Текст книги "Страна Печалия"

Автор книги: Вячеслав Софронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 36 страниц)

– Ну, не знаю, – протянул Фома, хотя ему было совершенно все равно, заберет ли протопоп к себе всю кадушку или лишь отольет часть воды из нее. Легче обратно идти будет. Чуть помолчав, он заявил: – Ладно, я сегодня добрый, забирай все как есть. Только тогда у меня просьба к тебе: оставлю у тебя и вторые санки. А то мне еще по делу сходить надобно, а их с собой волочь не с руки будет.

– Тоже с водой, что ли? – поинтересовался протопоп.

– Нет, там поросеночек к Рождеству приготовленный. Пусть полежит пока. Авось не покусишься на скоромное.

– Где же ты его в такую пору взял? – с недоверием спросил Аввакум. – В проруби, что ли, поймал, пока воду черпал?

– Почти что так, – засмеялся шутке Фома. – Знакомец один наградил за услуги мои. Так как, оставлю пока?

– Оставляй, что ли, – отвечал протопоп, которому, судя по всему, очень не хотелось вносить в дом неизвестно откуда взявшегося порося. – Не ворованный, случаем? – спросил он Фому, который уже выходил за ворота.

– Да я что, на вора похож, что ли? – не оборачиваясь, откликнулся тот и, не оглядываясь, зашагал к дому своей сожительницы, радуясь своей изворотливости. Если вдруг Аниську поймают и он покажет на него, Фому, то поросенка того никто у него не найдет. А когда шум уляжется, то он заберет его у протопопа, который ни о чем не подозревает. К нему в дом вряд ли кто заглянет.

* * *

Когда Устинья поинтересовалась у Фомы, куда он дел кадушку, он объяснил, мол, пришлось оставить ее в доме у протопопа. Та что-то хмыкнула себе под нос, выражая тем самым неудовольствие произошедшим, но пилить его за оплошность, как это обычно делала, не стала. Фома же тут же завалился спать, прикинув, как всегда перед сном, что жить ему здесь еще до наступления весны, никак не меньше чем три, а то и четыре месяца, и спал крепко, забывши обо всем на свете, как это обычно случается у людей, не отягощенных повседневными заботами и хлопотами.

Утром Устинья, встав пораньше, перекусила остатками вчерашней каши, оставив и Фоме изрядную часть, надеясь вернуться как раз к тому времени, когда у него начнут проявляться муки голода. По дороге она заглянула к Варваре. Та тоже уже пробудилась и собралась идти. Конечно, Устинье не составило бы особого труда одной управиться в доме у приезжего протопопа. Соответственно, и плату получила бы одна, а не половину. Но идти в дом к одинокому мужчине, будь он хоть трижды святой, не позволяли общепринятые правила. Одно, когда ты принимаешь у себя разных там ходоков, до которых никому дела нет, и совсем другое – наведаться к одинокому человеку в сане. Мало ли как местные кумушки истолкуют их совместное пребывание под одной крышей, да еще и без посторонних глаз?! Это Глашка, та не боится никого и ведет себя так, как ей заблагорассудится. Но у нее и слава тому соответствует. Глашка, она Глашка и есть, что с нее взять. А коль хочешь оставаться в добрых отношениях с соседками, тут надо ухо востро держать.

К тому же, по словам самого протопопа, он со дня на день ждет приезда жены с детьми. А как она взглянет на постороннюю бабу, ошивающуюся в доме у ее мужа? Во что оно может вылиться, кто знает. Потому Устинья с самого начала во избежание разных там толков и пересудов решила взять с собой Варвару.

Аввакума они застали за чтением молитв и скромно вышли во двор, чтоб не прерывать его занятия. Тут в сенцах Устинья увидела и свою кадушку вместе с санками, а рядом другие похожие на ее, но явно чужие. Ей и в ум не пришло, откуда они могли взяться у приезжего протопопа, и она тут же о них забыла. Через какое-то время Аввакум пригласил их зайти и стал объяснять, что нужно сделать по хозяйству, обещая вернуться сразу после утренней службы, чтоб вместе сходить на базар и там прикупить все необходимое. Вскоре он ушел, а Устинья с Варварой принялись наводить порядок в доме, ведя разговоры на свои бабские темы.

