Текст книги "Страна Печалия"

Автор книги: Вячеслав Софронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 36 страниц)

Аввакум же, задумчиво посмотрев ему в след, в очередной раз задумался, правильно ли он поступает, скрывая от властей, что в городе появились люди, сеющие смерть, а потому подлежащие поимке и суду.

«Но, – подумал он, – может, это и есть Божий суд отступникам от веры, который вершат эти казаки? И разве я, хоть и протопоп, но все одно – простой смертный, вправе идти наперекор Божьей воле?»

А ангел небесный, слышавший каждое из произнесенных слов, тоже не мог решить, чью принять сторону. И он надеялся, что там, на небесах, станет известно обо всем, что здесь происходит, и окончательное решение будут принимать те, кому это положено. Его же дело – наставлять своего подопечного, и помешать или что-то изменить в происходящем не в его силах.

Несомненно, что и Господу Богу было известно и о замыслах борющихся за старую веру казаков и о колебаниях опального протопопа… Но, коль Он попустил свершение дел этих, значит, так оно и должно быть, у каждого свой путь, свои деяния, и ничто, бесследно минуя Око Всевидящее, не происходит…

* * *

Что было, то и теперь есть,

и что будет, то уже было…

Екк. 3, 15

На Троицу был душный день, и службу в храме пришлось вести при открытых настежь дверях, тем более что народа набилось столько, что иные не могли руку поднять для крестного знамения. Когда читали акафист Животворящей Пресвятой Троице, в проеме двери неожиданно появился Иван Струна, а из-за его плеча выглядывал другой беженец – Анисим, который хитро улыбался и даже поклонился, встретившись взглядом с протопопом Аввакумом. У того в груди что-то кольнуло, он почувствовал, что эти двое явились не зря и следует ждать от них какого-то подвоха.

Так и вышло. Когда он, закончив службу, выходил из храма, намереваясь отправиться домой вместе с двумя сыновьями, что прислуживали ему, то на выходе его поджидал воеводский подьячий Василий Уткин, который елейным голоском заявил, шагнув к нему навстречу:

– Ваше преподобие, извольте заглянуть к нам в съезжую избу. – При этом он широко улыбался, будто бы готовился сообщить ему приятнейшее известие.

– Чего я там не видел? – удивился протопоп. – Зачем мне туда?

– Грамотка на вас прислана из самого Сибирского приказа за высочайшей подписью самого царя-батюшки. Должен буду огласить ее вам и расписочку от вас получить. Извольте заглянуть. Я долго вас не задержу, – все так же ласково уговаривал его тот.

– Нашли время! В самый престольный праздник. Завтра нельзя, что ли, зайти? Потерпит ваша грамотка…

– Никак нельзя, время не терпит. Пойдемте, чтоб не пришлось людей за вами отправлять.

Аввакум все понял и велел сыновьям самим добираться до дома и передать Анастасии Марковне, что он скоро будет.

Пройдя мимо палат воеводы, они зашли в обветшалое здание съезжей избы, где помещались дьяки и подьячие, ведавшие всеми деловыми бумагами, касающимися распоряжений тобольского воеводы. Там в полутемной комнате стоял заляпанный чернилами щербатый стол с чернильным прибором и песочницей. Рядом лежал свиток, увенчанный печатью красного сургуча. Уткин ловко подхватил его, развернул и, чуть повернув к окну, начал читать, не предложив Аввакуму даже сесть. Да ему и не хотелось задерживаться здесь надолго. Сердце внутри бешено колотилось в преддверии услышанного, от чего, как он понимал, зависела его дальнейшая судьба.

«Неужели царь в Москву меня возвращает? – думал он. – Но тогда бы грамоту отправили архиепископу, а не сюда, на воеводский двор. Что же тогда?»

А подьячий меж тем тоненьким тенорком читал:

«По указу отца вашего государева и богомольца великого государя святейшего Никона патриарха Московского и всея Великия и Малыя России, велено тобольского вознесенского протопопа Аввакума с женою и с детьми послать из Тобольска с приставом, с кем пригоже, и с провожатыми на Лену в Якуцкой острог к стольнику и воеводе к Михаилу Лодыженскому да к дьяку к Федору Тонково. И о том от себя к ним отписать. А велети б ему, протопопу Аввакуму, быти в Якуцком. А божественные службы, по указу отца вашего государева и богомольца великого государя святейшего Никона, тому протопопу служить не велети ».

