Текст книги "Улыбка гения"
Автор книги: Вячеслав Софронов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)
– Позвольте, позвольте, это похоже на некое пророчество, что в науке просто недопустимо. Помнится, в древние времена были такие авгуры, или там оракулы, к которым приходили за предсказаниями. Они гадали на внутренностях убитых для жертвоприношений животных. А вы, уважаемый, чем пользовались? Просветите нас, может, мы тоже попытаемся предсказать что-то там…
Послышались отдельные смешки, и лишь один Ильин, с которым Менделеев был в дружеских отношениях, попытался заступиться:
– Не нужно сравнивать гадание с научным предвидением. Вспомните лучше Архимеда, который, лежа в наполненной водой ванне, открыл свой закон. А Ньютон? Он сам писал, что, глядя на падающее яблоко, вывел закон о всемирном тяготении… Почему же вы лишаете Дмитрия Ивановича подобного качества, оскорбляя тем самым его?
– До оскорблений дело не дошло, – остановил его Зимин, – не нужно обобщать и передергивать. Я лично тоже не нахожу в том особого предвидения…
– Тоже мне, сравнили Менделеева с сэром Ньютоном! – фыркнул из своего угла пожилой профессор. – Его закон признан во всем мире, а эта, с позволения сказать, табличка, жалкий пример потуг человека, который не знает чем себя занять. И теперь он заслуженно прославился не с самой лучшей стороны.
Теперь уже не выдержал Менделеев и, не сдерживая себя, ввязался в спор:
– Я хоть что-то пытаюсь делать, а примут мои изыскания или нет, не вам судить. Зато некоторые из моих коллег, кроме как двух-трех статеек в сообществе с другими, за всю свою долгую жизнь не выпустили и вряд ли уже что путное напишут!
– Дмитрий Иванович, – попытался остановить его Зимин, – мы же добра вам желаем, а вот вы точно на оскорбления перешли в адрес уважаемых людей… Остановитесь, пока не поздно…
– Поздно уже, поздно останавливаться. У нас в России боятся шаг самостоятельно сделать без ссылок на европейских ученых. И так будет продолжаться, пока мы не создадим собственную научную школу и не плюнем на всяческие нарекания кого бы то ни было. Вы же все душите науку, шагу сделать не даете…
– Кого это мы душим? – раздались голоса с разных концов.
– Кто вам метает заниматься настоящей наукой, а не витать в облаках?
– Вместо того чтобы исследовать свойства различных уже известных веществ вы решили заниматься предсказательством, или как это назвать…
– А ваши занятия нефтяными промыслами?
– А агрономические опыты у себя в имении? Или там сыроварение? Какое отношение все это имеет к науке? Или вы хотите сделать себе состояние, связавшись с различными предпринимателями, нечистыми на руку? Один Кокорев чего стоит… Сколько он вам заплатил?
Менделеев стоял у окна, словно затравленный зверь, и не успевал отвечать на вопросы, поворачиваясь то к одному, то к другому говорящему. Вдруг он почувствовал, что в глазах у него потемнело, и он, чтоб не упасть, оперся на стену рукой, а другую поднес к голове.
– Дмитрий Иванович, что с вами? – заметил это Зимин. – Николай Павлович, – обратился он к Ильину, – помогите ему, дайте воды.
Тот соскочил со своего места, взял стакан воды и подал другу. Тот жадно выпил и нашел в себе силы ответить на все сыпавшиеся в его адрес упреки:
– Благодарю, что наконец-то услышал оценку своей деятельности, с чем, сразу скажу, абсолютно не согласен…
– А мы другого и не ожидали, – отозвался из своего угла все тот же пожилой профессор, – вы же себя Ньютоном мните, не иначе. А мы кто в сравнении с вами? Букашки, мелкотня. Поживите с наше, тогда поймете, как следует себя вести…
– Не дождетесь! – сжал кулаки Менделеев. – Мне ничья помощь не нужна, сам найду свою дорогу, без ваших подсказок, но дела своего не брошу. А менять в своей таблице ничего не стану. Пройдет время… – И вдруг он потерял сознание, повалился на стоящий близко стул.
К нему подскочили сразу несколько человек, усадили, послали за врачом, а потом, когда он пришел в себя, то проводили на квартиру, где уложили на диван.