Чуть позже заявился Яшка Плотников, притащивший на себе несколько плах для заделки старых половиц в доме протопопа. Он, занятый своим делом, в разговоры с женщинами не вступал, поминутно выходя то за тем, то за другим на улицу, чем окончательно застудил обеих баб, решивших не дожидаться хозяина, а сходить пока что к себе домой и вернуться обратно чуть позже. Но едва они вышли на порог, как к воротам подошли несколько мужиков, среди которых они увидели двух стражников с бердышами и жившего неподалеку от слободы купца Самсонова и приказного дьяка с воеводского двора, имени которого не знали.

– Здорово, бабаньки, – обратился тот к ним приветливо. – Никак здесь живете?

– Нет, – чуть ли не в голос ответили они. – Помогать приходили протопопу приезжему. А в чем дело?

– Сам-то он дома? Нам бы потолковать с ним по делу одному важному.

– На службе он, – ответила Устинья на правах старшей. – А что случилось? Говорите, все одно узнаем.

Пристав глянул на купца Самсонова, подкрутил заиндевелый ус и согласно кивнул головой:

– Это точно. Рано ли, поздно ли, а узнаете. Так что скажу, в чем дело. Ограбили этой ночью уважаемого человека, украли у него много чего.

– Ой, – прикрыла рот ладошкой Устинья, а Варвара лишь широко раскрыла глаза, не зная, что и сказать.

– Ладно, что с вечера снег выпал, вот мы по следам и отправились. Видно, что вор краденое на саночках вез. И следы его прямо сюда нас и привели. Так что давайте-ка глянем, что к чему.

С этими словами дьяк вошел во двор и поднялся на крыльцо. Вслед за ним последовали оба стражника, а потом и купец Самсонов, с лица которого не сходило скорбное выражение, будто бы он возвращался с чьих-то похорон. Войдя в сени, дьяк тут же наткнулся на санки, прикрытые грязной рогожей. Он поднял ее, и все с удивлением увидели освежеванного поросеночка, слегка припорошенного снегом и покрытого изморозью.

– Ваш будет? – спросил дьяк Самсонова.

– Как есть мой, – живо откликнулся тот, – на прошлой неделе забили его и в сарайчик до праздника определили…

– А он на санки залез и прогуляться поехал, – весело продолжил за него дьяк. – Только как вы, ваше степенство, определили, что поросенок этот именно ваш? Вот протопоп, что здесь живет, вернется и заявит, мол, его поросеночек этот. Что тогда делать будем? На чьей стороне правда?

– Ну, я не знаю, – растерянно ответил купец, – вроде на моего походит очень…

– И чем же, разрешите спросить? – оборотись к купцу, спросил дьяк, насмешливо щуря глаза.

– Пяточком походит, – промямлил купец, понимая, что несет полнейшую чушь, но удержаться уже не мог и продолжил: – И ростом в точности такой, ушки, копытца… – И, смешавшись окончательно, замолчал.

– Ага, подхватил дьяк, – пятачок круглый, копытца острые и рыло свиное. Так я понял, ваше степенство?

– Так, – согласился Самсонов, а стражники дружно прыснули от смеха, чем еще больше поставили купца в смущение.

– Ладно, дождемся хозяина и у него выясним, какое отношение к свинтусу этому он имеет. – Приказной дьяк мигом сделался серьезен, и улыбка пропала с его лица. – И вы, бабаньки, вместе с нами подождите тут, – кивнул он Устинье с Варварой.

В это время из дома выскочил Яшка с топором в руках, и стражники тут же направили на него свои бердыши, попытавшись оградить приказного от внезапного нападения.

– А ты чего вдруг с топором тут делаешь? – сурово спросил тот Якова.

– Пол стелю, чего же еще, – ответил он, с удивлением взирая на собравшихся. – Если нельзя, то я пойду, – развел он руками, не выпуская топор.

– Дай-ка мне свое оружие пока что, – сказал пристав, забрав у Яшки топор, – так-то оно лучше будет.

