Текст книги "Улыбка гения"
Автор книги: Вячеслав Софронов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)
Глава вторая
На следующий день, как и договаривались, они отправились в церковь. Феозва вошла в храм, а он остался на улице, прохаживаясь чуть в стороне и сосредоточенно думая о чем-то своем. Неожиданно к нему подошел незнакомый мужчина в богатой шубе с лисьим воротником и, приподняв край цилиндра, спросил:
– Прошу прощения, если ошибся, но не вы ли будете Дмитрий Менделеев? Я вас с Москвы не видел, когда вы гостили у своего дядюшки, а оно вон сколько годков пробежало… Не берусь подсчитать, сколько.
– Вы не ошиблись, – отозвался Дмитрий Иванович, – тот самый Менделеев и есть. А вы, простите, кто будете?
– Николай Берг, по батюшке Васильевич, прошу любить и жаловать, – несколько театрально поклонился он, отведя в сторону руку, в которой сжимал дорогую трость с набалдашником, украшенным золотой каймой.
– Не вы ли сделали рисунок моего батюшки и сестер?
– Точно так-c! Имел честь. Рад, что помните такие подробности. Я и сейчас частенько свои статейки сопровождаю собственными рисунками. Дороже, знаете ли, платят за них. Но художником себя никогда не считал.
– Кажется, вы еще писали в «Русском вестнике» о походах итальянского генерала Гарибальди? Если так, рад встрече, весьма рад, – в свою очередь приподнял шапку Менделеев и тоже чуть поклонился, но, скорее, по-деловому без претензий на изящество.
– Точно, мои статьи. Приятно встретить человека, знающего об этом незаурядном человеке. А то ведь наши обыватели, кроме Стеньки Разина да Емельки Пугачёва, о других народных героях ничего и слышать не хотят. Мельчает народец, не тот совсем, что раньше был. А причина кроется в утере веры, как мне думается.
Менделеев в ответ вдруг замолчал, не желая высказывать свое мнение на этот счет, поскольку, думал иначе, но
сдержался и ответил, как бы между прочим:
– Не берусь судить, я ведь, как понимаю, помоложе вас буду, не застал тех особо верующих людей, кроме своей матушки, кстати. А вот с Гарибальди был знаком лично и даже день с ним провел. Очень хорошо его помню. Хотя он меня вряд ли запомнил. Но не в этом дело. Герой, истинный герой.
– Вы так считаете?!! с удивлением спросил Берг. – А все мои знакомые в голос твердят: «Разбойник, грабитель, его бы в кандалы да в Сибирь». Как тех же поляков. Я и в недавней Польской кампании успел поучаствовать, совсем недавно вернулся. Таких кошмаров насмотрелся, не приведи господь. – И он набожно перекрестился.
– В чем-то могу согласиться с теми господами. Что для итальянцев допустимо, у нас, в России, обычно диким варварством оборачивается. Здесь и Пугачёв и Разин вполне уместно упомянуты. Не можем мы жить спокойно, обязательно хотим чего-то такого, что совершить невозможно. Так и поляки ваши, которым вы, как мне показалось, сочувствие явили. Тут как посмотреть… Все зависит от того, что они вместо нашего главенства видят. Со стороны правительства притеснений в отношении этих граждан, насколько мне известно, сроду не было. Не тот мы народ, чтоб, будучи сами теснимы со всех сторон, на других его распространять. А им, видите ли, хочется самим у себя управлять собственным народом. А кто мешает? Управляйте. Но под нашим присмотром, коль иначе не умеете. Вот только бунтовать никому не позволительно. Ни Пугачеву, ни Разину, ни даже полякам, сколько бы они ни рядились в одежды народа угнетенного.
– Да что вы, право, разошлись, остановил его Берг, – полноте, полноте. Это просто замечательно, что вы обосновали свое отношение к ним, а то ведь большинство только и способны, что шипеть из-за угла да кричать: «Ату их, ату!», знаете, кто ваши воззрения разделяет? – спросил он, упирая конец своей палки в грудь собеседнику.
