Текст книги "Улыбка гения"
Автор книги: Вячеслав Софронов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)
– Слышь, знаешь, чего скажу, – шептала одна другой, – мы с Варькой в здешнем пруду искупаться вечерком хотели, только подошли, а оттуда раз… и русалка вынырнула, мы в крик и бежать… Ужас то какой!
– Старики говорят, раньше здесь тьма русалок была, а как в селе церкву сложили, так они все повывелись. А тут вот опять внове являться стали, – отвечала ей другая.
– Правильно старые люди говорят, что барин наш всю нечисть местную к себе переманит, а я еще не верила…
– Ой, девки, чует мое сердце, добром все это не кончится, беда будет.
– Какая?
– Да кто ж ее знает, что-то обязательно случится, не иначе…
Одна из девушек обратилась к Дуняше, надеясь, что Менделееву за треском костра будут не слышны ее слова:
– Дунька, ты у профешшора в доме часто бываешь, а правду говорят, будто он там колдовством занимается? Расскажи, а…
– Не знаю, не видела, – отвечала та сдержанно, – в одной комнате у него там книг разных много, только я не знаю о чем, хотя и читать обучена, а в другой всякие склянки стоят. А еще бутылки с надписями и порошками…
– Вино, что ли?
– Нет, что-то другое. Он их вместе смешивает, видела, как сыплет потом туда порошки, а оттуда дым идет, но чтоб пил, того не видела…
– Точно, духов вызывает, – прошептала одна самая бойкая, – а они потом скотину нашу по ночам душат, мне мамка о том говорила, когда у нас Зорька сдохла ни с того ни с сего. Точно, его работа…
На другой день он с помощью Дуняши сгреб костную золу в рогожные кули и снес их под навес, чтоб не намочило дождем.
– Зачем это вам? – поинтересовалась она.
– Землю удобрять стану, чтоб урожай лучше был. Но этого мало, сейчас мы с тобой станем удобрения готовить. Видела у меня бумажные пакеты в кладовой с разными химикатами? Вот из них и сготовим…
– С чем? – не поняла она и переспросила: – Хим-катами? Слово-то какое непонятное. Что означает?
– Химия, значит. О ней тут еще никто слыхом не слыхивал. А мы их смешаем, потом рассыплем по полю, вот они уже станут зерно питать разными элементами, которых земле этой не хватает.
– Чудно вы как-то объясняете. На нашей земле и так все растет, только не ленись, ухаживай… Хуже от того не станет?
Но отказать хозяину она не могла и покорно подчинилась, надеясь, что об ее участии никто не узнает. Они прошли в дом, где Менделеев стащил в одну комнату бумажные мешки с разными надписями на них, рядом разложил такие же мешки, но пустые, а на стол поставил большие весы и набор гирек. Дуняша смотрела на все его приготовления широко раскрытыми глазами, но спрашивать что-то опасалась, ожидая, что он сам ей объяснит, и лишь помогала ему расставлять все на свои места.
– Вот человек что ест? – спросил он ее, не теряя времени и насыпая на одну чашку весов какой-то порошок, потом, убедившись, что насыпал достаточно, высыпал его в один мешок и добавлял из следующего пакета другое вещество, взвешенное на весах, очень похожее не мелкую соль.
– Разное, – отвечала ему девушка, – и хлеб и молоко, и мясо…
– А еще сыр, творог, и овощи, и фрукты, и зелень разную. Если ему чего-то в пище недостает, то всяческие болезни могут приключиться. Так и с растениями. Они из почвы все берут, что в ней имеется. А почвы разные бывают. Вот я пробы из земли взял, которую прежний хозяин засевал, и установил, чего ей не хватает.
– Как чудно! – рассмеялась она. – В земле всего в достатке. На ней и цветы полевые растут и деревья. И никто в нее, в землю, никогда ничего не подсыпал. Мудрено вы как-то говорите. Мы вот, к примеру, мясо не каждый день едим и все, слава богу, живы здоровы. И остальные так живут, а уж земля и подавно…
– Тогда скажи мне, почему ту же рожь не каждый год на одном месте сеют, а другое поле под нее отводят? Или горох, к примеру. Потому как почва истощается и ей отдохнуть надо. А уж через два-три года можно обратно возвращаться. Раньше, в старину, когда кругом леса росли, их вырубали, ветки и деревья сжигали и на том месте хлеб сеяли. Он вырастал такой, что нам и не снилось.