Яшка покорно отдал топор и остался стоять, переминаясь с ноги на ногу. Вскоре возле дома собралась небольшая толпа слободских жителей, невесть как узнавших о появлении близ них дьяка со стражниками. Все принялись бурно обсуждать, откуда в сенях у приезжего батюшки мог оказаться чужой поросенок, которого купец вроде как опознал, но пока что не может представить на этот счет каких-то доказательств. Мнения толпы разделились: одни считали, купец специально навел подозрения на батюшку из-за того, что тот будто бы отлучил его от Святой Церкви. Так ли то было или нет, никто толком не знал, но то, что купчина в святой храм ходил лишь по большим праздником, то было всем доподлинно известно. Другие же стояли на том, что протопоп сам получил поросенка в дар от купца, а тот, спохватившись, решил забрать свой дар обратно. Но никто даже в крайних своих подозрениях не принимал возможность кражи Аввакумом замороженного порося из чужого амбара. Такого на памяти у людей не было, и они даже в мыслях допустить не могли, чтоб духовное лицо пустилось на кражу.

После долгого ожидания кто-то из слободчан вызвался сбегать на гору, сыскать там протопопа и привести домой. Дьяк не стал тому препятствовать, и молодой парень из числа зевак опрометью кинулся вдоль по улочке и вскоре скрылся из вида. Народ, несмотря на солидный мороз, не расходился, хотя некоторые и ныряли в соседние дома погреться, но потом вновь возвращались к протопоповой ограде и продолжали ждать окончания дела. Наконец вдали показался возвращающийся гонец, а следом за ним широко шагал протопоп Аввакум, отсчитывая каждый шаг свой взмахом неизменного посоха. Толпа замерла. Подобрался как-то и приказной дьяк, закашлял в кулак купец Самсонов, и вдруг побледнела Устинья, до которой наконец-то дошло, кто мог быть истинным виновником появления в сенях у протопопа краденого порося.

* * *

Аввакум, не доходя нескольких шагов до толпы, чуть приостановился и низко поклонился всем. Два или три человека кинулись к нему навстречу, прося благословить, что тот и сделал, величественно опуская руку свою на их склоненные головы.

– Благослови и нас, батюшка, – подошел к нему дьяк, снимая с головы лисью шапку. – Заждались мы вас тут…

Аввакум перекрестил и его, глянул на стражников с бердышами, громко хмыкнул и спросил:

– Никак за мной пришли? Где грамота от владыки?

– Какая грамота? – не понял дьяк, но тут же сообразил, о чем его спросили, и махнул рукой: – Да нет, батюшка, не о том подумали. Утром прибежал к нам купец вот этот, – указал он в сторону Самсонова, – и говорит, что обокрали его. Взял я стражников, отправились в дом к нему, удостоверился, действительно, амбар открыт, а за домом следы санок. Вот по ним-то мы и отправились, увидели, что вначале они мимо вашего дома прошли, а потом обратно повернули. Зашли сюда и обнаружили… – С этими словами дьяк шагнул в сени, поднял тряпицу и указал протопопу на злосчастного поросенка. – Вот этого самого красавца. Откуда он у вас? Тем более его степенство прямых доказательств, что животинка сия именно с его двора взялась, предъявить не смог. Так что слово за вами, батюшка. Расскажите все как есть.

Аввакум резко вздернул голову, собираясь рассказать, откуда взялись саночки в его сенях, но тут он глянул на прислонившуюся к стене дома побледневшую Устинью, и что-то остановило его от рвавшегося с языка признания. Он понял, что, рассказав о Фоме, который вместе с бочонком оставил у него и эти саночки, он тем самым подведет и ни в чем неповинную Устинью, а потому неожиданно даже для самого себя заявил:

– А я и не знал, что там поросенок лежит, да еще такой упитанный. Вот подарочек к Рождеству Христову кто-то подготовил. Хорош порося, но только не мой…

– Чей же он тогда? – нахмурив брови, спросил дьяк. – Коль у вас в сенях обнаружен, то как прикажете, батюшка, понимать?

– Мало ли, что может в сенях моих лежать, – ответил Аввакум, – но совсем не значит, что то моя собственность. Один человек мне саночки свои оставил, обещал вскоре забрать, но что-то не идет…

– Назовите его, и я сам с ним разговор поведу, – требовательно заявил дьяк.

