Текст книги "Страна Печалия"

Автор книги: Вячеслав Софронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 36 страниц)

– Я так понимаю, ты, батюшка, ко мне пожаловал защиты просить? – негромко спросил воевода. – Значит, требуется к тебе караул приставить, который бы возле тебя денно и нощно службу нес. Так говорю?

– Истинно так, – согласно закивал протопоп. – А как же иначе? Боюсь, иначе и до утра не доживу, укокошат меня слуги дьявольские…

– Ты дьявола к ночи не шибко-то поминай. Сам знаешь, лукавый все наши слова слышит и улавливает, а потом диву даемся, откуда разные напасти берутся. Что, княгинюшка, скажешь по этому поводу? – обратился он к жене, все так же молчаливо сидящей на своем месте и вслушивающейся в разговор мужчин.

Та на вопрос мужа лишь молча покачала головой из стороны в сторону, давая понять, что у нее нет готового ответа на этот вопрос. Воевода, видимо, предполагал, что жена ему в подобных делах не советчица, а потому вновь принялся, как бы сам с собой размышлять вслух:

– Это что же получается? Сейчас я тебе, батюшка, охрану выделю, а завтра ко мне кто-нибудь иной явится и того же потребует? А там все пойдут! Кого сосед или недруг какой обидел, застращал, и всем им тоже охрану подавай? Э-э-э… эдак у меня для других дел и людей не останется. Кто будет государеву службу нести? Ответь мне, батюшка?

Аввакум, потупясь, молчал, прислушиваясь, как где-то за перегородкой пел сверчок, не обращавший внимания на людские заботы и причуды, а спокойно себе жил рядом с людьми, против их воли не особо досаждая им своим присутствием. Но и эта божья тварь, малое создание, тянулась к людям, укрыться от зимней стужи в теплом жилье. Может, кого и раздражает, выводит из себя его заунывная песня, но большинство мирится с ней, иные даже и радуются, считая сверчка непреложной данностью своего проживания. Так и существуют рядом человек и незримые для него нахлебники, не создавая друг другу особых неудобств, но стоит человеку захотеть выжить назойливого квартиранта, и он найдет, как сделать это одному ему известным способом. Но без божьей твари осиротеет дом, и непривычная тишина будет лишь напоминать его хозяину о приближении смертного часа.

Аввакум вспомнил, как не так давно, когда содержался он в подвале Андроникова монастыря, где поначалу гнал от себя юрких мышей, что ближе к ночи непременно навещали его. Но потом одиночество взяло свое, и он стал оставлять им кусочки хлеба и смотреть издали, как они торопливо поглощают, совсем не ссорясь друг с другом, нехитрое человеческое угощение. Постепенно мыши перестали бояться его и, когда он делал неловкое движение, не бросались в норки свои, а лишь настороженно смотрели на него блестящими глазками, усиленно шевеля усами. Вскоре Аввакум различал их по едва заметным признакам и даже попробовал дать имена, но подумал, не годится нарекать христианскими именами тех, кто того не заслуживает, и стал звать их на свой манер: Шустрик Первый, Шустрик Второй и так далее. Когда он негромко произносил эти имена, то они поворачивали к нему свои мордочки, словно отзывались на зов, и он тихо смеялся сам над собой, что сумел приручить даже извечных врагов человеческих, получая от того великое удовольствие.

Он вновь прислушался к пению сверчка, не умолкающего ни на мгновение, словно хотел о чем-то предупредить его или дать совет, который он ждал от людей, но те гнали его от себя, не желая вникнуть и понять причины, по которым он не мог с ними ужиться.

Аввакум вдруг представил себя беззащитным и крошечным человечком, почти что насекомым, явившимся под строгие очи сибирского воеводы, который волен был его помиловать, защитить, а мог и выбросить вон щелчком пальца, раздавить каблуком, приложив лишь малое к тому усилие. Или сделать вид, что не заметил невзрачного человечишку, и продолжать жить дальше, поглощенный своими более важными заботами.

