Текст книги "Русский транзит"

Автор книги: Вячеслав Барковский

Соавторы: Андрей Измайлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 42 страниц)

– И вдруг вместо этого жиденыша-стукача являешься ты, черт бы тебя побрал! Где Перельман, Саша? Или ты его… Сам?..

– Сам. Я его… сам, – блефанул я. Не стал ведь собрат по Афгану уточнять, что – сам? Я Перельмана сам… запер в… надежном месте.

– Вот и отлично! – заключил Головнин. – Мы поладим, Саша? Мне кажется, мы поладим, а?

Я промолчал. Но утвердительно. Так он истолковал мое молчание. Ну-ну. Каждый судит по себе. Но – это моя жизнь.

Протянув паузу, я как бы посторонне сказал:

– Пойду-ка посплю. Глаза слипаются.

– На ход ноги? – предложил напарник (ему мнилось, что я уже напарник), вытрясая последние капли «Джи энд Би», которую мы усидели за беседой в ночи. Мол, выпьем и тем скрепим уговор, что намного дороже денег. На кого теперь полагаться Вальке Голове, как не на Сашку Боярова! На кого теперь полагаться Сашке Боярову, как не на Вальку Голову! Отверженные. Хм, Гюго.

– Давай! – согласился я. Опять же пусть он толкует последний непроизнесенный тост как угодно, но «Джи энд Би» был, есть и останется моим любимым горячительным, а тост… непроизнесен. Выпьем!

Я встал, стряхнул несуществующие крошки:

– Один не боишься оставаться? – из светской вежливости поинтересовался. Мы же не гомики, чтобы вдвоем в номере ночевать. Не гомики, и не совки, которым эка диковина переспать с однополым существом, запершись и обезопасив себя категоричным-нерушимым: «Please! Do Not Disturb!».

– До утра! – попрощался Валька, дав понять, что не боится оставаться один, даже если неожиданно нагрянут те, кому картонка-табличка не указ. – Уже пол четвертого. Спать нам от силы часов пять осталось. Спокойной… ночи. День будет трудный.

– Ага! – я чистосердечно зевнул и как бы невзначай: – А мне еще… а-ау-уа… – мол, дела-делишки.

Бытовыми необязательными репликами мы микшировали «громкость» событий минувших и грядущих. И уже на пороге, в спину он достал меня необязательной репликой, тоже сквозь зевок:

– Только рыжей не звони. Мы… а-ау-уа… всех наших слушаем…

Я машинально кивнул, даже не оборачиваясь, прикрыл за собой дверь с легким щелчком, пошел-пошел по коридору к лифту, надавил на кнопку вызова. Это как шальная пуля – заполучив ее, продолжаешь бежать и вопить «ура!», а метров через двести вдруг ноги подкашиваются, все кружится, и мысль: «Неужели!».

Последняя мысль.

«Рыжей не звони». Я знаю только одну-единственную рыжую, которой бы позвонил, сам пообещал: ОК! ЗВОНЮ! Валентин Сергеевич Головнин отсоветовал. Он, выясняется, тоже ее знает. И знает чуть больше, чем я. Он, конечно, ждал от меня, что я, будто в дурной мелодраме, подскочу, вытаращу глаза и стану допытываться подробностей. Он ждал от меня, что я вернусь, как только до меня последняя фраза в спину дойдет. Я не вернулся. А может, он и не ждал моего возвращения – иди, Бояров, отдыхай, ворочайся-мучайся, утро вечера мудреней, завтра придешь к Вальке Голове за милую душу: если не прельстила перспектива дележки умопомрачительной суммы, то помрачнение ума на почве коварства-и-любви так или иначе приведет обратно к собрату по Афгану за дополнительной информацией.

Сбрендил Валя? Вряд ли. «ВИЛ-7», разумеется, мозги отмораживает. Парней под воздействием «вилки» так и кличут: отмороженные. Но воздействие это не вечно. Уже в номере отеля Смирнов-Головнин был в уме-здравии. Говорливость его объяснима не только «вилкой», но и вполне трезвым расчетом: все отходные пути майору Конторы отрезаны, кроме кривой дорожки, по которой он предложил бежать вместе – а будучи давно и неплохо знаком с Бояровым, Валя Голова отдает себе отчет, что Бояров не впишется в тему, пока не овладеет разумной и достаточной информацией о ней. Шаг вперед, да… но с открытыми глазами.