– О том слыхала, на гарях всегда посевы дружно принимаются, но и сорняков много там бывает, – вставила слово Дуняша.
– Правильно говоришь, потому как зола удобрением служит, а потом ее растения впитывают – и все, шалишь. Надо новую гарь готовить. Этак можно все леса в округе под топор пустить. Помяни мое слово, придет время, когда все будут такие вот удобрения по полям сыпать.
– Ой, что-то не верится, засмеялась она, – наших мужиков ни за что со своего не своротишь. Они как привыкли жить, так и станут.
– Оно и худо, в Европе давно уже это поняли, а у нас, в России, все по старинке, по-дедовски. Ладно, где почвы черноземные, а как быть там, где за несколько столетий они истощились и урожай на них совсем никудышный? Слушай меня, Дунюшка, слушай, авось да пригодится… – ласково наставлял он ее.
– Зачем мне все это? – отмахнулась она. – Все одно спину гнуть, как остальные, не буду, а в город подамся. Но интересно сказываете, вы говорите, говорите, мне нравится, что вы мне разные разности рассказываете, у вас сразу голос другим становится, как у батюшки в церкви…
Так они за разговорами развесили и рассыпали по пакетам все вещества, что предназначались для будущего удобрения полей, и Менделеев, проводив девушку, стал собираться к отъезду.
Глава седьмая
Прибыв в Петербург, он нанял извозчика и велел ему отвести его в магазин, который занимался поставками из-за границы разных сельхозорудий. Там он направился прямиком к хозяину и долго выбирал нужное, на его взгляд, оборудование для вспашки и засева пахотной земли в усадьбе. Решил заказать самое необходимое, но хорошего качества оборудование, какого в России почти никто не использовал, полагаясь на дедовские методы. Из всего перечня, предложенного хозяином магазина, он выбрал английский инвентарь: плуги, бороны, сеялки рядовые, почвоуглубители. Из американского оборудования он заказал молотилку с соломотрясом, работающую как от конского привода так и от паровой машины. Последнюю ему особо хотелось заиметь, чтоб не нанимать лишних рабочих для обмолота хлеба. Процесс, как известно, едва ли не самый трудоемкий и требующий немедленного обмолота снопов. Иначе можно и прозевать и потерять весь урожай, в лучшем случае пустить его на корм скоту. А быть в зависимости от нанимаемых работников ему просто не хотелось.
Однако когда хозяин назвал сумму, то он понял, своих денег не хватит, за один раз он не сможет рассчитаться, и прикинул, где бы можно занять требуемые деньги. Вспомнились слова купца, у которого он выиграл в шашки часы, а их еще предстояло сдать в ремонт, подумал он, что можно продать часть леса. Спросил об этом хозяина, тот обещал посодействовать и попросил адрес, куда можно направить желающих. И как ни жалко ему было продавать лес, но иного выхода он не видел. К тому же хотелось еще купить в зиму нескольких коров и хотя бы пару лошадей, а значит, нанимать работников, которые бы за ними ухаживали, И на все это требовались немалые деньги, которых у него не было.
И действительно, хозяин магазина сдержал свое слово, и через несколько дней на квартиру к Менделееву пожаловали покупатели. Они переговорили, сошлись в цене и узнали, когда можно заняться порубкой. Им хотелось сделать это как можно быстрее. Потому Дмитрию Ивановичу пришлось тут же собираться в дорогу, опять оставив Феозву одну с ребенком. Приглашать ее с собой он просто не решился, заранее предвидя отказ.