От этого Аввакуму сделалось нескончаемо грустно, и в который раз за день непонятная безысходность, печаль и чувство вины овладели им. Он уже было смирился с тем, что суждено ему погибнуть в этом глухом и печальном краю, где, скорее всего, не останется от него и могильного холмика, и супруга с детьми, безутешные в своем горе, не будут знать, куда прийти оплакать своего кормильца.

Если бы он мог, то прямо сейчас убежал бы из Тобольска, как делал это и прежде, но совсем в иных краях, где все ближе и доступнее и можно добраться до той же Москвы в несколько дней, не рискуя жизнью. Но он даже не мог себе представить, как с женой и детьми посреди зимы тайно пустится в обратный путь на свой страх и риск без теплой одежды и гроша в кармане.

И от этих тяжких дум и полной безысходности ему захотелось сжаться, забиться под лавку и превратиться хоть в мышь, хоть в насекомое, лишь бы все окружающие оставили его в покое на любой малый срок.

– Что скажешь, любезнейший протопоп? – услышал он обращенный к нему вопрос, который воевода, судя по всему, повторил не единожды.

– А что говорить? – подавленно ответил он. – Уже все мной сказано: пришел защиты просить и иного ничего сказать больше не могу.

– Плоха та ворона, что вокруг гнезда не держит оборону, – тоже перешел на иносказательный лад князь. – Вряд ли смогу чем помочь в твоем деле. Разве что с обидчиками твоими поговорю, когда время выдастся. А сейчас прощай, дело вечернее, нам с княгинюшкой на покой пора. Надо и честь знать. – И он широко развел руками, приглашая протопопа к выходу.

В это время за перегородкой послышались чьи-то громкие и настойчивые голоса. Князь нахмурил брови и вышел за дверь, где увидел нескольких пришедших с улицы человек, возле которых крутился и его слуга, что недавно вносил в покои зажженные свечи. Он исподлобья глянул на воеводу и указал рукой на дверь, откуда тот только что вышел.

– Там он, там! Только что сам видел, – проговорил он свистящим шепотом.

– Кто такие? И чего вам надобно? – надменно произнес князь, уперев руку в бок.

– Нам бы протопопа Аввакума заполучить, – сказал вышедший вперед Иван Струна, которого воевода тут же узнал.

– Для какой надобности? – чуть помедлив, спросил князь, подумав про себя, что нужно позвать стражников, которые непонятно почему пропустили в его покои этих людей. Но потом вдруг подумал, что не стоит связываться с озлобленными приказными, которые, будучи грамотными, мигом пошлют в Москву жалобу, что он, воевода, вмешивается в дела патриарших людей, а зная нрав Никона, лучше с ними не связываться, и потому легко согласился:

– Будь по-вашему, берите своего протопопа, то в вашей воле.

– Пошли, – скомандовал Струна, и они ввалились в воеводские покои, не обратив ни малейшего внимания на уступившего им дорогу и оставшегося за дверью князя, не желавшего видеть, как будут забирать протопопа, и лишний раз встретиться с ним взглядом.

Какое-то время в покоях, откуда он только что вышел, стояла полная тишина, но потом послышались обескураженные голоса вошедших:

– Где он?!

– Куда делся?!

– Сам видел, как он на этом вот месте сидел, – словно оправдываясь, произнес слуга воеводы. – Здесь он где-то, уйти не мог…

Воевода чуть помедлил и вошел внутрь, глянул по сторонам и тоже нигде не обнаружил протопопа. Он внимательно посмотрел на княгиню, которая почему-то пересела с кресла на стоящий у печи сундук и держала в руке какое-то шитье. Вдруг Ивана Васильевича осенило, что Аввакум не иначе, как и спрятался в том самом сундуке, по-другому и быть не могло. Он улыбнулся и чуть заметно подмигнул жене, которая в тот самый момент глянула на него.

«Что ж, – решил он, – коль моя покорная женушка воспротивилась выдаче этого дерзкого мужика, то так тому и быть. Не пристало мне при этих ярыжках устраивать семейный скандал и извлекать попа из сундука, где он сейчас затаился. Но какова княгиня! Орлица! Такая и за меня, и за себя постоять сумеет, коль случится что…»

– Видать, опоздали вы, ушел батюшка через другую дверь, как только вас заслышал, – нарочито громко и небрежно сказал воевода и указал на маленькую дверь, ведущую в людскую, – может, успеете догнать его, поспешайте.

