Текст книги "Улыбка гения"
Автор книги: Вячеслав Софронов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)
Глава шестая
Их встречи с Анной в гостиной стали едва ли не ежевечерними. Он ждал их с нетерпением и, похоже, она ничуть не меньше. Обычно она приходила первой, садилась за фортепиано и наигрывала какую-нибудь из знакомых мелодий, словно вызывая друга из тиши кабинета. И он торопливо, бросив начатую работу, забыв обо всем, широкими шагами, буквально влетал в гостиную с детской улыбкой на лице. Анна на какой-то миг поднимала глаза от инструмента. Тоже улыбалась ему и вновь напускала на себя независимость и полную отрешенность от внешнего мира, погружаясь в музыкальную мелодию. Но он понимал, это лишь ее защита от его страсти и напора, иначе нельзя, и она должна создавать видимость полного равнодушия и независимости к своему кавалеру.
Но это всего лишь поза, игра для окружающих, а на самом деле все далеко не так, о чем известно лишь им двоим.
Он обычно вставал, облокотившись на инструмент, напротив нее или садился в кресло, но не сзади, как в первый раз, а чуть сбоку, чтоб можно было видеть всю ее живущую в такт музыке фигуру и особенно контур часто меняющегося выражения лица; впитывал в себя каждое ее дыхание, незаметный поворот головы, легкое движение талии, порхающие тонкие руки. Он надолго задерживал взгляд на завитках волос, колечками нависающих вдоль лица; на вздымающуюся при дыхании высокую грудь, полуоткрытые губьг, такие нежные и желанные, к которым он миллион раз мечтал прильнуть, но, как в давней юности, никак не решался это сделать. При этом он забывал о своем возрасте, положении, укоризненных взглядах в его сторону сестры и племянницы, так и не решивших, как вести себя в этой ситуации. Он, словно необъезженный жеребчик, вырвался на свободу и теперь мчался в бескрайнюю степь, не ощущая хозяйской руки, через плетни, посевы, заросли репьев, крапивы, сметая все на своем пути.
Неизвестно, как бы он повел себя, не будь рядом родных ему людей, стараясь при них соблюдать хоть какие-то приличия. Лишь когда прибегал отпросившийся у начальства Володя, он через силу смирял себя, пытался быть более сдержанным, вспоминал об отцовских обязанностях, интересовался оценками сына, тем, какие книги читает. Тот же, со своей стороны, всегда спрашивал о здоровье матери, сестры, просился вместе с Дмитрием Ивановичем навестить их в Боблово. Он обещал сыну сделать это в ближайшее время, ссылаясь на занятость, но тот по каким-то ему известным признакам понял, дело не только в отцовской загруженности, но и в чем-то ином. И вскоре безошибочно определил истинную причину редкого на его памяти веселого расположения отца, застав как-то его беседующим с Анной Ивановной. Нет, с матерью он так никогда не говорил: весело и непринужденно, отпуская шутки, смеялся, запрокидывая голову, и, увидев смотрящего во все глаза на него сына, неожиданно смутился, ушел к себе. Именно тогда Володя все понял. И, как ни странно, принял увлечение отца, даже встал на его сторону, и Анна Ивановна обрела в его лице стойкого защитника и сторонника.
Почему? Наверное, в силу юношеского максимализма, любви к отцу. Он оказался для него ближе, понятнее. Тем более оба они были мужчинами, привыкшими прощать ошибки друг другу. Тем более чувства Дмитрия Ивановича никак нельзя было назвать мимолетной ошибкой или легким увлечением. Скорее они были выстраданы этим сильным человеком, привыкшим стойко переносить все тяготы и лишения. Уж так он был устроен, что ему оказалось трудно найти в спутники того, кто бы во всем разделял и принимал его взгляды. Он постепенно, шаг за шагом, отделялся от Феозвы и по прошествии лет вдруг понял, им не о чем говорить друг с другом. И она сумела обособиться, обрести определенную независимость, отмежеваться от мужа.