В этот раз он решил непременно навестить Ильина, с которым давно не виделся, и посмотреть, как у него продвигаются дела со строительством дома, куда он собирался на зиму переселиться с семьей. К тому же участок леса, который он решился пустить под вырубку, находился впритык с землей, занимаемой его товарищем. Самому же ему требовалось тот лес осмотреть и отметить деревья, годные к продаже. Самые старые из них он решил оставить, чтоб потом разбить там еще один парк, состоящий сплошь из вековых вязов.
Стройка на землях Ильина велась вяло и, похоже, без особого к тому желания четверых набранных для этой цели строителей. Пятым был подрядчик, руководивший строительством. Ильин решил ограничиться одним этажом, видимо, тоже исходя из экономии средств и возможностей. Зато дом он решил строить полностью кирпичный. Менделееву его замысел понравился и он решил, что если у того хватит средств и будет желание свой новый дом отштукатурить, то со временем выглядеть он должен совсем неплохо. Сам будущий хозяин пока обосновался в крестьянской избе у одной одинокой старухи, не считая это чем-то зазорным или неудобным для себя. Сейчас он был на стройке и спорил о чем-то с чернявым подрядчиком, смахивающим обличьем и повадками на цыгана. Увидев Менделеева, Ильин заулыбался и направился к нему, оставив подрядчика стоять в полном одиночестве с открытым ртом. Обнялись, присели здесь же на штабель из сырых досок.
– Как погляжу, к зиме тебе, Николаша, никак не успеть. Мужики больно ленивые, а может, еще и пьющие. Где таких набрал?
– Так подрядчик мой их привел. Нахвалил, наобещал десять коробов, а дело не идет. Едва глухую стену до нужного уровня вывели. Опять же, ежели их прогнать, где других найти? Совсем работа встанет, – отвечал тот. – Не получится осенью, до весны подожду. Может, за зиму и найду кого.
– А ты загляни ко мне в усадьбу ближе к вечеру. Мой подрядчик из города как раз вернется. Он у меня башковитый, не зря мне его присоветовали, слова плохого не могу о нем сказать. Он тебе, глядишь, найдет каменщиков подходящих, тогда, может, и до осени успеете закончить.
– Вот спасибо, а то сколько со своим ни ругаюсь, а толка никакого. В Клину его нашел, когда кирпич выбирал. Другого не было, потому сразу и согласился, а теперь вот жалею. Сроду строительством не занимался, теперь учусь. А то ведь не знал даже, как известь гасят.
– Зато ты в своем красильном деле знаток едва ли не лучший в России. Из-за рубежа к тебе за советом едут. Правильно говорю?
– Бывает, что и оттуда, – скромно согласился Ильин. – Так я тому едва ли не с юности учился, в Германии, опять же стажировался у знатоков, тоже не сразу понимать начал что к чему.
– Взял бы да обучил своих крестьян, вот бы тебе и прибыток вышел. Завел две-три красильных мастерских, брал бы заказы из Москвы, из других городов. А то, помню, у нас, в Сибири, как холсты красили: по весне, когда малые речки, что с болот текут, и потому все буро-коричневого цвета от коры ивовой и тальника по берегам растущих, то прямо в их воде и красили одеженку свою.
– Это как же? – заинтересовался тот. – Чего раньше никогда не рассказывал?
– Да все случая не было, о другом разговоры вели. А тут вот вспомнил. Так они, значит, бабы или мужики с портами или рубахами по весне в воду забредут, к стволам деревьев водой затопленных одежку свою попривязывают на пару дней, а то и поболе. И все, готово.
– Что готово? Потом как?
– А все. За пару дней одежда в коричневый цвет и окрашивается. Носи на здоровье, пока не износишь.
– Ага, до первой стирки. Знаю я такую методу. Полный примитив. Не держится та краска долго. Как постирают, то она становится, как шкура у пегой кобылы, вся пятнами.
– Значит, они рецепта нашинского, сибирского, не знали, – хитро ответил Менделеев.
– Что еще за рецепт? Квасцы, что ли, добавлять?
– Где ты в деревне квасцы возьмешь? Нет, нужно прежде ту рубаху или штаны пропарить хорошо и в соли выдержать. Вот тогда краситель от деревьев тех хорошо на холсте держится, и одежда та не линяет по многу лет. А если плохо вьппло, невелика беда. Жди следующей весны – и вновь айда на речку. Теперь понял?
