Текст книги "Страна Печалия"

Автор книги: Вячеслав Софронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 36 страниц)

– Держи, – сунул ему в руки ключи настоятель, – привыкай к должности, а там поглядим… – И, перекрестившись на купол храма, опустивши голову, побрел в свои покои.

Послушник же так и застыл с ключами в руке, не зная, что с ними делать. Потом вдруг неожиданно приосанился, несколько раз кашлянул, победоносно глянул по сторонам и полез в погреб, давая тем самым понять и себе самому и всем прочим, что он теперича лицо должностное и ответственное.

Аввакум же усмехнулся в усы, оценивая все увиденное, подумав в который раз: «Да, порядочки тут, не приведи господи. Содом и Гоморра, иначе не скажешь. Вертеп, а не обитель Божья…»

Никогда прежде не приходилось ему даже слышать, чтоб в каком-нибудь из монастырей монахи вдруг вышли бы из-под подчинения настоятелю. Но, видимо, тут, в Сибири, все было иначе, не так, как под Москвой или Нижним Новгородом. И неожиданно ему в голову пришла крамольная и дерзкая мысль, что, довелись ему подольше здесь задержаться, он сумел бы склонить этих непокорных людей на свою сторону и внушить им неприятие Никоновых новин. А уж потом, когда они станут послушны его воле, собрать в монастырских стенах несколько десятков человек из отставных ратников и, изготовившись к обороне, объявить о своем неподчинении патриарху… А если разжиться пушками, пищалями и запастись провизией, то продержаться так можно несколько месяцев, а то и больше. И отправить ходоков в окрестные селения, чтоб шли в монастырь для защиты старой веры. Вот тогда всколыхнется вся Русь, и народ восстанет против ненавистного Никона, царь прислушается к ним и отринет от себя патриарха, призовет его, Аввакума, к себе и… Что будет дальше, на то у него уже не хватало фантазии, да и неважно, что будет. Главное – поднять народ, а там как Бог даст…

Только вот здесь, где монастырские стены сложены хоть и из толстых, но древесных бревен, способных загореться даже от малого огня, вряд ли удастся продержаться долго. Да и народец в Сибири, как он понял, может не принять его призыв. Зато на Волге, близ Москвы, на Севере и народ более восприимчив к подобным призывам и многие монастыри имеют каменные стены. У него даже голова закружилась, когда он представил себя на стене с иконой в руках в окружении вооруженных сторонников. Но он понимал, что это всего лишь мечты, о которых лучше пока молчать и продолжать вынашивать планы неподчинения патриаршей власти.

Ему вспомнились слова Марковны, когда они собирались в дорогу: «И в Сибири люди живут… Бог даст, и мы не пропадем». Рано ему еще с миром прощаться. В свои тридцать с небольшим у него еще все впереди.

«Возраст Христа, – подумал он, – и в Сибири найду учеников, кто со мной до конца пойдет не только против Никона, но и против тех, кто с ним заодно. Они еще там вспомнят протопопа Аввакума, пожалеют, что не прислушались к словам моим. Не знают, с кем дело имеют. Вот отсюда, с Сибири, всю Русь подниму и вверх тормашками поставлю! Сил не пожалею, чтоб устроить им жизнь веселую», – злорадно размышлял он, хотя и не знал, с чего начать, чтоб свергнуть ненавистного патриарха, отомстить ему за ссылку и за все унижения. Зато он твердо знал одно: ни за что не смирится со своей участью и, чего бы ему не стоило, жизни не пожалеет, но докажет свою правоту.

Но пока что до этого было далеко, требовалось еще вернуться живым и здоровым обратно из Сибири, а уж там…

* * *

Тут ему вспомнился недавний разговор с настоятелем о присланных из Москвы переписчиках, и он решил немедленно нагрянуть к ним, чтоб своими глазами убедиться, чем они там заняты. Небольшой сруб об одно оконце он нашел без труда, поскольку туда вела едва заметная тропинка, и видно было, что мало кто из посторонних заглядывал к занятым тайной работой инокам. Неказистое сооружение, больше похожее на сторожку, находилось в стороне от остальных монастырских строений, на самом речном обрыве.