В общении с Анной он боялся перейти запретную черту вседозволенности, что, как он резонно полагал, которую бы просто не позволила переступить сама девушка. Обычный адюльтер, столь широко известный в аристократической среде, был для нее просто неприемлем, к тому же в ее планы не входило обострять или ускорять ухаживания Дмитрия Ивановича, но она понимала и другое, вечно продолжаться его ухаживания не могут, рано или поздно должно произойти что-то такое, что напрочь все изменит. Вот только в чем будет заключаться то самое «нечто», знать ей было не дано.
В один из вечеров Дмитрий Иванович зашел в гостиную, где, как обычно, собрались вместе «три девицы», как он зачастую шутил, держа в руках какую-то книгу. Он и раньше приносил альбомы с рисунками художников, географические карты, путеводители по Италии, разные справочники, но тут он с таинственным видом объявил:
– Лорд Байрон. Стихи о любви. Можно прочитаю вам некоторые из них?
От его слов сердце у Анны сжалось от нехорошего предчувствия. Она хотела уйти, предполагая, чем может закончиться подобное чтение. Но Надежда Капустина удержала ее:
– Куда ты? Останься. Интересно послушать.
И она не смогла ей отказать, осталась. Екатерина Ивановна скептически поджала губы, не зная, что сказать, и лишь Дмитрий Иванович, ничего не замечая, встал в позу чтеца-декламатора и заунывным голосом начал чтение, открыв томик на одной из сделанных им собственноручно закладок:
Мне сладких обманов романа не надо,
Прочь, вымысел! Тщетно души не волнуй!
О, дайте мне луч упоенного взгляда
И первый стыдливый любви поцелуй!
При этом он бросал выразительные взгляды на Анну, щеки которой пылали алым цветом, и ни у кого не вызывало сомнений, к кому именно эти строки обращены, и каковы тайные желания самого чтеца.
В гостиную ненадолго заглянул Михаил, послушал, громко хихикнул, скорчил рожу, покрутил пальцем у виска, и скрылся. Но Дмитрий Иванович даже не заметил этого и продолжал:
Не надо мне мертвых созданий искусства!
О, свет лицемерный, кляни и ликуй!
Я жду вдохновения, где вырвалось чувство,
Где слышится первой любви поцелуй!
Тут не выдержала Екатерина Ивановна и со словами:
– Нет, знаете ли, это слишком, – поднялась и со стуком отодвинула стул, а затем, громко стуча каблуками по паркету, ушла. Лишь Надюша Капустина, не желая огорчать дядюшку или просто из любопытства, сидела, удерживая в своей руке кисть Анны. А та была готова расплакаться и едва сдерживалась.
– Как вам стихи? Надеюсь, понравились? – спросил Дмитрий Иванович, ничего не подозревающий, закончив чтение. – На мой взгляд, чудные стихи.
Только после этого он заметил насупленное лицо Анны, а в глазах племянницы плясали чертики.
– В чем, собственно, дело? – поинтересовался он. – Что не так? Я вас обидел?
– Надюша, выйди, – попросила ее подруга, – я хочу поговорить с Дмитрием Ивановичем.
Надежда, не особо поняв, о чем речь, покорно вышла.
– Дмитрий Иванович, вы не думаете, что нанесли мне непростительную обиду? – спросила она, поднявшись с кресла и беспомощно тиская в руке платок.
– Простите, чем? – растерялся он и шагнул вперед.
– Не смейте даже подходить ко мне. Я не хочу вас больше видеть и съезжаю с вашей квартиры.
– Позвольте, почему? Объясните, что случилось?
– Эти стихи… – попыталась сформулировать ответ она, но не могла от волнения подобрать нужные слова, – ваши стихи пошлы и неуместны.
– Это совсем не мои стихи, а Байрона. Чем они вас так обидели? Поверьте, лучше, чем он сумел это сделать, вряд ли кто сумеет передать.