– Да откуда ж мне о том знать, – пожал плечами Менделеев, но ему уже стал надоедать назойливый господин и он нетерпеливо поглядывал на церковную дверь, ожидая, когда выйдет обратно супруга.
– Пушкин ваше мнение разделял, – огорошил его своим ответом Берг, – не кто иной, как сам Александр Сергеевич, примерно так же отвечает.
– Что вы хотите этим сказать? – опешил Менделеев. – Он что, с того света вам весточку прислал? Или вы меня разыгрываете? – И отвел его трость от своей груди, сопроводив это гримасой недовольства.
– Можно и так сказать, с того света, или где он там находится. А вы что, позвольте спросить, ничего о спиритических сеансах не слышали? – Тот даже не обратил внимания на убранную трость и оперся на нее всем телом как ни в чем не бывало.
– Кухарка наша что-то такое толковала, мол, дух своей умершей матери они с подругой вызвать хотели, а вместо этого к ним на стол кошка прыгнула, они и разбежались в страхе, будто мать ее обратилась в кошку и по их зову предстала, и не где-нибудь, а прямо на столе! Смех, да и только. Неужели вы, человек солидный, серьезный в подобные россказни верите?
– Позвольте, как в них не верить, когда все на моих собственных глазах происходит. Мы буквально как третьего дня в доме князя Васильчикова на Васильевском собирались и сегодня хотим вновь там встретиться. Приходите, вам интересно будет.
– Нет уж, увольте, не ходок я на такие сборища, все и так понятно: духи, привидения и прочая чушь, извините, не по моей части. Да и, знаете ли, работы много, не хочется время терять попусту…
– Зря, зря отказываетесь, а вот ваш коллега профессор Бутлеров уверовал и даже медиумом несколько раз изволил быть. Можете у него поинтересоваться, коль моих слов вам недостаточно, – обиженно поджал губы Берг.
– Как это вы сказали? – усомнился его словам Менделеев. – Неужели Александр Михайлович тоже в оргиях тех участвует?! Разрешите не поверить. Мне он о том ничего не говорил. И сегодня обещал бытъ? – с недоверием поинтересовался Менделеев. И много вас там собирается?
– Да до десяти человек, то и больше. Все иной раз у стола не помещаются, ждут в другой комнате, чтоб потом местами поменяться.
– И каждый раз духи к вам являются?
– По-разному. Дух, он тоже может в худом расположении духа, извините за тавтологию, оказаться, не является долго. Может, иные препятствия нам не известные, ему не позволяют быть, вопрос неизученный. Тогда другого кого зовем.
– А чаще всего кто является? – начал проявлять интерес Менделеев. – Родственников своих или просто знакомых вызываете?
– Да кого назовут, того и вызываем. Вот я про Пушкина упомянул. Он всегда соглашается побеседовать с нами…
– Побеседовать, говорите… Что ж он прям таки голос подает или за него другой кто разговоры ведет? И вы об этом всерьез заявляете?
– Не сомневайтесь, не сомневайтесь, все на полном серьезе, иначе и быть не может. Нет, голосов их мы не слышим, но записываем все, что они пожелают произнести. Очень занимательные вещи получаются. Тот же Пушкин он все больше стихами говорит, у нас уже целая стопа тех сочинений его подобралась, хотим издание организовать…
– Вы так и не сказали, как вам слова их передаются, если голоса не слышите. Мне главное – это понять, а уж об остальном потом судить стану.
– Все очень просто. Мы азбуку расстилаем, и они, духи, указывают на ту или иную букву, а потом и целое слово выходит.
– Как же это духи вам указывают? Чем? Пальцем, что ли, с того света тычут? Или иные сигналы шлют. Вот чего узнать мне хочется…
– Понял, вот вы о чем, – кивнул Берг. – Бывает, и рука может явиться, но ненадолго, скоро обратно исчезнет. Чаще мы через медиума общение ведем. Он указывает на букву, а кто-то рядом целиком слово записывает. Или блюдечко берем со стрелкой нарисованной и ставим его в центре азбуки. Оно от буквы к букве ползает, только успевай запоминать…
– И каким таким способом оно ползать начинает?