Когда не знаешь, что делать, делай шаг вперед. Так я жил.

Когда не знаешь, что делать, не делай ничего. Так напутствовала Марси. В противном случае понаделаешь глупостей.

А черт разберет, звонить – глупость? Или не звонить – глупость. Выслушай женщину и сделай наоборот. Выслушай кагэбэшника и сделай наоборот. Ну дозвонюсь – что скажу? Полчетвертого утра! Ты не спишь? А я-то думал, ты спишь. Ты слушаешь? А кто еще нас слушает? Или попросту: Марси, ты не агент ли КГБ? Нет? Ну слава Богу! А ты мне правду говоришь?

Конечно, нет! Какого, собственно, иного ответа мне ждать?! И в том случае, и… в другом. Каков вопрос, таков ответ. Марси – специалист по вопросу. Бре-ед! Она же коренная американка, ирландская кровь, до седьмого колена! Предками своими гордится – солдатами удачи, «дикими гусями», перелетевшими через Океан из Англии в незапамятные времена! М-мда, мисс Арчдейл. Дикие гуси. Летят. Гуси летят, Бояров… Спокойней! Она и по-русски только «алкач» выговаривает. Впрочем, Ким Филби тоже не в Рязани родился, стопроцентный англичанин – а поди ж ты…

Лифт был пуст. Я поднялся на свой этаж. Этаж был пуст. Отомкнул номер. 1703. Номер был пуст. Роскошный номер, на зависть любому Медведенке. Горячий душ, полный напитками холодильник. Я был пуст. Пуст и гол. Спать. Если получится. Получилось. Необъятное лежбище. Еще и с балдахином. Белый атлас. Сюда бы Марси… Хотя объявись сейчас и здесь Марси, я бы, вероятней всего, осрамился. Которые сутки без сна? Третьи? Спать. Утро вечера мудреней.

Мудреней? Или мудрёней? Поутру все вопросы, которые я вместе с головой упрятал под одеяло (детский атавизм), пробудились, закопошились, запросились наружу. Поднял меня Валька – звонком: пора!

– Ты у себя? – осведомился Валька.

Идиотский вопрос, для проформы. Нет, я не у себя! И это – не я! Чего б тогда уточнял! Хотя… насыщенность последних нескольких суток вынуждает проверяться даже у самого себя: где я, кто я? Верней, за кого меня держат? И кто держит?

– Полчаса у меня есть? – спросил я тоном, допускающим только утвердительный ответ. – Я спущусь.

– Только полчаса и есть, – обрадовал Валька. – Я поднимусь. И… не дури.

Вот это он добавил зря. У нас с ним могут быть разные представления о дури. Мы с Валькой вчера невольно выступили сиамскими близнецами, братья-то братья, но роль старшего брата я Головнину не поручал. Пусть он считает: мы поладили. Но я ему ничего не обещал. Полчаса. Дурить на манер Медведенки не стал, но порцию бурбона принял – мозги прочистить. Ковер не заплевал, но попрыгал по нему вволю – мышцы размять-разогреть. Глянул на кучку мокрого дерьма в изножье кровати – бывший мой наряд. Бывший, потому что пальцем не притронусь – а подать Боярову в боярские хоромы боярскую одежку. И завтрак подать! Подавитесь своим пориджем, мяса кусок подать! Да, и «Джи энд Би» подать! А то меня выбор напитков в холодильнике не устраивает, бурбон воняет! Бутылку, бутылку! Да, целую!.. Еще бы слесаря вызвать – браслетку на щиколотке распилить, саднит, зараза! Ну да как-нибудь сам. Как, кстати?