Когда Аввакум подошел к двери, то, к своему удивлению, увидел, что она наполовину открыта. Он вошел внутрь и увидел посреди небольшой комнатки длинный стол, покрытый холщовой скатеркой, а на нем перевернутую склянку, разлитую тушь для письма, и по всем углам тесного помещения валялись разбросанные как попало чистые бумажные листы хорошей выделки, наверняка дорогие, как отметил для себя Аввакум; там же, на полу и на столе, виднелись порванные в клочья листы, исписанные ровной вязью; и даже перья для письма были поломаны пополам, что делало их совершенно не пригодными для дальнейшего употребления. И… ни одного человека внутри. Он глянул на пол и в ужасе сделал шаг назад, потому как близ стола виднелось бурое пятно застывшей крови.

«Господи, спаси и помилуй!» – перекрестился Аввакум и ринулся вон, больно ударившись головой о низкий дверной косяк. Не помня себя, добежал до кельи настоятеля и ворвался к нему, словно следом за ним гналась стая волков. Анастасий сидел степенно за столом и как раз просматривал листы с исправленными текстами богослужебных книг, на которые Аввакум не так давно обратил внимание.

– Что слоилось, батюшка? – спросил он, хмурясь. – Или спор наш давешный продолжать пришел? Не до этого мне, занят, как видишь…

– Где переписчики те? – спросил, ничего не объяснив, Аввакум.

– У себя в келье, где им еще быть? Зачем они тебе понадобились? Туда не велено никого постороннего пускать, и тебе там делать нечего…

– Нет их там, а на полу, на полу… кровища, будто барана резали.

– Какого еще барана? Пост идет, откуда в монастыре барану взяться? Говори толком… Чего такое углядел?

Но по испуганному выражению лица протопопа он понял, что дело неладное, и вскочил на ноги, сделал несколько шагов к двери, остановился и спросил:

– Живы они? Говори!

– Не знаю, – замотал головой Аввакум, – никого там не видел, а на полу кровь, и дверь нараспашку. Все, что приметил. Я сразу обратно и выскочил, боялся, как бы не упасть без чувств… Такого ужаса сроду глаза мои не видывали…

Анастасий, даже не накинув на плечи никакой верхней одежды, выскочил первым и побежал, путаясь в подряснике в сторону стоящего на отшибе строения. Аввакум вышел следом, не зная, что ему делать, решил за лучшее переждать здесь. Через минуту Анастасий, пошатываясь, вышел обратно и, глотая широко открытым ртом воздух, медленно побрел к воротам. Прошло еще некоторое время, и с колокольни ударил набатный колокол, сзывая всех монастырских служителей. Иноки один за другим выскакивали кто откуда и спешили к настоятелю, желая узнать, что случилось. Когда все собрались в центре монастырского двора, Анастасий, помогая себе руками, сообщил об исчезновении присланных из Москвы переписчиков, правда, ничего не сказав о пятнах крови на полу.

– Кто из вас видел их последний раз? – спросил он громко, обращаясь ко всем сразу.

Первым выступил пострадавший в недавней стычке бывший эконом и сообщил, что вчера вечером к ним отнесли из монастырской поварни ужин и оба были на месте живы и здоровы.

– Посторонние были в обители? Два дня назад их какие-то странники спрашивали, но я не велел их пускать внутрь. Не было ли их вчера? – продолжал свои расспросы настоятель.

– Надо спросить тех, кто на воротах ночью стоял, – послышался чей-то голос, – они точно знать должны.

– Так они с вечера уже пьяненькие оба были, а сегодня замок в погребе выломали, бочонок с монастырским вином забрали, меня чуть жизни не лишили, а сейчас у себя закрылись, видать, продолжают пьянствовать, – ответил за всех, озираясь по сторонам, бывший ключник.

– Кто ж им с вечера вина поднес? – спросил Анастасий и перевел свой взгляд на стоящего чуть поодаль от остальных протопопа. – Не ты ли, батюшка, случаем?

