Текст книги "Улыбка гения"
Автор книги: Вячеслав Софронов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)
– И чего это ей думать то? Вот еще. Вы хоть и видный из себя мужчина и ладный собой, но до нашенских парней вам далеко. Не стоит о себе лишнее думать. Да и чего вам, человеку женатому, такая, как я, сдалась. Поговорить то я не супротив, но и только. У меня в деревне и жених имеется, Пашкой кличут, обещал замуж позвать. Так что не думайте чего худого на мой счет.
И он, принял шуточный тон и спросил: – Это хорошо, когда ждет кто-то. – Деланно вздохнув при этом, продолжил: – Значит, не гожусь тебе в женихи? И ладно, переживу как-нибудь.
– Вы, барин, не думайте о худом, оно все со временем образуется. Может, прежняя жена надумает возвратиться, али кого другую найдете.
– А вот это уже не твоего ума дела, – резко оборвал он ее, – иди уже, пока в конец не рассерчал, а то, не ровен час, такого наговорю, потом сам не рад буду.
Иду уже, поняла, – как бы нехотя отвечала та, направляясь к двери, – камешки у вас интересные тут лежат, – указала она рукой на стол. – Поди, дорого стоят? Не спер бы кто, а то ходят к вам всякие…
– Иди, я сказал, – хлопнул он ладонью по столу, – и в этот момент в комнату заглянула его сестра Екатерина Ивановна Капустина, переехавшая к нему на время вместе с дочерью Надеждой и с сыном Федором. Она же, ввиду отсутствия Феозвы, взяла на себя роль управительницы по хозяйству и первым делом наняла новую прислугу, поскольку прежние девушки пожелали остаться при старой хозяйке в Боблово. А сам Дмитрий Иванович, знавший, с каким трудом сходится его женушка с новыми людьми, не стал препятствовать их возвращению.
Глава вторая
– Что это у вас тут случилось? – поинтересовалась Екатерина Ивановна, дождавшись, пока горничная выйдет из кабинета. – Смотрю, Фроси что-то долго нет, отправилась на розыски, – пояснила она, словно оправдываясь за свое появление.
– Бойкая девица эта Фрося, разговорчивая больно, – так и не заняв свое рабочее место, ответил Дмитрий Иванович, отводя глаза в сторону.
– Чего-то ты, Митенька, недоговариваешь, – заявила та. – Я тебя хорошо знаю, сразу пойму, ежели неправду говоришь. Признавайся давай: понравилась девка? Мигом уволю. Ты, как погляжу, в батюшку нашего пошел, тот до прислуги весьма охочив был. И не думай позволять себе такого.
– Я чего, и в мыслях не было, – смущаясь, ответил он, так и не найдя в себе сил смотреть в глаза старшей сестре.
– Ой ли! Знаю я вашего брата, – не поверила она, – впрочем, твое дело. Поступай как знаешь. Только лучше бы присмотрел себе кого не из деревенских девок, а кого поприличнее. С Феозвой то у вас как? Все так же? Ни она к тебе, ни ты к ней? Ведь говорила же когда-то Ольге: не сладится у них ничего, разные они больно. Ты горяч, в мать пошел, а она вся из себя словно фарфоровая, чуть надави – и треснет. Ей бы с Павликом нашим сойтись, вот бы пара вышла. А с тобой… – сделала она многозначительную паузу.
– Сам не знаю, что сказать, – вздохнул он, – не вышло с Физой. Вот только деток жалко. Олечка на меня обиду затаила, и Володя переменился, хотя вида не показывает, молчит больше.
– Сам виноват. Раньше думать надо было, а теперь терпи, сколько сил хватит. Может, образуется все, оно часто так бывает. Но с девками из прислуги ни-ни! Не потерплю! Стыдно будет тебе же, коль слух о том пойдет…
– Откуда ж ему взяться, слуху? Даже малейшей мысли о том не было.
– Вот-вот, мыслей не было, а рукам волю дашь – и все пропало. Там уже вашего брата не остановить.
– Ты мне так и не сказала, где эту девку нашла.
– Где нашла, где нашла… Где их всех находят: дала объявление, она и пришла. Вроде ничего, девка справная. Вот я и приняла ее.
– На русскую она мало походит, хотя речь вроде правильная, без акцента. А на вид или с Кавказа, а может, еще откуда будет.
