Текст книги "Улыбка гения"
Автор книги: Вячеслав Софронов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)
Глава вторая
Менделеев все же уговорил Ильина на обратном пути ненадолго заглянуть в Клин, а оттуда они легко добрались на извозчике до Боблово. Имение окружала холмистая, можно сказать, даже сказочная местность, казалась, что сейчас из-за могучей ели выедут навстречу тебе «Три богатыря» с картины Васнецова или пролетит волшебный ковер-самолет. Дмитрий Иванович еще на подъезде преобразился, хлопал себя ладонями по коленям, громко ухал, подражая крику филина, и не уставал повторять:
– Аремзянка, ну, чистая Аремзянка! Не удивлюсь, коль увижу трубы стекольной фабрики.
Но фабрики там не оказалось, зато барская усадьба в классическом стиле с могучими дубами вокруг окончательно поразили его воображение. Он не удержался и полез на один из них, сбросив на землю картуз и дорожный плащ. Ильин пытался остановить его, но бесполезно. Куда девались его степенность и рассудительность? То был истинный мальчишка. Едва не добравшись до вершины, он начал крутить головой по сторонам и кричать сверху:
– Семь, десять, двенадцать, нет, больше, гораздо больше церковных крестов вокруг насчитал! Благодать-то какая! Истинно святая земля…
Он спустился на землю, весь перепачканный, с порванной брючиной, но ничего этого не замечал, а думал лишь об одном: как бы побыстрее заделаться обладателем всего вокруг. Подошел обеспокоенный бывший управляющий, поджидавший время от времени наведывавшихся в усадьбу потенциальных покупателей. Поздоровались, представились, поинтересовались ценой. Когда Менделеев услышал общую сумму, – 16 тысяч рублей серебром, – снижение которой не предвиделось ни под каким предлогом, то схватился за голову.
– Мне столько не потянуть, даже если в рассрочку согласятся… Николай Павлович, – обратился он к Ильину, – давай в складчину?
Ильин чуть подумал, потеребил реденькую курчавую бородку, снял очки, подышал зачем-то на них, все это время шевеля губами, видимо, вел в уме подсчеты своих доходов, а потом махнул рукой и ответил:
– Была, не была, давай! – И протянул руку. Менделеев тут же ухватил ее, начал горячо трясти, а другой хлопать того по плечу:
– Я же знал, что ты согласишься, всегда меня выручал и сейчас не подвел. Чудно, чудненько, просто слов нет! И заделаемся мы с тобой столбовыми дворянами, ничуть не меньше.
Управляющий смотрел на них с улыбкой, словно на малых детей, потом стал рассказывать, что за соседи живут поблизости: Загоскины, Фонвизины, Герцены, с ними же Пассеки… Услышав эти фамилии, Менделеев и вовсе засиял лицом от радости:
– Слышь, Палыч, какие знатные имена? И мы с тобой – дворянчики выслужные, у которых деды щи лаптем хлебали. А теперь – берегись! Дворяне столбовые, на тройке не обскакать! Тем более с Татьяной Петровной Пассек, весьма почтенной женщиной, знаком давно. Умнейшая женщина, знаток литературы, такая где попало жить не станет, – закончил он свою тираду.
Пошли осматривать усадебные строения. Картина оказалась довольно печальной и почти все требовало или ремонта, а то и полной перестройки, Менделеев торопливо записывал в своем дорожном блокноте: в самом доме кроме прихожей, кухни, крытых переходов и большой галереи оказалось четыре больших и три малых комнаты, еще три во флигеле, людская, дальше – молочная. И во дворе несколько амбаров, погреба под разную снедь, сарай для экипажей и подсобных орудий, а всей земли восьмисот десятин. Богатство неслыханное!
– Парк пойдете смотреть? – поинтересовался управляющий. – Вниз к речке на склоне горы.
– Неужто настоящий парк? – не поверил Менделеев и побежал в указанном направлении, намного опередив своего провожатого. Обратно он вернулся едва ли не через четверть часа, неся в руке зажатый в ней букетик ландышей.