Так что первые четверть часа из отпущенных мне тридцати минут я вроде не дурил. А потом…

Наверное втрескался Бояров по самые по уши. Впервые. С кем не бывает. И со мной случилось. И без всяких сантиментов следует признать – втрескался. Ибо чем еще объяснить, что в головенке оба полушария затеяли этакое перетягивание каната: звони! – не вздумай! Знать хочу! Знать не хочу! Притом без всяких сантиментов следует отметить: не для удовлетворения любопытства, не для заполнения логических пустот, а ради душевного спокойствия, которое… вряд ли наступит. Сомнения гложут. Любое сомнение толкуется в пользу обвиняемого. А я обвиняю Марси? Н-нет. Но – сомнения. И я просто хочу ими поделиться со специалистом по вопросу. А хочу ли я этого? При сложившихся у нас с Марси отношениях любое сомнение будет истолковано не в пользу сомневающегося, обвинителя. Паршивец Головнин! Чему-то их все же учат. Разделяй и властвуй. Примитив, но безотказный. И ведь не впервой. Помнится, в питерской больничке, когда Контора раскручивала меня по поводу убиенного-отравленного кагэбэшника, Валька сочувственно-иезуитски переспросил: «Постой-постой! Чью… м-м… девушку?». Фокус не удался, не рассорились мы, я и Серега Швед, но причина была тривиальной: мне по большому счету на тезку-Сандру к тому моменту было… э-э… как там любит выражаться Лев Михайлович Перельман? А что касается Марси – ее я действительно готов розами засыпать. И без, спаси-сохрани, предварительного действа. Но майор Конторы предупреждает: «Мы всех наших слушаем».

Ну и слушайте! А что я такого сказал:

– Это я! – не представляясь, лишь только трубка была снята. – Я в отеле…

В каком отеле, не успел… Марси перебила. То есть не Марси, а ее голос:

– Это автоответчик. В вашем распоряжении тридцать секунд. Если не затруднит, укажите время вашего звонка. Спасибо.

Пожалуйста! Я рефлекторно глянул на «сейку» и бормотнул со зла кретински-торжественным тоном питерской автоответчицы: «Восемь часов, двадцать две минуты!». С автоответчиком мисс Арчдейл говорит автоответчик мистера Боярова, на хрен! И с нажимом повторил:

– Эт-то я!

Если Марси все-таки дома, то отзовется, – тогда обменяемся подробностями. Если она действительно в отсутствии, то незачем автоответчику знать… особенно если «слушаем». Ну?! Отзовись! Ну?!

Стук в дверь. Ухо не сразу восприняло – звуки в телефонной трубке были важней. Но снова стук.

– Кто?!! – проревел я через всю огромную гостиную.

Чье-то робкое неразборчивое лопотанье.

Я положил трубку рядом с аппаратом. В четыре бесшумных маха преодолел расстояние до двери. На всякий случай, вжался в простенок (жизнь, черт побери, заставит куста остерегаться!) и еще раз недовольно-сонно рявкнул:

– Кто?!

– Ваш пакет…

Тьфу! Не раньше, не позже! Сейчас, момент! Я сунулся в ванную – полотенце. Обернул вокруг пояса. Отомкнул. Впрочем, на всякий опять же случай занял прежнюю позицию – в простенке. Рука от плеча – тай-до. Если не понравится мне гость, приложу дверью – покойный Мишаня Грюнберг на том свете э-э… еще раз помрет. От зависти. Я, знаете ли, поумнел со времен первого «транзита», я теперь сам хоть кого дверью прихлопну.

Тень из дверного проема упала на ковер. Несуразная: две ноги, а выше – нечто угловато-продолговато-квадратное. Шагнуло с бумажным шуршанием. Я пропустил гостя: да, посыльный. Он обеими руками пытался удержать очень большой пакет-сумку со свертками. Одежка прибыла, мистер Боярофф!

– Поставьте на ковер! – распорядился я хрипло (дыхание-то сдерживал в ожидании «сюрприза», пронесло, посыльный как посыльный).

Он вздрогнул от неожиданности. И так почти никакого обзора – носом в пакет, который выше макушки, да еще и гангстерское хрипенье в спину.

Я кашлянул, размягчая голосовые связки, и, покидая щель между дверью и стеной, миролюбиво повторил:

– Поставьте, поставьте.