– Дьявол, а не поп, – выругался Иван Струна и ринулся вперед, а за ним, толкаясь в узком проходе, выбежали и все остальные.

Когда все стихло, князь Хилков осторожно выглянул за дверь, затем прикрыл ее и задвинул на засов. Потом прошел в прихожую, глянул, нет ли там кого, и вскоре возвратился обратно. Княгиня все так же сидела на сундуке, и только по ее дрожащим пальцам можно было догадаться, в каком напряжении она находится.

– Все, душа моя, – ласково обратился князь к ней, – выпускай несчастного из узилища его, а то, не приведи господь, задохнется там и на тебя, голубицу, грех великий в смерти его падет.

Княгиня встала, воевода одним движением поднял крышку, и оттуда показалась всклокоченная голова протопопа, смотревшего на них диким взглядом.

– Я же говорил, – только и произнес он, тяжело дыша, – смерти моей они хотят. Спасибо княгине, что спрятала надежно, век не забуду.

– Ладно, – примеряюще проговорил князь, – не познавши горя, не узнаешь и радости. Жив, и ладно. Значит, батюшка, еще сколько– нибудь поживешь.

* * *

Лучше видеть глазами, нежели бродить душою.

Екк. 6, 9

Выбравшись черным ходом из княжеских покоев, Аввакум направился в храм, где служил, благо он находился совсем рядом. Там он наказал сторожу, чтоб тот молчал, если кто вдруг начнет им интересоваться, и закрылся изнутри, готовясь оставаться там до утра. Расположившись на лавке возле жарко натопленной печи, он предался размышлениям о своей незавидной доле. Почему же вдруг в очередной раз жизни его угрожает опасность, и он не знает, как тому воспротивиться. Неужели никто не заступится за него, если сильные мира сего отвернулись? Быть такого не может, чтоб Господь не помог и не послал свою незримую помощь.

С этими мыслями он и уснул, а утром был разбужен осторожным стуком в окно. Прислушавшись, он разобрал, что его зовет до боли знакомый голос какой-то девушки, но кто это, он со сна сразу сообразить не мог.

– Дяденька, – разобрал наконец он. – То я, Маринка, к вам пришла, откройте дверь, озябла я тут…

Кого-кого, а вот ее он никак не ожидал. Открыл дверь – и точно, на пороге стояла его племянница собственной персоной с раскрасневшимся лицом и опушенными инеем ресницами.

– Что случилось? Неужто с Марковной что? Или с детьми? – спросил он, подозревая неладное и запуская ту в храм.

– Да что нам станется, все в порядке. Я вам, дяденька, охрану привела, – указала она рукой в сторону двери.

– Кто такие? – удивился протопоп. – Неужто воевода кого прислал? Значит, дошли до Всевышнего мои молитвы, слава те, Господи!

– Эка куда хватили, воевода о себе лишь и печется, то каждый знает, а я вот Тихона привела своего. При сабле и при нагайке. Никого к тебе, дяденька, не подпустит.

– То он тебе так сказал? – усмехнулся Аввакум. – И давно он твоим стал? Когда это ты успела такого парня захомутать?

Но Маринка от слов его ничуть не смутилась, а бойко ответила:

– Наш век короток, сами знаете, не успеешь оглянуться, а уж всех добрых женихов расхватают. Мы еще хотели у вас, батюшка, благословения испросить…

– Это какое еще благословение? – нахмурился протопоп. – Неужто венчаться замыслили?

