвинулся еще необъятнее. Горит и дышит он. Земля вся в серебряном свете…
Менделеев слушал, чуть полузакрыв глаза, положив одну ногу на другую, а руками уперевшись в диванные подушки, и, казалось, сейчас он где-то далеко-далеко, и думает о чем-то своем, тайном…
Фелицитата Васильевна сидела, откинувшись на спинку кресла, при этом лицо ее помягчало, исчезла былая сосредоточенность, расправились многочисленные морщинки, и вся она как-то помолодела.
Когда Анцеров закончил читать отрывок, Дмитрий Иванович встал с дивана, приблизился к нему, притянул к себе и поцеловал в обе щеки.
– Спасибо, дорогой ты мой, утешил, лучше и придумать нельзя, будто дома побывал, все, пора заканчивать, пойду отдыхать, если позволите.
– Иди, миленький, иди, – напутствовала его хозяйка, – Глафира проводит в спаленку, а я еще посижу, поговорим с Николаем Павловичем.
Менделеев, оставшись один, погрузившись всем телом в специально для него приготовленную перину, еще долго не мог уснуть и думал: «Вот ведь Сибирь какой стала, кто бы мог подумать, что из дикой страны превратится в совсем иную, чем раньше была. Даже уезжать отсюда не хочется… Пожил бы здесь годик– другой, глядишь, тут можно быстрее народ организовать на добрые дела. И получится, не то, что там, в России, где на каждое хлебное место трое человек кидаются. А здесь ширь, простор, занимайся, чем душа пожелает…»
С этими мыслями он и уснул. И снились ему плывущие по Иртышу новые пароходы, мосты, железные дороги, электростанции и счастливые лица сибиряков.