Закончив чтение, он воззрился на протопопа, а потом, не дожидаясь, пока тот придет в себя, пододвинул ему чистый лист и попросил:

– Сделайте милость, ваше степенство, рукой своей напишите, что распоряжение государя заслушали и… и все на этом.

– Где подпись самого государя? Алексея Михайловича?! Ты мне от Никона грамоту прочел, а государь, государь, где руку свою приложил?! – взревел Аввакум. – Врешь, собака! Не мог он таков указ подписать! Не верю!!!

– Правильно, не мог, – спокойно ответил подьячий, – потому как он в походе, о чем нам ранее отписано было. Под Смоленском с ляхами бьется. А потому за него наследник оставлен, сын его царского величества Алексей Алексеевич…

– Наследнику и полгода от роду не исполнилось, – продолжал неистовствовать протопоп, – а он уже на трон посажен? Ты чего мне здесь сказки плетешь? – Аввакум не удержался и схватил за горло попятившегося от него подьячего, прижал к стене и едва не задушил, если бы на крик того в комнату не ворвались люди и не оттащили его. Уткин с красным лицом, растирая рукой горло и тяжело кашляя, писклявым голосом выкрикнул:

– Тебя мало сослать, а надо в пыташную и на дыбу!

– Да я сейчас сам тебе такую дыбу устрою, век помнить будешь! – рвался из рук удерживающих его приказных Аввакум.

Но постепенно он остыл, пришел в себя и как-то сник, проговорил тихо:

– Отпустите, пойду я отсюда…

– Бумагу подпиши, – взвизгнул ему вслед подьячий, на что протопоп обернулся и показал тому здоровенную фигу и вышел, громко хлопнув дверью…

Дома он застал Анастасию Марковну, которая собирала в узел вещи, а присмиревшие дети, прижавшись друг к другу, молча сидели на лавке.

– Куда собираешься? – спросил он удивленно жену.

– А куда надо, туда и собираюсь, чтоб потом впопыхах не сбираться. Мне все одно куда. Да хоть на край света, коль нужда в том есть…

– Так и есть, – удрученно вздохнул Аввакум, – в Якутск нас гонят. Такие вот дела… Поедете со мной, али здесь дожидаться будете?

– Ишь, чего решил, чтоб мы здесь одни остались? Да не в жизнь! – зло отвечала Марковна. – Не дождутся, изверги эти. Судьбу не обманешь, коль она в окно постучалась. Я тебе о том, когда еще выговаривала? А ты что? Ждал, царь-батюшка тебя обратно призовет? Дождался?! Вот и жди дальше, авось да вспомнит…

Аввакум тяжко вздохнул, не зная, что ответить супруге в ответ.

– А вы детки как? Поедете со мной на край света? – обратился он к ним, пытаясь выдавить из себя улыбку, но это у него получалось плохо, а потому вышла гримаса, и Агриппина, не сдержавшись, рассмеялась.

– На лошадке? – спросила она.

– Да кто его знает, сперва, видать, на струге повезут, а потом, может, и лошадку дадут. А нет, так ножками пойдем. Ты же любишь ножками бегать? – И он подхватил дочь на руки, прижал к себе.

– На струге лучше, – ответил старший Иван, – рыбу ловить будем…

– Да мы сами, как рыбы на кукане, – вставила свое слово Марковна, – куда потащат, туда и поплывем. Чего ж теперь делать…

– Зря я царю письмо не написал, – проговорил, думая о чем-то своем, Аввакум, – может, иначе бы все вышло.

– А ты напиши, напиши, может, еще дальше пошлют, – усмехнулась, не прекращая своих сборов, Марковна, – или дальше уже некуда? Край земли? Ничего, он найдет куда – прямиком на небо, и вся беда…

– Так у нас крыльев нет, – хихикнула Агриппина, – без крыльев на небо не попасть.

– Ничего, батюшка царя попросит, он нам и крылышки пришлет, и полетим, словно ангелы небесные.

– Царь, он добрый, – серьезно проговорил молчавший до того Прохор.

– А других царей и не бывает, – согласилась с ним Марковна, – мы от него столько добра получили, не знаем, что с ним и делать, – кивнула она на свои жалкие пожитки.

– Хватит, матушка, – взмолился Аввакум, у которого на душе кошки скребли, – и так тошно, а ты еще добавляешь.