– Обыкновенно. Мы пальцы свои на него кладем, перед тем как вызвать кого-то, потом уж вызываем, а как даст о себе знать, то вопрос задаем, а блюдечко сразу и ползет.
– Неужели отказа не бывает? Даже не верится. Я свои опыты по сто раз проделываю иногда, чтоб результата нужного добиться. А тут вдруг сразу все выходит. Трудно как-то верится… Несуразица какая-то…
– Потому и говорю, приходите ближе к вечеру. – И Берг назвал адрес.
В это время из храма вышла Феозва и направилась к ним. Менделеев их представил и поспешил откланяться, устав от неприятного для него разговора. Берг хотел было проводить их до дома, но Менделеев вежливо отказался. Но, чуть поколебавшись, обещал на спиритический сеанс заглянуть. Уж больно удивил его тот своим рассказом. Тем более не верилось, что коллега его, Бутлеров, стал участником этих сеансов, не подумав, что участие в них роняет тень на всех преподавателей университета.
Глава третья
В доме князя Васильчикова, на верхнем этаже, было отведено специально несколько комнат для проведения спиритических сеансов. Сейчас одну из них занимал некий господин, прибывший не так давно из-за границы и назвавшийся Дэвидом Юмом. То был человек среднего роста с седыми до плеч волосами, бородкой клинышком и большими кустистыми бровями, то и дело взлетавшими вверх.
При себе он неизменно имел лорнет и постоянно прикладывал его к орлиному носу, взирая с легкой долей пренебрежения на собеседника. В то же время именно лорнет помогал ему при проведении кое-каких манипуляций во время спиритических сеансов. За ним тянулся шлейф слухов и просто сплетен как о непревзойденном медиуме, благодаря чему его приглашали во все королевские дома Европы. Венценосные особы и их двор даже вступали в спор об очередности присылки медиума в их распоряжение.
В Петербург Дэвид Юм прибыл благодаря стараниям столичного публициста и мецената, солидного помещика с миллионным капиталом, образовавшимся у него непонятным для других образом в результате освобождения крестьян. Многие знали его как завзятого славянофила и мистика. К тому же он вышел из древнего рода Аксаковых. То был Александр Николаевич Аксаков, личность в столице известная.
Поскольку русский язык Дэвид Юм знал плохо, точнее, вовсе не знал, кроме десятка заученных второпях слов, к нему приставили переводчика, находящегося при нем неотступно.
Он явился в дом княгини заранее и сейчас проверял подготовку комнат к предстоящему сеансу: прохаживался по комнатам, где стены были затянуты черным крепом, включая многочисленные зеркала, некоторые из которых умелый мастер приспособил под неслышно открываемые двери, ведущие в соседние помещения. В центре самой вместительной из комнат стоял круглый стол на изогнутых ножках, украшенных мордами львов. Он был покрыт скатертью огненного цвета, а вокруг него расставлено около полудюжины массивных стульев. Отдельно от них прислоненное спинкой к стене стояло внушительного размера кресло, больше похожее на трон, которое обычно занимал во время сеанса господин Юм.
Посреди самого стола лежал бумажный круг с нанесенными на нем буквами и цифрами, а поверх него фарфоровое блюдечко с прилепленной черной стрелкой сбоку. Пол был застлан толстым ковром темных тонов, скрывавший звук шагов, когда это было необходимо во время сеанса. В стороне стояло несколько таких же тяжелых стульев, надежно скрепленных меж собой, так что переставить один из них не было возможности. Они были предназначены для приглашенных гостей, не участвующих, а лишь наблюдающих за происходящим со стороны.
Господин Юм велел переводчику подождать в коридоре и ненадолго присел на свой трон, где, оглянувшись по сторонам, осторожно потрогал рычажок, умело вделанный в подлокотник, после чего стол слегка вздрогнул и накренился. Он проделал это несколько раз подряд, поскольку во время прошлого сеанса механизм заело и пришлось сослаться на то, что вызванный дух обессилел и не может поднятием стола сообщить о своем присутствии. На его счастье, доверчивые участники сеанса приняли его слова за чистую монету и лишь посетовали на отсутствие у того сил, а потом даже дружно принялись извиняться перед духом, что не вовремя его потревожили.