Остальные присутствующие стали потихоньку расходиться, никак не комментируя случившееся. И лишь почтенный профессор, подойдя к Зимину, спросил его:
– Разве я не прав, Николай Николаевич? Давно вам говорил, что ученичок ваш еще доставит всем нам изрядных хлопот. Так оно и вышло. Ньютоновских лавров ему, видите ли, захотелось. Молод еще, чтоб мнить себя кем-то. Вы ему скажите, скажите, пока не поздно, а то ведь не остановите, он еще покажет себя, провидец наш… – С этими словами он ушел, а Зимин долгое время сидел молча и не отрываясь смотрел на таблицу Менделеева, напечатанную в его книге. А после произнес, ни к кому не обращаясь:
– Да, время рассудит, кто прав. Но я лично ничего грандиозного в ней не вижу, уж пусть он меня, старика, простит…
Глава шестая
Приглашенный к Менделееву доктор пустил ему кровь и установил сильную перегрузку организма от длительных занятий без необходимого отдыха, а также констатировал частичную потерю зрения. Он предписал ему хорошее питание и постельный режим.
Узнавшие о болезни Менделеева коллеги шушукались меж собой:
– Он, словно трехжильный, за все кругом хватается: одно не закончит и уже, глядь, чем-то другим занялся.
– А может, надо признать его таблицу эту? Хотя бы частично, глядишь, не расстроился бы так, не заболел. А то взяли грех на душу…
– Как признать то, чего нет? Поверить его предположениям? Нет уж, не дождетесь такого. Пусть он нам покажет те элементы, под которые у него пустые клетки оставлены. А так чего впустую признавать… Ничего, молод еще, глядишь, поправится и еще нас чем-нибудь удивит…
– Все стремится деньгу лишнюю зашибить: в трех учебных заведениях лекции читает, где ж это видано.
– Да еще по ночам работает. Говорят, стенограф к нему ходит, он ему все что-то диктует. Зачем ему это все?
– И правильно сказали, связался с этими промышленниками: то в Баку помчался, то в Вологду, то еще куда… И все ему неймется. Дочь при этом потерял, другой бы давно остановился, бросил свои поездки, но он – ни за что. Ой, бедовый мужик, одно слово…
– Верно, всех денег не заработаешь, а ему все мало и мало…
…На другой день на квартиру К Менделееву заглянули Зимин и Ильин, принесли положенные в таком случае подарки: свежие фрукты, сушеный урюк, последние выпуски газет, среди которых были и заграничные выпуски.
– Как вы себя чувствуете? – поинтересовался Зимин. – Доктор предписал постельный режим, вы уж не нарушайте его, отлежитесь сколько надо.
– Хорошо, – улыбнулся больной, – да у меня, если честно, и сил нет вставать. Словно выпил их кто-то все до капельки… Надолго, видать, меня из седла болезнь моя вышибла…
– Может, не надо было этого собрания проводить, – спросил Зимин, – может быть, и обошлось бы все?
– Чем слушать всяческие сплетни за спиной, лучше вот так услыхать, теперь хоть знать буду мнение коллег своих, – ответил тот. – Ничего, оклемаюсь как-нибудь, не переживайте. А вам спасибо…
– За что? – удивился Зимин,
– За честность вашу. Понял, что таблицу мою надо слегка переделать и подредактировать. То лишь черновой вариант был…
– И не вздумайте сейчас этим заниматься. Лежите и ни о чем не думайте…
– Да я так не умею, – улыбнулся Менделеев. – Куда можно от своих мыслей спрятаться? Тут они, со мной…
– Правда, Дмитрий Иванович, не спешил бы с этим, – подал голос Ильин. – Мне сообщили, что в Париже вышел новый номер «Химического сборника» и будто бы там есть что-то интересное для тебя. Как пришлют, сразу занесу тебе.
– Не стоит. Пусть в себя придет, – покачал головой Зимин, – повремените чуть. Ладно, пойдем мы. Знаете, что я скажу на прощание своему любимому ученику? – спросил он с улыбкой.
