Текст книги "Русский транзит"

Автор книги: Вячеслав Барковский

Соавторы: Андрей Измайлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 42 страниц)

Глава 8

Почему все люди живут как люди, а я…

Только и проблем у меня в последние три года – не прожить, а выжить.

«Выживание в городе». И ведь не в том дело, как ни крути, что род занятий или своеобразие увлечений таковы! Да, швейцар! Да каратэ-до! В нормальной стране – нормально. А хоть бы и тот же Яцек Палкевич! Если сравнить жизненный путь – мой и его – то ноздря в ноздрю!

Я – при «Пальмире» бытовал.

Он – бывший бармен.

Я – сенсей.

Он – обладатель черного пояса.

Я – телохранитель.

Он – телохранитель.

Я нечто такое изобразил, ставшее книжкой.

Он тоже настрочил – «Выживание в городе».

Но Палкевич – телохранитель папы римского, а я – Левы Перельмана.

Но «Выживание в городе»– стабильный бестселлер. А мои «транзиты»– не менее популярны, однако теперь, после первой волны, уже не как чтиво для широкой публики, но как источник информации для весьма узкого круга лиц, коих глаза б мои не видели.

Впрочем, глаза мои толком их и не видят, но объективную реальность этот круг лиц собой представляет – и ощущения н-не самые приятные.

Думал, вот наконец-то заживу иначе. Америка! Иная жизнь, иные впечатления. Хотя… первое впечатление всегда самое верное? Прибыл-то я в Нью-Йорк – а у них День Всех Святых… Да, верно, мое «Заявление понимания» двадцать четвертым октября позапрошлого года датировано – через неделю я и прибыл. Знак свыше – первое впечатление! Кругом рожи монструальные, полупокойники-получерти и каждый норовит подкусить-пугнуть, а то и в дом к тебе норовит вломиться якобы за традиционным подношением, иначе от дома может камня на камне не остаться. Колядки, мать-перемать! Весь город на ушах стоит от мала до велика. Знак свыше! Нет большего удовольствия для местных колядунов, чем неподготовленного человека до сердечного приступа довести. Я, правда, навидался всякого и не просто бутафорского – в тогда родном еще Отечестве – я подготовлен, и тем не менее… ошарашивает. Только и контролируй себя, как бы на прием не взять шутника, имя которому легион. Осрамишься в первый же день! Мол, русские – такие дикие, абсолютно не воспринимают обычаев страны пребывания: ему для-ради смеха дали понять, что сейчас сожрут с потрохами, а он – пяткой вот сюда и ребром ладони вот сюда, и теперь полицию вызывать или как, «лунатик» вроде и не дышит уже, а «зубастик» половины зубов лишился…

Веселая нация! Не пошутишь – так и не смешно. А мне и тому подавно не смешно – с той поры, когда понял: шутки кончились. У них День Всех Святых – раз в году, а у меня нынче что ни день – проблема выживания в городе.

Читал я, читал Палкевича – дельные советы, но они для среднего горожанина только и сгодятся, все-таки не ежеминутно-ежечасно средний горожанин подвергается нападению, это для него – Событие! Для меня же Событие – если хоть на денек оставят в покое. Да я бы, задайся такой целью, накропал собственное пособие «Выживание в городе» для профи… Если хоть на денек оставят в покое! Похоже, не оставят.

Почему я День Всех Святых вспомнил? Потому что выскочили мы с Марси наружу – а там опять маскарад. И какой!!!

Полторы сотни мотоциклистов-мотоциклисток в черной коже по Пятой-авеню. Треск-рык-истерика. Парад. Следом – десяток оркестров, а далее – вообще… Короче, и такая традиция у них тут имеется. Потом Марси поподробней рассказала, в более мирной обстановке…

Двадцать первый ежегодный парад (и действительно – парад, черт побери!) гомиков и лесбиянок.

А чего демонстрируют? Дело-то интимное, сугубо личное, казалось бы!

А солидарность демонстрируют в деле защиты своих прав.