– Не могу, – покачал головой Аввакум, – не в моих правилах выдавать тайны чужие. Но обещаю призвать его на исповедь к себе, и там он без утайки все мне поведает. А уж потом решу, виновен он или нет.

– Не по закону это, – возразил дьяк, – тут должна воеводская власть разбираться с вором этим, а вы, батюшка, можете ему лишь грехи отпустить, коль покается.

– А кто вор? – спросил его протопоп, чем весьма озадачил. – Кто тебе сказал, сын мой, что этот поросеночек краденый? Сам же давеча говорил, что их степенство не признало его. Так ведь? – И он вопросительно глянул на Самсонова.

Тот под пристальным взглядом Аввакума не выдержал и согласно кивнул, а потом тут же отвернулся в сторону.

– Вот! А я что говорю? – обратился протопоп к дьяку. – Когда будут у вас настоящие доказательства, тогда милости прошу, приходите, а сейчас – прощайте и не вводите в грех добрых людей. Так говорю? – обратился он к собравшимся слободчанам.

Те, испокон века не любившие любую власть и всегда мечтавшие как бы ей досадить, дружно откликнулись:

– Так, батюшка!!!

Дьяк, не ожидавший такого поворота, хмыкнул, покрутил головой, не зная, какое принять решение. Но Аввакум тут же пришел к нему на помощь:

– А вы, любезный, пока суть да дело, заберите этого «беглеца» с собой. А то у меня сенки ненадежные, вдруг да опять сбежит куда, или кто ему в том поможет.

С этими словами он выкатил санки во двор прямо к ногам дьяка. Тому ничего не оставалось, как согласиться, и он велел одному из стражников вести виновника происшествия на воеводский двор в приказную избу. С тем они и отбыли. Лишь купец Самсонов остался стоять, не зная, воспротивиться ли ему или дать на то свое согласие. Но его никто об этом и не спросил, потому он поплелся, тяжко вздыхая, к себе домой, бормоча на ходу:

– Не было беды, да черти навели… Не видать мне теперь поросеночка моего, как своих ушей. То, что к приказному попало, то пропало. Ну и тьфу на них! Найду, чем деток порадовать, не нищий, чай…

Когда народ, вполне довольный окончанием произошедшего, разошелся, Аввакум поманил к себе Устинью и, пристально глядя ей в глаза, спросил:

– Подкузьмил, однако, мне твой мужик. Сроду такого позора не испытывал. Что скажешь, матушка? Чтоб близко его подле своего дома не видывал, так и передай. А кадушку потом сам с кем отправлю, нечего ему на мой порог ступать.

– Батюшка, да вы послушайте меня, – жалобно зачастила она, – сроду за ним такого не водилось. Не его то рук дело. Он ведь как воды вам притащил, так сразу в дом и пошел. Не иначе кто другой или оставил те саночки на дороге, или ему подсунул.

Аввакум чуть подумал и велел:

– Пусть завтра же, а лучше сегодня вечером в церкву придет и покается во всем как есть. А то сама знаешь, чем ему это грозит.

– Знаю, батюшка, ох знаю… Не таков он, точно говорю. Никогда ничего чужого в дом не притаскивал, а что тут вышло, он вам все расскажет. А то… – добавила она, сжав свой кулачок, – выставлю вон, пусть идет, куда глаза глядят.

На том и расстались. Устинья с Варварой отправились по домам, а Аввакум остался стоять во дворе, думая, что враг рода человеческого в очередной раз подвел его под испытание. Из раздумий его вывел голос Якова, который интересовался, продолжать ли ему работу или оставить все как есть.

– Заканчивай, мил-человек, нельзя начатое на середине бросать, сам, поди, знаешь. Очень тебе за то благодарен буду.

* * *

Едва только Варвара с Устиньей немного отошли от дома протопопа, то, не сговариваясь, глянули одна на другую и дружно засмеялись.

– Да, влипли мы с тобой, подруга, в историю. Ладно, что на нас не подумали, а то бы упекли на воеводский двор ответ держать, – сокрушалась словоохотливая Устинья.