– Откуда же мне знать? Я хоть и провидец, да не до такой степени. Мыслей человеческих пока читать не научился…
– Ну, надеюсь, это к вам тоже придет. А скажу я следующее: я горжусь вами. Хоть со многим не согласен, уж простите меня за это, но горжусь вашей смелостью и стойкостью. Кто еще может вот так, один против всех, грудью стоять и любой удар выдержать? Насколько мне известно, таких среди нас нет. Тут вы правы, все мы привыкли прислушиваться к тому, что там на Западе скажут. А вы не такой… И, помяните мое слово, не только я один буду вами гордиться, мне уж немного осталось, а гораздо большее число людей. Дайте срок…
С этими словами он наклонился и поцеловал своего ученика в щеку, потом быстро повернулся и ушел, а вслед за ним и Ильин, пожав другу руку.
Менделеев остался один и почувствовал, как по щеке у него скатилась вдруг слеза, он слабо улыбнулся и тихо прошептал: «Спасибо…»
Чуть позже он просмотрел принесенные друзьями газеты, добрался и до берлинского издания, надеясь найти там сообщение о своем открытии периодической системы химических элементов, отправленное им в редакцию этой самой газеты. Но его материал или не дошел до редакции, или они не спешили публиковать его, зато на последней странице он обратил внимание на большой некролог, выпущенный в связи с гибелью видного немецкого промышленника Альфреда Крупберга. Там же сообщалось, тот погиб в результате непонятно от чего произошедшего взрыва на одном из его предприятий.
Выдвигалось предположение, что причиной взрыва стали исследования новых мощных взрывчатых веществ в заводской лаборатории, которые велись молодым ученым, недавно приглашенным промышленником из-за рубежа. Имя ученого не упоминалось.
Менделеев отложил в сторону газету и задумался: а мог ли он оказаться на месте этого молодца, если бы в свое время не проявил твердость и не вернулся на родину? Не найдя ответа, прошептал: «Спасибо Тебе, Господи… Невелик выбор: на чужбине – смерть, а здесь оплюют и высмеют. Что лучше?»
…Вечером он велел вызвать к себе стенографиста Володю и продиктовал тому текст своего завещания, потом дал денег и велел утром зайти к нотариусу и заверить у него завещание, после чего доставить обратно и запереть в ящике письменного стола, если он сам будет себя неважно чувствовать.
Тот сделал испуганные глаза и спросил:
– Дмитрий Иванович, вы чего, умирать, что ли, вот так собрались? А как я без вас останусь?
– Ничего, другого кого найдешь, ты парень способный, не пропадешь. Тихо, жене ни слова, – поднес он палец к губам, увидев, что к нему заглянула Феозва.
– О чем вы тут шепчетесь? – спросила она с лукавинкой в глазах. – Коль Володю призвал, значит, полегчало тебе, милый мой? Вот морсика принесла… Попей, он все лечит.
Володя тем временем выскользнул из кабинета и одевался в прихожей, когда Феозва настигла его там.
– Что он тебе поручил? Отвечай! А то ноги твоей у нас больше будет. Куда он тебя направил? Я слышала, как вы шептали. Почему мне ничего о том не сказал?
Володя честно признался. Та лишь всплеснула руками и только тот ушел, помчалась в храм к знакомому батюшке, держа в руках ту самую газету, где была напечатана статья, наделавшая столько шума. Батюшка имел связи в митрополичьем окружении и после ее ухода направился в лавру, где долго оставался и вышел уже далеко под вечер, тяжко вздыхая и крестясь на сияющие кресты лавры.
…На другой день совершенно неожиданно супруга провела к лежащему у себя в кабинете Менделееву двух монахов, держащих в руках папку из тисненой кожи.
– Вот, Митя, к тебе иноки от петербургского митрополита направлены, – пояснила она, – примешь или как?
– Куда ж мне деваться, конечно, приму, – ответил он, улыбнувшись, сев затем на диван и запахиваясь одеялом.
– Мы по поручению высокопреосвященного владыки нашего с благословением от него, изложенном в письменном виде, – сообщил один из них, протягивая ему папку.
Менделеев с удивлением принял папку, бросив взгляд на Феозву, что стояла в дверях, не собираясь уходить, и сияла, словно начищенный самовар.