Надо отдать должное, умеют демонстрировать: колонны мужиков (если можно так выразиться) в женском бельишке, колонны бабья вообще без никакого белья (не все, но многие), на тишетках: «Любовь не признает полов!», «Вперед с поднятой головой!», «69»… (малопросвещенных просвещаю: 69 – эдакая… любовь… валетом). Скандируют, галдят! Ну чистый Первомай! Разве вот с трибуны никто не делает ручкой и не подбрасывает призывов-лозунгов, мол, пусть крепнет единство каждого со всеми и всех с каждым! Хотя… демократия прежде всего – потому городская власть не на возвышении, а просто во главе шествия.

Это кто, впереди?

Это? Ах, это! Том Дуэйн, член городской администрации.

Он что, тоже?

Тоже, тоже! У него СПИД, и он гей.

Уникальных вы себе выбираете начальников!

А в чем дело?!

А, ну-ну, все о’кэй! Если в одном только Нью-Йорке такое количество э-э… меньшинств, то не поручусь, что остальных – большинство.

Алекс, как тебе не стыдно! Здесь же со всех стран… съехались…

Хороший вопрос: как мне не стыдно! Мне?!

Ладно, в каждой избушке свои погремушки. И вот еще что! Знай я о столь многолюдном упорядоченном безобразии у подножья отеля, не стал бы угорело носиться по этажам в поисках «кабинки для переодевания». О, мысль! Я бы вполне вписался в своей голожопой первозданности в толпу. Иголка в стоге, лист в лесу, Бояров с «погремушкой» на полувзводе среди тридцати тысяч нетривиальных м-м… организмов под лозунгом «Вперед с поднятой головой!». Ну да в дурном кошмаре такое не приснится! Мы с Марси предпочли затеряться среди зрителей и под шумок запрятаться в «порш». Ох, любят тут поглазеть! Не меньше двухсот тысяч зевак. И никуда на машине не стронешься, пока не пройдут все. Да когда же все они пройдут!

Если и была за нами погоня, то заплутала – слишком густо от людей. А мы успели перебежать Пятую-авеню под самым носом авангарда – чуть не сшиб я… как там его?.. Тома Дуэйна? Я было напрягся – шествие тормознуло, не из-за нас ли? Плохая примета, когда Бояров с дамой под мышкой дорогу перебегает, поворачиваем обратно, братья-сестры! Ан нет. Просто кому-то приспичило провозгласить спич.

– Это еще кто?!

– А? Ах, это?.. Не высовывайся! Подними стекло!.. Это так… Рут Мессинджер.

– При-я-тель-ни-ца? Знакомы?

– Алкач! Она – глава администрации Манхаттана.

– Да-а? А с ней кто?

– Где? А! Не высовывайся, сказала! Это Динкинс. Мэр.

– Ха-арошая у вас администрация!

– Уж какая есть…

– Да ты хоть слышишь, что она, глава ваша, болтает?!

– А что такого особенного она… болтает!

Она, глава, вещала нечто в том роде, мол, рада идти в одной колонне с людьми, которые отмечают в этот день свое право на существование в городе, ставшем великим благодаря гражданским свободам, предоставленным его жителям.

М-мда, свобода. Осознанная необходимость. Неосознанная обходимость. Ну вас всех к бесу! Рожа у меня была гнусная, если со стороны посмотреть. Блуждала брезгливая ухмылка, но взгляд волей-неволей – в нестройные колонны. А куда его, взгляд, денешь, сидючи в «порше», когда движение перекрыто! В общем, лицемерная рожа гостя – пришел, а у хозяев по видаку крутят жесткое порно, и все уже собрались, общаются как ни в чем не бывало, на экран ноль внимания, попривыкли – и ведь никто не выключит, гады! У Марси личико тоже было соответствующее: вроде она гостя и привела, но не предупредила его, что ТУТ в порядке вещей, хотя она ни в коем случае не имеет отношения к ТАКОМУ порядку… Смотрела строго перед собой, изредка косясь, когда я преувеличенно непринужденно интересовался, кто это там еще?! Да-а уж, попали! Из огня. В полымя.