– Нет, тут явно что-то не так. Не верю, чтоб батюшка краденого поросенка принял от кого-то. Не таков он, – отвечала Варвара. – Что-то в этом деле не так, точно говорю. Кто-то ему этого порося подсунул, а он его выдавать не хочет… Я это сразу поняла…

– Правильно поняла, подруга. Мне известно, кто этот грех на душу взял, но пока говорить не стану, проверю сначала.

– Неужто на Фому своего думаешь? – всплеснула руками Варвара.

– Тут и думать нечего. Он батюшке кадушку с водой привез уже позднехонько ночью. И других следов во дворе не видно, кроме его. Вспомни, мы когда пришли, то я его ногу сразу узнала. И следы от двух санок. Помнишь, поди? – спросила Устинья подругу.

– Да я, если честно, не смотрела, какие там следы были. Не затем шли…

– Зато я приметливая, все вижу, и память у меня покамест не отшибло. Сейчас я этого Фомку припру к стенке, во всем сознается. Он тот еще шельма, где что плохо лежит, никогда своего не упустит. Уж я-то его душонку наизусть знаю. Больше некому…

– Если все так, как ты думаешь, то мне неловко в другой раз к батюшке в дом идти… – со вздохом выдавила из себя Варвара. – Считай, наша вина в том тоже есть…

– Это в чем ты вину нашла? Мы, что ли, Фомку подговорили ворованного порося к нему подкинуть? Хотя… может, и права ты… Если все откроется, как нам себя вести с ним? Он же все одно дознается, если уже не понял… Да, по-дурному как-то все вышло. Да еще в канун самого Рождества.

– Нет, лучше отказаться, пусть он кого другого найдет. Поговорю с Анной, женой кузнеца. Она тетка справная, то нянчиться к кому пойдет, то с огородом поможет. Не откажет и здесь.

– Что за Анна? – спросила Устинья. – Из наших кто, или из городских?

– Может, и не знаешь, не из наших слободских она, подружка моей старшей сестры была, оттуда и знакомы.

– И вправду, поговори с ней, а у батюшки прощения попросим, сошлемся, что у самих по дому дел много, – согласилась Устинья, останавливаясь у ворот своего дома, куда они как раз дошли. – Прощай что ли, пойду Фому своего пытать, где он того поросенка взять сподобился.

На этом они расстались. Варвара уходила, испытывая облегчение, что все закончилось благополучно. Но в душе все же она испытывала неловкость от того, что не исполнила обещания, не оказала помощи одинокому человеку и теперь опять потянутся дни тоски и одиночества, когда не с кем будет и словом перемолвиться…

Неизвестно, о чем и как Устинья вела разговор с Фомой, но соседи говорили, будто бы выскочил тот из дома, словно кипятком ошпаренный, и куда-то понесся большими скачками. Вечером его видели стоящим в веренице людей, что пришли на исповедь в Вознесенский храм к протопопу Аввакуму. Тот долго о чем-то беседовал с раскрасневшимся от полноты чувств и душевного раскаянья Устиньиным сожителем, но из храма вышел счастливым и сияющим, словно начищенный медный пятак. Даже обычная его хмурость пропала, и он долго крестился на купола стоящего неподалеку многоглавого Софийского собора.

Варвара же сдержала слово и нашла добровольных помощниц по хозяйству для Аввакума. Да и как им было не найтись, когда во все времена на Руси уважали и почитали прихожане батюшек своих, к которым шли на исповедь, крестили и венчали у них детей своих, звали проводить в последний путь близких, а то и просто искали совета, разумно полагая, что духовник их к Богу ближе и плохого не посоветует.

Уже к концу недели в дом к Аввакуму стала по необходимости наведываться жена кузнеца Анна, а вслед за ней явилась и пушкарская вдова Зинаида. Обе они оказались бабами в своем домашнем деле знающими, мигом навели порядок в протопоповом жилище, обещали в скором будущем заняться побелкой стен, принесли с собой кое-какую посуду, торопили Яшку Плотникова, который после встречи с дьяком и стражниками стал редко появляться, ссылаясь на свою занятость и отсутствие нужного материала.