– Чем обязан подобной милостью? – поинтересовался он. – Чего-то раньше меня особо не жаловали ни местные батюшки, ни, тем более, его высокопреосвященство. А тут вдруг на тебе…
– Он нас в то не посвятил, – не глядя в глаза ему, отвечал монах, – но мне кажется, что вам самому должно быть о том известно. Просто так подобное благословление не отправляется… Это я точно скажу… А наше дело – доставить его…
– Нет, вы мне ответьте, коль в этих делах сведущи, кому еще вы подобные благословения относили? Ну, там батюшкам или еще кому?
– Обычно тем, кто во благо Святой Церкви нашей потрудился, подвиг какой совершил. Градоначальникам, генералам боевым. Если к ордену штатского кого представляют, тогда сам митрополит вручает, а иным такое благословение кому из нас поручают доставить. Вот…
– Получается, я подвиг тоже совершил, – задумчиво проговорил Менделеев, – знать бы еще, какой… Не подскажете, братья? Может, ты, супруга моя, знаешь? – пристально глянул он на нее.
– Да я то что, я к владыке допущена не была, – скромно потупив глаза, отвечала она. – У него бы и спросил, коль пригласит когда.
– Понятно, значит, сильна сия тайна, – проговорил он, – и спросить не у кого… Одни загадки…
– Бога спросите, – ответил второй монах, и они, низко поклонившись, ушли.
– Они еще святую воду в серебряном сосуде оставили, – сообщила Феозва, – давай окроплю тебя, сразу полегчает.
– Делай что хочешь, – отмахнулся он и улегся обратно на диван.
…К концу недели заглянул Николай Ильин и принес свежий номер парижского сборника, о котором сообщал в прошлый раз.
– Вот, – заявил он с порога, – еще два новых элемента открыли. Названы, правда, скандий и германий. Но, я смотрел, в твою таблицу по свойствам своим точно вписываются. Так что победа, Дмитрий Иванович? Можно поздравить?
– Дай сюда, – потребовал он сборник, развернул его в нужном месте, потом взял свой учебник, открыл таблицу и начал сравнивать напечатанное со своими данными. – Ну а я что говорил? – отложил он в сторону сборник. – Но они же все не хотят верить. И их не своротишь! Ни за что не своротишь!!! Им надо, чтоб мою таблицу признали за границей, тогда они почешутся. Может быть. И то при этом свои кислые морды скорчат…
– Может, в газеты сообщить? Что появилось подтверждение, – полюбопытствовал Ильин.
– Чего? – взревел Менделеев. – Ты очередного моего позора хочешь?! Нет уж, с газетами покончено навсегда. А то напишут, что во сне мне приснилось, будто бы где-то там открыли новые элементы, просыпаюсь, а тут ты с этим сборником! – И он захохотал. – Ты этого хочешь?
– Да нет, не хочу, – согласился он, – Тогда давай отметим? Чего? Вина или коньячку?
– Себе можешь, чего душа желает, а мне лучше моего любимого чайку, а то Феозва начала прятать его от меня, думая, что он худо действует. Да меня же трудно перехитрить, я свой тайничок имею, вон за той книгой, – показал он на полку, – отодвинь и найдешь упаковку. Отнеси на кухню и вели заварить покрепче, только Феозве не говори, а то она прознает…
– О чем это я прознаю? – появилась на пороге его вездесущая супруга. – Опять секреты? То завещание втайне от меня супруг мой пишет, то чай свой прячет и думает, я не прознаю?
– Виноват, милая, виноват. – Он поймал ее руку и принялся целовать. – А чтоб свой грех искупить, предлагаю прямо сейчас ехать в Боблово, а то весна на дворе, а мы еще там ни разочка не бывали. Николаша, ты с нами?
– Поезжайте, а я позже приеду и обязательно к вам загляну. Ладно, там коньячку и испробуем… До встречи, дорогой наш провидец…
– О чем он? – спросила Феозва. – О каком таком предвидении? О том, что я обо всем рано или поздно узнаю? Тогда он прав.
– Конечно, о том, конечно, давай собираться, хватит мне бока пролеживать, пусть несут одежду. Все, больше никаких докторов.
– Ты точно здоров? Наверняка благословение владыки подействовало, вон ведь как сразу молодцом смотреть стал, слава те Господи! – И она перекрестилась.
– Прежде всего, ты на меня подействовала, а потому уж и владыка и все остальные, – обнял он ее.