– Глянь, – крикнул он, еще не дойдя до Ильина, – чудо какое в парке растет – ландыши! Нет, ты представляешь, свой парк и в нем ландыши! И во сне мне такое присниться не могло, а тут – на тебе, подарочек. Феозве отвезу, – пояснил он, – она у меня цветочки обожает, пусть вместе со мной порадуется. Представляешь, – никак не мог он успокоиться, – там раньше и скульптуры из мрамора и гранита стояли по всему парку. Да то ли украли их, то ли разломали, не понять. Одни пьедесталы остались. Закажу нашим мастерам, чтоб хоть из гипса, а отлили Марса, Нептуна, Венеру, само собой, ну и других богов римских по ранжиру… – продолжал он мечтать.
Но Ильин, решил вернуть его на землю и заявил:
– Слушай, Дмитрий Иванович, мне эти барские хоромы не нужны, с ними замаешься в порядок приводить, хлопот не оберешься. Ты, как смотрю, на них как раз нацелился, а я под горкой себе жилище сооружу. Приглашу архитектора знакомого, план составим и будем помаленьку дело двигать.
– Спасибо, Николаша, спасибо в сотый раз, что мне уступаешь, а я как-нибудь изловчусь и за лето-другое подновлю всю эту рухлядь и тоже новый дом заложу. Я ведь прибавки в семье жду, а там, бог даст, Феозва не подкачает. – И он озорно подмигнул другу. – Народим ораву не меньше, чем у моих папеньки с маменькой, царство им небесное.
Глава третья
Возвращался обратно он в приподнятом настроении и даже купил по дороге букетик цветов, поскольку сорванные им ландыши за дорогу увяли. Но настроение его резко ухудшилось, когда он на пороге квартиры встретил выходящих из дома двух молодых людей в форменной одежде столичных министерств. То были родные братья Феозвы, Лещевы, видимо, спешившие до его появления покинуть сестру, лишь бы избежать встречи с Менделеевым. При встрече они вежливо кивнули и даже приложили руки к форменным фуражкам, и хотели было идти дальше, когда Дмитрий Иванович окликнул их:
– Чего ж меня не дождались? Или испугались встречи с зятем? Чем же не угодил, что, словно тараканы запечные, засеменили опять в свои министерства? Может, вернетесь, чайку попьем вместе? Он у меня добрый, с самой Кяхты купец поставляет…
– Дела, знаете ли, дела, действительно спешим, – поспешно, чуть обернувшись, ответил один из них.
– В следующий раз непременно от чая не откажемся, а сейчас уже опаздываем, – добавил второй.
– Знаю я ваши обещания, как и то, что вы меня на дух не переносите. Ну, что за народ такой, ежели не состою на службе, должного чина не имею, то чего со мной беседы вести, не гожусь… Вы уж, братцы, извиняйте меня, но только от вашей службы плесенью несет, – перешел он на шутовской тон, но те уже были далеко и делали вид, или на самом деле не расслышали его слов. – И взятки брать, как некоторые, не обучен! – крикнул он громче, надеясь, что слова его долетят до их ушей. – А вы особо не зазнавайтесь чинами своими, срок придет – и сравняемся, а то еще и повыше вашего взберусь, дайте срок. Чины нынче не только за бумагомарательство дают, но иногда еще и по заслугам! – продолжал он выкрикивать уже скорее для самого себя, чем для поспешно скрывшихся в ближайшем переулке жениных братьев.
Зато некоторые из прохожих с удивлением останавливались, глядя на солидного господина, кричавшего разные нелепицы непонятно кому. И то, что жена не встретила его, как обычно это случалось, говорило о многом. Прежнее его прекрасное настроение пропало, будто его вовсе не было. Он торопливо сбросил на руки горничной дорожный плащ и, даже не умывшись с дороги, распахнул дверь в гостиную.
Феозва сидела, насупившись, на диване, как всегда, с краешка, словно случайная гостья, а не хозяйка дома. Она испуганно подняла глаза на мужа и поняла – надвигается очередная гроза, потому еще сильнее сжалась, хотела было что-то спросить, но он, заметив это, лишь махнул рукой и прошел к окну, распахнул штору на окне, поскольку терпеть не мог царящий обычно в его отсутствие полумрак, вновь глянул на жену.