Я, если кто отметил, не большой охотник расписывать подробности быта-нравов-оттенков жизни Нью-Йорка. И правильно! Чего ради расписывать?! Живу я здесь, а не туристом приехал. Все равно, кабы я про свое прежнее житье-бытье в Питере говорил: «Иду, знаете ли, мимо Исаакия, воздвигнутого, как известно, архитектором Монферраном в 1858 году, среди творений которого не менее знаменит Александрийский столп, установленный на Дворцовой площади в 1834 году, выше которого главою непокорной вознес себе памятник, как известно, Пушкин, музей-квартира которого находится неподалеку на Мойке, где и закатилось, как известно, в 1837 году солнце русской поэзии! А иду я в «Асторию» выпить-закусить, курочку попристойней снять!».

Вот и не углубляюсь. Кому надо, тот сам поднакопит деньжат и прилетит полюбоваться на красоты. Но! Нынешнее зрелище, парад этот, столь… столь… Да что говорить, если все местные старожилы вылупились! Ну и я, понятно, вылупился. Прикладное значение орава спидоносцев уже поимела – от слежки-погони нас отрезало – теперь только и остается вылупиться. Но особо высовываться не следует, права Марси.

Только ли в этом она права? Или только в этом и права?

Тутошнее светило Спилберг уж точно прав, прав и прав. Он изрек: «История повторяется трижды – сначала как трагедия, потом как комедия, потом как американское кино. Так оно и есть – но я в этом «американском кино» отнюдь не зритель, а каскадер без страховки, блин! Было, было! И в Питере на меня «стволы» наставляли, и по машине очереди выпускали, и Неву я ночью переплывал, и голяком по коридорам бегал, прихватив даму в охапку. И снова, и опять!

Когда я выглянул из спальни – пальба кончилась, значит пора! – и осознал происшедшее, стало мне худо. Не из-за моря крови – навидался. Из-за того, что кровь эта – агентов ФБР. Нет страшней греха – оказаться причастным к убийству фебрил. Халдей – ладно! Туда ему и дорога. Но трое федеральных агентов! И в руке у меня «томас» (собственно, за ним-то я и нырнул в спальню, хоть какое оружие самозащиты – под подушкой оставил). И окно вдребезги. И грохот изрядный от стрельбы в замкнутом пространстве. Не знаю, сколько всего джи-мэнов задействовано в операции захвата, но даже если только эти трое, гостиничные детективы уже подняты на ноги и вот-вот будут здесь. Времени на раздумья нет.

Я совершил гигантский прыжок – не вляпаться бы в кровь, дурная бесконечность! двойная память, прыжок сродни тому, в мастерской зарезанного Фэда Каширина… Не вляпался, устоял. Вцепился в необъятный пакет с обновками и выскочил в коридор. Пакет служил для прикрывания срама, но даст Бог – он, пакет, то есть его содержимое, послужит для прикрывания всего остального. Я драпал по коридору, прижав уши, – лишь бы никто не встретился, лишь бы никто не выглянул из номеров, лишь бы хоть одна дверь оказалась открытой и чтобы внутри – пусто! Хоть бы и подсобка из байки Вани Медведенко! Нет. Нет. И нет.

Тогда по лестнице! Этажом ниже – номер Вальки Головы! По лестнице, не лифтом. Этой лестницей только при пожаре пользуются, вот у меня как раз тот самый всякий пожарный случай! Надо было благополучно проскочить мимо лифта – до него оставалось метров пять, два прыжка, а там еще два прыжка, еще метров пять и – лестница. Говорю «надо было» потому что он, лифт, как раз бренькнул и засветился кнопкой прибытия. Полиция? Подкрепление джи-мэнам? Здешние детективы? Я уже в полете, боковым зрением поймал начало раздвижки лифта – и вот я по ту сторону. Все! Теперь меня ничто не остановит. Еще прыжок и – лестница.

Да? Ничто? Не остановит?

– Алекс!!! – вот что я услышал спиной. И, конечно, остановился. Круто обернулся.

Марси! Мне ли не узнать ее голос. Я прыгнул назад, к лифту буквально выдернул ее из поля зрения тех, кто был в кабинке, и опять же буквально пронес ее по воздуху – к лестнице. То-то пассажиры-обитатели охренели: лифт раздвинулся, вышла дама, тут ее хвать какой-то Конан-варвар и нету, и – осторожно, двери закрываются! Пригрезилось!