– И не надо, вы все сказали и этим опозорили меня навсегда. Не ожидала от вас подобного. Завтра же съезжаю с вашей квартиры и не желаю вас больше видеть. Возвращайтесь к своей жене и читайте ей стихи о поцелуях. Век бы вас не знать…
– Аня, Анечка! – запричитал он, словно ребенок, отринутый от материнской груди. – Не надо, не оставляйте меня одного, я не знаю, что делать. Поверьте, я не хотел, вы не так все поняли…
– И слушать не желаю! – сверкнула она глазами, уворачиваясь от протянутых к ней рук. При этом ее коса взлетала в такт ее движения, опускаясь то на грудь, то на спину. – Я вам поверила, думала, и вы ко мне имеете самые чистые чувства, а вы со своими грязными поцелуями, словно специально…
Он бросился перед ней на колени, тянул руки, пытаясь удержать, но все бесполезно. Она юркнула в спальню и закрыла перед ним дверь и уже там наконец разрыдалась, бросилась на кровать, и все ее тело задрожало от обиды, от горечи унижения.
И дело было совсем не в этом несчастном стихотворении, а в ее душевном надломе, в неопределенности ее положения, в ожидании решительного шага со стороны Менделеева, который он так и не сделал. Не начни он читать стихи, случилось бы что-то другое, способствующее ее срыву и невозможности более сдерживать себя. И она выбрала полный разрыв, лишь бы не испытывать эти мучений дальше. Всё таки она была пылкой женщиной, желавшей от встреченного ею мужчины всего, что должно произойти между любящими друг друга людьми. И хотя она не желала себе в том признаваться, но она любила и хотела быть с ним при всей несуразности их положения. И даже сейчас надеялась, что произойдет некое чудо, она не знала, какое, и они останутся вдвоем, и только вдвоем, и будут принадлежать один другому, не стесняясь косых взглядов, посторонних звуков и неосторожно сказанного слова. Но не сейчас.
А Дмитрий Иванович, поднялся с колен и, не в силах уйти к себе, некоторое время постоял у дверей спальни, попытался осторожно открыть ее, но навстречу ему вышла Екатерина Ивановна и грозно спросила:
– Дмитрий, ты хочешь окончательно опозорить девушку? Не смей, я тебе не позволю. Уйди.
Он покорно поплелся в свой кабинет, забыв оставленный на фортепиано томик Байрона.
А наутро Аня ушла из дома, и больше он ее не видел. Вслед за ней переехали и Екатерина Ивановна с детьми. В их бывшей спальне, словно в назидание ему, осталась лишь китайская ширма с дракончиками и крепостной стеной на шелковых занавесях.
Глава седьмая
После произошедшего Менделеев несколько дней не мог до конца осознать истинную причину поступка своей сестры, а вслед за тем и Анны. Он находился в какой-то прострации, близкой к помешательству. Студенты и его друзья сразу обратили внимание, что с их любимым профессорам творится что-то неладное.
Как-то ему встретился в университетском коридоре ректор Андрей Николаевич Бекетов, который остановился перед ним и спросил:
– У тебя все в порядке? В последнее время ты сам на себя не походишь, потому беспокоюсь.
– Работы много, – хотел было уйти от разговора Менделеев.
– Ты ее сам ищешь, – парировал тот. – Как супруга? Как дети?
Менделеев понял, избежать разговора не удастся, а потому нехотя ответил:
– Володя в Морском корпусе, Леля с Физой пока в Боблово осталась. Да ты, поди, и сам знаешь. Решили, так будет лучше для нас обоих. Со мной пока живет моя сестра и ее дети. Тебя это интересует?
– Не совсем, ты что-то не договариваешь, я же вижу. Нет, если хочешь, не говори, но будет лучше, если хотя бы поделишься со мной, чем считаешь нужным.
Дмитрий Иванович посмотрел ему в глаза и, покачав головой, произнес:
– Вроде не поп, а исповедуешь. Что хочешь знать? Мне скрывать особо нечего.
Поскольку они беседовали в коридоре университета, то мимо них шли студенты, с интересом поглядывали в их сторону, здоровались. Бекетов кивал в ответ, в то время как Менделеев стоял, насупившись, ни на кого не обращая внимания, торопясь быстрее закончить тяготивший его разговор.
– И долго ты собираешься жить один? – поинтересовался Бекетов. – Вроде еще не старик, рано в монахи идти, – попытался он пошутить. Но Менделеев не принял его тон и резко ответил:
– Откуда мне знать, как все сложится. Но с Физой у нас не сложилось. Да ты и сам видел, чего спрашиваешь?