– Ну, коль вы согласия не дадите, то не знаю, что и делать. А так хотели сразу после Пасхи и обвенчаться. Чего время-то зря тянуть…

Аввакума не удивило ее сообщение, ждал, что рано или поздно бойкая девка найдет себе жениха. Но вот казак… он казак и есть: сегодня здесь, завтра там. Вся служба на посылках, а бабе придется ждать его, детей одной нянчить. Он тайно надеялся, что Маринка познакомится с кем-то из духовенства и будет, как Марковна, постоянно при муже доброй советчицей. Но при своем незавидном положении понимал, вряд ли кто из местных батюшек согласится породниться с ним, потому и выбора, как ни крути, особого не было. Но для острастки спросил:

–А добрый ли он человек, Тихон твой? Я в дороге, пока сюда добирались, особенно на него не глядел, других забот хватало. Надо бы теперь поближе знакомство свести, а так сразу благословлять, то негоже…

–Так он тоже хочет с вами дружбу свести, только сказать боится, там за оградой стоит, ждет, когда позовем – выдала своего жениха с головой так вся и светившаяся радостью Маринка.

– Чего ж меня бояться-то? Поди не съем, пущай заходит…

– Да нет, лучше вы домой собирайтесь, а то тетка Настя заждалась… А мы вас на улочке вместе дождемся. – И с этими словами она выпорхнула за двери, на прощание одарив протопопа лучистой улыбкой.

Тихон с Маринкой проводили Аввакума до дома, но разговор на ходу как-то не клеился. То ли потому, что мысли Аввакума были заняты вчерашним происшествием, и он сейчас постоянно поглядывал по сторонам, ожидая, как бы подручные Струны не подкараулили его где. И Тихон полностью соответствовал своему имени, почти не словечка не проронил за всю дорогу. А Маринке было неловко начинать первой разговор, потому так и дошли до слободы, перебросившись несколькими ничего не значащими фразами. Лишь на пороге Аввакум в раздумье остановился, не зная, то ли зазвать казака в дом, то ли перенести разговор на другое время.

Так и не решив, как лучше поступить, он сдержанно попрощался и пригласил Тихона заходить, когда у того будет свободное от службы время. Тот низко поклонился и быстро ушел, отчего Маринка сквасила обиженную физиономию, дав понять, что ожидала решения своей судьбы прямо сейчас.

«Эка девку приперло», – ухмыльнулся Аввакум, но промолчал, решив, что время все расставит на свои места.

* * *

…На другой день, возвращаясь домой после службы, Аввакум увидел возле соседских ворот двух коней под седлами, стоящих у коновязи. Рядом с ними суетились два приземистых мужичка в мохнатых казачьих шапках, снимая какую-то поклажу. Им помогал Устьинин сожитель Фома, который, увидев Аввакума, поспешно спрятал глаза, сделав вид, что он чрезвычайно занят своей работой. Аввакум приостановился, хотел было поздороваться, начать разговор, но оба приезжих мужика едва лишь зыркнули в его сторону и отвернулись, давая понять, что вести беседы они не намерены. Слегка обескураженный таким невниманием к собственной персоне, Аввакум отправился дальше, но вдруг вспомнил, что где-то уже видел этих мужичков. Но возвращаться не стал, решив, что рано или поздно узнает, что за гости пожаловали к гостеприимной Устинье, которая была с ним всегда словоохотлива и делилась всеми последними городскими новостями.

Анастасия Марковна вместе с Маринкой были заняты приборкой по дому, а дети залезли на печку, чтоб не мешать им. Увидев отца, хотели было соскочить на пол, броситься к нему, но мать строго кышкнула на них, и они с неохотой остались на своем месте.

– Какие-то приезжие в дом к Устинье пожаловали, – ни к кому не обращаясь, сообщил Аввакум, снимая заледеневшую одежду.

– Да кто ж их знает, кто они такие, – отвечала Марковна, не разгибая спины и не выпуская из рук здоровущую лыковую мочаку, которой она протирала пол. – К ней вечно кто-нибудь да заглядывает. То ли Фомы знакомцы, то ли соседи к ней на постой странников разных отправляют… Да нам-то какое до них дело, сегодня одни, завтра другие…

– Может, никакого дела и нет до них, а может, и есть, – неопределенно отвечал Аввакум, проходя в комнату и присаживаясь на лавку.

Неожиданно их разговор поддержала Маринка, заявившая:

– Зато мой Тихон знает, кто они такие, но только велел пока никому не говорить о том…

Поняв, что сказанула лишнего, она с испугу прикрыла рот ладошкой, но было поздно.