Затем Юм проворно юркнул за незаметную шторку, отделяющую комнату для сеансов от небольшого закутка, невидимого зрителям, и проверил, на месте ли восковой слепок с человеческой руки в черной перчатке, намазанный фосфором, мерцающим в темноте и тем самым создающим нечто волшебное и значительное. Оставаясь невидимым для вошедших, он взял стоящий там же колокольчик и позвонил. Переводчик Максим из бедных студентов тут же по его призыву вошел в слабо освещенную комнату и испуганно завертел головой, пытаясь отыскать оставленного им без внимания буквально на минуту маэстро. Но того нигде не было видно и он повернул уже обратно, когда услышал легкое покашливание, обернулся и лишь тогда различил Дэвида Юма, как ни в чем не бывало сидящего в своем кресле. Максим в испуге хотел было перекреститься, но он тут же уловил гневный взгляд Юма и его рука буквально застыла в воздухе, и он лишь прошептал по-немецки:
– Sie sind ein groβer Zauberer, Herr Hume…[2]2
Вы есть великий волшебник, господин Юм…
[Закрыть]
– Ich habe es nicht verheimlicht[3]3
А я и не скрывал этого.
[Закрыть], – снисходительно улыбнулся тот в ответ.
Ближе к полуночи участники очередного сеанса спиритизма начали прибывать в дом Васильчиковых. Кто по одному, кто парами, а некоторые и целыми группами. Господин Юм смотрел на них через плотно сдвинутые шторы, опасаясь, как бы не нагрянула полиция, поскольку его недоброжелатели не раз обращались к ней за помощью. Но при столь высоких покровителях полицейских можно было не опасаться, и тем не менее… Осторожность была заложена в нем с тех пор, как он ступил на тропу, связанную с мистикой.
Верховодил всем Александр Николаевич Аксаков, чем-то неуловимо похожий на Менделеева: борода, рост, широкое лицо совпадали с внешностью профессора, но разной была походка. Если Аксаков ходил вразвалочку, неторопливо с неким барским достоинством, обычно откинув голову чуть назад, то походка Менделеева была порхающей, по юношески легкой; при этом он часто размахивал руками, если вел с кем-то на ходу беседу
Одним из первых прибыл профессор Бекетов, еще не подозревающий, что Берг, ни у кого не спросив разрешения, пригласил на вечер и его коллегу. Сам Берг, появившийся чуть раньше, отозвал в сторону господина Юма и сообщил, что среди гостей будет один не знакомый ему человек, назвал фамилию, но, кто он, пояснять не стал, надеясь, что новый гость вряд ли как-то сможет помешать очередному сеансу. Поэтому появление Менделеева стало для всех полной неожиданностью, а Бекетов и другой университетский преподаватель Егор Егорович Вагнер, хорошо знавшие въедливость и скверный характер коллеги, поспешили при виде его укрыться в одной из пустующих комнат. Там они обменялись понимающими взглядами, и Бутлеров осторожно спросил у Вагнера:
– Что будем делать? Он ведь нам может все сорвать, обязательно полезет под стол искать причину, почему он вверх поднимается.
– И ничего не найдет, я сам сколько раз проверял. Там нет никаких приспособлений, пусть себе ищет на здоровье…
– Да я знаю, но скандал может получиться изрядный, Дмитрий Иванович обязательно найдет, к чему придраться. Кто вдруг это его решился пригласить? Почему с нами не посоветовались?
– Поздно теперь выяснять. Не выпроваживать же его при всех, скандал может разразиться, а это в наши планы никак не входит. Кстати, вон с ним Берг о чем-то говорит, верно, он и пригласил.
– И нам что делать?
– Да ничего делать не надо. Дождемся, когда все рассядутся, часть свечей задуют, и войдем незаметно, сядем в сторонке, он же, насколько мне известно, в последнее время на зрение жалуется, может, и не разглядит.