Бекетов не так давно купил усадьбу в Шахматово, стоявшую в нескольких вёрстах от Боблово, и время от времени наезжал к ним с визитом, а потому об отношениях Дмитрия Ивановича с женой имел представление.
– И что теперь? – не унимался он. – Станешь на развод подавать? Или мириться надумаешь? Худой мир лучше доброй ссоры, как в народе говорят. Дети опять же…
– Детей я ей не оставлю. Володька со мной, может, удастся и Ольгу выпросить. Всё одно она там вряд ли чему путному научится. Разве что сплетничать да у окошка день-деньской сидеть. Только Физа уговорила ее не уезжать, боится одна жить, – признался Менделеев.
– Я ее понимаю, – поддакнул Бекетов, – это ты у нас такой бесстрашный. А для иного одиночество – худшее наказание. Только вот не верю я, будто ты один долго протянешь. Может, уже приглядел кого, признавайся, – шутливо подмигнул Андрей Николаевич. – Признайся, а то по городу всякие слухи ползут. Сам знаешь, вроде столица, а обо всех известно то, о чем и близкие не догадываются. А ты у нас с некоторых пор знаменитость, о тебе в первую очередь всякие небылицы слагают, не обессудь.
Менделеев от этих слов вспыхнул, сжал кулаки и, вкладывая в слова как можно больше желчи, ответил:
– Ума не приложу, кто их распускает. Тебе как ректору о том должно быть лучше известно. Помнится, ты мне как-то объяснял, что любое растение свои семена или споры вокруг себя выбрасывает. Я те слова хорошо запомнил. Недолго догадаться, кто те семена в виде слухов разносит.
Бекетов действительно был специалистом по растениеводству и часто любил повторять, что растения, как и человек, размножаются с помощью выбрасывания спор или семян. И теперь, услышав свои собственные слова, он невольно поморщился. Но вынужден был согласиться.
– Ну, не я же, Дмитрий Иванович, те слухи распускаю.
– А откуда же тогда они тебе известны? Интересно знать, скажи на милость.
Бекетов, хорошо зная бесперспективность споров с Менделеевым, который за редким исключением мог согласиться с оппонентом, только махнул рукой в ответ и, так ничего и не сказав, пошел по направлению к своему кабинету. Менделеев же будучи не в состоянии сразу успокоиться, добавил ему в след:
– Не твой ли родной братец, что мое место в академии занял, сплетням тем способствует? – Но Бекетов или не слышал, или на самом деле не разобрал последние фразы разгоряченного Менделеева, даже не обернулся и, с достоинством неся на голове копну густых, изрядно поседевших волос, прошествовал в свой кабинет.
А вечером к Дмитрию Ивановичу неожиданно заглянула недавно съехавшая с квартиры сестра. Она объявила, что якобы зашла забрать оставленные впопыхах вещи. Но на самом деле она переживала за брата и надеялась хоть как-то воздействовать на него, попробовать изменить его поведение, призвать одуматься, пока не поздно. К тому же требовалось пригласить новую горничную, поскольку Фросю, во избежание всяческих недоразумений, на которые она могла спровоцировать оставшегося в полном одиночестве хозяина квартиры, Екатерина Ивановна рассчитала в день ухода.
Дмитрий Иванович не ждал особой поддержки от старшей сестры в непростой ситуации, в которой он оказался. Но и особо каяться перед ней не собирался. Да он просто не знал, как себя вести, надеясь, что их разговор, которого так или иначе не избежать, будет по-родственному мирный.
Екатерина Ивановна, закончив собирать оставленные вещи, зашла в гостиную, где он ее поджидал, не выпуская из вновь пожелтевших за последние дни пальцев папиросу. Она приняла строгий вид и молча уселась напротив, внимательно рассматривая осунувшегося и даже чуть постаревшего, как ей показалось, брата.
– И что думаешь делать? – спросила она. И, не дождавшись ответа, добавила: – Не о том думаешь, Дмитрий, по глазам вижу. Не ожидала от тебя подобного легкомыслия. Скажи, неужели нельзя было избежать всего этого?
– Чего «этого»? – спросил он, не поднимая головы.