Часть пятая
ПОЗНАНИЕ НЕРЕАЛЬНОГО
Больше верь своим очам, нежели чужим речам.
Русская поговорка
Глава первая
Однажды вечером в кабинет, где Менделеев, как обычно, работал, несколько раз заглядывала супруга, но останавливалась на пороге, не решаясь войти, что было ей совсем не свойственно. Наконец, он обратил на нее внимание и пригласил войти. В руке она держала распечатанный почтовый конверт с письмом. Он обрадовался письму, протянул руку но что-то остановило его, когда он взглянул на лицо жены:
– Что-то случилось? Чего молчишь, говори… С кем несчастье? Кто-то заболел или что иное? Ну, чего молчишь…
– Ольга Ивановна, сестра твоя скончалась, – тихо ответила Феозва, с испугом глядя на него, словно ожидая очередной эмоциональной вспышки.
– Я ждал этого, – ответил он и закрыл лицо руками, – Еще летом, когда заезжал после возвращения с Каспия к ней в Москву, приглашал приехать к нам. Ей нездоровилось, но пригласить доктора наотрез отказывалась, лечилась сама, как и все в нашей семье. Где ее похоронили?
– Не пишут, но нужно спросить. Когда станешь писать ответ?
– Даже не знаю… Может, самому поехать, с сестрами, их детьми встречусь. Как думаешь, стоит?
– Нужды в том нет, только что сам перенес очередную простуду, еще, как погляжу, в себя не пришел, а на дворе слякотно, сыро, опять простудишься, повремени, успеешь еще. Сейчас не время ехать…
– Может, ты и права. Тогда хоть в церковь сходим, закажем службу на помин души рабы божьей Ольги.
– Это верно, в субботу и пойдем. Уж не помню, когда ты в храме был, никак тебя из-за стола не выманишь. Неужели душа не просит?
– Может, и просит, но молчит, а так откуда мне знать, – неожиданно улыбнулся он, – у меня душа смирная, видит, хозяин занят делами, она и голос не подает. То у бездельников, у которых душа нараспашку, души бодрствуют, хозяину хлопоты доставляют, чтоб тоже делом занялся. А он вместо этого в церкву бежит, поклоны бьет, думает, отпустит, а она, душа-то, и вовсе крылья расправит и ну его погонять…
– Митя, что ты такое несешь? Кто услышит, дойдет до архиерея, он тебя мигом к ответу призовет, тогда узнаешь, почем фунт лиха.
– А то так я не знаю? И не только фунт лиха за свою жизнь испытал, а много больше, ни на каких весах не измеришь. Да и какое дело до моих слов архиерею твоему? У него своих забот хватает: праздники вон чуть не каждый день, работать некогда, то Пасха, по Сретение, служить надо. До меня ли ему?
– Ой, ты, как погляжу, совсем богохульником стал, страх Божий потерял. Ладно, постов не соблюдаешь, а то ведь на исповеди сколько годков уже не был? А там, в церкви, тому счет ведут, о чем тебе отлично известно, а потом сведения о тех, кто не исповедался, подают куда следует.
– И что с того? Должность у батюшки такая – за порядком следить да кляузы на нас, смертных, писать. Он думает, тем самым нас в рай определит? Кто же тогда в преисподней обитать станет? Закроют за ненадобностью, совсем народ разбалуется, коль объявят, что всем в рай дорожка уготовлена, кто у исповеди был и покаялся. А мне в чем каяться? Разве в том, что бездельников не люблю, а иных грехов за мной не числится, все отслужил, отработал… Не так, что ли?
– Слышала бы твоя матушка, представляю, чтоб сказала тебе…
– И не говори, – вновь улыбнулся он, – страшно подумать. Верно, выпороть бы приказала, а то бы и сама ручку свою приложила. Нет, она бы меня поняла. Сама всю жизнь, словно пчелка, трудилась, спины не разгибая. Сперва нас растила, потом за батюшкой нашим ходила, как он ослеп. А фабрика эта? Она-то ее и угробила, последних сил лишила. Не загорись она как раз перед моим окончанием гимназии, наверняка бы еще сколько лет с места не стронулась, все бы хлопотала, мужиков на путь истинный наставляла. И я бы, глядишь, никуда не поехал, служил бы писарем где-нибудь в казенной управе, радовался каждой похвале от начальства, спину В поклоне гнул, глаз от пола не поднимал. А может, и лучше, ежели так? Ну, скажи, ты ведь не одобряешь моих занятий? А вот чиновника бы так точно уважала и лелеяла, с ложечки кормила… Как братьев своих, скажем, – затронул он ее больное место.