Екатерина Ивановна, выслушав его, пояснила:
– Меня тоже озадачила внешность этой Фроси, потому напрямую спросила ее о том. Оказалось, она родом из-под Тихвина будет. Помнится, деревня ее или Горелово, а может, Погорелово зовется, не упомню точно. Вот там сколько-то лет назад на лето цыганский табор пристал, как оно обычно у них случается. А в одной семье тамошней лишь сыновья все рождались. А мать их давно девку себе в помощницы ждала. Да, видать, Бог не дал. Вот она за сколько-то там Фроську у цыган и выкупила. Потому та такая и выросла, словно обугленная головешка, чернявая. А так она вроде ничего, что поручишь, со всяким делом справляется. Правда, водится за ней одна напасть, – улыбнулась она.
– И что же это? – насторожился Дмитрий Иванович. – Никак на руку нечиста?
– Не о том думаешь. Нет, она никогда вещи чужой не возьмет, а вот ежели конфеты или иную сладость увидит, обязательно в рот тянет. Правда, после о том грехе своем кается. А вот другого чего худого пока за ней не замечала.
– Коль так, невелик ее грех. Все девки деревенские страсть как конфеты обожают.
– Да и городские тоже, – рассмеялась Екатерина Ивановна, – Наденька моя тоже своего не упустит, сколько ей о том ни пеняю – не помогает. Вот еще что, – добавила она, – песни петь эта Фрося любит. Как чем занята, обязательно мурлыкает чего-то себе под нос тихонечко так.
– Понятно, понятно, – согласился он, думая о чем-то своем. – Ты иди, мне еще поработать надо, а то заговорила меня вконец. – С этими словами он выбрал нужную ему папку и отыскал в ней какую-то страничку, сверху донизу покрытую формулами.
– Опять до утра сидеть станешь, – недовольно проговорила сестра, хотя и понимала, говорить ему об этом бесполезно, он все одно поступит по-своему.
– И в кого ты такой? – добавила она.
Но Дмитрий Иванович уже не слушал ее, погрузившись в свой мир, где, по сути дела, жил и лишь на какое-то время возвращался обратно.
Однако случались и такие дни, когда работать дома у него просто не было сил после трудных лекций, нападок кого-то из коллег, что он переживал особо тяжело и долго. Ему казалось, все должны понимать, каким важным делом он занят. А потому поддерживать, помогать, в крайнем случае просто не мешать и не высказывать свои пустопорожние мнения по вопросам, в которых некоторые из так называемых доброжелателей ни черта не смыслят.
Поэтому каждое неосторожно сказанное слово он воспринимал как личную обиду и порой готов был броситься на обидчика с кулаками, но, поскольку не мог себе этого позволить, ввязывался в словесную перепалку, на которую тратил гораздо больше сил, чем иной боец тратит в кулачном бою. В результате домой он часто приходил расстроенный, опустошенный и знал по опыту, за работу в таком состоянии ему лучше не приниматься.
И еще он понимал, Бог наградил его завидным здоровьем, позволяющим жить в ритме непрерывной работы, связанной с тяжелейшими нагрузками. Иной на его месте не выдержал бы и года и запил бы, загулял, послал всё и всех подальше и жил, исполняя привычную нагрузку для должности преподавателя средней руки. Нет, ему было этого мало, и, едва закончив одно исследование, он брался без перерыва и отдыха за следующее. Праздников он не признавал и избегал всяческих торжеств, обедов, пышных приемов.
Поэтому и к известному русскому пороку, губительно сказавшемуся на многих его знакомых, подходил с пониманием, но сам крепких напитков чурался, не находил это занятие приятным, а тем более целесообразным для работы. Зная за кем-то пристрастие к выпивке, мог долго терпеть, если оно особо не мешало делу, а потом враз пресечь, порвать знакомства с тем человеком и уже никогда того до себя не допускать.
Может, сказался пример отца, любившего пропустить в компании, а то и в одиночку рюмочку-другую, за что тут же получал выволочку от бдительной супруги, после чего искренне каялся в содеянном, и жизнь шла дальше своим чередом. А главное, он видел и понимал, пристрастие к пьянству со временем вытесняет из сознания когда-то подающего надежды человека зародившуюся и пока робкую страсть ко всему новому, неизведанному. Так и случается: одна страсть изгоняет другую и становится во главу угла, делается путеводной звездой всей жизни. И открытие, сделанное в пьяном угаре, видится как нечто грандиозное, значимое, доступное лишь одному хозяину этих грез. И он живет ими, безмерно гордится, задирает нос перед окружающими, хотя в душе готов признать свою никчемность и нежелание что-то изменить, бороться с собственным пороком, что неимоверно труднее, нежели поддаться ему, презирать самого себя, тщательно скрывая это от всех.