– Коль он здесь объявился, рано или поздно узнает. Может, сейчас подойти? Расскажем, мол, так и так, нас тоже пригласили, не кинется же он на нас.
– Лучше бы кинулся. Ты близко с ним не знаком, а я на себе знаю, коль нашему гению что в башку втемяшится, обухом не выбить, конем не своротишь. Как его ни уговаривай, а на своем будет стоять до самой смерти.
– А если он, наоборот, всерьез отнесется к происходящему? Мы же живые свидетели и можем поклясться, что никакого подлога или шулерства быть не может. Кругом солидные люди, да что там мы, сам император, как известно, вызывал накануне отмены крестьянской повинности дух покойного батюшки. Правда, он, как мне передавали, ничего такого ему не сказал, но сам нынешний император всерьез относился к сеансам спиритизма.
– Ты об этом Дмитрию Ивановичу скажи, увидишь, что он ответит. Он верит только самому себе и никому больше. Всем это доподлинно известно. Ты человек в университете новый, поэтому всех этих историй не знаешь, а я насмотрелся, как он один супротив всей кафедры выступал. Тогда и профессор Зинин, его учитель, пытался его увещевать и все мы вместе взятые, но он ни в какую. Уперся, как бык в ворота, и ни шагу назад. Стоит на своем, как Багратион в войне с французами…
– Тот, помнится, погиб из-за своего упрямства. Эдак и господину Менделееву недолго и без головы остаться, коль продолжит бодаться со всеми.
– Я тебе говорю: бес-по-ле-зно!!! Он непредсказуем. Может прослезиться, коль ему по душе придется, а может и скандал устроить… Никогда не знаешь, чего ждать от него. Так что мой тебе совет, не пытайся с ним спорить, просто молчи.
– Хорошенькое положеньице, я тебе скажу. Жаль, он у нас в Казани в университете не выступал, там бы ему дали прикурить, не захотел бы второй раз соваться.
– Ты верно про Казань вспомнил. Казань для него ругательное слово, не вздумай помянуть когда-нибудь о нашем университете. Он и меня долго не признавал, потому как я тамошний университет заканчивал, а потом там служил.
– Отчего ж нелюбовь такая? Чем ему Казань не угодила? Вроде и профессор Зинин оттуда, да и вообще много наших земляков в столице служат.
– Согласен. К примеру, Зинин, его учитель бывший. О нем речи нет. А нелюбовь его к Казани, как слышал от старых профессоров, связана с тем, что когда-то изрядная замятня вышла с его батюшкой во времена управления округом Леонтием Магницким, надеюсь, слышал о таком?
– А то как же, – поддакнул Вагнер, – легендарной личностью, говорят, был, о том всем известно, как не знать.
– Вот-вот, так тот Магницкий, говорят, уволил в свое время его батюшку Дмитрия Ивановича то ли за пьянство, то ли за излишнюю привязанность к женскому полу, то ли еще за какие провинности, но места директорского его лишил, после чего тот в захолустном Тобольске, богом забытом, оказался. Вот с тех пор обида на всех казанских у них в семье и живет, в том вся причина нелюбви его к нашему брату…
– И кем его батюшка был? При университете служил или иную должность имел?
– Да нет, тот директором был народных училищ в Саратове. По слухам, изрядный служака, честный, наш Дмитрий Иванович, видать, в него пошел. Тоже никогда лишнего себе не позволит… Кстати, он должен был поступать после гимназии как раз в наш университет, он сам о том рассказывал. Зашли они с матушкой туда, а навстречу им господин Фукс, помнишь такого?
– Безусловно, он свою фамилию полностью оправдывает. Истинный лис, мягко стелет, да жестко спать. Тот еще немчура…
– Сам-то вы кто, господин Вагнер? – спросил его насмешливо Бекетов. – Давно ли обрусеть успел? Если не ошибаюсь, то ваши предки служили в фатерлянд каретными мастерами, о чем красноречиво и гласит ваша, уважаемый Егор Егорович, нынешняя, так сказать, русская фамилия.