– Ты, Дмитрий Иванович, сам не замечал, что иногда словно деревенский мужик изъясняться начинаешь? Не знал бы тебя, не проверил, что при профессорской должности состоишь. Откуда в тебе эта мужицкая закваска сидит?
– Эх, Николаша, Николаша, точно говоришь, сидит, и ничуть того не стесняюсь. Я уж сколь разов тебе сказывал о предках своих. Это ты из потомственных дворян вроде как вышел, а у меня совсем иная история была. Про дворянство мое, отцом выслуженное, ты знаешь, недавно поминал о том. А вот детство свое с малых лет в деревне на стекольной фабрике провел. Как раз среди мужиков. У них и говору этакому выучился. И не жалею. Да. На нашинских мужиках вся Россия держится. Вот того же остяка или иного инородца и в голову никогда не придет мужиком назвать. У них и обличье-то больше бабское, даже бороденка растет жиденькая, как на старой березе, клочьями. И ходят они до сих пор в халатах, зато гонору в них по самый край, чуть что – и выплеснется. А местный мужик из себя незадиристый, ровный, тихий, слова лишнего никогда не скажет. Трудиться привык от зари до зари. А если денег не заплатят, то еще и спасибо скажет, что палкой не побили или кнутом за спрос его не перепоясали. Вот ведь народец какой, а нас всех кормит, хотя сам по большей части впроголодь живет. Зато мы все: «мужик да мужик, морда лапотная». Не заслужил он того. Так что я, не знаю, как ты, а вот горжусь, коль кто меня мужиком назовет. Так-то вот…
– Ой, Дмитрий Иванович, разве я с тобой не согласен. Правильно говоришь. И во мне, ежели разобраться, дворянство этого сидит не больше, чем соли в кастрюле с борщом. Щепотка разве что. Но вот так, как ты можешь крутое словечко загнуть, мне, признаюсь, не дано. Может, потому, что меня с малолетства в закрытый пансионат определили, а потом университет, а что дальше, ты сам не хуже моего знаешь. Но только вот хочу тебе сказать. Ты не больно своим мужикам доверяй, которые у тебя строительство ведут. На днях не от них самих, а от других людей, что в этой самой деревне с твоими строителями бок о бок живут, слышал про тебя слова нехорошие. Знаешь ли ты, в чем они тебя обвиняют?
– Откуда ж мне знать. Мне они в глаза сказать боятся, знают мой крутой нрав, могу и по шее надавать и вон выгнать. Хотя догадываюсь, о чем речь идет. Говори, послушаю, тогда точно знать стану, в чем перед ними вина моя.
– И совсем не вина, а слухи разные деревенские. Такое, считай, в каждой деревне услышать о ком-то можно…
– О дурачках деревенских, что ли? – перебил его Менделеев.
– Тоже мне, сказанул. Дураком кто тебя назовет. Да уж лучше бы так назвали, чем колдуном…
– Как говоришь? Колдуном? Ничуть не удивил. Наша химическая наука откуда пошла? Не хуже моего знаешь, от алхимиков. Они первые опытами разными занялись, все философский камень искали, разных ядов наоткрывали. Или аптекари, что народ лечили, снадобья готовили, микстуры разные. От них все и повелось. А кем их в народе считали? Правильно, колдунами и никак иначе. Так чему ж удивляться, коль и меня этим же словом кличут? Но ты, кажись, другое что хотел добавить? По лицу вижу. Извини, коль перебиваю, просто боюсь мысль потерять. Да и спешу, собрался часть леса своего продать, как всегда, деньжат, будь они неладны, не хватает. Вот и нашел покупателей, а весь лес сподряд валить не хочу позволять, потому надо зарубки сделать, какие на вырубку сдать, а что оставить под парк. Нам через сто лет люди спасибо скажут, кто потом на этой земле жить станет.