Она вела себя молодцом – ни визгов, ни дурацких вопросов «куда-зачем-в-каком-ты-виде?!». Впрочем, у нее ни минуты не было – за все про все ушло в общей сложности секунд сорок: от момента моего убытия из своего номера до момента моего прибытия в номер Головнина, где…

… где счет времени тоже пошел на секунды. Я прикидывал, как половчей одним ударом вышибить дверь в апартаменты Вальки, но она оказалась открытой. То есть прикрытой, но не на запоре – а у порога полулежал, опираясь спиной на стену, сам Головнин. И был он без сознания. Но жив. До порога он дополз, но не переступил, силы кончились, большая потеря крови.

Пусть первым бросит в меня камень любой праведник, но… не стал я теребить собрата по Афгану, киношно надрывать голосовые связки – «Валя!!! Ты жив!!! Скажи что-нибудь!!!» – и киношно же трясти его за плечи (в фильмах, кстати, принято так трясти тяжелораненных, что из любого здоровенького душу можно вытрясти!). Пульс нащупал – слабенький, но ровный. Вроде бы новых-свежих дырок в Головнине-Смирнове не понаделали, кроме вчерашней, в плече. Она, рана, и кровоточила, закапала все вокруг да около. Но не беспорядочно – дорожки прослеживались. Недосуг мне было размышлять, сам ли он, Головнин-Смирнов, обессилел, а то и друзья-враги поспособствовали. Я всмотрелся в глаза Марси – дышала она бурно, однако если и был в глазах испуг, то не за себя, а… за меня.

– Ты мне веришь? – не до подробных объяснений было.

Кивнула.

– Выйди в коридор и жди. У лестницы.

Кивнула. Никаких там «Врача-а! Полицию!». Молодцом!

Хотя… учитывая ночное прощальное Вальки Головы, вряд ли можно ожидать от мисс Арчдейл особого рвения по части вызова, например, полиции. Она мне верит (кивнула, во всяком случае). А я ей?

Оставшись один (Валька не в счет, он вне игры, он в глубоком обмороке), я раздраконил пакет, разворошил свертки. Я оделся. Белье, рубашка, галстук, костюм, плащ, туфли. Все тик-в-тик. Ага! И саквояж. Будь я в Совдепе, трижды подумал бы, а не пожертвовать ли саквояжем? Слишком у него дорожный вид. Мгновенно бы у выхода поинтересовались: «Съезжаете?». Вдруг постоялец вентиль у душа вывернул для дома, для семьи – уж будьте любезны вернуться и сдать номер! Но здесь… за все заплачено сторицей. Да, съезжаю, не ваше дело, это моя жизнь! Саквояж нужен! И не только для запасных свежих рубашек и прочих покупок – все на себя не напялишь! – но и для паковки в него прежнего, так сказать, оберточного материала. У Валентина Сергеевича Головнина я никаких своих следов пребывания оставлять не хочу почему-то.

Так! Теперь – следы самого Головнина. Говорю же, дорожки прослеживались – свежие, кап-кап: сначала в ванную и уже оттуда на выход, до которого так и не удалось ему… На кой Головнину ванная? Рану промыть? Может быть. Я аккуратно ступил туда – влажно, и розоватая, бледнеющая уже почти до прозрачности лужа под раковиной. Понимаю, если бы он в раковине плескался – натекло. Но ведь нет! Отстойник пропускает: кап-кап. Надо же! На последнем дыхании товарищ майор не рану промывал, а сантехнику пытался починить! Отвернуть отвернул, но завернуть обратно… то ли дыхания не хватило, то ли весь интерес потерял к трудовому процессу. М-мда, процесс пошел – и ушел.

Я проверил – отстойник пуст. Прикрутил так, чтоб не капало. То ли изобретательности не хватает шпионам, то ли они полагают, что новое – это хорошо забытое старое. То ли именно рассчитывают на нестандартность мышления: мол, никто и не станет искать тайники в известных по книжно– киношно-мемуарному опыту местах. Например, за решеткой в вентиляционной шахте, куда на веревочке подвешивается искомое. Например, на дне цветочного горшка, откуда сначала аккуратно вытряхивается растение вместе с землей, прошитой нитями корневища, и куда аккуратно же оно втискивается поверх искомого. Например, отстойник раковины, где скапливается склизкая волосатая дрянь… Отстойник пуст. То есть не было в нем искомого, но и дряни никакой не было. А значит, что-то да было – и недавно.