– Тогда бы и молчала, коль нельзя о том сказывать, – ответил Аввакум, – А то ты как та сорока, быстро по всей слободе любую сплетню разнесешь.

– Так я же не всем, только вам, батюшка, – обиженно поджала та губы. – Если не желаете знать, то буду и дальше молчать.

– Нет уж, миленькая, рассказывай, что тебе твой Тихон этакое о них сообщил.

Маринке не оставалось ничего другого, как выложить все, что ей сообщил ее дружок, и она робко, словно бы нехотя, проговорила:

– Он сказал, будто казаки те ездят по разным городам и какую-то грамоту народу читают…

– И что в той грамоте сказано? – насторожился Аввакум, и тут вспомнил, где ему довелось встречаться с теми мужиками в косматых казачьих шапках. Это были те самые казаки, что стояли возле ворот Тюменского монастыря, где на другой день и случилось убийство патриарших переписчиков. Ему сразу стало понятно их недружелюбное отношение к нему, как к священнику, и он даже предположил, что грамота, о которой идет речь, наверняка составлена против принятия патриарших новин кем-то из людей, не желающих отходить от старой веры.

«Но одно дело – читать грамоту, а совсем другое – лишать жизни людей, неповинных в этих новшествах, – думал он, не зная, как поступить в данном случае. – Если пойти и сообщить о них кому-то из городских властей, то они, не задумываясь, схватят тех и под пытками выведают все без остатка. Но, с другой стороны, вначале нужно самому убедиться, те ли это казаки, на чьей совести лежит смерть переписчиков. Как же мне поступить? – пытался он решить нелегкую для себя задачу. – Но если они такие лихие и отчаянные, то и меня не пожалеют», – тут же пронеслось у него в мозгу.

Едва ли не впервые перед ним встала неразрешимая задача, как поступить в столь непростом случае…

– А что еще твой Тихон рассказывал? – спросил он Маринку. – Зачем они к нам в Тобольск пожаловали?

– Он и сам толком не знает, от других людей слышал… – Или не хотела выдавать своего друга, или на самом деле не знала его племянница.

– А нельзя ли мне с ними поближе познакомиться? – осторожно спросил он Маринку. – Не может ли Тихон твой меня с ними свести?

– Не знаю, батюшка, не знаю, надо его самого спросить о том.

– Так чего ждешь, одевайся да беги, узнай все ладом, это дело до завтра откладывать никак нельзя, – по-хозяйски приказал ей протопоп. – А ты, Марковна, найди какой-никакой повод, загляни к Устинье, может, она чего интересного тебе рассказывает о постояльцах своих.

Марковна вопросительно глянула на мужа, засунула мочало под лавку и, подойдя ближе, спросила напрямую:

– Выходит, в соглядайки меня отправляешь? Сроду этакими делами не занималась и сейчас не пойду. Надо тебе – иди сам. Чует мое сердце, опять ты очередную катавасию затеваешь, а расхлебывать мне придется. На кой они тебе сдались, мужики эти? Приехали, и что с того? Мало ли их туда-сюда ездит. Переночуют, а на завтра, глядишь, и след их простыл, все и забудется. Вечно тебя не своим делом заниматься тянет, будто бы больше других на тебя Господь забот разных возложил… Своих-то, видать, мало тебе еще…

Аввакума озадачил подобный ответ супруги, хотя он и предполагал, что она начнет его останавливать, будто знает наперед, чем заканчивались подобные его вмешательства в чужие дела. Но он просто не мог оставить все как есть, встретив тех самых казаков, что были каким-то образом замешаны в кровавом происшествии, случившемся в Тюменском монастыре. Именно про них говорил ему владыка Семеон перед отъездом. И вот они оказались здесь, в Тобольске. Да еще не где-нибудь, а прямехонько рядом с его домом.

Не это ли есть Божий промысел, согласно которому именно ему должно незамедлительно вмешаться в происходящее? И что может понимать женщина в делах божественных, если у нее на уме только одно – как сохранить его и семью от неприятностей и не подвергнуть всех очередной опасности. Так думал Аввакум, не слыша, что продолжает втолковывать ему Анастасия Марковна.