– Ты уж поспешай, поспешай Яков Спиридонович, – уважительно наставляла его Анна. – Изба, почитай, полгода незапертой стояла, вот из нее добрые люди, кому не лень, все что можно и повыносили, одни голые стены оставили. Батюшке теперь ни сесть, ни лечь негде, а скоро должна матушка его с детишками подъехать, тогда совсем нехорошо будет.

– А я-то тут при чем? – почесывая патлатую голову, удивился Яшка. – Я из того дома ничегошеньки не взял, хотя и видел, как народ тащил чего ни попадя.

– Чего ж не остановил? Поди, вместе и пропили…

– Н-е-е-е, я к тому непричастен.

– Да я тебя и не виню, а все одно помочь человеку надо.

Не умеющий отказывать в таких случаях Яков соглашался, тем более что и Капитолина уже не раз интересовалась, как там продвигаются дела в доме, где поселился новый батюшка, а потому он почти каждый день приходил в дом, смотрел на пустые стены, шевелил губами и шел обратно.

Аввакум понял, что он вряд ли чего дождется от Якова, который жил, казалось, в ином мире и брался за работу, лишь когда какая-то невидимая и непонятная другим причина побуждала его к тому. Поэтому в очередной его приход спросил:

– Скажи, скоро ли закончишь все, что обещал?

– Да я уж и не помню, чего мной обещано было, – в раздумье отвечал тот. – Не лежит у меня душа к этой работе, сам не знаю, почему. И материала сухого нет у меня, а где его взять, не знаю.

Анна, слушавшая их разговор, неожиданно ткнула сухим кулачком Якова в бок и сказала:

– Нехристь ты, однако, Яков, как есть нехристь. Ты уж уважь человека, найди этот распроклятый материал, а батюшка за тебя помолится, а то ведь живешь, точно басурманин какой, и в церкви святой тебя сроду не увидишь. Так говорю, батюшка? – почтительно спросила она Аввакума.

Тот ничего не ответил, лишь слегка качнул головой, не зная, как себя вести с упрямым мастером, который вроде и от работы не отказывался, но и не спешит браться за дело.

– Как это – в храм не хожу? – вскинул Яков голову. – Намедни был, не исповедовался, правда, но батюшка наш видел меня, можете его спросить.

– Ладно, то не мое дело. – Аввакум сделал несколько шагов вдоль стены, изучающе посмотрел на Якова, так и продолжавшего стоять у порога в позе кающегося грешника. Потом открыл привезенный с собой ларец, вынул из него отрез дорогого сукна, подаренного ему кем-то из прихожан во время проводов, и издалека показал тому. – Не думай, будто задарма работать станешь, расплачусь сразу, как все исполнишь, можешь не сомневаться, не обману. Вот Анна тому порукой будет.

– Да-да. – Та торопливо закивала головой. – Ты уж, Яшенька, постарайся, изладь все поскорее, а батюшка Аввакум тебя не обидит.

Яков равнодушно посмотрел на отрез и не выразил ни малейшей заинтересованности, а потому даже отвернулся в сторону, проговорив:

– На кой он мне? Я такой одежи сроду не нашивал, к другой привык. Оставь ее, батюшка, лучше себе. Или вон Анне предложи. Она тому отрезу мигом применение найдет. Я ж гляну, что у меня на чердаке с лета лежит, может, и хватит стол изладить. Но обещать не буду…

С этими словами он вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

– Вот ведь человек какой этот Яшка. То робит и день, и ночь, а то сидит без дела и на дорогу глядит, не отрываясь, будто видит что-то, ему лишь одному понятное. Чудной он, таких как он, сроду не встречала. На болезного не похож, но и здоровым не назвать. Однажды, говорят, так заработался, несколько дней не пил, не ел, нашло на него чего-то там такое, едва не помер. Батюшка наш его едва отчитал, чуть не всю ночь подле него провел. Одна вдова его пожалела, привела того батюшку, спасла Якова от смерти. Теперь так и живут вместе.

Аввакум с интересом выслушал ее, но ничего не ответил, хотел было убрать дорогой отрез обратно в ларец, но Анна остановила его:

– Не дадите ли мне подержать его? – потянулась она к нему. – Сроду такой красотищи в руках не держала…

Все так же молча Аввакум подал ей отрез и присел на лавку.