Головнин сжимал кулак мертвой хваткой. Я не без усилий разомкнул палец за пальцем – да! Три маленьких ключика на кольце с брелком. Брелок – красное пластиковое яблоко величиной с шарик пинг-понга, символ Нью-Йорка. Я сунул ключики себе в карман и перешагнул через Вальку. Вероятно, он очень дорожил ими – даром что в глубоком обмороке, но очнулся на секунду, веки дрогнули, прорезались мутноглазые щелочки, кулак снова сжался, фантомно ощущая ключи с брелком.

– С-с-сань… С-с-сан-н-нь… – просвистел Головнин. Меня окликал, а может, выругался по неискоренимой русской привычке. Не знаю.

Он опять впал в обморок. Ничего. Полежит-полежит, очухается. Это реакция на «ВИЛ-7», похмелье, упадок сил. Иного предполагать я не стал, иначе… только мне и хлопот, что цацкаться с курьером партии, когда с минуты на минуту нагрянут преследователи-ищейки. Ведь преследуют, ведь ищут – следовательно, и сюда нагрянут. Следовательно, Смирнова-Головнина подберут: жить буду? будете, но плохо! А мне абсолютно не хочется составлять в этом смысле компанию Вальке Голове. Меня, в конце-концов, дама ждет!

Если же я ошибаюсь, и преследователи-ищейки не сообразят спуститься в номер Смирнова-Головнина, то все равно его обнаружат рано или поздно. Не поздно. Рано! Защелкнув за собой дверь, я перевернул картонку-табличку: «Please, Make Up Room Now».

Да уж, пожалуйста, уберите номер. А также уберите из номера обессилевшего постояльца. И как там дальше сложится для майора Конторы – произвол судьбы. Нет, произвол – это отличительная черта Совдепа, здесь – будь любезен отвечать пусть и по всей строгости, но Закона.

А мне отвечать не за что. За чужие грехи разве что. Не буду. Мне бы сейчас не ответ держать, а вопрос… Где-то тут у нас «специалист по вопросу»?!

Мы благополучно покинули отель. Мы благополучно сели в «порш». Мы благополучно переждали «парад организмов». И… благополучно не задали друг другу никаких вопросов, хотя они поднакопились – и у нее, и у меня. Но Марси ждала объяснений от меня, а я – от нее. Потому-то мы отвлеченно перебрасывались репликами на тему шествия меньшинств, откладывая на потом главное: кто есть кто из нас?!

Признаться, я по запарке обрадовался, увидев Марси в коридоре отеля. Мол, ага, все-таки была она дома, когда я пытался хоть что-нибудь втолковать автоответчику. Мол, поняла, умница, и примчалась. Но! Я ведь указал автоответчику время звонка. И пусть десять минут, прошедших с той поры, растянулись и вместили чертову уйму событий, но они не перестали быть всего лишь десятью минутами. Даже на крыльях любви невозможно перенестись за десять минут из Гринвича-Виллидж к Центральному парку, к отелю, которого я, кстати, ей не назвал, к номеру, тоже мною не названному: 1703. А значит… А хрен знает, что это значит!

Внешность обманчива. Детскость черт Марси постоянно сбивала меня с толку. О своем отношении к женщинам я говорил и не раз. Но то в Совдепе. Им от меня нужно было не слишком много, да и мне от них. Как-то всерьез не воспринимал. Да простят Боярова здешние феминистки, но… курица – не птица, баба – тоже человек, разумеется. Однако – через «тоже». Сначала – мужик. Впрочем, и не только в Совдепе. Я не говорю о собственных похождениях-отдохновениях в «кошкиных домах»– заплатил и получи. Я говорю о Хельге. Ведь при всей ее могучести и прозападной непринужденности осталась она бабой. Русской. Которой без хозяина как-то неуютно. Помнится, побеседовали, что называется… Еще во Франкфурте. Я в телевизор влип, а она посидела-посидела и: «Делай со мной что хочешь, но я пошла спать!». «Да-да, – говорю, – как же, как же!». «Только делай, делай!». «Что?». «Что хочешь…». Сколь бы ни качала мышцы, а баба и есть – подчиненная. При всем при том, что в английском языке понятие м-м… траха – паритетно, если можно так выразиться. Кто кого подчиняет в процессе м-м… траха – и не скажешь. По-английски, во всяком случае. Паритет.