– Не проявлять хотя бы при людях своих чувств. Мог бы как-то сдержать себя, а то разошёлся: «…первый поцелуй, первый поцелуй». Вот каково ей было это слышать? Тем более при посторонних людях. Я про себя и Надежду молчу. Мы ладно, нас ты во внимание не принимаешь, кто мы для тебя? Бедные родственники, приживалы при братце-профессоре. Зачем я только согласилась переехать к тебе. Знала бы, что всё этим кончится, через порог не переступила бы. О тебе думала, как ты тут один жить станешь, а оно вот как обернулось.
– Пока еще никак и ничем не обернулось. – попробовал он возразить. – Это же всего лишь стихи были. К тому же известного
– Хороши стихи! Я готова была сквозь землю провалиться от одного твоего вида. Казалось, еще чуть – и ты бросишься к ней и впрямь, забыв о приличиях, начнешь целовать. Стыд и срам!
– Не преувеличивай. Просто ты давно в театре не была. Там и не такое услышишь. Признаться, я и сам не ожидал, что всё этак обернется.
Они немного помолчали, и Екатерина Ивановна уже другим тоном поинтересовалась:
– Ты ел что-нибудь в эти дни? Я нашла тебе новую прислугу Муж и жена уже в годах, живут поблизости. Ты не против?
– Спасибо, конечно, не против. Может, обратно вернетесь?
– Нет уж, изволь. Хватит с меня. Не хочу быть причиной твоих бед.
– Каких бед? Ты о чем? Я же не сделал ничего дурного. Да, влюбился, как мальчишка, и ничуть об этом не жалею. И что с того? С каких это пор любовь стала считаться преступлением?
– А ты не догадываешься? Женатый человек не имеет права так себя вести. Да она же еще совсем девчонка! Ей и двадцати годков нет. Разве она дала тебе повод и повела себя неосмотрительно?
– Она замечательная! Я во всем виноват, но ничего не могу с собой поделать. Прости…
Он обхватил голову двумя руками и сидел, раскачиваясь то в одну, то в другую сторону.
– Дмитрий, не рви мое сердце! – воскликнула Екатерина
Дмитриевна. – Я тоже чувствую свою вину. Ты все же поговори с Физой, позови, пусть сюда переедет. Глядишь, всё и образуется…
– Нет, ни за что, – откликнулся он. – Не бывать тому. Не желаю даже думать об этом! – Он ударил себя кулаком по колену.
– Может, мне с ней поговорить? – предложила Екатерина Ивановна. – Хотя вряд ли она меня послушает. Вот если бы мой покойный муж поступил так, как ты повел себя, я бы, не раздумывая, ушла от него.
– К счастью, я не твой муж, – улыбнулся он.
– Конечно, мы бы с тобой и месяца вместе не прожили, – согласилась она, потому как из одного гнезда вылетели.
– Я и не настаиваю. Может, оно и к лучшему. Ты больше не сердишься на меня? – спросил он с надеждой в голосе. – Поверь, я никого не хотел обидеть, так все получилось. В жизни больше этого Байрона не открою. А когда первый раз начал читать, вроде все, что со мной происходит, там написано.
– Ох, Димочка, в кого ты такой уродился? – Екатерина Ивановна встала, подошла к нему, потрепала рукой буйную шевелюру. – Видела бы тебя мать, что бы сказала? Точно, тоже бы не одобрила.
– Наверняка, – согласился он и поцеловал ее руку.
– Прекрати, – смутилась сестра, – никто мне в жизни руки не целовал, и тебе не позволю.
– А мне мама рассказывала, будто отец ей еще до замужества как раз руку поцеловал. И знаешь, ведь ей тоже не понравилось. Они с отцом даже поссорились тогда.
– Нам до них далеко. Да и когда это было. Да, совсем забыла. Анна ведь обо всем отцу написала, спрашивает, как ей быть. Представляешь?
– Неужели так и написала? – Он порывисто вскочил с дивана и прихлопнул в ладоши. – Значит, не всё потеряно и она сомневается, коль спрашивает у отца совета.
– А если он вдруг приедет? Да отправится в университет с жалобой на тебя? Что тогда?