Может, потому он стремился заполнить каждую свободную минуту каким-то делом, если не опытами или размышлениями, то чтением книг, игрой в шахматы, в конце концов, делать что-то своими руками, пусть малое, незначительное, лишь бы занять себя делом. Вот и сейчас, ощутив усталость, он не знал, к чему можно приложить себя, каким образом отвлечься от обыденных дел, чтоб закончить день, испытывая удовлетворение от содеянного.
Если раньше обо всех своих стычках с коллегами и прочих неприятностях он без утайки рассказывал Феозве, и хотя особой моральной помощи от нее не видел, но при этом, казалось бы, обида и боль хоть не сразу, а отпускали. И вот теперь, сам лишив себя ее общества, по сути дела, ее роль выполняла старшая сестра, но вот Екатерину Ивановну он просто стеснялся посвящать во все свои заботы, поскольку у той на все был свой взгляд, о многом отличный от его собственного. А потому не всегда можно было ждать от нее поддержки и понимания. Так что приходилось держать переживания в себе. А ему так хотелось хоть иногда с кем-нибудь поделиться своими бедами.
Глава третья
И вот однажды, вернувшись домой совершенно усталым и не в меру раздраженным, он в очередной раз понял, работать этим вечером он не в состоянии. Не радовал и поданный ужин; в газетах не оказалось ничего достойного внимания; к тому же ужинал он почему-то один, и на его вопрос: «Где Екатерина Ивановна?», Фрося, державшаяся все так же независимо и даже с вызовом, обронила, как бы нехотя:
– Где же им быть, как не у себя. Давеча в зале собрались все. Там подружка племянницы вашей, что у нас квартирует, музыку играет.
– Какую музыку? – переспросил Менделеев. – И кто играет? Почему не знаю?
– Неужто не знаете? – удивилась Фрося. – Вот ведь хозяин, не знает, кто у него в доме живет, – фыркнула девушка. – Аннушкой ее зовут. Как меня барыня на службу приняла, так сразу и о ней узнала, а вы вот, барин, у себя дома, словно в гостях, живете. Ну и дела… – с явной издевкой отвечала она и в довершение картинно всплеснула руками и стала собирать со стола посуду.
Дмитрий Иванович с грохотом отодвинул стул, выразив тем самым свое неудовольствие происходящим, и отправился на половину своих квартирантов, откуда неслись негромкие звуки музыки.
Там он застал сидящих и креслах сестру и ее дочь Надежду, а на фортепиано играла незнакомая ему девушка с голстой русой косой, перекинутой на спину. Услышав шаги, все повернули и головы в его сторону, а девушка слегка привстала и поклонилась вошедшему в комнату хозяину.
– Что ж вы не играете? спросил он. – Я бы с удовольствием послушал, продолжайте, прошу нас. – И с этими словами он сел на диван, стоящий напротив фортепиано. Таким образом, исполнительница оказалась к нему спиной, что ее явно смущало. Возникла неловкая пауза, и Дмитрий Иванович, надеясь разрядить обстановку, спросил:
– Катюша, ты хоть скажи мне, что это за прекрасная музыкантша у нас появилась?
Всех опередила его племянница Надежда, торопливо сообщившая:
– Как же так, дядюшка, мы у тебя позволения спрашивали: согласны ли вы, если вместе с нами будет проживать моя подруга по академии – Аня Попова? И вы, помнится, дали согласие.
Екатерина Ивановна тут же добавила:
– Он наверняка забыл об этом за всеми своими делами. Тем более и вы с Анютой дома редко бываете. Ты, Дима, не думай, будто мы из этого какой-то секрет делаем. Аня и деньги за общий стол вносит…
– Ой, – отмахнулся Дмитрий Иванович, – разве я против? Хорошо, коль вам это не в тягость. Нашли о чем речь вести, о столовых деньгах. Ладно. Пусть она лучше сыграет что– нибудь, а то я, похоже, прервал ее игру. Из Бетховена знаете что по памяти? – обратился он к девушке, повернувшейся к нему от инструмента.
– На память не ручаюсь, – ответила она, но тут у меня ноты имеются. – И она стала перебирать лежащие на пианино ноты. – Вот. Нашла. «Аппассионата» подойдет?
– Конечно, – кивнул Менделеев и откинулся на спинку дивана, изготовясь слушать.