– Удивляюсь я на тебя, Дмитрий Иванович. Так вот глянешь на тебя со стороны – чудак чудаком. Копошишься вечно со своими бумагами и склянками, химикатами, а тут такую стройку затеял, будто не на одного себя, а на целый выводок из десятка семей. Я вон скромненько на пяток комнаток с кухонкой вместе заложил хоромы свои, а ты точно дворец возводишь. Для кого, спрашивается? Вы с Феозвой и Вовкой своим и в трех комнатах, глядишь, разместитесь, тем более что сам ты из поездок не вылазишь, и не думаю, будто бросить это дело собираешься. Вижу, по душе тебе с народом знакомиться, вокруг себя химиков со всей земли собрать. Согласен, одобряю. А вот о том, что ты еще на сто лет вперед заглянуть пытаешься, то мне совсем непонятно. Мало кому это сделать удавалось. Разве что один Леонардо пробовал, и то никто его задумок не понял. И тебя не поймут. Помяни мое слово.
– Разве в этом дело? Поймут меня или не поймут. И ладно. Мне же одной жизни мало, хочется знать, что там потом будет, коль самому не удастся пожить в то время. Понимаешь, любопытен я от природы. Таким уж уродился. Понять, что сегодня вокруг творится, на то большого ума не надо. Уж извини, если обидел тебя этим. Не о тебе речь, а об моих думках. Я не звездочет, не предсказатель какой, но знать хочу наперед, что не зря своим делом занят. Уверенность мне нужна в том, что труд мой востребуют и потом, после моей смерти. Иначе зачем начинать что-то… Или ты иначе думаешь?
Менделеев только сейчас заметил, что к ним подошел чернявый подрядчик и, не желая перебивать разговор двух господ, стоит, молча переминаясь с ноги на ногу. Но Ильин хоть и увидел его, но молчал, ожидая, когда их разговор закончится. А сейчас он решил узнать, что за нужда у подрядчика, и подошел к нему, оставив Менделеева одного. Но и сам Менделеев сразу поднялся и пошел к бричке, желая закончить свои дела. Ильин же, заметив это, бросил подрядчика и поспешил к нему.
– Дмитрий Иванович, я тебе главного и не сказал, а то ушли куда-то в сторону, как обычно. Может, останешься ненадолго, а то у меня на душе неспокойно как-то…
– Так говори, – ответил Менделеев, садясь в бричку, – мне тоже поспешить надо, чтоб засветло успеть, а то солнце скоро зайти обещает или дождь начнется, видишь, все небо тучами обложено.
Ильин начал рассказывать, какие до него доходят слухи от местных мужиков, будто бы Менделеев у себя в доме занимается колдовством и еще одну молодую девку этому делу учит.
– Ты бы поостерегся, а то время сейчас неспокойное, подпалят с четырех сторон, и концов не сыщешь. А то еще чего хуже… В них злобы знаешь сколько сидит против нас, что землю вокруг скупили, а им крохи остались? Словами не передать…
– А-а-а, ты опять о колдовстве моем? И будто одну девку тому делу учу… Глупости все это, от темноты их беспросветной, не верь! Побоятся против власти идти, а власть на нашей стороне, как же иначе. Пусть болтают, чего хотят. Мне что с того? Нынче за это на костер не отправляют и в Сибирь не сошлют. А если и сошлют, то хоть родных повидаю, – закончил он со смехом и хлестнул запряженного в бричку мерина, помахав Ильину шляпой на прощанье. Тот лишь развел руками, сплюнул и прокричал вслед:
– Ну, мое дело – предупредить, а там поступай как знаешь. Гляди, как бы чего худого не вышло… – Но Менделеев вряд ли услышал его слова, а все подхлестывал ленивого мерина, упорно не желавшего переходить на рысь.
Глава восьмая
Проданного леса как раз хватило на оплату сельскохозяйственной техники, которую обещали ему поставить через пару недель. До этого он купил двух дойных коров голландской породы и вороную кобылу Галатею, а в придачу к ней и жеребца для собственных разъездов по кличке Давид. Их предстояло как-то доставить в Боблово, тем более что конюшня для их содержания была практически готова. Он опять обратился к всезнающему подрядчику Лузгину с просьбой найти людей сопроводить купленную скотину в Боблово, и вскоре к нему домой явились двое справных мужичков и заявили, что берутся за столь непростое дело. Менделеев поинтересовался, как они собираются транспортировать коров, одна из которых, по словам хозяина, к тому же стельная.