– С какой жалобой, – отмахнулся он, – что я его дочери сделал, стихи читал? Надеюсь он не сумасшедший. Нет, я встречусь с ним и все объясню, он непременно поймет.
– Ой, Дмитрий, беды бы не было. Никогда не думала, как всё обернется. И ее жалко, и тебя еще жальче. Веришь, нет?
– Ничего, Катюша, выдюжим, – ответил он с неизменной улыбкой, давно его не посещавшей.
Глава восьмая
Самое интересное, что Екатерина Ивановна не оставила ему, родному брату, как это бывало раньше, адрес своей новой квартиры. Забыла? Побоялась назвать? А он так надеялся на встречу с Анной и сейчас жалел, не сказав сестре об этом в открытую. Он так и не понял, как сестра относится к его вспыхнувшим чувствам. Не одобряет. Это понятно. Но вряд ли станет препятствовать, если он пойдет до конца.
Другая его сестра, Мария Ивановна, жившая в Боблово, в Петербург наведывалась крайне редко. Да и она, не знавшая всех подробностей случившегося, тоже неважная советчица.
Еще один близкий ему человек, брат Павел, служил в далеком Тамбове и в его дела не вмешивался. Он был женат второй раз, первая жена умерла давно, и он о ней если и вспоминал в беседах с младшим братом, то только добрыми словами. И он ему в сложившейся ситуации тоже мало чем может помочь, скорее посоветует подумать и все взвесить.
А решение следует принимать незамедлительно. Ему одному. На свой страх и риск. В первую очередь он должен убедиться, что Анна не откажет ему, если он сделает ей предложение. Иначе игра не стоит свеч. Не следует и начинать, точнее, продолжать выстраивать с ней какие-то отношения.
«А как же Феозва?» – задал он себе резонный вопрос. С ней он поговорит позже. Она должна понять его и хотя бы раз в жизни поддержать. Звучит, конечно, нелепо: жена благословляет мужа на второй брак. Но это единственны выход. А вот как этого добиться, он просто не знал, но верил, у него все получится.
Чуть подумав, он нашел выход, как можно узнать адрес сестры, а значит, и Анны. Она сама ему скажет. А если и нет, он узнает сам, проследив за ней. И ближе к вечеру он отправился к зданию Академии художеств, надеясь встретить там после окончания занятий свою возлюбленную.
Была середина зимы, и ледяной ветер с Невы пробирал до костей. Дмитрий Иванович скоро замерз и решил зайти внутрь здания, встал за одной из колонн, испытывая неловкость и даже стыд от удивленных взглядов студентов и преподавателей, идущих мимо. Судя по всему, его многие узнавали, хотя, может, просто ему казалось, будто бы все они знают, зачем он здесь. Но он не сдавался, а терпеливо ждал, когда покажется Анна. И вот мелькнула знакомая ему шубка с беличьим воротником и бархатная шапочка на голове девушки, которую он не раз видел у себя в прихожей. И тут он услышал удивленный возглас племянницы:
– Дядюшка, вы как здесь? – К нему подбежала Надежда Капустина и переспросила: – Вы кого-то ждете или случайно зашли?
Потом догадалась и посмотрела на Аню, стоявшую в нескольких шагах, опустив глаза в пол.
Менделеев не ответил, чуть помялся и нерешительно спросил, что было на него никак не похоже:
– Можно я вас провожу до дома? Вы ведь домой идете?
– Да, домой, – ответила Катя. – Почему бы и нет. Если честно, я даже соскучилась, хотела сама как-нибудь заглянуть, но занятия… – И она принялась рассказывать об академии, об учителях, в то время как Анна не произнесла ни слова, пока они шли.
– Вот мы и пришли. – Катя показала на внушительное здание, где они теперь жили. – Квартира небольшая, но мы разместились. Может, зайдете? Мама будет рада.
Так он в первый раз побывал в гостях у Капустиных, вызвав тем самым немалое удивление сестры. А вот поговорить с Аней ему тогда так и не удалось. И он пришел второй раз. Потом третий. А потом стал регулярным гостем. Сестра не противилась, но, судя по выражению лица, была не в восторге от его частых посещений. Но он не обращал на это внимания. Главное, Аня постепенно оттаивала и даже иногда улыбалась ему. А вскоре ледок окончательно растаял, и, судя по ее глазам, она даже ждала его прихода.