Первые звуки показались ему неуверенными, робкими, будто пианистка лишь нащупывала главную тему, пробуя то одну, то другую клавишу, угадывая тему. Но с каждым тактом темп игры рос, нарастал, захватывал слушателей, словно бушующий океан, грозивший одинокому, утлому суденышку, плывущему навстречу несущейся на него бури.
Дмитрий Иванович даже ощутил себя стоящим на краю отвесной скалы, где у его ног бушует всесильная стихия. Постепенно музыка становилась все мощнее, то, затихая, то усиливаясь, словно перед ней возникало невидимое препятствие, которое стихия не могла преодолеть. А потом прозвучали бравурные аккорды, призывающие слушателей собраться с силами, сбросить сковывающее их оцепенение, развернуть плечи и не поддаваться одолевавшему их страху.
Дмитрий Иванович бросил взгляд на сестру и ее дочь, сидевших у противоположной стены, отметил суровость их лиц: стиснутые губы, сжатые пальцы рук. Они были напряжены, словно солдат на посту, ловивший каждый звук и шорох, готовый дать отпор всем, кто решится противостоять ему.
Потом он перевел взгляд на исполнительницу, чья фигурка с перетянутой темным пояском тонкой талией как бы парила над клавишами, а ее тонкие, отливающие белизной пальцы порхали, словно крылышки бабочки над цветком, то справа, то слева от погруженной в игру хозяйки. И само ее тело то выгибалось дугой, то стремительно распрямлялось, застывало на какой-то миг и вновь приходило в движение. Неподвижной оставалась лишь ее коса, плавно стекающая меж выступающих из-под тонкой кофточки лопаток.
Неожиданно для себя он друг почувствовал, как глаза его увлажнились, он несколько раз хлюпнул носом, сунул руку в карман в поисках платка, торопливо достал его, приложил к лицу и, не в силах больше сдерживаться, выскочил вон.
После его ухода Анна прекратила игру и вопросительно глянула на Екатерину Ивановну.
– Не обращай внимания, – отвечала та, силясь изобразить улыбку, хотя и сама была готова прослезиться под впечатлением от будто бы окутавшей ее всю мелодии, – такой он у нас уродился. Чересчур впечатлительный. Привыкнешь…
Аня в свою очередь подумала, что ей незачем привыкать к этому вечно занятому чем-то человеку, когда вокруг столько интересных молодых людей, не обремененных подобными заботами и, главное, холостых.
И еще она отметила, опасаясь заявить об этом вслух, что мужчина в сорок лет не должен при всех проявлять свои чувства, а быть сдержанным, хотя бы как ее отец. Она и предположить не могла, что через какое-то время изменит свое мнение об этом человеке и будет даже сочувствовать ему и переживать вместе с ним, но это случится еще нескоро.
Но не подозревавший о том Дмитрий Иванович, вбежав к себе в кабинет, обругал себя последними словами, что не мог сдержаться в проявлении чувств во время игры юной пианистки. Он пытался разобраться, что больше повлияло на него: музыка боготворимого им композитора или своеобразная манера исполнительницы, когда не только ее руки и пальцы участвовали в игре, но в том числе и ее гибкое тело – трепетное, зовущее и говорящее ничуть не меньше, чем музыкальные звуки, издаваемые инструментом, повлияли на него.
При всем том он испугался собственных чувств, которые, как ему казалось, с годами угасли и давно остыли. Он считал, что весь его организм жил по воле хозяина, лишившего его различных грез и мечтаний. И вдруг! Откуда они могли возникнуть в самый неожиданный момент, к которому он оказался совершенно не готов. Это было для него загадкой, и он давно решил запретить себе любое проявление чего-то подобного.
Около недели он избегал заглядывать в гостиную, откуда вечерами слышались веселые голоса молодых постояльцев. Грузил себя работой, надолго задерживался в университете, возвращаясь, когда все уже готовились ко сну.
Особенно первые несколько дней он переживал свою невольно случившуюся слезливость, хорошо понимая, какое впечатление она произвела на сестру, племянницу и ранее не знакомую ему девушку. При этом он корил себя, клялся, что больше ноги его не будет на половине сестры, называл их обитель «бабьей горницей», но что странно, чем сильнее он злился на себя, тем больше ему хотелось услышать игру Анны. А главное, увидеть саму девушку.
Он не знал, что с этим делать. Как ни крути, а он человек женатый и уже трижды становился отцом, а она совсем юная девушка, живущая под одной крышей с ним. Юна и неопытна. Ее родителям наверняка столько же лет, как ему самому. И они не преминут устроить ему самый настоящий скандал, начни он только ухаживать за их дочкой. Да и как он это себе представляет?