– Гнать их своим ходом никак нельзя, не выдержат дальней дороги. Можно, конечно, железной дорогой, но дело хлопотное, да и дорогое. А вы как предлагаете? – придирчиво выспрашивал он мужиков.
– Само собой, хлопотное дело – скотину везти за несколько сотен верст. Но мы вот несколько раз подряжались в Херсон и в Киев доставлять и лошадей и коровок. Хозяевам обходится в два раза дешевле, чем по железке их везти, – отвечал один с курчавой, вьющейся колечками бородкой. – Да мы могем, коль требуется и любую птицу, хоть кур, хоть гусей или там индюков дажесь в Сибирь доставить. Было бы на то желание.
– И как вы собираетесь это делать? Они ведь на телеге спокойно стоять не будут, вес у них немалый, за сотню пудов. И кормить их чем-то по дороге требуется. Я уж голову ломал и так и эдак, ничего придумать не мог, вот решил к знающим людям обратиться. Научите меня, неразумного, вашим премудростям, буду весьма благодарен…
– Все верно говорите, ваше благородие, просто так они на телеге стоять не будут, тут особой конструкции сооружение нужно, типа цыганской кибитки, сверху и с боков закрытое на случай, если вдруг дождик пойдет. Мы до всего своим умом нашли, и не сразу, но сделали пару таких повозок. Слон, конечно, в них не поместится, а скотина любая входит, и для корма еще место остается.
– А кочки, рытвины на дороге? Они же и поломать могут вашу кибитку.
– Да никогда. Я все еще не рассказал до конца…
– В секрете держите? Так понимаю? – с улыбкой спросил он смекалистых мужичков, которые все больше начинали ему нравиться. – Я ведь вас не из простого любопытства расспрашиваю. Мне иногда для работы с вокзала всякое хитрое оборудование бывает нужно перевести. Обычный ломовой извозчик без опыта одни осколки может доставить. Так что наперед хочу знать, нельзя ли и потом с вами дело иметь, коль нужда такая возникнет.
– Почему ж нельзя, мы народ покладистый, в любое время зовите, коль других заказов срочных нет, возьмемся с превеликим удовольствием и цену великую не запросим.
– Так расскажите, как коровушек моих сохранить в пути собираетесь?
– Очень просто. Видели когда-нибудь, как коней подковывают? – Менделеев согласно кивнул головой. – Жердину им под поднятую ногу засовывают, и никуда он не денется, кузнеца не лягнет, будет смирно стоять. Есть и такие, что биться начинают, тогда с ними иначе поступают, но не о том речь. У нас же приготовлены петли сыромятные, прочные, мы их под брюхо скотине подводим и крепим к стойкам по углам телеги. Ноги при том свободными оставляем, чтоб переступать могли. Но вот упасть ни в ту, ни в другую сторону у них никак не получится. А кормить и поить их на ночных остановках станем. С собой специальный помост берем, по которому коров с телег сводим. Само собой, косу-литовку с оселком, чтоб им травки подкосить на остановках, ведро под воду, мучицы мешок для прикорма. Соли с полпуда. Вот и вся амуниция наша…
– Ай молодцы, ай умельцы! – громко воскликнул Менделеев, хлопая их по широким плечам. – Вот ведь какой народ у нас в России, до всего сам дойдет и самое простое решение найдет. По рукам, согласен доверить вам дорогих коров. А уж кобылу с жеребцом, думаю, без меня сообразите, как доставить.
– Да вы не сумлевайтесь, ваше благородие, само собой, сообразим, имена только их скажите, клички, то есть. Лошадки любят, когда каждую из них величают так, как они к тому привыкли.