Но на этом он не успокоился. Знал, железо надо ковать, пока оно горячо.
И однажды, выбрав момент, когда они остались одни в комнате, он с надеждой в голосе спросил:
Анечка, скажите только одно слово: я могу надеяться?
Она недоуменно глянула на него, видимо, поняла не сразу, о чем он спросил, и лишь потом неопределенно ответила:
– Время покажет. Я не знаю, как ко всему отнесутся мои родители. Особенно отец. Он не совсем здоров, и я не хочу брать грех на душу. Он точно не одобрит мою связь с женатым человеком.
– Я непременно разведусь с женой. Для меня, главное, получить ваше согласие. Нас с женой ничего не связывает.
– А как же дети? Мне не хотелось бы стать причиной ваших несчастий. Не всё зависит от вас.
В это время в комнату вернулась племянница Менделеева, принесла копию одной из картин, которую она готовила по заданию мастера, и разговор пришлось прервать. Но окрылённый услышанным Дмитрий Иванович в ближайшее воскресенье помчался в Боблово с твердым намерением серьезно поговорить с женой. Увы, но Феозва, едва услышав слово «развод», затопала ногами, что выглядело довольно нелепо, даже смешно, заявив, об этом он может забыть и больше никогда не произносить это слово. Он вылетел из комнаты сам не свой и промчался мимо поджидавшей его в соседней комнате дочери. Вернувшись в Петербург, долго не мог успокоиться, но все же нашел в себе силы дойти до квартиры, снимаемой Капустиными. К нему вышла Екатерина Ивановна и объявила, что Анне нездоровится и ему лучше не беспокоить ее. А потом добавила, что не хочет превращать свой дом в место для их тайных встреч.
– Да вы что, сговорились, что ли?! – выпалил Менделеев и, не прощаясь, зло хлопнул дверью.
Выходит, встречаться в доме Капустиных они не могут. Открыто показываться с Анной в общественных местах, значит, подвергать ее и свою репутацию осуждению. Может, к нему отнесутся снисходительно, но она будет окончательно скомпрометирована. И он нашел выход.
Многие из знакомых ему художников собирали у себя в мастерской по определенным дням своих друзей и единомышленников.
«А что, если я приглашу некоторых из них? – подумал он. – А вместе с тем Надежду и Анну». Это был выход. И он выбрал среду. Известил около десяти знакомых ему живописцев, которых знал по прошлым встречам на выставках. Отправил записку сестре с просьбой помочь подготовить свою квартиру к встрече и захватить с собой девушек. Она, узнав, что среди приглашенных будут Репин, Крамской, Шишкин, не заставила себя уговаривать и согласилась. Встреча удалась. Гостей было много, и девушки были душой общества, разнося чай и угощение, заранее приготовленные хозяином. Говорили о новых веяниях в живописи, о засилье старых мастеров, преподающих в академии, о заграничных выставках. Потом попросили Аню поиграть на пианино, и она с благодарностью согласилась. Когда гости разошлись, они, как в прежние вечера, посидели все вместе в гостиной, и Менделеев вызвался проводить их. Прощаясь, задержал руку Анны в своей и негромко спросил:
– Всё хорошо? Еще увидимся?
– Обязательно, – откликнулась она и, сверкнув глазами, убежала в дом.
В начале весны к Ане приехал ее отец – Иван Евстафьевич Попов. Видимо, Екатерина Ивановна сочла лучшим обо всем рассказать ему, и он попросил познакомить его с ухажером дочери. Они встретились в ресторане «Доминик», где Дмитрию Ивановичу приходилось бывать неоднократно. Его там знали, считали завсегдатаем, а потому усадили за столик у окна.
Дмитрий Иванович с нетерпением поглядывал на входную дверь, но отец Анны по какой-то причине запаздывал. Прямо перед окном росла могучая береза, на ветках которой зеленели едва начавшие распускаться листья. Оконные рамы были слегка приоткрыты, и в зал ресторана вливался слегка пьянящий весенний воздух, перебивающий доносящийся из кухни аромат подгоревшей поджарки.