Его собеседник слегка покраснел от смущения, но тут же нашелся что сказать в ответ, а потому, не задумываясь, выпалил:
– Не спорю, Вагнер переводится именно так, как вы сказали, любезнейший Александр Михайлович. Но, если позволите, разрешите узнать, а ваша нынешняя фамилия Бутлеров что означала в той самой фатерлянд, о чем вы только что упомянули?
На этот раз пришла пора краснеть Бутлерову, но он тоже не растерялся и парировал слегка раздраженным тоном:
– Коль речь зашла о моих предках, то отлично понимаю, что вы имели в виду. Действительно, «бутлер» с немецкого переводится, как «дворецкий». И что с того? Мало ли совпадений. Не стану отрицать, мои корни уходят в глубину веков. Но, замечу, мой батюшка, исконный русский дворянин, стоял в войне двенадцатого года в полку под началом того самого Багратиона, о котором мной только что было упомянуто. И не зря, скажу я вам. По крайней мере, в семье моей, к примеру, аптекарей, как у вас, отродясь не было. И добавлю, моя дворянская честь позволяет вызвать любого к барьеру, ежели тот человек усомнится или попробует как-то унизить моих предков. Рекомендую вам помнить об этом. Слышите меня? – повысил он голос.
Глава четвертая
За своим спором они не заметили, как в комнату вошел Менделеев и с интересом слушал их препирательство, улыбаясь в бороду и потирая по привычке руки…
– Полноте, господа казанцы, полноте… Время дуэлей минуло, хоть и мне довелось в том поучаствовать, не стану скрывать. Я, как погляжу, вы спорите, кто из вас больше русский, а в ком еще немецкая кровь осталась? Знаете, я почему-то даже не удивился, застав вас здесь. Казань не иначе как рассадник всяческих лжеучений, в чем лишний раз убедился. Так вот я вам скажу… Но не думал, что два исконных немца начнут лбами биться за русскость свою. Смех, да и только. Прекратите, даже не солидно как-то…
Спорщики при его виде стушевались и мигом забыли о своих обидах, попытались состроить приветливые лица, но у них это плохо получилось. Менделеев же, не дав им начать говорить, продолжил:
– Я вам тогда и о своей фамилии заранее сообщу, а то не ровен час как и ее коснется речь. Так ведь? Почему бы и меня тоже в немцы не зачислить? Других ученых мужей, по вашему мнению, кроме как из Германии или еще откуда-то, там быть не может. В кого пальцем ни ткни, на поверку или немец, или австрияк, или швед, или там датчанин.
Вот и «Менделеев» весьма смахивает на «Менделя» или на там «Мендельсона» какого. Не спорю, аббат Иоган Мендель в науку привнес открытие, кое вам наверняка известно. Интересовался им и доложу, что был он наполовину славянином, а наполовину австрийцем. И о композиторе Мендельсоне, кого вроде как Феликсом звали, мне известно. Неплохой музыкант был, говорят.
Чего стесняться такого родства, другой бы гордился, но мне вот, исконному русаку, подобная чепуха на ум не пришла. Пусть тоже немцем буду, так даже проще. Свой для вас и многих – и шабаш! Меньше шпилек бы получал, ровнее путь, не более.
Ну, чего стушевались, наверняка думали, рядили, будто мы с вами одной породы? Нет, что ли? Да не отрицайте очевидного. Коль взялись за самих себя, то про меня тем более вспомнили бы. Только вот разочарую вас, господа немцы казанские, немецкой или иной крови во мне и капельки нет. Батюшка мой по рождении Соколов был, а в семинарии ему для благозвучия дали иное прозвание, сделали Менделеевым. И ладно. Так что на этом спор ваш закончу, разбирайтесь сами, а меня приплетать к тому нечего…
Тут в комнату заглянул Александр Аксаков и на правах хозяина спросил:
– А вы, господа, что, не желаете участвовать в сеансе? Все уже расселись и вас поджидают. Дмитрий Иванович, вы у нас новичок, так что вам придется сидеть пока как зрителю, у стеночки. Это для вашей же безопасности. Кто знает, что наши духи могут выкинуть. Иные новички с испугу в обморок падают, отливать водой приходится, коль сразу за стол усядутся. Попривыкнуть надо, осмотреться. Думается, вы не в обиде на то?