Покидая? Но не покинув. На ход ноги, называется! Ход ноги полностью не получился. И миролюбие мое не встретило взаимности. Поставить-то он поставил, но тут же из пакета выхватил здоровенный «ствол» и вполоборота нацелил мне в лоб. Здра-ась-те! И вам тоже здрасьте! И вам! Говорю же: не получился ход ноги – из простенка-то я выскочил (действительно поумнел! дверью меня нынче не оглоушат в манере раннего Грюнберга, но…), но из коридора, с порога ткнулся под лопатку еще один «ствол». И тихая команда:

– Руки за голову! Вперед!

Хоть по-английски, и то замечательно. Я под прицелом двух «стволов» прошествовал в гостиную. Нет, не двух, а трех «стволов». Третий бравый парень тоже ступил из коридора в номер и щелкнул замком, остался там же, в моем недавнем простенке. Тот, что был у меня за плечами, «заплечный», довел до середины гостиной и сказал: «Стоп». Тот, что притащил пакет, «посыльный», пятился-пятился, соблюдая дистанцию и не спуская с меня глаз… то бишь глаза, черного и бездонного глаза крупнокалиберной «пушки». Он, «посыльный», допятился до оставленной мною телефонной трубки, поднес к уху, кривенько ухмыльнулся и вернул ее на рычаг. Я стоял столбом. Полотенце сползло, упало. Вот хреновина! Да уж, хреновина! Пардон, конечно, однако психофизические реакции еще изучать и изучать. Деликатно выражаясь, произошло восстание плоти. Вообще-то объяснимо. На краю гибели организм вдруг мобилизует самые неожиданные резервы – у висельников, у кончушек-погорельцев… того самого… любой морж не конкурент, заплачет и уйдет, где уж нам уж!

Кривенькая ухмылка «посыльного» доползла аж до уха. С-скотина! Фебрила пальцем деланный!

Но видать, и в самом деле ощутил Бояров себя на краю гибели, если так… Это вам не шутка – стоять мишенью «для двух пистолетов с оркестром» в чем мать родила. Даже еще обнаженней. А то бы я в рубашке стоял. Потому что родился в ней. До сих пор жив – значит, в рубашке родился. Но очень и очень захотелось быть живу не только до сих пор, но и от сих. Эх, будь малейшая возможность, секунда, эффект исчезновения – больше не надо! Я бы рискнул закрутить тут такую карусель – Медведенко со своим «Националем» музейным хранителем показался бы, пыль с экспонатов сдувающим! А просто для сохранения имиджа, из оскорбленного самолюбия, в конце-концов! Да, соображаю, что никто иной явился по мою душу, как ФБР. Больше некому. Будь они кагэбэшниками, стрельнули бы с порога и делу конец. В конце-концов… Головнин не управился, Лихарев проморгал – найдутся комсомольцы-добровольцы, у НИХ незаменимых нет. Однако – ФБР?! Пр-редъявите документики! Мы не в Совдепе, мы в свободной стране, я почти гражданин этой страны! Это моя жизнь! Никто не имеет права тыкать под лопатку ствол! Предъявите! В чем провинился?! Предъявите обвинение!

Догадывался я, само собой, в чем провинился. Вчерашняя разборка в ангаре кончилась для фебрил ничем: то есть взять они могли только Лихарева, а он и так давно взят – Головнин же ушел, а с ним Бояров. С Лихарева станется, он им по доброте душевной всех собак навешает на Боярова: Головнин – майор, Бояров – капитан. Уж кому знать, как не Лихареву. Более того! Бояров – полковник, особа приближенная к резиденту. Проверяйте! Только сначала поймайте. Он, Бояров, станет вам байки травить, мол, избрал свободу, мол, живу я здесь, мол, КГБ – злейший недруг, а ФБР – лучший друг. Да-а? Чего ж тогда он вчера бежал от друзей? Ладно бы – в одиночку, так ведь утащил за собой ценного фигуранта, из-за которого все и затевалось! С Лихарева станется… А проследить до гостиницы – как? Да хоть бы и такси. Не слишком ли ко времени и к месту желтая колымага подоспела? Довести-довезти до отеля и сдать по цепочке, отследить: куда они, оба-два, денутся! А остаток ночи посвятить оперативной разработке: решено, берем утром тепленькими. Никуда мы не делись!