—… другие батюшки, как батюшки: на службу сходят и обратно домой спешат, – наконец разобрал он ее слова, – а тебя словно нечистая сила к себе влечет, не одно, так другое…

Меж тем Маринка уже собралась и, ничего не сказав, выскочила из дому, оставив протопопа и его супругу объясняться меж собой без ее участия.

– Ну, коль не желаешь сама идти, мне придется. – Аввакум решительно поднялся с лавки и начал одеваться.

– Ой, горе ты мое луковое, куда ж я тебя одного отпущу, уж лучше сиди дома, так и быть, в первый и последний раз дойду до Устиньи, может, чего и узнаю. А ты пока сам за стол садись, и детишки с тобой пущай садятся, все уже сготовлено. А я мигом вернусь, хотя и не думаю, что вызнаю что этакое…

Аввакум подошел к ней, слегка обнял, чмокнул в щеку и растроганно проговорил:

– Голубка ты моя верная, знал ведь, что не ослушаешься мужа. Поверь моему слову и на этот раз – важное то дело, о чем дознаться хочу. Всего тебе открывать пока не стану, но скажу лишь, непростые это казачки, и неизвестно зачем они сюда пожаловали. Как бы после их отъезда не случилось чего нехорошего…

– Да о чем это ты? – встрепенулась Марковна. – Коль начал говорить, рассказывай, а то мне уже не по себе стало…

– Сейчас тебе об этом знать ни к чему, а вот как все выясню, то непременно и расскажу. И не пристало тебе бояться чего, все мы под Богом ходим, и все помыслы наши в руцах его…

Первой вернулась Маринка, приведя с собой своего ухажера, который, войдя в дом и перекрестившись на образа, низко поклонился Аввакуму, когда тот благословлял его. Прошли в дом, осторожно сели рядышком на лавку, и Маринка, сидевшая рядом с Тихоном, легонько подтолкнула его в бок кулачком и сказала:

– Ну, рассказывай, чего давеча о тех казаках говорил…

Тихон смутился, отвел глаза в сторону и негромко произнес:

– Лучше бы я тебе ни о чем не сказывал, а то теперь, вишь как вышло, уже и батюшке доложила, а от него дальше разнесется.

– Что разнесется, милок? – со строгостью в голосе спросил Аввакум. – Чего ты такое ведаешь, о чем другим знать не следует? Давай кайся, будто на исповеди, а там я сам решу, как быть.

Тихон сбивчиво начал рассказывать, что у них в казачьей избе прошел слух, будто бы должны приехать в город два каких-то казака, имеющих на руках грамоту, в которой писано, что православным людям не пристало отказываться от веры отцов и не следует ходить в храмы, где служба ведется по новым правилам.

Аввакум внимательно слушал его рассказ, покручивая ус, и ничего не говорил, соображая меж тем, как ему отнестись к этому известию. Получалось, не он один воспротивился Никоновым новинам, есть еще люди, что будут стоять до конца, но от старой веры не отойдут. Только уж больно круто взялись они за дело, предав смерти монастырских переписчиков, да еще и сбросив их в прорубь. И вот сейчас он должен был решить для себя непростую задачу, то ли привлечь их на свою сторону и, объединившись, начать здесь, в Сибири, бороться за праведную веру, или предать их анафеме за смертоубийство.

Что-что, а убийство, по сути дела, ни в чем неповинных людей он принять не мог. Иначе и он будет причастен к содеянному. Но с другой стороны, он не мог потерять патриарших противников, открыто выступивших против Никона, коль представился такой случай. Выходит, нужно с теми казаками срочно встречаться, чтоб узнать, что они замыслили делать дальше, попытаться урезонить их, чтоб те не губили человеческие жизни, а каким-то иным способом поднимали народ, перетягивая сибиряков на свою сторону.

Хотя… вряд ли они послушают его и подчинятся, аки агнецы Божьи, коль уже вступили на кровавую дорожку. Но другого пути у него не было… Если вдруг они завтра скроются из города, то вряд ли он сможет узнать, где они объявятся в следующий раз, а может, и здесь, в Тобольске, уже замыслили очередную расправу с переписчиками, что, как он слышал, были заняты этим делом где-то на Софийском дворе.