Та явно ждала попреков, что не встретила, но он решил, не стоит начинать с этого, да и вообще дело пустяшное, ну, не дождались его братцы ее, оно и к лучшему. Потому прошелся несколько раз по комнате, думая, как бы лучше начать неминуемый разговор с женой о приобретении понравившейся ему усадьбы, подозревая, что та его решения не одобрит, поскольку была домоседкой, и уговорить ее куда-то поехать, сходить в гости или просто прогуляться всегда было для Дмитрия Ивановича нелегкой задачей.
Вот и сейчас он сперва рассказал о поездке в Москву, сам при этом чуть успокоившись, и лишь потом выложил главное известие о его желании купить старинную усадьбу, где можно проводить все лето с семьей, а не ютиться на съемных дачах. В конце он добавил, что раньше усадьбой владел ни какой-нибудь заштатный помещик, а ныне покойный грузинский князь Дадиани и им страшно повезло, что у того не оказалось наследников и его имение продается.
Но, как он и ожидал, Феозва встретила это известие довольно сдержанно и без особых восторгов и тут же посетовала, что и тут, в петербургской квартире, лично ей дел по хозяйству хватает, а еще усадьба… Но потом, не желая его обижать отказом, все же криво улыбнулась и постаралась все свести к шутке:
– Да и зачем она тебе, усадьба та? Князем тебе все одно не стать, а по мне ты и такой сойдешь.
Но, видя, что муж шутки не принял, попробовала перейти в наступление:
– К тебе обязательно все твои родичи тут же, месяца не пройдет, съедутся. Кто за ними ухаживать станет? Кто готовить? Посуду мыть, простыни стирать? Кухарка да горничная? У нас прислуги всего два человека, не то что у других. Да и те едва с делами всеми управляются. Придется еще парочку заводить, а это все лишние расходы…
Сказала и замолчала, предвидя реакцию мужа на ее слова. Так и вышло. Дмитрий Иванович на глазах побагровел, губы у него задрожали, и он тут же выдал длинную тираду:
– Знаешь что, милая моя женушка, если честно, заранее знал, как ты встретишь эту новость. Ты дальше своей кухни и спальни ничего не видишь и видеть не желаешь. Того ли я ждал, когда делал тебе предложение? Я мечтал, что все у нас пойдет совместно: и семья и прогулки, и дети, и моя работа. А для тебя главное оказалось, чтоб все тебя оставили в покое и ты могла шушукаться со своими родственниками, что крадучись заявляются, когда меня нет дома. Сейчас вот нос к носу столкнулся с братцами твоими. Просил вернуться, чайку испить, так нет, спешат они, видите ли… Чем они таким заняты, что на минутку задержаться не смеют?
– Они же на службе состоят, ты ли не знаешь, – заступилась та за братьев, – тем, более ты не сказал, когда домой вернешься…
– Да ладно небылицы сочинять, – перебил он ее, – в первый раз, что ли, такое происходит? Не знала она, как же. Знать, когда поезд из Москвы приходит, большего ума не надо, глянь только на часы. Хорошо, сегодня не знала, а если я у себя в кабинете работаю, то почему же лишь спустя время узнаю об их появлении не от тебя самой, а от горничной? Неужели я так страшен и противен тебе, что боишься меня людям показывать? Чем заслужил такое отношение, скажи!
– Ты сам виноват, что вечно насмехаешься над моими братьями, а они, между прочим, достойные люди и служат при солидных должностях, а ты их вечно высмеиваешь, словно они
базарные торговцы какие, – с обидой отвечала Феозва, смешно поджав губки.
– Тебя послушать, так хуже меня никого на свете нет. Царь Ирод, да и только. А братцы твои – такие же клуши, как и сестра их, и дальше своей службы ничего знать не хотят. О чем мне с ними речи вести? О погоде разве что: ах, какой чудный вечер вчерашнего дня имел счастье быть, а вот нынче дождик с утра мочит! У нас таких любят, потому и на посты разные назначают, а у них потом каменные зады в креслах своих отрастают в башке темень непроглядная…
– Не смей так отзываться о моих братьях! Твои родственники ничуть не лучше, но я ведь и слова ни разочка дурного о них не произнесла.