– Я вам так скажу, не из обидчивых, попривык уже к разным разностям, всякого повидал. Да и нет у меня особого желания участвовать во всем этом. Зашел по приглашению старого знакомого поглядеть, когда узнал, что мои коллеги – не последние тут люди. – Он внимательно глянул на молчащих Бутлерова и Вагнера. – Что скажете, господа ученые? Ведите, показывайте чудеса свои…
Они молча прошли в центральную комнату и расселись на свои места: Вагнер сел у стены, а Бутлеров занял свободное место за столом. Видно, слава о причудах Менделеева быстро разнеслась среди присутствующих, потому что большинство из них с особым пристальным вниманием смотрели в его сторону, и лишь Юм сосредоточенно сидел, уставившись в пол. Рядом с ним стоял переводчик Максим и что-то шептал ему в ухо. Вошедший последним Аксаков, стоя, торжественно известил всех:
– Уважаемые гости и постоянные члены нашего собрания, прошу во время спиритического сеанса во избежание недоразумений не вставать, не производить лишнего шума, не перешептываться, потому как вызванные духи могут отнестись к этому агрессивно и наказать ослушников. А теперь начнем. – И он глянул в сторону сидящего в своем кресле Юма.
Тот кивнул, поднял обе руки вверх и произнес на немецком языке:
– Какого духа господа пожелают призвать? Высказывайтесь…
Переводчик тут же повторил его слова по-русски, и одна из дам, сидевшая за столом, видно, заранее приготовившая свою просьбу, откликнулась:
– Предлагаю вызвать дух Наполеона Бонапарта…
Менделеев не выдержал и громко фыркнул, но на него тотчас шикнули, и он, давясь смехом, прикрыл себе рот ладошкой, опасаясь, что его вообще попросят выйти.
Юм кивнул и что-то забормотал. Вскоре по комнате пронесся легкий ветерок, шторы на окнах зашевелились, заколебалось пламя свечей. Присутствующие втянули головы в плечи, невольно напряглись, особенно когда послышался тяжелый стон, исходящий непонятно откуда.
Менделеев внимательно смотрел по сторонам, пытаясь уловить подвох, но в полутемной комнате трудно было что-то различить. Тут стол вдруг перекосило, и одна из его ножек поднялась вверх и тут же опустилась, издав глухой стук. Сидевшие за ним дамы и господа вздрогнули, тогда как ножка стола поднялась и опустилась еще несколько раз и сам стол, слегка наклоняясь, подпрыгнул, чуть оторвавшись от пола.
– Дух императора явился на вызов, – прокомментировал этот сигнал Юм, – задавайте свои вопросы, но не хором, а по очереди. Приготовьтесь записывать! – А переводчик тут же озвучил их по-русски.
Менделеев увидел, что один из тех, что сидел у стола, взял карандаш и положил руку на лист бумаги. И хотя это вызвало у него очередную улыбку, но он продолжал с интересом наблюдать за происходящим.
– Можно я задам вопрос? – спросила одна из дам.
В ответ Юм кивнул головой, и она задала свой вопрос:
– Пусть дух императора Бонапарта скажет, каких изменений в обществе нам ждать. – Подумав, добавила: – И когда…
Руки сидящих тут же опустились на блюдце, и оно, к полному удивлению Менделеева, неожиданно приподнялось над столом, а потом опустилось обратно и легко заскользило по кругу от одной буквы к другой. Господин с карандашом торопливо что-то записывал вслед за ним у себя на листке.
– Скоро, – произнес он торжественно, как только блюдце прекратило свое движение, и победоносно глянул в сторону Менделеева, который в ответ лишь сдержанно хихикнул, поскольку и ожидал чего-то подобного.
– Прошу, задавайте другие свои вопросы, пока дух не исчез, не следует делать долгих пауз, – Юм с помощью переводчика умело руководил сеансом.
– Будет ли война? – спросил густым басом один из мужчин.
Блюдечко вновь заскользило, на этот раз коснувшись стрелкой всего двух букв: «д» и «а». Но и тут пишущий столь же торжественно изрек этот простой ответ.