Феминистки здешние – они дуры. Именно потому, что стоят на позиции расейских мужиков: мы главнее! Непременно надо самоутвердиться за счет противоположного пола. А означает это как раз: слабо… Только замордованный коммунальный совковый мухомор колотит кулачком по столу: кто в доме хозяин?!! Впрочем, это от бессилия, а я не жалуюсь – если и не всесилен, то силен, хозяин, да! С Марси так не получилось. Я было покровительствовать стал – как же иначе! рожица-то почти детская! Н-нет, не то… А что – то?! Трудно… Паритет.

Вот и за руль она меня не пустила. То есть громко сказано: не пустила. Просто села сама за руль и все! И мы двинулись. Куда? В Квинс. Я назвал ей адрес Перельмана. А больше ни звука не произнес. Она – тоже. Этакое понимание с полуслова. А вернее, непонимание в ожидании слов, игра в молчанку – кто первый не выдержит.

Ну-ну! Паритет так паритет.

Вероятно, меня навел на глубокомысленные рассуждения о равенстве полов «парад организмов». Вероятно. И еще рассуждения: наши с Марси личные отношения – личное дело каждого из нас… но как быть с общественными отношениями? А вот я и погляжу, столкнув нос к носу Перельмана и мисс Арчдейл. Ох, не так уж случайно появилась в свое время мисс Арчдейл на пороге «Русского Фаберже»! Буль-Перельман. Очная ставка, известно, лучшее средство достижения-постижения истины. Другое дело – нужна мне эта истина? Эта? Не нужна.

«Мы всех наших слушаем».

Из всех «наших» один Перельман в пределах досягаемости. Буду рад, если истина окажется иной. Но я не страус, чтобы голову прятать, а задницу выставлять! Тьма низких истин мне все же дороже. Тьма тьмущая! Мисс Арчдейл – человек Конторы? Ну и на кой мне жена из компетентных органов? Да и ей на кой муж-Бояров с учетом прошлых и нынешних подвигов? Значит, задание выполнено – и было все лишь заданием. Не хотелось бы мне, чтобы контакт Бояров-Арчдейл оказался заданием, но знать-то наверняка я должен?!

Подъехала она к домику Левы безошибочно. А ведь я никаких пояснений-подробностей не давал. Типа: здесь лучше налево, здесь лучше направо, тормозни. Не впервой мисс Арчдейл бывать у Перельмана, так что ли? Тьма низких истин.

Гляди, Лева, обещал тебе Бояров: «Я вернусь!»– и вернулся. Гляди, Лева, кого я с собой привел! Давно не виделись, СОСЛУЖИВЦЫ?!

Чуть ли не в привычку у меня вошло двери непременно вышибать. Я уже изготовился, опередив мисс Арчдейл метров на пять (хорошо хоть, соображения у нее хватило поотстать, а то и вовсе засветилась бы: понятия, мол, не имею, куда приехали, но пойду поперек батьки!), но вовремя осекся – открыто, то бишь не заперто. Что за новости!

Три новости. Плохая. Очень плохая. И… хорошая.

Плохая: Перельмана в доме не обнаружилось, хотя следы пребывания имелись.

Очень плохая: «запасник» тоже пустовал, хотя и там Лева порядком наследил.

И – хорошая: Марси – не человек Конторы.

Леву волокли будто мешок с дерьмом – из «запасника» к выходу. Надкусанная пицца – «что-нибудь из питания» была расплющена чьим-то каблуком. Будь я криминалистом, тут же отправил бы пиццу на экспертизу – отпечаток! Леву тащил один человек судя по сморщенности коврового покрытия, судя по разбитой китайской вазе. Будь их хотя бы двое, взяли бы за руки, за ноги, вынесли, а тут – волокли.

Я присел на корточки, изучая пиццу, уже протянул было руку, чтобы поднять ее с пола, и услышал голос Марси:

– Не трогай, Алекс.