На том и расстались. Через две недели от Лузгина пришла телеграмма, что скот доставлен в имение в лучшем виде и им наняты доярка с конюхом и закуплен у крестьян стог сена. На другой день Менделеев помчался в Боблово, чтоб проверить и самому проследить, как разместили доставившую ему столько хлопот скотину. Все оказалось в лучшем виде, и он впервые после Аремзян выпил целую крынку собственного парного молока. Коровы мирно паслись на ближайшем лугу и никакого беспокойства от перемены места жительства не проявляли. Зато крестьяне из числа строителей жарко обсуждали качества заморской скотины, выказывая недоверие к их внешнему виду:
– Это почему же они комолые? Куда рога свои подевали? Как же их в стойло вести, если веревку некуда накинуть? Не дело…
– Да и вымя до самой земли достает, зимой поморозят его ненароком, – вторил ему другой.
– Хлопот с ними не оберешься, не то что наши исконной местной породы. Хоть и молочка иногда не больше кружки дают, коль бескормица случится или там хозяйка захворает, зато сами корм себе всегда добудут.
– А ежели волк? Чем она от него оборону держать будет?
– Так она выменем своим любого волка так приголубит, что он наутек пустится, – шутил пожилой плотник, занятый изготовлением дверных косяков.
– Одно название, что корова, она, поди, жрет за троих таких, как у нас в стаде. А где для такой быка найти? Наш так точно не совладает, куда ему на нее вспрыгнуть, не попадет… – Все дружно хохотали, веселя тем самым Менделеева, который тут же с удовольствием слушал их шутки и даже не пытался заступиться за вновь приобретенную скотину, понимая, все бесполезно. Мужики опровергнут любые его доводы, не желая отказываться от своих старых навыков и привычек.
Удивительно, но они обходили молчанием красавцев-коней, тоже пасшихся стреноженными неподалеку. Молчали, и все. Ни словечка. Ни доброго, ни плохого. Они для них как бы вообще не существовали, поскольку для работы, на их взгляд, были и вовсе неприспособленны.
Это и веселило и печалило Дмитрия Ивановича, поскольку он все яснее и отчетливее понимал, насколько кажется невыполнимой поставленная им перед самим собой задача по переустройству России. Тут хоть Всемирный потоп начнись, но мужики, а бабы вслед за ними, отнесутся к нему со своей философией и посчитают его очередным божьим наказанием за их большие и малые прегрешения. И вряд ли шевельнут пальцем, чтоб спасти себя и своих детей.
«Нет, – думал он, – тут надо, прежде всего, человека переделывать, тогда и наука сдвинется, пойдет следом, станет востребованной. А пока чего им нового ни предложили, агрегат какой или иное что, они его или обсмеют, или плеваться станут, а то и за батожье возьмутся, разломают без всякого сожаления, но ни за что не примут. И ведь забитыми их никак не назвать, взять тех же мужиков, что придумали, как скот на телегах перевозить. А надо будет, при их смекалке и на Луну доставят, ежели необходимость в том почувствуют.
Сейчас же в деревне живут пусть порой голодно, но ведь живут и не жалуются. Правда, богатым привычно завидуют, хоть и скрывают это, но считают, будто бы богатство то Богу неугодно. Кто это только выдумал? Действительно, если разобраться, то все православные святые – или бессребреники, или убогие люди, жившие не для себя, а для чего-то другого. Чаще всего ради загробной жизни. А рая на земле быть просто не может. Вот разные там революционеры и смутьяны исподволь, а то и впрямую подзуживают их подняться против богатых людей, поделить все меж собой и жить дальше, как раньше жили. Добром все это не кончится. Им дай всем по мешку золота, и что они с ним сделают? Или зароют на черный день, или накупят барахла всякого, а потом еще остатки пропьют и лишь после успокоятся. Даже обрадуются тому и будут дальше жить впроголодь, собирая крохи со своих наделов…»
Но, несмотря на все сомнения, его не оставляло желание показать всем, как можно с той же самой земли собрать урожай в несколько раз больше, приложив для того совсем незначительные старания. И выписывал он племенной скот и новейшие плуги, сеялки, молотилки не столько для себя, сколько для живших по соседству крестьян. Он сознавал, что недалеко ушел от народников, учивших крестьян грамоте бесплатно. Только по своей собственно методе. Но очень сомневался, воспримут ли они его опыт. Но бросать начатое не хотел. Чтоб доказать хотя бы самому себе, что выбрал правильный путь, а все остальные пусть решают – идти ли следом или оставаться и дальше у разбитого корыта…
Вскоре, как ему было обещано, подошло закупленное им оборудование для вспашки и сева. Семена он привез заранее, и оставалось лишь вспахать долгое время стоявшие без обработки поля под засев озимых. Но еще до сева он хотел внести туда удобрения, которые долгое время готовил из нужных для того химических элементов, устроив в Боблово, в старом доме, небольшую походную лабораторию. Их у него получилось около мешка, и он, не желая никому доверять это непростое дело, решил сам внести удобрение на свежевспаханную землю.