И вот что! Держат они меня на прицеле и безмолвствуют в ожидании Вальки Головы – он ведь должен появиться. Тут– то – с поличным. Не знаю, не уверен, прослушивался ли головнинский номер (это вам не Совдеп, разрешение запрашивается чуть ли не у Конгресса), но даже если и нет, то додуматься несложно: фигурант с риском «засветки» все же возвращается в отель, значит, ему что-то там нужно извлечь– забрать, значит, его самого нужно извлечь-забрать аккурат на выходе из номера, и лучше всего – при встрече с особой приближенной к резиденту. А чего, действительно, обшаривать-простукивать стены в поисках неизвестного – это не известное майор Головнин сам принесет. Тут-то – с поличным. Руки за голову! Обыскать! Ну меня-то им непросто будет обыскать как раз по причине м-м… простоты: гол как сокол, и хрен вам всем. Я непроизвольно хехекнул, невзирая на серьезность (но ведь и анекдотичность!) ситуации.

«Посыльный» чуть пошевелил пистолетом, пригрозив: «Тс-с-с».

В дверь – стук.

Они не стали спрашивать: «Кто?». Они ждали визита, потому тем более не стали спрашивать – чтобы не спугнуть чужим голосом. Третий из них, «привратник», отворил… Он бы и ткнул пистолет в спину новоприбывшему, но: «Ваш завтрак, сэр!».

Ах, какая неожиданность! Предусмотри они эту неожиданность, усадили бы меня в кресло, накинули бы поверх плед, а «стволы» попрятали бы в карманы, продолжая, впрочем, держать Боярова на мушке. Или в ванную бы затолкали – с сопровождающим (хотя – рискованно, одного-то конвоира я бы как-нибудь в ванной уломал, мои способности по части уламывания им известны, судя по осторожной дистанции, соблюдаемой фебрилами…), не так ли? Не так, не предусмотрели. Успели попрятать оружие по карманам – и ладно. Несколько секунд у фебрил было – гостиничный халдей вкатил перед собой тележку, уставившись в нее же, сгорбившись, не отрывая глаз: не расплескать бы, не просыпать. Картинка перед халдеем открылась кретиническая и весьма непристойная, когда он таки поднял голову: трое сурово одетых мужиков, а посередке – первородный голыш-Бояров. Джентльмены так развлекаются? У богатых свои причуды. Эксгибиционизм? Геи? Халдей обалдел, видать по физиономии. И еще кое-что видать – по физиономии. Мне видать…

Для фебрил визит халдея был сюрпризом, но и для халдея присутствие в номере кого бы то ни было, кроме хозяина, тоже сюрприз. Не ожида-ал! А физиономия у халдея желтовато-смуглая, глазенки-щелочки. Мало ли латины в многонациональном Нью-Йорке! Но! (В экстремальных случаях я соображаю на удивление быстро, а именно такой случай выдался!) На тележке – кофейник, тосты, баночка джема, яйцо в подставке, а также нечто, накрытое серебряной крышкой (поридж? чтоб не остыл?). Традиционный завтрак. Я-то славен тем, что нетрадиционен. Я просил мяса кусок и бутылку «Джи энд Би»! Под крышкой мясо? Запах был бы. Запахи в Америке иные, нежели в Совке – мне пришлось почти год адаптироваться, привыкать: еда не безвкусная, а просто иная, и запахи у нее иные. Однако овсянку с мясом не перепутаю. Да и сдается мне, отнюдь не овсянка под колпаком-крышкой. Запахло жареным – и не мясом. Теплый пистолет, воспетый Ленноном.

«Ты покойник! Ты мертв!» – посулили вчера красавцы– мерзавцы сеньора Виллановы. Оперативно они меня вычислили! Только не предусмотрели специфических гастрономических вкусов обидчика. «Завтрак заказывали, сэр?». Было дело. Но не такой. Надолго ли подставной халдей опередил натурального?