– А хоть бы и сказала чего, в том большой беды не вижу, всяк свое мнение иметь может. Но у тебя-то оно не свое, а опять от братцев своих взятое. А они разве каждый по именьицу не прикупили? С чего бы это – им можно, значится, а мне нельзя? Или рылом не вышел?
– Им по чину положено, у них там достойные люди бывают, о службе говорят…
– Да тебе-то откуда о том знать? Слышала будто бы. Они ежели о чем и толкуют, то о чинах да о прибавке к жалованью, кого бы лизнуть в одно место, чтоб продвинул по службе. Вот пусть только заявятся в очередной раз, я им о том в глаза скажу, специально горничной накажу, чтоб сразу известила меня о том. Жди, устрою вам встречу, вовек не забудете…
– Ты не посмеешь!! – взвизгнула жена.
– Еще как посмею, – в лицо ей рассмеялся он, – еще и добавлю от себя, что на ум придет. Ой, представляю, как у них благообразные личики сморщатся. Значит, им можно имения иметь, а мне не по чину? – чем дальше, тем более заводился Дмитрий, срываясь порой на визгливые нотки и размахивая руками.
В это время в детской заплакал Володя, и его словно подменили: забыв обо всем на свете, он кинулся туда, оттолкнул от кроватки няньку, подхватил сына на руки и стал раскачивать, непрестанно повторяя:
– Что случилось, миленький ты мой? Пошто плакать изволим? Папенька тебя, верно, напугал, орал громко? Все, больше не стану, спи, родненький, спи дальше, я точно не буду с маменькой спорить, слышишь, спи мальчик мой…
– Вы и впрямь громко разговаривали, – не вовремя подала голос молодая нянька, которую крики Дмитрия тоже напугали. Но он так взглянул на нее, что она испуганно закрыла рот и попятилась. Мальчик же успокоился и закрыл глаза. Дмитрий положил его обратно в кроватку и на цыпочках вышел вон, успев показать няньке язык и погрозить пальцем, после чего та упала на диванчик и закрыла лицо руками, испуганно тараща глаза.
А Дмитрий Иванович, тихо ступая, прошел к себе в кабинет, где некоторое время походил вдоль книжных полок, доставая то одну, то другую книги и вновь ставя их на место. При этом он что-то бормотал, крутил головой, а потом, ни к кому не обращаясь, вполголоса произнес:
– Ох, как дурно все вышло… Хотел с ней радостью своей поделиться – и сам же все испортил… Ой, балбес, балбес, и прощения мне нету…
Потом он решительно направился обратно в гостиную, где сидела, прижав к глазам платочек, со скорбным выражением на лице Феозва, и неожиданно опустился перед ней на колени, взял руку, притянул к своей груди и тихим голосом, полным раскаянья, заявил:
– Извини, неправ был, как всегда. Ты же знаешь мою горячность, прости, коль можешь. И все, что наговорил, забудь, устал, устал ужасно и даю слово, больше никогда не стану дурно говорить о твоих родственниках. Хотя… Если честно, то и добрых слов для них не нахожу. Видишь, какой я человек: винюсь и тут же оправдание себе ищу. Ну, что молчишь?
– Да, ты не прав, – глядя в сторону, отвечала супруга, – это низко – так отзываться о людях, тем более о людях достойных и всеми уважаемых…
– Согласен, согласен. Ниже некуда. Сознаю, нет мне прощения и во веки веков не будет, – хитро заблестели его глаза, – но сейчас давай помиримся, чего камень за пазухой держать, я же признал вину…
Он подсел к жене, обнял ее и попробовал повалить на спину, просовывая одну руку ей под корсет. Но она не поддалась и, сверкнув глазами, заявила:
– Прекрати свои пошлости, я не намерена поощрять твои похоти, коль ты вдруг этого захотел. Представь, каково мне сейчас, выслушав твои несправедливые упреки? А ты намекаешь на какую-то близость. Забудь! К тому же мне нездоровится, да и пятница нынче, если ты забыл…
Менделеев поднялся, пригладил волосы, вздохнул и тихо сказал с комическим выражением на лице:
– Пятница пятится, суббота ластится, а в воскресенье за все отплатится. Ладно, будь по-твоему, а мне еще дела делать, бумаги на покупку Боблова готовить надо, чтоб в понедельник в земельную контору снести, Взяла бы да помогла мне, у тебя почерк четкий, хоть в делопроизводители иди, с руками бы взяли и оклад, глядишь, назначили. Зря такой талант пропадает.
Но Феозва, словно не слышала его, сидела, отвернувшись к окну. Он пожал плечами и вышел, прикрыв тихо за собой дверь. Потом еще заглянул в детскую и низко, этак шутовски, поклонился испуганной няньке, прижал в завершение одну руку к сердцу. А придя в кабинет, закурил, усевшись в массивное кресло, и придвинул к себе бумаги, отрешившись от всего, принялся их внимательно читать, шепча что-то себе под нос.
Глава четвертая
Уже на другой день Дмитрий Иванович попросил секретаря кафедры развезти подготовленные им документы по указанным адресам и встретился с чиновником, отвечающим за продажу княжеского имения. Неделя ушла на оформление бумаг и поиски денег в долг. Ильин тоже не подкачал и внес половину требуемой суммы. После чего им выдали на руки необходимые документы, делавшие их владельцами огромной усадьбы. Они приблизительно определили на плане, кому какая часть имения отходит. Как и договаривались, Менделеев оставил за собой земли на взгорье, а Ильин те, что оказались ближе к небольшой заводи.
При этом Менделеев задумал снести часть старых построек и взамен их выстроить все по собственным чертежам. Не забыл он и про родственников, намереваясь пригласить их на лето к себе, несмотря на сетования Феозвы. Для них он отметил на плане отдаленные от своего дома участки, где хотел бы выстроить пригодный для летнего жилья обширный флигель.
Выбрав время, он отправился на встречу с подрядчиком, намереваясь обговорить с ним ремонт и новое строительство дома для проживания и хозяйственных построек для прислуги. Этого тихого на вид мужичка он знал давно, тем более о нем шла молва как о человеке честном и на обман заказчика не способным. То был высокого роста, кряжистый мужик, судя по всему, вышедший из крестьян, носивший фамилию Игнатий Лузгин, хорошо знающий цену не только деньгам, но и своему слову. Говорил он с небольшими перерывами, осторожно подбирая выражения, пытаясь оказать впечатление на собеседника.
– Рад, ваше превосходительство, что ко мне по делу своему обратились, ценю. Постараюсь оправдать, не подвести… Строительство, оно завсегда хлопотное, за всем не угонишься, не уследишь. Надо поначалу все обговорить, подсчитать, чтоб потом каких помех не случилось. Так говорю?
Менделеев с усмешкой согласился. Мужик ему нравился, он чем-то напоминал ему сибирских работящих, выбившихся в люди крестьян, людей своенравных, привыкших все делать по– своему, но уважающих мнение чужих, знающих людей. Потому он терпеливо слушал того, не перебивая, хотя сперва хотел сходу высказать все свои пожелания и задумки,
– Перво-наперво скажите мне размер строений своих, тогда уж и прикину, сколько лесу уйдет, сколь кирпича, извести опять же…
В ответ Дмитрий Иванович подвинул ему план усадьбы, вычерченный им накануне собственноручно с указанием всех необходимых размеров и количеством необходимых материалов, Тот глянул, удовлетворенно хмыкнул и спросил, кто составлял план. В ответ Менделеев махнул рукой, мол, не так важно, и продолжал слушать.
– Пусть по-вашему будет, а там видно станет, что за лес и какого размера кирпич заготовят. Насчет извести, тут согласен, примерно так… Есть у меня знакомцы поблизости, лишнего не берут, лес у них есть, недавно сваленный, уже ошкурили, могу посоветовать, к кому за кирпичом обратиться…
– Не надо, все имеется поблизости, – наконец вступил в разговор Менделеев, чем окончательно огорошил подрядчика. Ты, думается мне, хотел отсюда из-под Петербурга все доставлять. Так говорю?
– Так, решительно так. А как иначе?
– Это мне процентов на пятнадцать, а то и на все двадцать выше общей цены встанет. Не пойдет, зачем лишние расходы нести? Успел с клинскими мужиками на обратном пути договориться. Ждут они тебя, вот имена их, найдешь в Клину. И он пододвинул ему очередной лист с фамилиями, чем окончательно привел Лузгина в смущение.
– Так на кой я вам тогда нужен, коль вы все сами уже порешали? – с обидой в голосе спросил он. – Я, получается, как пятое колесо у телеги, под ногами мешаться стану, обижаете, барин…
– Зря ты так, твой пригляд наперед понадобится, – легко перешел на мужицкую речь Менделеев, за строителями кто следить станет? Если б я сам мог, к тебе не обратился бы, но могу лишь изредка туда наезжать. А мне хотелось бы за лето все изладить. Что скажешь?
Тот ответил не сразу, стараясь перебороть в себе обиду, невольно возникшую, что его дело взял на себя иной человек, не доверив ему все и сразу, как то обычно случалось с большинством заказчиков, ни черта не смысливших в строительных делах. Но потом он косо улыбнулся и выдавил из себя:
– Негоже от такого заказа, тем более изустно уже согласие вам дал, и вдруг в кусты. Не по-нашенски это, ославите меня потом, что испужался основной работы, потому пущай будет по-вашему, спорить не стану. Вижу, смыслите вы в строительных делах, что редкость, тем более хорошо дело с таким господином иметь.
На том и порешили. Игнат обещал выехать в Клин сегодня же вечером. Менделеев выдал ему небольшой аванс, взял расписку, а потом заехал к знакомому нотариусу и заверил ее. Теперь он не сомневался, что дело сдвинулось с мертвой точки, чего он больше всего боялся. Сам же он поехал к торговцу элитными семенами, о котором узнал заранее, и заказал ему лучшие семена для посева озимых, а еще поинтересовался, кто может поставить ему сельхозинвентарь и у кого можно купить доброй породы скот.
В конце недели, разобравшись с кафедральными делами, он собрался в дорогу и зашел к супруге попрощаться. Та пришивала оборванную пуговицу на его рубашке и лишь едва взглянула на него, все еще держа обиду. Он же попытался пойти на мировую, шутливо произнес:
– Вот и пятница прошла уже, суббота настала, когда девки лен не плетут, не ткут, за грех это почитают.
– Давно ли ты такой приметливый стал? Раньше как-то не замечала. Ты больше в свою науку веришь, чем в то, что народ говорит. С чего вдруг такие перемены?
– Так а я сам не из народа, что ли? Через все прошел, топор из рук не оброню, мозолей зря не набью… Зачем ты меня барином считаешь? Баре в карты играют да шоколад по утрам в постели пьют, а я разве таков?
– Тебя, Митя, не поймешь: то ты такой, то эдакий, устала я уже в твои игры играть… Да и тебе пора остепениться…
– Знаешь, чего я тебе скажу, есть люди, особенно барышни наши, что рождаются уже усталыми. Не для радости, а лишь для печали. Сами по-людски не живут и другим не дают, – не сдержался он, хотя думал вытерпеть все упреки от жены и уехать без ссоры. Но не вышло.
Феозва в сердцах оторвала от рубахи пришитую было пуговицу и швырнула ее на диван со словами:
– Тогда бери сам в руки иглу и сиди с утра до вечера со штопкой да стиркой, да штанишки сыну меняй. А я на тебя погляжу, сколь в тебе радости останется. Сам пришьешь! – И она встала, намереваясь выйти из комнаты. Но он загородил собой дорогу, не пуская, и, тяжело дыша, выкрикнул:
– Чего ж ты тогда за меня замуж по первому зову выйти согласилась? Скажи! Сидела бы сейчас, забот не зная, с родней своей, коль тебе семья в тягость. Думаешь, не найду, кто мне пуговку пришьет? Велика беда, только свистни… – Он подхватил злосчастную рубаху, сунул в карман пуговицу и собрался было идти, но теперь уже жена остановила его словами:
– Ты никак опять собрался куда? Дома-то совсем не живешь, то в Москву, то в Тверь или за границу укатишь. Поди, уже завел кого, а я только и годна, что пуговки подшивать…
– Надо будет, заведу, коль вот так дуться неделями дальше станешь, и сына с собой заберу… Только его и видела.
– Ты еще немку свою вспомни. Что ж дочь к себе не выпишешь, а тайком ей деньги шлешь?
– Какие деньги? – удивился он, хотя отлично знал, о чем идет речь, но думал, Феозве о том ничего не известно. Оказалось, нет… Узнала откуда-то…
– Добрые люди вразумили, видели тебя на почте, как ты в Германию деньги высылал. Что не так? Думал, не прознаю?
– Да я тебе еще когда говорил об этом. – Окончательно разозлившись, он перешел на крик, брызгая слюной, но, не замечая и не в силах остановиться. – Высылал и буду высылать, а ты мне в этом деле не указ. А что про дочь мою помнишь, за то спасибо. Надо будет, и ее к себе в Боблово заберу. И будем там жить прекрасно втроем без твоих слез и попреков. – С этими словами он выскочил вон, громко хлопнув на прощанье дверью.
Феозва, оставшись одна, громко зарыдала, сгорая от ревности и яростно кусая ногти.
– Да провались оно в тартарары твое Своблово и ты вместе с ним, – в сердцах заявила она, зная, что муж ее слова вряд ли услышит, а то бы ссора их на этом не закончилась. Она кликнула горничную и велела пригласить в дом батюшку Петра из их прихода, который охотно посещал ее, особенно в отсутствие Дмитрия Ивановича. У них обычно велась долгая беседа о людских добродетелях и злых кознях, что Феозву Никитичну весьма успокаивало.
А сам Менделеев, добравшись до вокзала, дал оттуда телеграмму в Клин, чтоб для него к приходу поезда приготовили тройку до Боблова, где он надеялся развеять неприятный осадок после очередной ссоры с супругой.
Тройка ждала его с молодым парнем на облучке, одетым в синюю ситцевую рубаху и поддевку поверх нее. Он назвался Степаном и с места погнал коней галопом, не взирая на кочки и ухабы. У Менделеева аж дух захватило от такой прыти, ветер едва не сорвал с него шляпу, и он хотел было прикрикнуть на парня, чтоб вез осторожно, но скоро дорога стала ровней, ухабы кончились и начался спуск под горку, а потом резкий подъем, и он успокоился, видя, как возница умело направляет коней, то придерживая их, то отпуская во всю прыть.
– Да у тебя, как погляжу, талант! – крикнул он парню. Тот, видать, не разобрал и лишь согласно кивнул головой, не отвлекаясь от дороги.
Боблово он увидел еще издалека, и там, что особо порадовало, виднелись свежие траншеи под фундамент, стопки кирпича, свежеструганные бревна и согбенные фигурки копошащихся людей. У Дмитрия Ивановича аж сердце зашлось от радости, поскольку он особо не ожидал от Лузгина чего-то, зная особенности русского характера тянуть по возможности сколько можно, находя каждый раз новые причины задержки. А тут ему просто повезло с подрядчиком.
Не доезжая до усадьбы, он чуть не на ходу выпрыгнул на землю возле рывших траншею мужиков и поздоровался с ними. Те, признав в нем хозяина, сняли шапки, поклонились и вновь принялись за работу. Степан тем временем развернул коней и ждал расчета, потом спросил, когда подать тройку для отъезда. Менделеев назвал день и время и приветливо помахал вслед.
А навстречу ему уже спешил запыхавшийся Игнат Лузгин, тяжело отдуваясь после подъема на горку. Он остановился в двух шагах от хозяина и тут же вытащил из внутреннего кармана сохраненные им счета, подал Дмитрию Ивановичу.
– Что это? – спросил тот. – За что уплачено?
– За струмент разный, ничего ведь тут не нашел и с вами не обговорили, но чтоб мужики не стояли, закупил на свои, вот и счета сохранил. Там топоры, скребки, лопаты, пилы, рубанки…
– Чего ж ты таких работников нанял, что своих топоров не имеют? – выказал недовольство Менделеев. – Других-то не было, что ли?
– Да где их взять, можете сосчитать, все в наличии…
– И сосчитаю, не сомневайся, – ответил тот. С одной стороны его радовало, что работа идет полным ходом, но непредвиденные расходы, которые он не предусмотрел, были ему неприятны. – Топорища хоть сами вытесали или тоже купить пришлось? – продолжил он ворчливо.
– Само собой, – ответил Игнат, – мне показали, где ваш лес, вот я и велел им пару березок свалить на топорища. Сырые, правда, да ничего, на костерке обожгли, пойдут пока. И черенки для лопат тоже из молодняка насадили. Что-то не так?
– А кормишь ты тоже их за мой счет, поди? – продолжал сурово выспрашивать его Менделеев, хотя он был согласен и на это, лишь бы работа шла и успели закончить хоть часть строений до осени.
– Как можно, жены их носят из деревни и прямо тут готовят…
– А дрова откуда?
– Старый сарай разобрали, как велено, вот от него и дрова берем, – пояснил Игнат, удивляясь придирчивости хозяина. Иные так о таких пустяках и спросить забывали, а этот попался всезнающий, каждую щепку посчитает…
– Ну, это ладно, – согласился Менделеев, – мужики хоть непьющие? Не загуляют на праздник? Троица близко…
– Да кто их знает. Поручиться не могу, но на праздник точно работать не станут, все как один православные, бесполезно уговаривать. А вот аванс уже просили…
– Какой еще аванс? Об этом уговору не было, – резко ответил Менделеев, – знаю я их, возьмут и пропадут на неделю. Да и нет у меня с собой…
– А вы сами с ними потолкуйте, вон они вас признали и уже идут, – показал в сторону группы направляющихся к ним мужиков.
Действительно, пять мужиков, кто с лопатами, кто с топорами в руках, приблизились к ним, но не вплотную, а остановились чуть поодаль и низко поклонились.
– День добрый, Дмитрий Иванович, – поздоровался самый старший, с седой бородой, – просьбочка у нас к вам будет, не откажите…
«Ишь какие, смирные и встали в нескольких шагах. Не то что наши сибиряки, те бы вплотную встали, обступили со всех сторон да еще бы при случае норовили за грудки схватить, а эти под барином всю жизнь были, смирные… Вот только нашим палец в рот не клади, но работают до упаду, пока силенки есть, а эти как знать, привыкли все из-под кнута делать, не разгонятся», – думал он, разглядывая своих работников.
– Да знаю я вашу просьбу, денег вам надо. Так?
– Так, ваше благородие, – согласно, закивали те, – платить срок пришел, а где деньги брать, мы не знаем.
– Это зачем вам всем деньги вдруг понадобились? – удивился он. – На что они вам? Если раньше оброк платили, то теперь всех вроде как от помещиков император Александр Николаевич своим указом освободил. Отныне вы люди свободные, что хотите, то и делаете. Зачем вам деньги? Урожай продадите, вот и деньги будут…
– Так заставили нас всех подписаться на ссуду в банке, иначе землю бы не дали, – пояснил седобородый, – а урожай еще когда будет…
– Без вас знаю, что по осени урожай, – отмахнулся Менделеев, – а кто такой добрый, что заставил вас ссуду брать? Ее ведь на несколько лет выдают, а не сразу в один год платить. Чего вы воду мутите, указ тот читал, меня не обманешь.
– Из волости люди приезжали, нас собрали и зачитали другой указ, по которому мы обязаны за ту ссуду каждый год чего-то там платить.
– Проценты, что ли? – подсказал Менделеев.
– Вот-вот, они самые про… как их енты…
– Дурят вам башку, а вы и верите. Ладно, поговорю с волостным начальством, чтоб лишнего с вас не просили, но аванса не дам, что хотите делайте, а только когда работу до конца доведете, расчет получите.
– Да хоть по полтинничку, – продолжал канючить старший, – все одно то да се надо купить.
– А то мы на иную работу уйдем, – угрожающе проговорил молодой парень с топором в руках, державшийся особняком.