Выписанный им английский плуг мало напоминал те, которыми пользовались по всей России. У него было три лемеха, крепившихся на подвеску, по бокам два металлических колеса и сиденье для пахаря, с которого он управлял запряженными в плуг лошадьми и специальным рычагом регулировал глубину вспашки. Своих лошадей Менделеев запрягать в плуг не рискнул и попросил мужиков дать ему на несколько дней пару привычных к такой работе коней. Те привели ему двух добрых меринов и сноровисто запрягли их в невиданную досель машину.
Дмитрий Иванович взялся провести первую борозду сам, выставил примерную глубину пахоты и щелкнул вожжами. Лошади легко пошли по полю, оставляя после себя вздыбленную землю. Крестьяне бежали следом, не веря своим глазам, что можно, не прилагая особых усилий, вот так пахать землю. Когда борозда уткнулась в край поля, то Менделеев растерялся, как повернуть в обратную сторону. Тут к нему подскочил самый бойкий из всех – Федька Кузнецов, и перехватил вожжи, запрыгнул на седелко и потеснил хозяина.
– Слышь, барин, давай дальше я сам, а то и пашню свою попортишь и струмент новый поломаешь…
Менделееву ничего другого не оставалось, как спрыгнуть на землю и наблюдать, как тот ловко управляется с незнакомым ему ранее устройством. Федор сделал несколько кругов и остановился, давая передохнуть лошадям.
– Сказка, а не пахота. Даже не верится, что можно без устали вот так за день цельный надел перевернуть, – проговорил он, сворачивая самокрутку.
– Хотел бы такой у себя в хозяйстве завести? – спросил с надеждой в голосе Менделеев, думая, что тот сошлется на цену или на что другое. Но ответ Федора и вовсе удивил его.
– Н-е-е-е… зачем мне такая игрушка. Баловство это, а не работа.
– Это почему вдруг? – удивился Менделеев.
– Баловство потому как, – повторил тот, – земелюшку нашу чувствовать надо, а не рвать чем попало. Ей ведь тоже больно бывает, а как она о своей боли даст тебе знать, когда ты вон где сидишь и голос ее не слышишь…
– А с сохой когда, разве слышишь?
– Само собой. Коль глубоко возьмешь, то стон идет оттуда, из глубины, а следом глина, как слезы земляные наружу лезет, сразу и остановишься, выше возьмешь.
– Так и здесь все так же. Бери сколько нужно по мерке. Глубже плуг сам не пойдет и никаких стонов не услышишь.
– Неправильно это, – не сдавался тот, – не зря старики говорят, что нож в землю грех великий – вонзать. Она тебе этого не простит и отомстит обязательно. И знать не будешь о том, а придут в дом твой одни гольные несчастья…
– А сохой, значит, можно?!
– Над сохой молитва читана, батюшка ее святой водой перед каждой пахотой окропляет, а мы молитву читаем, прощенья просим. Потом только после большого молебна пахать принимаемся.
– Чего ж у вас со святой водой и молитвой урожаи такие, что едва хватает до весны с голоду не умереть?
– То как Бог даст… Иной год урожай такой – и в сусеки не входит, на продажу везем. А иной раз, правду, барин, говоришь, едва до весны хватает дожить, семена в долг берем. А как иначе? Иначе не бывает…