Все повернулись в сторону Аввакума, и он ощутил неприятный холодок, пробежавший у него по спине.

– Неча на меня глазеть, я весь на виду и вчерась и сегодня был. Спросите пристава, что со мной прибыл, никакой вины за мной в том деле нет и быть не может.

– Видел я каких-то мужиков, что к стражникам тем подходили, шушукались о чем-то, – подал голос тот самый молодой инок, получивший не так давно ключи от всех строений из рук самого настоятеля.

– Раньше видеть их приходилось? – быстро глянул в его сторону Анастасий. – Узнать сможешь?

– Темно уже было, не разглядел толком, – потупясь ответил тот.

– Час от часу не легче. Сейчас всем работу на время оставить и искать везде тех переписчиков. Я же у себя буду известий ждать. Всем понятно? – И Анастасий взмахом руки приказал начать поиски.

Аввакум не знал, то ли ему присоединиться ко всем, то ли уйди в келью, что была ему отведена, но в любом случае почему-то чувствовал себя невольным виновником произошедшего. Вспомнились недавно оброненные им сгоряча слова в покоях настоятеля о неминуемом наказании всех, кто поднял руку на отеческие тексты, начав править их. И вот его предсказание свершилось… Хотя в душе он надеялся, что приезжие из Москвы справщики отправились куда-то по своим делам, но что-то ему подсказывало, что результаты розысков будут иметь печальный исход.

Он не сразу обратил внимание, что откуда-то сбоку подошел Климентий и настойчиво пытался что-то объяснить ему, даже дернул несколько раз за рукав.

– Чего тебе? – спросил он, все еще находясь под впечатлением только что произошедшего. – Куда, говоришь, ехать?

– Дальше ехать надо, – видимо, в который уже раз повторил тот раздраженно, сохраняя внешнюю сдержанность в присутствии настоятеля. – Сбрую подлатал как мог, авось и до Тобольска дотянем, а там видно будет.

– Да ты неужто не знаешь, что случилось? – с удивлением спросил Аввакум.

– Откудова мне знать, когда на конюшне был, сбрую ладил… Слышал, правда, в набат били, но то не моя забота. Так едем, или еще какая напасть приключилась? Мы и так со всеми остановками, трали-вали, запаздываем на несколько ден…

– Именно, что напасть. Двое переписчиков из Москвы присланных пропали неизвестно куда. Сейчас все и кинулись их сыскивать, а потому нам как-то неловко монастырь покидать, пока все не разрешилось.

– Отчего неловко? – не понял Климентий. – Наше дело – сторона, переночевали – и айда дальше погонять, пущай они тут сами разбираются. Мы-то чем поможем?

Аввакум помолчал, не зная что ответить. Пристав был по-своему прав, действительно, особой помощи они не окажут, но и так вот взять и уехать тоже было как-то неловко, не положено в таких случаях бежать, словно воры, вызывая тем самым невольные упреки, а то и подозрение.

Климентий же меж тем продолжал канючить:

– Еще чуть протянем – и все, придется до утра ждать, до ближайшего постоялого двора засветло не доедем, уже скоро темнеть начнет, под елкой, что ли, ночевать будем?

– Слушай, я тебе не начальник, приказать не могу, так что иди к игумену и спроси у него разрешения. Все одно из монастыря нас без его благословения не выпустят. А я тем временем схожу узнаю, может, нашли уже тех двоих…

Климентий зло чертыхнулся и зашагал в сторону настоятельских покоев, Аввакум же отправился к спуску, что вел к реке, поблизости от которого находилось помещение, отведенное справщикам. Между ним и монастырской оградой была небольшая калитка, которой пользовались, чтоб ходить на реку за водой. Она закрывалась на обычную задвижку, и открыть ее не представляло особого труда. Он заметил, что по монастырскому двору бегали от одного строения к другом занятые поисками иноки, но, как ему показалось, без особого успеха. Легко открыв калитку, Аввакум вышел на берег и внимательно глянул по сторонам. Ему сразу бросились в глаза две борозды на снегу, оставляемые обычно, когда волокут что-то тяжелое. В одном месте блеснула капелька застывшей крови, он нагнулся, поддел ее ладонью вместе со снегом, поднес к глазам. Она была алого цвета, словно спелая малина, и ему вдруг сделалось страшно, захотелось повернуть обратно, но он пересилил себя и стал спускаться к реке.

Тропинка вела к проруби, возле которой что-то чернело, а что именно, издалека он не мог разобрать, хотя и догадался, что именно это могло быть. Не доходя нескольких шагов до проруби, он в ужасе остановился, различив торчащую из-подо льда человеческую голову и… лежащие подле уже затянувшейся тонкой пленкой льда поверхности воды, отдельно от туловища окровавленные кисти рук. Внимательно рассмотреть ужасную картину у протопопа просто не хватило сил, и он бегом помчался обратно, несколько раз поскользнулся на крутом подъеме, падал, вставал, пока не добежал все до той же калитки. Там он встретил двух монахов, что с недоумением глянули на него и хотели было идти дальше, но Аввакум замахал руками в сторону реки и, едва шевеля губами, произнес:

– Там, там они…

– Кто? – не поняли монахи, но потом догадались, оттолкнули протопопа и скачками помчались к реке.

* * *

…Вечером, когда тело покойного лежало в храме и над ним читался Псалтырь, вся братия собралась в трапезной. Аввакум с Климентием, который ввиду чрезвычайных обстоятельств волей-неволей вынужден был смириться с задержкой, заняли места на краю стола, а по центру в скорбной позе восседал игумен Анастасий. Не было лишь двух возмутителей спокойствия, что, как во всеуслышание донес отказавшийся от своей должности бывший ключник, благополучно отсыпались у себя в келье, опустошив весь похищенный ими из монастырского погреба бочонок.

Анастасий сосредоточенно обвел взглядом всех собравшихся и сообщил:

– Местному воеводе уже донесено о случившемся у нас несчастье. И в Тобольск нарочный отправлен к владыке Симеону. Пока же давайте сами будем думать, кто мог покуситься на жизни братьев наших. Пока приказные из Тобольска до нас доберутся, суть да дело, злодеи те скрыться успеют.

– Так, поди, посты воевода выставит на всех дорогах, куды оне денутся? – без особой надежды в голосе проговорил рыжеволосый, с тоненькой козлиной бородкой монах, сидевший на самом краю стола.

На него сердито зыркнул седовласый инок со сросшимися на переносье бровями и изможденным лицом и негромко пробурчал:

– А им и деваться никуда не надо, тутошные они все…

Анастасий, хоть и не расслышал все, что тот сказал, но сразу уловил смысл его фразы, а потому властно хлопнув ладонью по столу, потребовал:

– Говори, отец Симеон, что знаешь, негоже скрывать от братии, ежели тебе что о том известно.

– Чего мне известно, то всем ведомо… – все так же гнусаво ответил тот, – местный то народец, иначе быть не может…

Игумен бросил взгляд в сторону Аввакума, будто тот прежде всего был причастен к произошедшему, кашлянул несколько раз, степенно отер бороду и спросил, обращаясь ко всем сразу:

– Не пойму я, братцы, намеков ваших… Тут такое смертоубийство произошло, а вы думаете отсидеться, как мыши за печкой? Приставы заявятся, каждого трясти начнут. А кто им не понравится, на съезжую к воеводе прямиком потащат, а там, сами знаете, разговор короток! Кнут да дыба, мигом все заговорят, обо всех своих грехах вспомнят, ничего не скроют, не утаят. Говорите все как есть! – И он снова стукнул по столешнице своим белым кулачком, слегка сморщился, видно, перестарался и вдруг перешел на визг:

– Признавайтесь, выродки!!! Кто погубил московских переписчиков? Кто из вас к смертоубийству руку свою поганую приложил?! Говорите, пока я спрашиваю, а то дальше хуже будет, никого не пощажу, всех до единого прикажу под допрос свести! Вот ужо тогда попляшете, коль пяточки вам подпалят, заголосите, душонки ваши подлые к небу возлетят… – сыпал угрозами, забыв о своем духовном чине, игумен, словно сам был готов пытать каждого.

Аввакум с удивлением слушал такого спокойного с виду, как ему изначально показалось, настоятеля и диву давался.

«Где только он так выучился выговаривать? Этак только паромные грузчики костерить один другого умеют, а тут на тебе, настоятель, божий человек, ругательствами сыплет, о Боге не думая…» – с грустью думал он. И предположил, что, скорее всего, настоятель, прежде чем попасть в этот монастырь, много чего повидал в этой жизни. По доброй воле редко кто попадал в Сибирь, а потому долго придется ждать, пока населят эти необжитые края настоящие монахи, много воды унесут сибирские реки в северное море, где эти воды смешаются с другими, очистятся от ила и грязи и застынут ледяными глыбами, чистыми и непорочными, без единого пятнышка, какой, собственно, и должна быть монашеская душа…

Когда игумен чуть успокоился и, тяжело дыша, стал вытирать рукавом рясы струившийся по его лицу пот, то в трапезной воцарилось неловкое молчание. Лица у всех словно окаменели. Все до единого понимая, угрозы, услышанные ими, вполне могут стать реальностью, и тогда кто знает, как обернутся их судьбы. Но молчание длилось недолго. Неожиданно для всех из самого темного угла поднялся сидевший отдельно старик и, опираясь на сучковатый посох, сделал несколько шагов в сторону стола, а потом остановился, словно ожидая чего-то. Аввакум пристально вгляделся в его лицо и увидел, что глаза старца покрыты уродливыми бельмами, из-за которых он вряд ли мог видеть мир во всем его многообразии и красках. По тому, как все почтительно повернулись в его сторону, он понял, что он пользуется среди иноков уважением, и стал ждать, что скажет вышедший вперед слепец.

– Зря вы, ваше степенство, всех нас г грязью смешали, – начал тот неторопливо говорить тонким, чуть осипшим старческим тенорком, – я хоть и слепец, а вижу и знаю поболе многих. То прежде всего ваша вина, отец Анастасий, что приняли тех писцов московских. Ведь я вам еще когда говаривал, жди беды, вот она и не преминула явиться смертушкой их обоих. Одного, как понимаю, в прорубь скинули, он и пикнуть не успел, а второй за лед цеплялся, так ему обе рученьки и отчекрыжили. Кто ж, скажите вы мне, мог из нашей братии на такое пойти? Тут одни овечки неприкаянные собрались, сидят, дрожат, словно засохшие листы на осине. Куда им до такого? Не выдюжат! Да и какое у них орудие? Метла да дреколье. Заведись среди нашинской братии смелец какой, что похотел бы писцов тех жизни решить, он бы на кровь не пошел. Кишка тонка. А вот, глядишь, со зла или там по дурному умыслу мог им зелья какого в еду или питье подсыпать, но и на то бы его умишка скудного не хватило. А вот ратники наши, что ни богу свечка, ни черту кочерга, те по пьянке могли бы кровушку Кому пустить, точно говорю. По моему разумению, давно бы их из обители пора вон выставить, один грех от их пьянства и пакость разная. Но… понимаю, начальством к нам они направлены, а с начальством спорить грешно, да и опасно. Тем более не вам, отец Анастасий, не в обиду будет сказано. Не пристало нашему теляти с волками бодаться, а то останутся от него хвост да шкура…

При этих словах между оживившимися монахами послышались смешки, некоторые даже заулыбались, исподтишка бросая взгляды в сторону тут же густо покрасневшего игумена. Но он молчал, видимо, не впервой старец отчитывал его таким вот образом. А тот продолжил:

– Потому так вам скажу, братья мои возлюбленные, хотя любить-то вас особо не за что, но, коль Христос завещал, так тому и быть, считайте себя возлюбленными моими и понимайте, кто как знает. А бояться надо не вам, а игумену нашему, что порядка в монастыре навести не может, да еще и на святые книги отцов наших покусился, переиначить их решил, а оно вот как обернулось…

При этих его словах Анастасий открыл было рот, хотел что-то возразить, но потом махнул рукой в сторону старца и закрыл лицо левой ладошкой.

– И вот еще чего скажу, – не унимался тот, – на меня как человека незрячего иные внимания не обращают, зато я слышу поболе других. А слышал я не так давно, как жители местные говорили о каких-то странниках, что по монастырям ходят и выискивают тех, кто переписным делом занят. Говорят, что им какую-то там бумагу составить надо или иное что. Кто им повелел ту бумагу составить, молчат. Видать, врут, прикрываются тем, а сами вызнать желают, что да как, где и в каких монастырях засланные писцы сидят.

Старец ненадолго остановился, облизнул сухие губы, а потом, набравши в грудь побольше воздуха, закончил:

– По мне, странники те или кто они на самом деле есть, узнавши все, местных мужиков вразумили, будто в кельях наших дьявольские письмена пишутся, и скоро антихрист вслед за теми переписчиками явится, а тогда всем нам несдобровать. Слышал, что в одной деревне батюшку молодого, что взялся службу вести по-новому, чуть жизни не лишили, да бабы местные отстояли его и подале из деревни отправили. А, думаете, здесь, в тюменском городе, нет таких? Тут народ отчаянный живет, на все способный. Вот они сторожей подпоили, а когда те мертвецки пьяные в караульне своей песни распевали, то я вчерашней ночью самолично слыхивал, думал отцу Анастасию сегодня попенять, что спит крепко, может и не услыхать, как ангелы Божьи возле ворот вострубят, ан нет, не успел. Видать, этой ночью и свершилось черное дело, иначе и быть не может. Как сторожа те проспятся, их и спрашивайте, кто им вино подавал. Коль запираться станут, тащите их прямиком к воеводе, там им языки быстро развяжут. Вот тогда на тех душегубов сразу и выйдите…

С этими словами он неторопливо повернулся и, стуча своим посохом, вернулся на свое место.

По одобрительному гулу среди братии Аввакум догадался, что старец пользовался уважением среди них и слова его были восприняты всеми как руководство к действию. Первым соскочил со своего место ключарь, которому днем досталось от бывших ратников, что и несли охрану ворот прошлой ночью, а потом, видать, решили продолжить гулянку и прямо на глазах настоятеля ограбили винный погреб.

– Надо их прямо сейчас и повязать, пока они проспаться не успели, – взвизгнул он и глянул по сторонам, ожидая поддержки. Но желающих связываться с дюжими дебоширами среди монахов не нашлось, и он пристыженно опустился на место.

Тогда со своего места поднялся настоятель Анастасий и негромко, но твердо заявил:

– Прав старец Варлаам, поставив мне на вид, что терплю в святом месте безобразия такие. Терплю – да! Но не по своей воле. Мне владыкой было велено всех бывших ратников в число братии зачислять и в специальные книги вписывать, потому как деваться тем бродягам, акромя как в местные монастыри, больше некуда. И еще владыка на все мои грамоты к нему о творимых теми ратниками бесчинствах в стенах монастырских, ответствовал, мол, с ними нужно обходиться ласковым словом и смирять тяжкой работой и молитвой. Чего из того вышло, сами видели. Теперь мне по всей строгости придется ответ нести, и не только перед нашим владыкой, но и перед самим патриархом, поскольку то были ими присланные люди…

Он тяжело вздохнул, перекрестился и, найдя глазами Аввакума, сказал, обращаясь к нему:

– Меж нами здесь человек есть, что завтра в Тобольск едет, попрошу его рассказать все, что он своими глазами видел, владыке Симеону. – На что протопоп согласно кивнул. – А сам завтра пожалую к воеводе и передам свои подозрения по поводу странников и о чем тут нам старец Варлаам сказывал. Пусть он пока следствие в свои руки берет и разбирается по всей строгости с теми, кого виновным сочтет. А наше дело, братья во Христе, молебствовать о спасении безвинно убиенных христиан и совершить в положенный срок таинство отпевания. С тем и разойдемся, аминь.