Я сосредоточил мышцы и мозги. Сейчас случится и начнется. Счет – на секунды. Что-либо разъяснять фебрилам бессмысленно – для них подобное меню к завтраку привычно и подозрений не вызывает, для них важен иной гость, спасибо за доставку, пошел вон, не спугни нам кагэбэшника. Мавр сделал свое дело? Можешь идти! И побыстрей!

Мавр своего дела еще не начинал. И не мавр, колумбиец. Ему отступать некуда – поручение крестного папы-Карлы! Трое лишних? Придется выполнить и перевыполнить. И отложить на потом – никак. Уйдешь ни с чем, а «овсянка» тут же обнаружится под колпаком – и ведь не прихватишь поднос с собой, мол, ай ошибся номером, в соседних апартаментах еще более проголодавшийся сэр, сэр! Ищи-свищи потом удачного случая… Жертва предупреждена.

Я и так предупрежден, в отличие от фебрил – они в первую очередь попадут под огонь, хоть и не ради них затевался «завтрак». Причина проста: я гол, как на медкомиссии, следовательно, безоружен… федеральные же агенты специально и неплохо натасканы, еще вопрос, кто раньше выстрелит – псевдохалдей или они. А под перекрестный огонь мне ну абсолютно не хотелось попадать. Потому я выглянул сквозь стекло, в окно – без особых иллюзий, машинально: выше только небо, а внизу зелень Центрального парка с поблескивающей монеткой-лужицей – озерцо, одно из многих и не самое обширное, не Резервуар. Ну да будь это и Резервуар, все равно и пробовать бы не стал, я – кто угодно, только не суицидент. Портьера, впрочем, сгодится. Как только, так сразу. Внимание фебрил невольно отвлеклось на псевдохалдея. А тот копошился с завтраком, раскладывал вилки-ложки-ножи, оттягивал момент.

Вот он взялся левой (левой!) рукой за ручку-загогулину на крышке-колпаке. Миг!

Да, теплый пистолет. Дальше все пошло параллельно и, слава Богу, не пересекаясь. Я дернул портьеру, сорвал ее и швырнул в желтовато-смуглую физиономию халдея папы– Карлы. Еще секунда – эффект исчезновения, мое тело – кувырок-бросок – пролетело по воздуху и впало в спальню. К тому моменту подставной халдей успел пальнуть в «посыльного» и – дуплетом, валясь на пол с оборотом – в «заплечного». «Посыльного» отбросило к окну, стекло лопнуло (пуля навылет), осколки рухнули вниз, а следом и вместе с ними беспорядочно отправился и сам «посыльный». Я от всей души пожелал ему летной погоды и удачной траектории: при некотором везении есть шанс спланировать в монетку-лужицу, хотя… с пулей в груди… У «заплечного» же голова просто раскололась с брызгами. Чему-то и фебрил учат: и «посыльный», и «заплечный» успели выхватить собственное табельное оружие. Правда, применить все же не успели. Жутковатое зрелище – безголовый «заплечный», медленно (медленно!) опускающий пистолет, зажатый в обеих руках.

– Carajo! – крикнул халдей, ослепленный портьерой, и тут же сорвался на поросячий визг. – Huevos! Huevos!

«Привратник» тоже успел выхватить табельное оружие, да еще и применить. Он выстрелил в уже лежащего халдея, угодил аккурат в пах. Халдей в корчах героически произвел еще один выстрел и только после этого вцепился в причинное место, не переставая визжать: «Huevos! Huevos!».

Что huevos, то huevos…

Ежели по-испански: яйца. Да, лишиться их – маленькое удовольствие. Ежели по-русски, по созвучию: действительно – huevos. Жить халдею оставалось недолго. Визг пошел на снижение, в штопор, еще чуть и взорвется последним криком. «Привратнику» и того не оставалось жить – все же попал в него желто-смуглый посланец сеньора Виллановы, грудную клетку будто разнесло в клочья. Что за пули такие были уготованы обидчику папы-Карлы?! Дум-дум?! Или еще те, со смещенным центром? На крупную дичь, на Боярова. М-мда. А мне-то, Боярову, каково! Мне самому настолько huevos – ни в сказке сказать, ни пером описать!