Аввакум несколько раз порывался выяснить, где те писцы помещаются, потолковать с ними по душам, авось да удастся переубедить их, что заняты они совсем неправедным делом, и, глядишь, послушаются они его. Но за извечной своей занятостью он так и не исполнил задуманное, откладывая со дня на день, а теперь, когда нужно их хотя бы предупредить о грозящей опасности, он не знал, где их искать.

Обращаться к Ивану Струне или Григорию Черткову, он и в мыслях не держал, поскольку истолкуют они его известие обязательно по-своему и самого обвинят в связи с теми казаками. А очередной раз попадать в подвал, где для верности его наверняка еще и на цепь прикуют, он никак не желал.

Поэтому он осторожно спросил Тихона:

– А ты, сынок, сам-то их видел, али как? Слух, он всего лишь слух, а где их найти, знаешь ли?

Тихон ответил, что свидеться с теми казаками ему пока не довелось, но старики шушукались меж собой, будто бы те остановились как раз в монастырской слободе. А будучи знакомы с кем-то из местных служилых людей, через них и связь держат с остальными.

Получалось, ведут они себя осторожно, боясь ненароком быть узнанными, и вряд ли заявятся в казачью избу для совместной открытой беседы со всеми. Скорее всего, они ищут себе помощников, чтоб не открыться властям, а потом потихоньку исчезнут.

В это время открылась дверь, и вошла Анастасия Марковна, неся под мышкой какой-то сверток.

– Вот, – заявила она. – Устинья гостинцев деткам прислала. – И она подала сверток детям, которые тут же устроили галдеж, выхватывая друг у дружки кусочки принесенного матерью пирога с брусникой.

– Гостинцы – это хорошо, – усмехнулся в бороду Аввакум, – а что про гостей ее узнать удалось?

Марковна не спеша сняла с себя тулупчик, размотала вязаную шаль и со вздохом ответила:

– Как я тебе говорила, так все и вышло: сидят в горнице двое мужичков нездешних и Фома с ними, о чем-то меж собой тихими голосами разговаривают, а о чем, то мне неизвестно… Как я вошла, они за занавеску зашли, схоронились, значит. Но потом ничего, потом поняли, что у нас бабьи разговоры, за стол вернулись обратно.

– Понятно, понятно, – кивнул протопоп. – А неужто Устинья ничего не сказала, что это за люди? – с недоверием поинтересовался он. – Совсем на нее непохоже, чтоб она не поделилась новостями своими.

– Да нет, несколько словечек молвила… Но только, похоже, она и сама не знает, откуда они взялись и зачем в город к нам пожаловали. Фома их с собой с базара, что ли, привел, сказал, будто обещают расплатиться за ночлег. Все и новости.

– И что же, она не знает, что ли, надолго ли они прибыли? – не унимался Аввакум. – Этого она тебе не сообщила?

– Обещали за несколько дней вперед заплатить, – безразличным тоном отвечала Марковна, давая понять, что разговор этот ей наскучил, и тут же переключилась на Тихона:

– Ты, поди, голоднехонек сидишь, а Маринка и не догадается поподчевать тебя чем, сейчас я тебе щи подам. Извини, что постные, другие готовить батюшка не велит, пост как-никак. – И она загремела горшками, собираясь кормить молодого казака.

Тот попытался было отнекиваться, что сыт, но по всему видно было, уходить он не спешит, а потому рад предлогу побыть подольше подле Маринки, и уж коль придется хлебать постные щи, то согласен и на это.

Маринка тут же расцвела, кинулась помогать Марковне. И как раз в это время у ворот раздался храп коней, и с улицы донеслись чьи-то зычные мужские голоса. Судя по всему, то в очередной раз пожаловали нежданные гости, желающие довести расправу над Аввакумом до конца, и коль прошлой ночью это у них не вышло, то сегодня вряд ли они от своего отступятся.