– Скажите, батюшка, а если я вам найду все, что по хозяйству требуется, могу попросить его? За него на рынке можно хорошие деньги выручить. Но, если он вам нужен, скажите, просить не стану. – И она вернула отрез протопопу.

– Мне бы первым делом печь наладить, а то без нее тепла в дом не нагонишь. Да такую сложить, чтоб детей на нее можно было положить. Ну и кровать, стол, полки разные под посуду. Найдешь людей?

– А вот и найду. У нас печи не складывают, а из глины бьют. Мой мужик, хоть и кузнец, но кое-что умеет. Поговорю с ним, если глины найдет, сделает…

И точно. На другой день несколько хмурых мужиков притащили в бадьях сырую глину, что, видать, хранили где-то в тепле для таких дел, и взялись за печку. И Яшка, придя в очередной раз, словно по обязанности, включился в общую работу, помогал чем мог. А через день притащил здоровенную столешницу под стол, приладил к ней ножки и, похлопав крепкой рукой по своему изделию, степенно сказал:

– Знай наших! Пользуйтесь на здоровье. Всем миром и работа иначе идет, сама мастера ведет.

Нашлись у Якова и сухие доски под полки для посуды, и он даже обещал на днях изладить люльку для малыша.

Тем временем мужики без особой спешки за два дня закончили печь и пустили первый дым, наказав сильно пока что не топить, пока вся она не просохнет. Аввакум с радостью смотрел, как на глазах преображался дом. Он перестал выглядеть убого, и в нем, потихоньку затеплилась жизнь, запахло терпким запахом смолы и сырой глины. И всем этим он был обязан Анне, которая не только верховодила печниками, постоянно подгоняя их, но и нашла где-то широкую кровать, пусть неновую, но еще крепкую и вместительную. Ее установили у дальней стены, а в углу напротив Аввакум сам соорудил полку под иконы и снизу прицепил бронзовую лампадку. Когда он зажег ее, то окончательно понял, что это и есть его новое жилище, в котором предстоит прожить неизвестно какой срок до обратного возвращения в Москву, во что он твердо верил.

Анна, получив обещанный ей отрез, кинулась целовать Аввакуму руки, но тот лишь отмахнулся, сказав:

– За добро платят добром, а за обман батогом. Если бы не ты, не знаю, как бы управился до приезда семейства моего. А чует мое сердце, где-то они уже близехонько, не сегодня, так завтра пожалуют. Спасибо тебе, Аннушка, храни тебя Господь!

Оставшись один, Аввакум встал на молитву, прося святых заступников скорого воссоединения с женой и детьми, зная, что и они мечтают о том же самом…

* * *

И точно, вечером во двор к Аввакуму прибежал соседский мальчишка, известивший, что возле монастыря его спрашивают какие-то приезжие. Он ощутил радостный укол под сердцем, кровь ударила в виски, ноги слегка ослабли, как то бывает в минуты радостных волнений, он даже оперся рукой о дверной косяк, чтоб удержаться и не упасть. А мальчик по-взрослому смотрел на него, не совсем понимая, чего этот степенный, грозного вида мужик испугался.

Даже ничего не спросив, не поблагодарив пацана за известия, он рванулся на улицу, потом, спохватившись, схватил в руки шапку, накинул на плечи отороченный лисьим мехом полушубок и, не разбирая дороги, перепрыгивая через сугробы, помчался по улице, приводя в замешательство смотревших на него с удивлением слободчан.

Еще издали он увидел стоящий возле монастырских ворот тот самый возок, что он специально купил в дороге, держащего под уздцы заиндевевших коней, улыбающегося татарина, а чуть в стороне стояла она, Анастасия Марковна, и держала запеленатого в меховое одеяло Корнилия и тоже, чуть сдержанно улыбалась. Увидев Аввакума, она радостно вскрикнула, и тут же из возка выпрыгнули на снег Проша и Ванечка, а следом, смешно переваливаясь, выбралась Агриппина и, обгоняя всех, бросилась к нему и повисла на шее. Вслед за ней на отце повисли, дружно хохоча, оба сына, а он, целуя их в щеки, влажные носики, вдыхая их родной, почти забытый запах детских тел, не сводил глаз с жены, дожидавшейся, когда улягутся плещущие через край детские восторги.