Из чисто мужского упрямства тронул бы! Но это был не приказ, не просьба это была. Совет.

Я оглянулся – она невесомо скользнула к телефону, взяла трубку через платок. Прыгать? Руки ей выламывать? Рот зажимать? Это – Марси! Нет, не могу. И не хочу. И не знаю что делать. И не делаю шаг вперед. А по ее совету: не делаю ничего.

– Тэрри! – сказала она в трубку. – Я. Да. Верно. И быстро! Да, успею! – и дала отбой. – Алекс, ты готов?

Я? Готов! Всегда готов! Только к чему? К борьбе за деньги Коммунистической партии будьте готовы! Всегда готовы! У них, понимаете ли, внутренняя разборка, неувязочки увязывают, а я, видите ли, должен на привязи послушно ходить?!

– Кто такой Тэрри?! – каменным тоном спросил я. Да, я каменный гость – пришел и не уйду, пока не ответят.

– Не сейчас, Алекс! Быстро!

– Кто! Такой! Тэрри!

– Он из ФБР.

– Да-а? А я – из ЦРУ!

– Алекс! – вот теперь это не совет, и не просьба, и не приказ. Мольба! – Он действительно из ФБР!

– Ладно! Тогда… – я подошел к телефону, взял у Марси платок из кулачка, картинно встряхнул его и, ухватив ту же трубку, картинно, напоказ набрал: 911.

Если Марси – человек Конторы, она должна либо броситься на телефон в надежде оборвать связь, либо она должна ринуться отсюда вспугнутой антилопой. 911 – номер полиции.

Она не сделала ни того, ни другого. Она еще раз поторопила: «Алекс!».

Я дождался ответа и рявкнул оператору:

– Крайняя необходимость!

После чего осторожно уложил трубку рядом с аппаратом, ни в коем случае не на рычаг. Вот теперь: быстро!

Через десяток секунд мы сидели в «порше». Еще через пять секунд мы были в достаточном отдалении от домика Перельмана. Еще через секунду я стопанул «порш» (уж теперь– то я сам сел за руль!) – подождем. Не возражаешь, Марси?

Она не возражала – я приобнял ее весьма тесно. Можно толковать как прилив чувств, можно толковать как пленение. Одно точно – не вырвется.

Достаточное отдаление – это такое отдаление, чтобы не попасть в зону боевых действий, но наблюдать за ними, за боевыми действиями, буде они состоятся.

911 – полиция. Я ее вызвал. А занятая линия указывает местонахождение. Должны прибыть. Кто первый? «Тэрри из ФБР» или полиция? Вот и поглядим, как они друг с другом поладят.

Первым прибыл «Тэрри». И не один. Четверо выскочили из новенького седана, пятый остался в машине. Трое скрылись в доме, один пошел вдоль стены, огибая по периметру.

Минуту-другую было тихо. Потом вдалеке заныла сирена, громче-громче, приближаясь-приближаясь.

Боевые действия не состоялись. Они поладили. ФБР и полиция. То есть нелады, конечно, у них всегда были и будут, но иного рода. Беготни со стрельбой я не дождался. Обменялись фразами, продемонстрировали друг другу знаки отличия и принадлежности. Дальше я глядеть не стал. И так ясно: полиция – это полиция, ФБР – это ФБР. То есть Марси, вызвонив ниоткуда загадочного Тэрри, и в самом деле навела на дом Льва Михайловича Перельмана федеральных агентов.

Хорошая новость: кем угодно может быть Марси Арчдейл, но человеком Конторы Головнина-Лихарева она быть не может.

Я стронул «порш» с места. Здесь мне ловить нечего. А вот меня самого вам еще ловить и ловить! Кому – вам? А всем!

– Ты сделал мне больно… – сказала Марси.

– Кто такой Тэрри? – сказал я.

– Мы занимаемся в одном колледже.

– Чем?

– Отнюдь не тем, что ты вообразил.

– У меня очень богатое воображение.

– Это у русских в крови, да? «Подполье», Достоевский. Винить других в собственных грехах…

– То есть вы с дружком Тэрри, который из ФБР, на досуге читаете Достоевского. Друг дружке. Вслух! А где? В читальном зале Хантер-колледжа? В его служебном кабинетике на Федерал-плаза? Или у тебя, на Макдугал-стрит?