Это совсем не тот случай недолгой связи с горничной или кухаркой, от чего предостерегала его сестра. Он понимал, предвидел, а это он умел делать лучше многих, чем порой даже гордился и ставил свое умение чуть ли не во главу угла своих работ, девушка, дан и он сам на подобную связь не только не решится, но, скорее всего, попросту возненавидит его.
Он не сможет отправиться с ней на прогулку, как, к примеру, с Сонечкой Каш или с той же Физой. Особенно теперь, когда он стал известен, достиг определенного положения в обществе, можно себе представить, как это самое общество отнесется к его связи с курсисткой.
Могут и места лишить в университете, отказать в чтении лекций, а вслед за тем попросят освободить квартиру. А как он посмотрит в глаза собственным детям, давно выросшим и привыкшим видеть мать и отца вместе?! Да и Феозва вряд ли согласится на развод. А если и согласится, придется ждать решения Святейшего Синода. Причем после развода запретят венчаться второй раз в течение семи лет.
Еще его останавливал последний неудачный опыт объяснений в любви с такой же вот трепетной и юной особой – бывшей воспитательницей дочери Ольги. И чем все закончилось? Она сбежала, после того как выслушала его признания. Не оставив даже записки, не сказав ни слова. А он так верил, что она его поймет и всё как-то решится само собой, но как, он не знал, и ему не к кому было обратиться за советом.
От подобных мыслей и переживаний он извелся настолько, что более недели не мог сесть, как обычно это делал вечером, за работу. Этого он себе позволить не мог. Ради нее, работы, он готов был вступить в схватку хоть со львом, хоть с великаном, хоть со всем человечеством. В конце концов он понял, сопротивляться собственным чувствам – бесполезно, а надо просто им следовать, а там, глядишь, все и образуется. Как говорится в народе: клин клином вышибают. Поэтому в один из вечеров, дождавшись, когда из «бабской горницы» донесутся звуки музыки, он решительно отправился туда, обреченно сжав кулаки и нахмурив брови.
«Будь что будет», – шептал он неслышно…
На женской половине его явно ждали. Просто Екатерина Ивановна не решалась сама оторвать его от дел, полагая, он, как всегда, сидит за работой, в то время как сам Дмитрий Иванович в это время мерил пол кабинета торопливыми шагами или клеил по привычке очередную коробку, пытаясь справиться с обуревавшими его чувствами.
Племянница хотела было броситься к нему на шею, но он отстранил ее и, тяжело ступая, опасаясь показать свою растерянность, прошел к окну и встал напротив сидящей у инструмента Анны.
Катерина Ивановна озадаченно глянула в сторону брата, все поняла, но сочла за лучшее промолчать. Единственный, кто не обратил на него внимания, был его племянник Федор, игравший в шахматы с отпущенным до вечера из Морского корпуса Володей Менделеевым.
Дмитрий Иванович отметил, что Володе очень идет морская форма, в которой он выглядит значительно старше. У него на верхней губе стали пробиваться пшеничные усики, делая его похожим на добродушного кота из детских сказок. Не вставая с кресла, он поздоровался с отцом и призывно бросил на него взгляд, давая знак о помощи. Дмитрий Иванович безошибочно мог определить, насколько удачно складывается игра сына, выигрывает он или терпит поражение, и иногда позволял себе подсказать ему нужный ход. Вот и сейчас, оценив позицию, он посоветовал:
– Срочно рокируйся, а то будет поздно.
– Дядя Дима, – обиженно протянул Федор, – так нечестно. Пусть Володя сам думает.
– Хочешь, и тебе подскажу, – со смехом предложил Дмитрий Иванович, – тебе надо фигуры развивать, а не пешки двигать, атаковать следует.
– Папа, зачем ты так? – тут же одернул его сын. – Тогда уж доигрывай за меня, мне скоро возвращаться надо.
– Может, останешься? Давно не виделись…
– Нет, побегу, – не согласился тот, вставая, – извини, Федя, потом доиграем, – попрощался он с Федором.
– А я и впрямь вместо тебя доиграю, – предложил Дмитрий Иванович. – Не возражаешь, племянник?
– Нисколько, – улыбнулся тот, – я вычитал о беспроигрышной комбинации белыми. Сейчас проверим…
– Давай посмотрим, такая ли она беспроигрышная, – согласился Менделеев, усаживаясь на место, оставленное его сыном, – значит, рокировка, – сделал он свой ход.