Дмитрий Иванович осмотрел зал ресторана, где лишь за двумя столиками находились посетители. Половые от безделья слонялись из угла в угол по залу, словно сонные мухи. Он взмахом руки подозвал одного из них и, когда тот, подобострастно наклонившись, подошел, спросил:
– Скажи, любезный, ты сможешь узнать человека, пришедшего в ваше заведение впервые?
– Само собой, ваше превосход… – скороговоркой ответил тот. – Кого изволите ждать? Даму или кого из мужеского пола?
– Должен один господин пожаловать. Он из провинции прибыл. Так вот, как увидишь его, дай мне знать. А вот тебе на чай. – И он положил на стол монету, которую половой тут же с готовностью забрал.
– Не извольте сомневаться. Всё исполню в лучшем виде, – щёлкнул тот каблуками и отошел на прежнее место напротив входа.
Иван Евстафьевич Попов, отец Анны, оказался мужчиной средних лет, худощавым, с загорелым лицом и, что сразу бросалось в глаза, неуверенным в себе. Как только он вошел, половой бросился к нему, предлагая проследовать к столику, где его ожидал Менделеев. Но Попов глянул на него с подозрением, словно ожидая какого-то подвоха. Возможно, предстоящая встреча совсем не радовала его, и он всячески старался её оттянуть, но затем, увидев шагнувшего к нему Дмитрия Ивановича, всё же решился и, озираясь по сторонам, пошел к нему навстречу.
Когда оба сели за стол, Менделеев понял, что Попов явно принял для храбрости рюмку, а может, и больше коньяка, о чем свидетельствовали поблескивающие глаза и стойкий коньячный аромат, исходящий от собеседника.
От предложения что-нибудь заказать он отказался, а потом, чуть подумав, попросил принести себе стакан чая. Дмитрию Ивановичу не оставалось ничего другого, как попросить то же самое.
– Значит, вы и есть тот самый Менделеев? – первым заговорил Попов.
– Прошу любить и жаловать, – с улыбкой ответил Дмитрий Иванович.
– Чего не обещаю, того не обещаю, – нахмурился тот в ответ.
– Просто вы пожелали встретиться, и я к вашим услугам.
– Я слышал, вы женаты?
– Именно так. Женат.
– И дети имеются?
– Совершенно верно. Двое, – согласился Дмитрий Иванович.
– И как же вы, будучи семейным человеком, решились ухаживать за моей дочерью, которая вам едва ли в дочери не годится. А еще, слышал, состоите профессором.
– Не стану возражать. Состою при этой самой должности.
– И что намерены предпринять? Надеюсь вы понимаете, я этого так не оставлю и буду вынужден принять меры.
– О каких мерах вы говорите? – поинтересовался Менделеев. – Дуэль? Жалоба начальству или что иное?
Иван Евстафьевич отмахнулся от его слов и отхлебнул чай из принесенного стакана.
– Полноте вам, этим дело не решишь. Тем более, как успел заметить, Аня к вам расположена. В случае моей жалобы, а тем более дуэли. – Он усмехнулся. – А стреляю я превосходно, тень ляжет на ее имя и вряд ли удастся скрыть истинную причину. Нет, я поступлю иначе: просто увезу ее с собой и тем самым прерву ваши встречи.
Менделеев внимательно выслушал его, тоже сделал глоток из стакана и возразил:
– Я не уверен, даст ли она на то свое согласие.
– А я и спрашивать не стану, увезу, и все дела, – хлопнул ладонью по столу Попов.
– Не те нынче времена, чтоб девушек против их воли увозить куда-то, – покачал головой Менделеев. – Вряд ли у вас что получится. Вот тогда точно пойдут разговоры. Нет, у меня к вам иное предложение.
– Это какое же? – удивился Иван Евстафьевич. – Жениться на ней изволите, что ли? Но это немыслимо.
– Жениться на Ане я был бы рад, но вот только моя благоверная не соглашается на развод. Поверьте мне, у меня по поводу вашей дочери самые серьезные намерения. Я не оставлю попыток уговорить жену дать мне развод. В конце концов, я люблю Аню…