– Глупости какие говоришь, Дмитрий Иванович, – перешла она на полуофициальный тон, – мне абсолютно все равно, чем ты занят, лишь бы обо мне и Володечке не забывал… А братцев моих, который раз говорю тебе, не трогай. Служат и тебе не мешают.
– Как же, забудешь вас, иной раз и рад был бы, ан нет, не выходит. Это худо, коль тебя род моих занятий не интересует, я бы с радостью поделился, рассказал, что к чему. Вот хотя бы как из нефти керосин получают…
– Он воняет…
– Кто воняет? А, керосин… Понятно. Он не только, как ты выразилась, воняет, но еще и горит, комнату мою освещает, и не только. Его можно в паровых турбинах использовать, чтоб пар получить, а те уже работу какую-то делать станут. Что, совсем неинтересно?
– Уволь, я же тебя не учу, как носки штопать, пуговицы пришивать…
– Да проще простого. Хочешь, сооружу машинку для штопки твоих носков?
– Не только моих. Они на тебе почему-то мигом сгорают, а я вот чулки свои годами ношу… И ничего с ними не делается.
– А ты побегай с мое, я тогда погляжу…
– Кто ж тебя заставляет бегать? Сидел бы дома – и носки были бы целы и сам бы не так хворал. А то носит тебя по разным уездам непонятно зачем, а я тут сиди одна.
– Сколько раз предлагал ехать вместе, но тебе то нездоровится, то еще что-нибудь придумаешь. А поездки мои весьма интересны бывают: с новыми людьми встречаюсь, интересные вещи для себя узнаю. И тебе не мешало бы развеяться…
– Вот именно, для себя. То-то приезжаешь обратно весь пропахший непонятно чем, будто в конюшне где ночевал… До какой поры это продолжаться будет?
– Всю жизнь, милая, всю жизнь. – Дмитрий Иванович явно не хотел нарваться на очередную ссору, а потому примирительно заявил: – Давай лучше завтра с утра встанем пораньше и до храма вместе дойдем, помянем сестру. Как-никак крещена была в православной вере, но, в отличие от меня, церковь исправно посещала.
Говоря это, он начал сворачивать новую папироску и сразу закурил. Феозва болезненно поморщилась и ворчливым тоном заявила:
– Ты же знаешь, я не выношу дыма. Сколько раз просила не курить при мне, но ты словно не слышишь моих просьб.
– Эка неженка стала, раньше молчала, а тут погляди на нее. До тебя дым не доходит, не переживай. – И он приоткрыл форточку. – Кстати, Оленька тоже покуривала, как и другие мои сестры-грешницы. Да и ты одно время, кажись, пробовала, да, видать, не понравилось, перестала. Может, и правильно, а то, знаешь, целовать пепельницу не очень-то и приятно…
– Нечасто ты этим в последнее время озабочен, уж не помню, когда такое было, – кокетливо заявила она.
– Да хоть прямо сейчас, – шутливо ответил он и соскочил с кресла, шагнул к ней, не выпуская из пальцев папиросу.
– Не надо, я уже ко сну собралась, приходи давай, буду ждать. – И она, кокетливо улыбнувшись, скрылась в дверях.
Менделеев, оставшись один, загасил папиросу, несколько минут посидел в раздумье, подошел к шкафу и, чуть порывшись, достал с полки карандашный рисунок сестры Ольги. Положил его на стул, измерил линейкой, достал из ящичка свои принадлежности и умело соорудил рамку под рисунок, наклеил траурную ленточку в нижнем углу, сделал петельку и повесил на стену, где уже висели такие же рисунки его умерших родственников. Оглянулся, убедившись, что никто не вошел в кабинет, торопливо перекрестился и губами неслышно что-то прошептал. После чего погасил лампу и пошел, чуть сутулясь в спальню к ожидающей его жене.