– Благослови нас, отец, – не доходя несколько шагов и опустив глаза, произнесла она своим певучим голосом, от которого он тоже отвык, а сейчас впитывал и блаженно пускал внутрь себя, как живительный напиток, каждую его нотку.

– Бог благословит. – Аввакум широко перекрестил их и обнялся с женой, чмокнул ее в щеку, спросил: – Как доехали? Все ли ладно?

– Всё слава богу. Намерзлись лишь. Холодно здесь у вас, морозно, – отвечала Марковна все с той же улыбкой, со скрытым восторгом глядя на мужа.

– Разве это мороз? – рассмеялся Аввакум. – Настоящие морозы впереди еще. Пойдемте в дом, обустроил как мог, сейчас сама увидишь.

Потом он неожиданно остановился, словно вспомнил что.

– А где Маринка? Оставили, что ли, где? – спросил он, удивленно поводя головой по сторонам.

– Да вон она, прощается с казачком своим, – усмехнулась Марковна, – уж больно он к ней интерес проявлять начал, как ты наперед уехал.

– Куда ж ты смотрела? Гнать надо было его! Спортит девку – и ваших нет.

– Не переживай, одних их ни на минутку не оставляла. Хороший парень, Тихоном зовут. Говорит, что свататься будет, – успокоила мужа Марковна. – Да вот она, бежит уже… Куда ей от нас деваться, сирота, чай…

И точно, раскрасневшаяся Маринка бежала к ним, широко раскинув руки, и тут же кинулась на шею к Аввакуму, чмокнула его в щеку и радостно засмеялась:

– Не браните меня, батюшка, ничего грешного меж нами не было, зато Тихон, знаете как помогал нам во всём…

– Знаю я этих помощников, – ворчливо ответил тот, – с этими казаками глаз да глаз нужен. Чего ж он нас сторонится? Подошел бы, не волки, в лес не утащим…

– Думает, бранить станете, – ответила за своего ухажера Маринка, – он обещал в гости прийти, как на постой определится.

– Там видно будет, пока что самим надо устроиться, – глянул на нее Аввакум сверху вниз, отметив, как расцвела девка, похорошела, найдя свою зазнобу. – Все, идете за мной, а то носы быстро отморозите…

Возница поехал следом, остановился возле ворот, помог занести в дом поклажу, получил расчет и тут же уехал, не обмолвившись ни словом. Дети уже успели забраться на новую лавку, сбросив с себя шубки прямо на пол, а Марковна прошла во вторую половину дома, где стояла огромная, больше похожая на топчан, кровать, застеленная домотканым одеялом, принесенным сердобольной женой кузнеца, и бережно уложила на нее спящего сына.

– Поправился ли? – осторожно спросил Аввакум, указывая на последыша.

– Жар спал, – ответила та, – Бог даст, и совсем выздоровеет. Рассказывай, как без нас жил, чем питался. Определи ли тебя на службу? Куда? Или ждешь еще?

– Все в руках Божьих. Приставили к храму, так что без куска хлеба не останемся.

– Далеко от дома или поблизости?

– Не близко, но и не далеко. Может, потом удастся перебраться поближе к службе моей, а пока и здесь неплохо.

– Вижу, какие хоромы нам отвели. – Анастасия Марковна обвела взглядом полутемную спальню, поправила одеяло, – завтра приберу все, свои вещи из сундуков выну, авось проживем.

Потом, уложив детей, они долго еще сидели у стола, советовались, за что приняться в первую очередь, и вспоминали былые счастливые времена, когда жили они в Москве и каждый день в гости к ним приходили добрые знакомые, помогали, кто чем мог, а здесь, на чужбине, рад будешь первому встречному, а о лучшей доле можно лишь мечтать.

– Думается мне, патриарх наш в покое меня не оставит и удумает еще какую каверзу, чует мое сердце, что испытания наши с тобой только начинаются, – глядя на мерцающую под иконами лампаду, негромко сказал Аввакум.