– Не останавливайтесь, спрашивайте, спрашивайте, – вновь через переводчика поторопил Юм, – нужно готовить свои вопросы заранее.
– С кем? – спросил все тот же господин.
– С турками, – последовал ответ.
– Причина войны? – спросил он, торопясь, чтоб кто-то не задал другой вопрос, и вскоре получил ответ: «Болгария», что, на взгляд Менделеева, было тоже вполне предсказуемо.
Он начал было скучать и хотел уже уйти, но вдруг почувствовал легкое прикосновение в районе живота и вздрогнул. Но тут же успокоился, решив, что ему показалось. И все же, убедившись, что на него никто не смотрит, ощупал себя и не нашел собственных часов, полученных им от неизвестного господина в результате выигрыша партии в шашки, которые с тех пор неизменно висели у него на цепочке.
Теперь им окончательно овладело раздражение, и он хотел было потребовать вернуть ему похищенное, начал подниматься со стула, но какая-то сила припечатала его на место. Он повернул голову, но никого не обнаружил, лишь легкое колыхание ткани позади. Тогда он решил не привлекать всеобщего внимания и высидеть до конца сеанса, а уж потом заявить о пропаже, потому сдержался, но продолжал обеспокоенно крутить головой по сторонам.
Вскоре вызванный собравшимися «дух Наполеона» исчез, не попрощавшись, после него вызвали какую-то недавно умершую даму, добрую знакомую кого-то из собравшихся, и последовали самые невинные вопросы: о погоде, урожае, ценах на хлеб и тому подобном. Та отвечала однозначно и без фантазии: «да» или «нет».
Менделееву стало скучно и даже почему-то грустно от происходящего. Он ни на мгновение не верил ни в появление духов, ни всему остальному, как вдруг услышал, что к нему кто-то обращается. Он сосредоточился и понял, что его спрашивает Аксаков:
– Дмитрий Иванович, наш медиум просит, чтоб вы поучаствовали в нашем сеансе, У нас принято, когда один из вновь присутствующих гостей в конце сеанса тоже задает свой вопрос. Прошу вас. При этом желательно, чтоб вы сами без чьих-то подсказок вызвали кого-то по собственному усмотрению. Не откажите нам в такой малости.
Менделеев было растерялся, и тут ему на ум пришла недавняя смерть сестры и он против своей воли произнес ее имя:
– Дух Ольги…
– Нет, этого мало – поправил его Аксаков, – требуется сказать, какой именно Ольги. Она ваша родственница или просто знакомая?
Менделеев опомнился, но отступать было поздно, и тут он нашелся и громко заявил, глянув в сторону неподвижно сидящего Юма:
– Княгини Ольги…
– Той самой, – уточнил Аксаков, – жены князя Игоря?
– Другой я не знаю. Вызывайте ее. Княгиню.
После этого некоторое время в зале стояла гнетущая тишина, и Менделеев начал было надеяться, что на этот раз у спиритов ничего не выйдет и никакой дух не явится, но его ожидания не оправдались, ножка стола вновь дернулась несколько раз, что означало, дух здесь…
– Вопрос, – услышал он голос Юма.
Ни на мгновение не задумываясь, Менделеев спросил:
– Каков атомный вес кислорода, – думая, что присутствующие запротестуют и ответа не последует. Все молчали, возражений не было. Неожиданно блюдечко легко заскользило по столу, и вскоре господин с карандашом победно констатировал:
– Шестнадцать.
Тут Менделеев растерялся и, уже не сдерживая себя, заявил на всю комнату, не боясь, что на него начнут шикать и обвинять в срыве сеанса:
– Да откуда княгине, умершей столько веков назад, знать атомный вес кислорода? Чушь это все, не более того. Вот сидящий за столом господин Бутлеров знает об этом точно. Он и направил ваше блюдечко. Признайтесь честно в своем шарлатанстве.
Бутлеров тоже вскочил на ноги, отодвинул стул, развернувшись к Менделееву, и, брызгая слюной, яростно вступил в спор:
