Текст книги "Русский транзит"

Автор книги: Вячеслав Барковский

Соавторы: Андрей Измайлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 42 страниц)

– Мне-то за что! Перестань!

– За красивые глаза. Не выёживайся. Овес нынче дорог. А вот это все, – пододвинул к нему наволочку с оставшимся содержимым, – положи куда-нибудь. Найдется у тебя укромный уголок? До поры, до времени.

– Понял!.. А теперь?

– А теперь – к «Пальмире». Но предварительно тормозни где-нибудь у телефона.

Никогда не мешает лишний раз провериться. Поздний вечер.

«До самого позднего вечера я – в «Пальмире». Звоните непременно. Целиком в вашем распоряжении».

Но вопрос – не воспринял ли стриженый мент с папкой приглашение в свой адрес, как я воспринял слова Мезенцева в свой. Третий – лишний. Мент при нашей с директором встрече – как раз этот самый третий. А если он, мент, уже там, в кабинете Мезенцева, то третий лишний – я. Так что лучше подстраховаться.

В кабинете у директора никого не оказалось. До такой степени никого, что и Мезенцева тоже.

Длинные гудки.

Швед чуть отставил трубку от уха, чтобы мне тоже было слышно. Звонить-говорить я предложил Шведу – на всякий случай. Как ни изменяй голос, профи сразу засечет, что голос изменен. А среди ментов тоже бывают профи…

Длинные гудки.

Я набрал свой собственный «пальмирный» номер.

Швед прочистил глотку коротким внушительным покашливанием, приосанился (что затруднительно в тесной будке, рассчитанной на одного, а нас двое).

– «Пальмира»! – Олег. По голосу – уже порядочно принявший.

– Добрый вечер! – начал Швед административно-командным тоном. – С вами говорит зампред комиссии Ленсовета по торговле Бр-бр-брский.

– Слушаю! – прозвучало у Олежека как «слушаюс-с-с!».

– Николай Владимирович должен быть в своем кабинете, мы договаривались. Почему его нет?!

– А… а он уехал… Он уже уехал.

– Мда. Непонятно… И давно?

– Больше часа назад.

– Мда. И координаты никакие не оставлял?

– Нет.

– Мда. Непонятно. А кто у телефона?

– Сотрудник! – все-таки административно-командный тон вызывает мгновенную ответную реакцию! Сотрудник! Откуда, из каких глубин у бармена Олежека и слово-то такое всплыло!

– Фамилия? – пуганул Швед.

– Др-др-дрский.

– Как? Повторите разборчивей!

– Др-др-дрский!

Дефект дикции у Олега явно не по причине принятого внутрь количества «Ахтамара». Ответная мера предосторожности. Кто знает, зачем зампреду Бр-бр-брскому фамилия сотрудника?! Директора нет, а виноватым окажется бармен – знаем мы эти замашки! Научены!

Вот и поговорили – Бр-бр-брский с Др-др-дрским. А как, кстати, на самом деле фамилия Олега? Никогда не задумывался, на кой?! Олег и Олег. Юрка и Юрка. Я-то – Бояров, но на то я и Бояров, чтобы знали-понимали: Бояров!

Швед дал отбой и вопросительно посмотрел на меня. Я набрал еще один номер, пояснив:

– Администратор. Миша Грюнберг. Посолидней. «Северная Пальмира».

Швед сменил интонацию, тембр и… язык. Он, стоило трубке отозваться, протяжно заговорил на финском.

Грюнберг, я слышал, сначала предупредительно демонстрировал непонимание («Сорри?.. Сорри?..»), потом все-таки нашел выход из тупика: «Пухуттеко энклантиа?».

– Юммярян! – обрадовался Швед. Вот уж Швед, так швед!

И выяснив, что оба говорят-понимают по-английски, они побеседовали. Швед мимикой показывал мне: пусто, пролет.

– Действительно, уехал. Куда, не сказал. Не докладывается. И – с концами.

Весь мой подъем, весь мой кураж улетучился. Вероятно, это ясней некуда проявилось в моем лице. Потому что Швед сочувственно предложил:

– А если домой ему позвонить? У тебя есть его домашний?

У меня где-то был домашний телефон Мезенцева. Но рыться в бумажках, выискивать в полутьме среди сотен номеров один – блокнот давно рассыпался, старый заслуженный блокнот, каких только нужных людей он ни хранит.

Директор был сейчас, пожалуй, самым нужным. Но! Если он сказал мне (а он сказал именно мне в «Черной лошади»), что ждет меня в «Пальмире», и его там не оказалось, значит, обстоятельства несколько изменились. Несколько. А насколько – знает Мезенцев, но не я.

И если звонить директору, то туда, куда он сказал. Не сегодня, так завтра с утра.

И не к нему домой, а в «Пальмиру». Может, у него домашний телефон на прослушивании – мало ли! Мезенцев – фигура крупная, врагов-завистников предостаточно. И среди коллег, и среди так называемых правоохранительных органов. Только и ждут удобного случая схватить за задницу. Достаточно я насмотрелся на нравы «группы товарищей» в пору, когда отец был жив и был в силе.

Беглый «убийца», если телефон на прослушивании, одним звонком проявит себя и утопит себя же с уважаемым Николаем Владимировичем заодно.

Нет, даже не стоит отыскивать. Да может, он и вообще в Комарово, на даче своей. Ментам устраивает праздник желудка и глотки, чтобы рьяность поубавить.

– Поехали! – решил я. – На Съезжинскую. Здесь рядышком.

И действительно рядышком. Вдоль парка по проспекту Горького, на Добролюбова и – Съезжинская. Все-таки Питер – очень маленький город.

У Фэда окошко светилось. Уф! Хоть здесь повезло! Малюет дядя-Федор свои шедевры у себя в мастерской, а не на натуре, в Карелии! И мне рад будет – учитель пришел! Мало у кого я теперь радость вызываю своим приходом. Все меньше и меньше таких за последние сутки.

– Тебя обождать? – спросил Швед.

– Да нет, езжай. Завтра с утра только будь. Хотя… минуток пять погоди. Я тебе из окошка помашу.

Мало ли что там у Фэда! Может, не шедевры создает, а новую семью, зазвав под крышу какую-нибудь… даму. Мало ли!

Я поднялся по несчетному количеству ступенек – мастерская, как и положено мастерской, на самом верху, в мансарде. Дверь была приоткрыта – узкая светящаяся полоска. Богема! Душа нараспашку!

Я толкнул дверь и вошел. И чуть не грохнулся на пол, вляпавшись всей ступней во что-то скользкое, мокрое. Выработанная координация движений выручила. А дверь открылась не до конца, на две трети, уперлась в какую-то преграду и со скрипом вернулась на прежнее место. А преградой был Фэд. Дядя-Федор. Он смотрел на меня без всякого выражения, не мигая.

Не мигая. Лежа на полу, на пороге собственной мастерской. С перерезанным горлом.

Глава 3

– Я многое могу… – говаривал Фэд. Он очень точно имитировал учителя Нгуена. Не передразнивал, а подражал, еще вернее – перенимал. Нгуен был учителем и для меня, и для него. Для меня – в каратэ. Для Фэда – в живописи. Правда, я Фэда обучил кое-чему в каратэ, но учителем, Учителем, как для Леньки-птенца, не стал. Дядя-Федор был сам по себе. Живопись для него – главное. Потому Нгуен пользовался у Фэда беспрекословным авторитетом. Каждому свое. Потому-то Фэд снисходительно усмехался, когда я награждал его «комплиментом»: «Очень похоже! Как на фотографии. Фэд, одним словом!».

Я многое могу… – говаривал Фэд, переняв манеру Нгуена. – Я могу написать свет луны. Я могу написать бамбук, освещенный светом луны. Я могу написать грусть художника, смотрящего на ветер, колышащий бамбук в свете луны. Я многое могу. Но что я смогу сделать, когда придет Час Композиции?..

Я тоже могу многое. Не обижен ни умственно, ни физически. Но пришел Час Композиции – и я никак не мог скомпоновать в одно целое все те «детали», которые обрушились на мою голову.

Я ворочался на заднем сиденье Серегиной машины, сон не шел, хотя усталость накопилась громадная. Я вставал, разминал ноги, кружа по периметру «Жигуля» в кромешной темноте гаража, не отступая в сторону – как бы чего не своротить, канистрами не загреметь. Забирался обратно на сиденье, прикладывался к плоской фляжке «Лонг Джона», оставленной мне Шведом. И снова ворочался. Час Композиции…

На мне кровь Фэда. «Гуси летят…». Долой эмоции. Потому, обнаружив зарезанного дядю-Федора, вздрогнул, но и – все, хватит, Афган, робот, думай-считай, изоляция нервов. Я думал-считал, мысленно оглядывая мастерскую, обращая внимание на каждую мелочь. Мольберт. Краски. Продавленный диван. Картины, прислоненные к стене. Загрунтованный холст. Ватман на столе. Карандаши, грифель, мелки. Акварельки. Стакан с мутной, серо-буро-малиновой водой. Полдюжины бутылок пива, четыре пустые, две невскрытые – «Золотой колос». Макивара в углу. Журчание неотрегулированного бачка в туалете. Зудение люминесцентной лампы. Тишина. Голый по пояс, в джинсах, босой Фэд. Горло – рана от уха до уха. Лужа. Кровавые следы-отпечатки. Мои! Только мои. И больше ничьи.

Он был один. Он работал. И не был пьян. Застолья не было – один стакан, и тот для промывки кистей. Пиво – из горлышка… из горлышка в горлышко… напоследок…

Фэда убили сразу. Даже не проходя в мастерскую, не объясняясь. Полоснули по горлу и – он, наверно, еще не успел повалиться – отступили, прикрыв дверь, успев не запачкаться. Отступили или отступил? Сколько их было? Чтобы чиркнуть ножом, достаточно одного…

Кто? Недругов у него в своем кругу было более чем достаточно. Он хотел быть (и был, как мне кажется) большим художником. Закончил Мухинское. Но выставляться не давали. Не раз, когда мы с ним сидели, интенсивно расслаблялись водочкой (коньяки-вина не пил, только водочку и пивко), он отводил душу в крепчайших монологах по адресу Союза так называемых художников и грозил (кому?!) уйти в коммерцию. И ушел. Стал штамповать сначала пейзажики и натюрморты якобы фламандской школы. Потом перешел на авангард. А когда так совпало, что Нгуен взял его под крыло и одновременно вспыхнула мода на Восток, он стал нарасхват. У Фэда получалось все – и фламандцы, и авангард, и Восток. Талант на все руки. В Катькином садике спрос на его картины был бешеный. И среди питерцев, и среди иностранцев. А иностранцы – это валюта. При том, что толпы шелупони торговали днями напролет матрешками «Горби», расписными балалайками, иконками, картинами – и зачастую простаивали вхолостую… Из зависти в кругу дяди-Федора не режут горло. Гноят потихоньку, слухи пускают, спьяну норовят в морду. Но не режут. А вот валюта… Я сам его одно время прикрывал от рэкета, разбирался на авторитете – центр Невского есть центр Невского. Да Фэд и сам мог кого угодно успокоить! Чему-то я его все же учил. Да, за валюту могли чиркнуть пером. Но тогда бы предварительно поговорили, на испуг постарались бы взять и… и если уж прикончили, то обыскали бы в мастерской каждый уголок. Нет. Да и мозги надо иметь меньше куриных, чтобы искать валюту в незакрывающейся мансарде, а не у Фэда на квартире. Нет, не охотники за зелененькими были здесь.

Тогда кто?!

Это я и силился сообразить уже в Серегином гараже, запертый снаружи. А там, в мастерской, два часа назад (впрочем, уже три… впрочем, уже четыре…), я отключил эмоции и вычислял: Швед погодит еще минут десять и уедет или, того хуже, взберется следом, в мастерскую. И махнуть из окошка, как обещал, не могу – уедет, и куда мне деваться? С другом-Фэдом ночевать? Я на диване, он на полу. И спуститься, оставляя четкие отпечатки на ступеньках – визитная карточка. Кроссовки «Пума» имеет в Питере пусть каждый десятитысячный житель, но когда из этих каждых станут выбирать одного, им окажусь я. Зачем облегчать жизнь ментам!.. Ну и, само собой, по своей инициативе звонить по ноль– два, что-то объяснять я не собирался. Растолковывать – почему?..

Снял кроссовки. Прошел в носках к ящику с красками, пошебаршил, выбрал среди пузырьков бесцветно-желтоватый. Да, он, растворитель. Смочил им тряпку, которой Фэд обтирал кисти, и уничтожил следы. Мои. Пятна с разводами остались, но в них никто не угадает подошвы «Пумы». Потом убрал кровь с самих подошв. И в носках же, перепрыгнув через лужу, оказался на лестнице. Дверь закрыл плотно: когда обнаружат, тогда обнаружат. Кроссовки надел уже перед самым выходом на улицу.

– Что за запах? – принюхался Швед.

– Ацетон. Или спирт. Растворитель.

– Понял…

Сомневаюсь. Но в Сереге Шведе ценно то, что он сам не задает вопросов. Во всяком случае Швед понял одно – на Съезжинской я не заночевал. И, не задавая вопросов, он повернул ключ зажигания.

Домой. На сей раз домой. К Шведу. На Комендантский. Благо с Петроградской стороны до Комендантского нет ни одного моста, который разводится.

– Я у тебя в машине переночую. В гараже.

– Зачем?! Барабашка спит давно, из пушки не разбудишь. А Лийка тебе всегда рада. На стол сообразим быстренько. Места, слава богу, хватает!

– … Только ты меня запри снаружи, – продолжил я, будто не слыша. – И утром пораньше приходи. Нам завтра многое предстоит. Придется поездить.

– Понял…

Заманчиво, конечно, посидеть за почти семейным ужином, вытянуться на свежих простынях и заснуть под тиканье незнакомых часов. Лия действительно мне всегда рада, и стол у Шведа всегда обильный и разнообразный, включая выбор напитков. Но не уверен, смог бы я заснуть, – не от перевозбуждения: просто необходимо многое обдумать, запастись сигаретами на ночь и продумать. А у Шведа особенно не подымишь – у Лии астма, и Барабашка сопит в спальне, детский организм нужно беречь. Все так, однако по малому счету. А по большому счету – странная закономерность наблюдается: стоит мне с кем-то законтачить за последние сутки и… Перекинулся с Борюсиком парой слов и – «спи спокойно, дорогой товарищ». Нашел общий язык с тезкой-Сандрой и «гдэ он?! скажишь, гдэ он?!». К Фэду лыжи навострил и…

Так что Шведа лучше не засвечивать. Не только из-за Лии с пятилетним Барабашкой, но и потому, что Швед мне еще очень и очень пригодится – в случае, если он не засветится со мной. Так что лучше я переночую в гараже, а Серега обо мне – никому ни полслова, даже Лийке. Объяснять всего этого я не стал, Швед и без объяснений:

– Понял…

И я высаживал сигарету за сигаретой, прочищал мозги маленькими, но частыми глотками виски и пытался рассовать все по полочкам.

Показания Быстрова уголовке – полная чушь. Смешно даже предположить, что из-за них я вдруг взял и убил Борюсика. Но менты, как показали события, чувством юмора не владеют. Борюсика, однако, убрали, труп – в кладовке, все подозрения – на меня. И это еще цветочки. Потом ведь начинаются покушения на меня – горцы-кавказцы… Чем я им-то не угодил?! Есть, конечно, среди них шапочные знакомые – и в азербайджанской, и в дагестанской, и в чеченской группировке – но именно шапочные, общих дел у меня с ними никогда не было. Иной мир, иные законы. «Каждый на своем месте…». Можно подергать за веревочки, разворошить, но там у них каждый держится друг за друга. Никакой гарантии, что любой из моих шапочных знакомых не предпочтет подставить меня под троих горцев, а не наоборот. К тому же их просто могли нанять на одно конкретное дело, им самим – что я, что любой другой. Было бы заплачено. Ну, найду я их: они выхватят ножи, стволы – сам пришел! – я выхвачу «Макаров», постреляем, кто-то кого-то зацепит, и ничего я не достигну. Бесперспективно…

А если… если причиной всему – мой разговор с Борюсиком? На входе в «Пальмиру»? Теплее, теплее! Борюсик явился оправдываться передо мной, мы, помнится, обменялись репликами, а в баре был кто-то, засекший наш разговор. Кто-то, вместо кого мне пришлось отдуваться у Карнача. Этот «кто-то» мог решить, что Борюсик сдал его мне с потрохами.

И заманил-затащил Борюсика в кладовку для выяснений – насколько подробно тот посвятил меня в… пока не знаю, во что. Да, пожалуй. И убивать не собирался, только потрепать. Но перестарался, и толстый кооперативный ребенок Быстров ничего не успел сказать: посвятил ли он меня или не посвятил. Тогда, на всякий случай (вали до кучи!), следует убрать Боярова – не наш человек. И нанимаются горцы, которые ищут меня у тезки, у… где я еще могу быть?… у… Фэда?!!

Я все-таки умудрился задремать на каких-то полчаса в скрюченном, неудобном положении. Не скажу, что в эти полчаса мне явился во сне некто и указал: вот он! Но! Но я проснулся. Олег!!! Вот кто! Именно он всячески старался быть ни при чем, он пытался подставить мне Юрку, нажимая на то, что Юрка последним заходил в кладовку и неспроста следующим утром «приболел». Именно Олег навел меня на Глисту с Беспределом, понятия не имеющих, в чем дело-то. Зная меня, зная этих пристебаев, не трудно предположить, чем закончится наша разборка: крутой дракой, в которой неизвестно кому больше повезет (и верно! я еще ощущал ветерок от выпада заточки). Именно Олег проводил тезку-Сандру в «Северную Пальмиру» и мог поинтересоваться между прочим адресочком. А потом по адресочку направить горцев. И наконец… На мне кровь Фэда, отметил я в мансарде и оттер ее растворителем. Но на мне кровь Фэда не только в прямом, но и в переносном смысле! Не в валюте дело! Не в рэкетирах. У дяди-Федора побывали, не исключено, те же кавказцы. И приняли его за меня. Ножом по горлу – это их почерк…

То-то мне не понравилась интонация Олега: «Где ты хоть живешь-то теперь?». Покурили, поговорили у черного хода «Пальмиры»… А я-то подумал, что Олежек полштуки пожалел! Не денег он пожалел, а выяснял, куда людей присылать. Нанятых. А я? Я ведь совершенно машинально соврал ему тогда, что залягу у дяди-Федора. И про то, что сам Фэд на натуру отправился, а значит, никого, кроме меня, в мастерской не должно быть… На мне кровь Фэда… Горцы перерезали горло не художнику, хозяину мастерской, а мне, гостю. Потому что, по их сведениям, в мансарде обитал на данный момент не хозяин, а гость. Гость, которому надо перерезать горло, для чего и наняты, за что и уплачено. Полновесно.

Ох, придется Олежеку за все платить. Полновесно!

Но я-то! Я-то! Природа не обидела ни физически, ни умственно?! А до такого элементарного варианта не додумался! Хотя объяснимо, почему не додумался. «Каждый на своем месте…». Олег – на своем. Он слишком мелкая сошка, чтобы нанимать убийц. Денег у него вполне хватит, но авторитет не тот – не пошли бы кавказцы по его наводке на мокрое дело, плюнули бы в физиономию да еще и стукнули бы куда надо. О чем это говорит? Только о том, что Олег всего лишь звено в цепочке. А я, минуя мысленно это звено, сразу пытался добраться до главной фигуры. «Но что я смогу сделать, когда придет Час Композиции?».

Час Композиции пришел. И у меня все скомпоновалось. И я достану-таки неизвестную пока главную фигуру. Для чего сначала достану Олега. Ох, достану! Ох, заплатит полновесно! «Точная информация, точная информация!». На самом деле – точная. Мне. От Олега. Только не мне одному. От Олега.

И обо мне. Ну гляди у меня, агент Верный! Он же Неподкупный! Он же Честный! Как уж тобой теперь судьба распорядится…

Валька рассказывал… Вроде как байку травил… со смешочком, философски. Но так, что понятно: не байка, суровая проза жизни. А уж куда суровей, чем в Афгане! Там-то мы с Валькой и сошлись. Оба на некотором привилегированном положении – я из-за своей неуязвимости (уже легенды ходили), он из-за СВОЕЙ неуязвимости: ни один полковник ничего не мог ему, сержанту, приказать, и вообще не очень ясно, что за сержант такой? Хотя всем ясно… Валька и прибыл-то не как срочник. И не как сверхсрочник. Сам по себе. Вроде бы прислан с Большой земли налаживать местную печать. И со всеми на вась-вась. Каждому понятно, от какой он организации, из какого ведомства. И ладно! На гражданке к ним отношение специфическое, а там, в Афгане, чего уж… все под пулями духов ходим. Вот и сдружились… Нет, это сильно сказано… в приятелях были.

Он и рассказывал, предупредив, что история – не с ним… но от первого лица:

– Сидим, понимаешь, как-то вместе. Ребята из пресс– группы, территориалы, «каскадеры» и я. Пьем. Пресс-группа – это ГРУ, по созвучию, конспираторы хреновы! Территориалы – КГБ. «Каскад»– тоже оттуда, но они разные. И я им под балдой говорю: «А что, парни, свели бы меня один на один с каким-нибудь вашим секретным агентом из местных. Мне все равно уезжать, а любопытно было бы. Для книжки. Я же книжку делаю. А? Само собой, без фамилии…». Они поусмехались промеж себя: мол, какая только блажь спьяну в голову ни придет! А потом каждый по отдельности за вечер уединялся со мной, подлавливал момент – ну там, покурить, отлить, воздухом подышать – и от широты души, из пьяного гонора обещал: сведу. А чего? Все равно человек уезжает! «Грушник» мне говорит: «Уговорил! Только – никому! Сегодня в восемнадцать ноль-ноль мне передаст данные агент Верный. Будь в отеле. Номер такой-то. Десять минут в твоем распоряжении». Территориал: «В восемнадцать тридцать у меня сегодня встреча с агентом Неподкупным…». Ну и «каскадер»: «В девятнадцать ноль-ноль агент Честный из местных…». Короче, на другой день опять сидим, я им и говорю: «Интересная история, ребята! Я вчера в течение полутора часов в трех разных номерах одного отеля с одним и тем же человеком трижды встречался…». У-у, Саш, ка-ак им неудобно стало! Та-ак неудобно. И друг перед другом, и вообще. Вида не подали, но я-то вижу… Хорошего они агента вербанули! Верного, Неподкупного, Честного! А он и на тех, и на тех, и на тех. Источник! Думаю, та информация была последней из ранее доставленных. А Верный, Неподкупный, Честный больше нигде и никак не проявлялся. Списали на боевые потери…

– Сбежал что ли?

– Зачем? Говорю же, списали.

– Сами?

– Ну а как же иначе. Подразделения не имеют права обмениваться информацией. А тут по милости одного замухрышки… Ишь, втрое заработать решил! Вот и заработал.

«Списывать» Олега я не намеревался, но расплатиться сполна за «точную информацию» стоило.

– Пораньше не мог?!

– Куда раньше? Семи нет.

Швед прав. Просто мне казалось, что время тянется безмерно. Как только я вычислил Олега, мне стало невтерпеж тут же выскочить из гаража и, найдя его, вытрясти душу. Потому я был на пределе, ожидая, когда, наконец, Серега отопрет мою «клетку» и выпустит на волю.

– Как спалось?

– Замечательно! – не спалось мне никак. Особенно после «прозрения».

– Понял… – и Швед достал из принесенной сумки термос, бутерброды в фольге, пару банок «Левенброк», светлого мюнхенского пива. – Заправимся?

Заправились. А я пораскинул мозгами. Отправляться с ходу в «Пальмиру» не следовало. Вдруг там менты засели. После вчерашней беседы с Верным-Неподкупным-Честным это весьма вероятно. Олег – не Мезенцев, он не будет скрывать меня от блюстителей законности. Он как раз все силы приложит, чтобы я поскорее им попался, – жить спокойней станет, черт с ними, с пятьюстами рублями. Он мелкая сошка, всего лишь звенышко – и Борюсика не он убивал, и горцев не он нанимал. И приди я в «Пальмиру» – только проявлюсь. Даже если нет там ментов, Олег успеет поставить очередную точную информацию – обо мне. Тому, кто стоит за ним. Или еще проще: я, оказавшись в «Пальмире», попаду в поле зрения многих и многих. И среди этих многих может быть тот, кого я ищу… тот, кто меня ищет… И пока я буду трясти Олега, неизвестный мне «тот» убедится: ага! жив курилка! все-таки жив… пока что. Я таким образом дам возможность противнику перестроиться, а сам останусь открытым, не зная толком, откуда ждать удара.

Не-ет уж! Я мертв. Меня зарезали вчера в мансарде на Съезжинской. И этим преимуществом надо пользоваться. И ловить Олега надлежит не в баре, а с утра пораньше – на дому. Я для него – труп. Как и для всех остальных в цепочке. Так пусть все они узнают, что я еще не труп, по очереди. Итак, Олег!

Но! Собственно, где он живет? А фамилия? Др-др-дрский?! Пришла, видать, пора звонить Вальке. Вальке Головнину. Не случайно он всплыл в памяти нынче ночью.

После Афгана мы волей-неволей пересеклись. В спартаковском спортивном зале, в том, что окнами как раз на Большой Дом. Тренировки… «Са-а-аша!.. Ва-а-алька!» Повспоминали. Он теперь курировал, если можно так выразиться, интуристовские гостиницы – «Ленинград», «Москву», «Европейскую». Во всяком случае, я так понял из наших совместных гулянок после тренировок. Начиналось всегда вполне безобидно – ну, потеряли пару-тройку килограммов, и надо бы восполнить, пивком восстановиться. И, бывало, восстановительный процесс длился сутками. Принимали нас как самых дорогих гостей, накрывали в отдельном кабинете, о деньгах и речи не заходило. Какая зарплата может быть у штатного сотрудника известного ведомства? Рублей четыреста? Ну, еще за звездочки, за выслугу. Но у Вальки всегда имелись некие казенные суммы – для работы. Замечательная работа! Пропили мы этих денег без счета. И не раз в самый разгар нашей попойки он вдруг уставлялся глазами в потолок и глубокомысленно декламировал: «При проведении оперативно розыскных мероприятий в отношении искомого фигуранта израсходовано четыре бутылки коньяка «Варцихе», восемь – шампанского… э-э… ящик пива «Петровское»…

Не знаю, каких таких шпионов ловили коллеги Головнина и он сам, но отчаянные это были ребятки, то есть шпионы: постоянно снабжали информацией, за которую получали немалые деньги, постоянно назначали встречи исключительно в кабаках, постоянно бушевали – били машины, посуду, бутылки дюжинами. Причем пик активности всегда приходился на последние несколько суток перед «днем чекиста», как Валька называл день зарплаты. «Ба-ардак!», как определили мои позавчерашние совслужащие, не допущенные в «Пальмиру». Что бардак, то бардак. КГБ – как бы там ни было, тоже наша, отечественная организация, и почему у них должно быть иначе? Хотя, конечно, у них было иначе. И Валькины загулы, вероятно, санкционировались сверху: игра стоит свеч. Но почему эта игра именно со мной? Или на всякий случай? Ладно-ладно, играем, пока правила не нарушены.

А правила – мои. Совместно ката отшлифовать? Пожалуйста. На то они и формальные упражнения. И загулы по кабакам – тоже формальные упражнения. А более – ничего. Дружим! Товарищи по оружию. Афган, Кандагар, шурави. А когда Головнину вздумается нарушить негласные правила, я всегда готов прекратить игру – и хотелось бы мне посмотреть, кто и как бы меня заставил: играй дальше! а ну, играй!

В общем, не знаю, насколько я могу в дальнейшем пригодиться Валентину Сергеевичу Головнину, офицеру компетентных органов, но в данный момент мне очень пригодился давний приятель Валька Голова. Я позвонил. Структуру их подразделений представлял себе плохо, но справедливо, как мне кажется, предположил, что до этого ведомства не дошла информация о моих похождениях в минувшие сутки-двое. Иное ведомство, иные задачи. Пусть милиция занимается. Я позвонил:

– Валь! Привет!

– О-о-о!

– Да-да! Слушай, подмогни, а? Знаешь одного бармена?

– Я многих барменов знаю! Всех! Давай пересечемся?

– Давай-давай. Потом… Слушай, мне нужен такой… Олег. Который у меня в «Пальмире».

– А ты все еще в «Пальмире»?! Давай там и пересечемся!

– Конечно! Но потом. Слушай, глянь по своим каналам его домашний адрес. Я поддатый был, только смутно дом помню, а у него куртку оставил – там документы и прочее. Глянь, а? Он в бар только к двенадцати заявится и не факт, что куртку с собой захватит, тоже вчера был того… А мне еще дельце одно надо провернуть, в Апраксином.

– Что, решил-таки свою развалюху сменить?

– Решил… – да уж, с удовольствием сменил бы. Где-то она теперь!

– Бери сразу БТР! Мой тебе совет! Помнишь, я рассказывал?!

– А как же! Непременно, и только БТР!

(Да, рассказывал. Хорошая у Валентина Сергеевича работа, если исходить из того, что он рассказывал:

– Приехали тут в одну спецчасть. По делам. А грибов там, грибов! Посторонних-то нет! Спецчасть! И грибы!

– И каждый гриб зачехлен.

– Да! Вот отдохнули в баньке с местным «полканом», и на БТРе за грибами отправились!

– Джигиты! То есть, я так понимаю, на полном ходу до земли свисаешь, хапаешь гриб и – дальше с гиканьем?

– Да! В общем, отдохнули. Потом говорю «полкану», мол, отдых отдыхом, но хоть каких грибов надо бы с собой… Так он послал в лес взвод десантников, они цепью прочесали – две полные корзины. Исключительно белых!.. А домой меня привезли на том же БТРе, в лежку! Дослужился! На лафете прокатили! Во как! А ты говоришь – грибы!).

– На, держи адрес своего Олега. Он Драгунский?

– Вот-вот! Записываю…

– И телефон, если надо.

– Давай и телефон! – хотя звонить я не собирался. Зачем предупреждать о своем визите?

– Ну, так когда мы пересечемся?

– А вот я в Апраксин съезжу, а там перезвоню.

– Лады! Обмоем приобретение!

– А как же! И на нем за грибами махнем!

– А как же!

Да, судя по интонации Вальки и по его безмятежности, мои подвиги стали достоянием гласности пока только в милиции, но не в Большом Доме. И вряд ли я Вальке Голове перезвоню. Рано или поздно информация до них дойдет, хотя и «каждый на своем месте…». Совсем не входит в мои планы кататься на БТРе с Валентином Сергеевичем Головниным.

Накатался в Афгане. А тут еще предпочтет товарищ Головнин БТРу служебную «Волгу» и парочку службистов по бокам Александра Боярова, товарища по оружию: «Привет! Проедем тут недалеко?». Это не чета Карначу, да и за душой у меня поболее будет, чем на момент позавчерашнего приглашения проехаться.

Я, пожалуй, предпочту «Жигуль» Шведа…

«Жигуль» Шведа вместе с самим Шведом внутри я оставил за два квартала от «высотки» бармена Драгунского-Др-др-др-ского. А вы, гражданин Др-др-дрский, оказывается, на Шверника обитаете! И в непростом доме – мемориальная доска кому-то пришпилена. Ну уж чего-чего, а второй мемориальной доски «Здесь жил, гадил и отсюда неожиданно исчез Олег Драгунский» не обещаю. Не будь я Александр Бояров!

А дом и в самом деле непростой – две лестничные площадки, два лифта на каждой площадке. И код. Не кнопочный, а «ключевой». Надо было у приятеля-Вальки еще и код спросить, ха-ха! Звонить ни по телефону, ни по трансляции в квартиру нельзя. Еще сбежит чего доброго, будучи предупрежден: Бояров идет! Ищи-свищи!

Проблема решилась в полминуты сама собой. Утро, народ на работу выходит, – а кто станет спрашивать у встречного – на пороге многоквартирной «высотки»: вы к кому? Никому никакого дела! Вот и прекрасно…

А у меня еще есть дело – до Верного-Неподкупного-Честного, до Олежека Драгунского, пока он дома. А он – дома: узнаю его перламутровую «девятку» неподалеку от подъезда.

Я вызвал оба лифта, а то чего доброго, пока меня наверх будет поднимать, Олежек по счастливому для себя совпадению вниз спустится. Кончились для тебя, Олежек, счастливые совпадения… Дверь у него добротная, железная, укрепленная, никаким ударом не прошибешь – и не надо: она сама залязгала, замки защелкали, сейчас откроется. Будто меня только и ждали?

Не ждали… Олег, увидав меня в дверях, хрюкнул и резко присел, как в сортире. Я ухватил его за ухо, вернул в вертикальное положение, прижал локтем у горла – к стене, очень тихо спросил:

– Кто дома?

– Н-н… н-н… ик!..

– Зайдем? Или ты торопишься?

Даже если он и торопился, теперь ему торопиться некуда. Я затащил Олега в комнату, ногой захлопнув за собой дверь, швырнул этот мешок с дерьмом на тахту. Роскошная тахта. И не только тахта, но и все остальное – мебель, аппаратура, видеотехника, бар на колесиках. Но я пришел сюда не языком цокать в восхищении.