Все с облегчением вздохнули и поднялись со своих мест. Аввакум вышел вместе со всеми на монастырский двор и глянул на чистое, без единого облачка небо, на котором высыпали яркие звезды, чей свет притягивал взгляд любого человека и заставлял думать о вечном, что находится за гранью его человеческого понимания.

«Как странно устроен мир, – подумал он, – смерть стоит рядом с жизнью, и кто из них главнее, не понять. Может, в том и кроется простота мироустройства, что попасть на небо гораздо легче, чем нам кажется. Нужно только умереть и… ты уже там…»

И вдруг где-то из глубины двора раздался чей-то удивленный голос:

– Братцы, откуда-то так дымом тянет, словно горит что…

– То, видать, печь затопили, вот дымом и тянет… – отвечал ему кто-то из не разошедшейся еще толпы.

– Да нет, уж больно шибко пахнет с той стороны, где келья переписчиков убиенных стоит.

Несколько человек бегом кинулись в ту сторону, откуда тянуло дымом, и вскоре вечернюю тишину прорезал дикий крик:

– Пожар! Батюшки святы! Горим!!!

Вся братия, не сговариваясь, побежала на крик, и Аввакум, влекомый общим потоком, вместе с ними. Едва он повернул за конюшню, откуда доносилось жалобное ржание учуявших пожар лошадей, как увидел вырывавшиеся языки пламени из-под тесовой крыши одиноко стоящей почти над самым речным уступом кельи, куда он еще недавно заходил. Монахи же застыли в нерешительности в нескольких шагах от бушующего пламени в полной растерянности, не зная что предпринять. Рядом громко заголосил отказавшийся от своей должности ключарь, и в поднявшемся шуме было не разобрать, о чем и к кому он взывал, заломивши обе руки.

– Хватит выть, – саданул его в бок Аввакум, – тащи скорее лопаты, надо снегом закидать, чтоб огонь дальше не пошел.

Тот согласно закивал и кинулся куда-то бежать, а несколько человек уже хватали пригоршнями снег и кидали его в пламя, пытаясь хоть таким образом противостоять огненной стихии. Сзади раздался зычный голос игумена, требовавшего тащить из келий воду и ведра. Кто-то догадался открыть двери конюшни и выпустить бивших копытами в дверь лошадей, среди которых были и кони, на которых приехали Аввакум с Климентием. Кони тут же дали стрекоча, помчавшись в сторону ворот, а Климентий, что не расставался с починенной им недавно упряжью, кинулся следом, боясь, как бы те не выскочили за стены монастыря.

Не прошло и получаса, как на месте ладного домика осталось жалкое пепелище, и монахи длинными баграми растаскивали в стороны горящие головни, засыпали их снегом. Те шипели, но постепенно гасли, выбрасывая вверх облачка белого пара. На счастье, огонь ввиду полного безветрия не перекинулся на другие строения, и самому монастырю опасность не угрожала.

Протопоп, пропахший, казалось, насквозь запахом гари, стоял чуть в стороне от остальных монахов и гнал от себя мысль о том, что Господь таким жутким образом покарал затеянное Никоном дело по замене церковных книг. Но мысль эта, овладевшая им помимо его воли, не желала покидать голову, хотя он уже многократно раз за разом повторил молитву иконе Божьей Матери Неопалимая Купина: «Царице Небесная, Владычице наша, Госпоже Вселенныя, Пресвятая Богородице, нескверная, неблазная, нетленная, пречистая, чистая Приснодево, Марие Богоневесто, Мати Творца твари, Господа славы и Владыки всяческих! Тобою Царь царствующих и Господь господствующих прииде и на земли нам явися. Ты убо Божие милосердие воплощенное…»

Ничего не помогало… Мысль об огне карающем и очищающем людские греховные деяния не покидала его. Он еще не мог до конца сформулировать свою мысль, что огонь и есть единственный способ борьбы с никоновской крамолой, что-то мешало ему это сделать, но зачарованный увиденным, он, не отрывая взора, смотрел на уносящиеся вверх остатки искр и вспомнил недавнее свое размышление о близости жизни и смерти.