– А я чего, я и замолчать могу. Ты же у нас говорун великий, наговорил нам дорогу вон куда, а мне молчать следовало, кто ж меня слушать станет.

На этот раз Аввакум ничего не ответил, и вдруг в наступившей тишине он услышал чей-то тихий голос:

– То лишь начало пути, а конца ему и не видно… Крепись, раб Божий, Господь испытывает тебя, а ты сам думай, как жить дальше…

Аввакум посмотрел вокруг, глянул на жену, на детей, хотел спросить, слышали они чего, но не стал. Он, наконец, понял, чей это был голос… Но легче от того ему не стало…

* * *

…Лето добралось до самой своей макушки и скоро должно было начать спускаться обратно, уступая место августовской прохладе, тихой сентябрьской печали и плакучему дождливому октябрю. А потом осторожно, украдкой наползут холодные ноябрьские утренники, остудят иртышские воды, скуют непокорную реку первым ледяным замком, загонят людей под тесовые крыши к жарким натопленным печам, которые до следующей весны станут обогревать своих хозяев, храня их от лютых сибирских холодов, изгоняя прочь печаль оторванности и одиночества от остального мира.

Но в тот день по синему до рези в глазах небу наперегонки неслись неуемные облачка, а по Иртышу плыли караваны больших и малых суденышек, наполненных спешащими куда-то стрельцами в красных кафтанах с заломленными на макушке суконными шапками, с поблескивающими на солнце медными значками, казаками в черных бешметах, а следом на широких барках плыл простой люд в армяках и зипунах. Среди них юрко рыскали рыбацкие челноки и остяцкие обласки-душегубки, ловко направляемые загорелыми до черноты гребцами в тихие заводи и тенистые ерики. А река, поигрывая легкой волной, покорно несла их на себе, подставляя свое могучее тело и особо не противясь десяткам весел, дружно вспенивающих ее свинцовую гладь.

Аввакум стоял на берегу, дожидаясь, пока причаленный к легкому деревянному настилу струг нагрузят их пожитками, рассадят детей, гребцы укрепят на мачте небольшой парус и возьмутся за весла. Он смотрел на кручу холма, на вершине которого из-за потемневших от дождей стен выглядывали кресты церквушек, и искал глазами купол Вознесенской церкви, под крышей которой он провел более года.

Анастасия Марковна прощалась на берегу с Маринкой и стоявшим рядом с той Тихоном, вытирала украдкой слезы и по-матерински наставляла племянницу. Наконец они расцеловались, после чего она, не оборачиваясь, спустилась вниз, осторожно ступая по скользкому настилу, потянула за рукав мужа, и они сели в струг. Двое гребцов столкнули его в воду, запрыгнули внутрь, вставили весла в уключины и, поплевав на ладони, начали широко загребать, направляя судно на середину реки.

Аввакум смотрел на проплывавший мимо них высокий иртышский берег и думал о чем-то своем. Сибирь уже не казалась ему той дикой и нелюдимой страной, как было в самом начале, когда он только ступил на ее землю. И Тобольск, приютивший его, стал почти родным и привычным, как и люди, жившие рядом с ним.

Ему жаль было расставаться со своими прихожанами, с владыкой Симеоном, и даже дьяка Струну, доставившего ему столько неприятностей, он готов был простить. Неожиданно для себя он вдруг понял, что, проведя здесь столько времени, сам стал в чем-то другим и страдания, выпавшие на его долю, не прошли даром. Оказалось, Сибирь таит в себе не только печаль и тревогу, но и что-то целебное, дает покалеченным душам возможность излечиться и обрести уверенность, обратиться к Богу за помощью и поддержкой. И он прошептал, не боясь, что сидящая рядом Анастасия Марковна услышит его:

– Господи, храни эту землю такой, какая она есть. Пусть все остается так, как было. И пусть все, кто сюда попадет, найдут здесь то, что они искали…

А рядом летел небесный ангел и радовался его помыслам. Он знал и верил, этот человек пройдет через все испытания и вернется обратно с новыми силами для того, что он задумал. И вся Русская земля узнает о нем, услышит его слова и всколыхнется в едином порыве, как горные снега, лежащие без движения много лет, а то и столетий вдруг неожиданно устремляются вниз от одного единственного произнесенного неосторожно человеческого слова, обрушившись снежной лавиной, сметающей все на своем пути…