* * *

Маринка, услышав шум за окном, от страха взвизгнула и непроизвольно схватилась за руку Тихона, а Марковна едва не пролила щи из миски, которую чуть не донесла до стола. Дети на печке замерли, понимая, что происходит что-то нехорошее, страшное.

Аввакум кинулся к двери, приоткрыл ее и увидел, как по двору идут двое дюжих мужиков по направлению к крыльцу. Он мигом закрыл дверь и воззрился на Марковну, не зная, что делать. Та, недолго думая, выхватила из печи не успевший остыть ухват и встала напротив двери, приготовившись отразить нападение. Тихон встряхнул с себя руку Маринки и вытащил из-за пояса казачий кинжал, с которым никогда не расставался.

Дверь распахнулась, и через порог переступил старый знакомый, Захарка Михайлов, один из подручных Ивана Струны, что ломился к ним в дом прошлой ночью. Увидев направленный на него ухват, он было удивился, а потом недолго думая схватился за него рукой и взвыл от боли, обжегши руку. Да Марковна еще умудрилась поддать ему в грудь так, что он повалился обратно через порог и сбил с ног идущего следом за ним налетчика. Дверь закрылась, и Аввакум, схватив жену за пояс, оттащил ее в горницу, опасаясь, как бы она не выскочила на улицу. Та, распарившись от произошедшего, не хотела сдаваться и выбивалась из мужниных рук, пока он не усадил ее на лавку. На этот раз Тихон подошел к двери, грозно держа перед собой кинжал, но по всем его движениям было видно, что обращаться с оружием раньше ему вряд ли приходилось, а потому Аввакум остановил его:

– Ты хоть на рожон не лезь, а то поранишь кого, мигом в застенке окажешься и нескоро оттуда выберешься.

– Смотреть мне, что ли, как женщина одна за двоих мужиков управляется, нет, я им сейчас покажу!

Тут со своего места прыгнула к нему на шею Маринка с криком:

– Не пущу! И не думай даже…

Аввакум решил взять ситуацию в свои руки и повелительно произнес:

– Самим за порог ни шагу, не ровен час пырнут сзади ножичком, и виноватого потом не найдешь. А тебя, старая, куда понесло? Тоже мне Аника-воин в юбке, воительница нашлась! Может, они просто поговорить хотели…

– Вот и поговорили, больше не сунутся, – тяжело дыша, отвечала та.

Все смолкли, прислушались. Со двора доносилась ругань разозленных мужиков, раззадоренных неудавшейся вылазкой. Они явно не собирались сдаваться и замышляли новый штурм жилища протопопа. Аввакум осторожно вынул раму из затянутого бычьим пузырем оконца и глянул наружу, пытаясь узнать, что они там затевают.

– Бревно во двор тянут, – сообщил он шепотом, – видать, собираются дверь вышибать.

– Худо дело, – покачал головой Тихон, – их там человек пять, не меньше, нам с ними не справиться, надо подмогу призвать…

– Как же ты ее позовешь, они тебя мимо себя никак не пропустят. Может, и не убьют, но покалечат точно, – возразил Аввакум. – Надо как-то наружу всем нам выбираться, а вот как – не знаю…

Тут подала голос Марковна:

– Я днем смотрела, там к сенцам кладовочка пристроена. Она на задний двор выходит. Из тонких досок сбитая, если их поддеть, то сорвать легко можно.

Понявший все с полуслова Тихон осторожно выбрался в сени и через некоторое время послышался треск выломанных досок, а вскоре он, радостный, сверкая глазами, вернулся в дом.

– Все, путь свободен, можно попробовать выбраться…

– Как же мы с детишками-то пойдем, они крик устроят, перехватят нас, надо одному кому-то.

– Давайте, тетенька, я выберусь и до казачьей избы доберусь, – предложила Маринка.

– Ты хоть куда, сиди, без тебя мужики есть, – осадил ее Аввакум.

– Там щелка узенькая, мне не пролезть, – извиняющимся голосом сообщил Тихон. – И тетка Анастасия тоже вряд ли протиснется, а вам, батюшка, как-то не с руки огородами от людей, прячась, пробираться. Вот и остается только, что Маринку отправить. Она девка шустрая, ее никто не заметит…