«Огонь, именно огонь возносит души людские в мир небесный, где каждая душа человеческая искрой летит вверх… И нет силы, которая может воспрепятствовать тому огню, перед которым человек бессилен и беспомощен…»

Наконец, поняв, что сегодня открыл что-то главное для себя, он, сосредоточившись на этом, отправился в отведенную ему келью, зная, что не уснет до утра, а будет вновь и вновь обдумывать свое открытие, подсказавшее ему дальнейший путь в борьбе с ненавистным патриархом.

* * *

…Климентий постучал к нему, едва только начало светать, и в утренней дымке обозначились контуры монастырских строений и силуэты деревьев по ту сторону реки. Климентий, видать, несмотря на все случившееся, сумел несколько часов соснуть, а потому выглядел довольно бодрым и даже суетным.

– Скорее бы уехать с этого проклятого места, – ворчал он себе под нос, проверяя упряжь на лошадях. – Не выпусти вчера коней вовремя, задохлись бы от дыма, а то и вовсе сгорели. Вот тогда бы мы с тобой, батюшка, запели матушку-репку на разные голоса. Вовек не забуду этой поездки, будь она неладна…

Аввакум же молчал, не имея никакого желания поддерживать разговор, и лишь попросил чуть подождать, чтоб он заглянул к настоятелю и сообщил о своем отъезде.

– Негоже вот так, как татям ночным, сбегать, не простившись, – произнес он тихонько, но пристав в ответ согласно кивнул, понимая, что без позволения настоятеля их могут и вовсе из монастыря не выпустить.

Видимо, игумен тоже не сомкнул этой ночью глаз, потому как сразу в ответ на негромкую молитву Аввакума открыл ему дверь и чуть отступил назад, давая тому войти внутрь.

– Благословите, ваше высокопреподобие, нам вот ехать время пришло, пристав мой сердится, что и так запаздываем. А то я бы остался, может, и помог чем, – с поклоном обратился к нему Аввакум.

Тот, словно сбросил тяжкий груз, вздохнул и широко перекрестил протопопа, а потом, словно нехотя, слегка приобнял его и подставил щеку для поцелуя.

– Поезжайте с Богом, батюшка. Чем вы теперь помочь можете. Вот всю ночь писал на имя святейшего патриарха доношение о случившемся. Думаю, недолго мне здесь после всего этого оставаться позволят, сошлют куда подале, ладно, если совсем крест не снимут. Куда мне тогда деваться? Ни семьи, ни родных, – сокрушенно покачал он головой.

–  Бог милостив, все устроит, – попытался подбодрить его Аввакум, – найдут тех убийц, накажут примерно… Пока суть да дело, все одно вам при монастыре быть нужно. Как его без настоятеля оставлять…

Анастасий как-то безнадежно махнул рукой, показывая тем самым, что он не особо верит в благополучный исход дела, и промолчал, ожидая, когда протопоп оставит его одного. Но тот, словно чувствуя за собой какую-то вину, спросил его, придавши голосу своему уверенность и силу:

– Что владыке при встрече передать? Мы с ним хоть и неблизкие, но давние знакомцы…

– Расскажите все как есть. Мне, человеку православному, скрывать чего не пристало. Если виноват в чем, то пусть накажет меня владыка. Вчера старец Варлаам правду сказал, что во всем случившемся моя вина наипервейшая, не усмотрел, сил не хватило порядок должный навести. Сам, поди, видел, что эти бывшие ратники творят. Не будь их, все бы могло иначе повернуться, и убийства бы с пожаром не случилось… Но вы, батюшка, правильно сказали, что если всех послушников разогнать, то, почитай, мы с ключарем вдвоем тут только останемся. Каков же это монастырь будет?

– Да, – словно что-то вспомнив, спросил Аввакум, – пожар тоже не сам по себе случился? Запалил кто-то келью ту, так думаю…

– Выходит, что так… Пока все мы в трапезной решали, как нам убийц сыскать, они тем временем наверняка и запалили келью, что на отшибе стоит. Там с реки подход свободный, а ночи, сами видели какие здесь темные, за всем не углядишь…