– Не на чердаке! Как, Алекс?

Как-как! Хреново! Сцена ревности мне явно удалась. Да и разыграл я ее почти искренно. Хотя подспудно не столько добивался подтверждения (или отрицания), мол, существует соперник, сколько желал убедиться: этот Тэрри и в самом деле из ФБР. Чувство ревности мне вообще-то чуждо – возможно, из-за весьма высокой самооценки (тут главное – грань между самоуверенностью и уверенностью в себе). Но ревность – повод не хуже любого другого. Вот тебе, Бояров, и воспользовался поводом! Повод обернулся причиной – и, как следствие, теперь мне надо объясняться. Про чердак, про фроляйн-мисс Галински. Не Достоевского ведь перелистать мы туда, на чердак, спрятались! И от кого спрятались?! От Марси?!

И я, признаюсь, потерял лицо. Ненадолго, но потерял. У Марси был вид обманутого ребенка, знающего про обман и замкнувшегося в ожидании ответа («Как, Алекс?») – а уж правду от правдоподобия он, ребенок, отличит безошибочно, нутром. Я и потерял лицо: убедительно забормотал в том смысле, что ничего особенного, что это та самая, которая мне помогала с «транзитами», что у нас никаких отношений, что и на чердак залезали именно во избежание подозрений о каких-либо отношениях, что тогда… ну, тогда… она позвонила домой Марси по собственной инициативе, а я без понятия, откуда ей известно, где меня искать…

Марси действительно отличила правду от правдоподобия, а бормотал-то я правду (при всем неправдоподобии!). Марси сдержанно шмыгнула носом и, как бы в знак примирения, чтоб, значит, никаких недомолвок не оставалось, спросила:

– Имя?

– Да ну! Хельга. Галински.

– Адрес.

– А я помню? Угол Сорок второй стрит и Восьмой-авеню. Там еще такой… такой дом. Девятнадцатый этаж. Номер… Черт знает. Короче, вторая дверь налево.

– Бывал у нее дома?

Тон мне не понравился. Типичный тон ЖЕНЫ, и не американской, а расейской. Я ей – как на духу: имя, адрес, скрывать нечего и незачем! А она – тоном: л-ладно, еще разберусь лично со стервой!

На мгновение отвлекся от дороги, чтобы взглядом укорить мисс Арчдейл (все же не миссис Боярофф, имей совесть!), и чуть было не впилился в хвост трейлеру – «порш» машина скоростная. Чудом заложил вираж, выкрутил и выматерился. Мать-мать-мать! Без боцманских затей, но экспрессивно, по– русски. Тут же снова обрел лицо! Да пошли вы все!!! Не было у Боярова хлопот! КГБ, ФБР, колумбийцы – а тут… Не веришь – не надо!

Надо. Поверила. Русский мат на удивление убедителен.

Мы прибыли в Гринвич-Виллидж. На Макдугал-стрит. Домой. Так получилось, что я, не особо задумываясь, автопилотно правил домой. Домой?

– Он кто?

– Тэрри Коудли.

– Вы…

– Мы друзья.

– Он тебе по дружбе сообщил, что служит в ФБР?

– А это не секрет. Алекс, я же объясняла! Это у вас агенты КГБ скрывают, что они агенты КГБ. А у нас – служба в Федеральном Бюро почетна. Он просто агент – не секретный и не специальный.

– А ты?

– Алекс! Прекрати! Что за чушь!

Чушь? Не пора ли объясниться? Пока затишье…

Затишье после бури. И не исключено – перед бурей. А буря была еще та! Буря чувств. Стоило нам войти и захлопнуть за собой дверь, как – короткое замыкание. Нет, не в электросети – мы оба и взаимно заискрили. Пожалуй, нечто подобное со мной было разве что в достопамятную ночь на Кораблестроителей, когда только проклюнулся первый «транзит» (и клюнул аккурат жареным петухом в зад!), и я бушевал напоследок – мне мнилось, что напоследок, что последняя ночь на свободе. Хотя, конечно, любые сравнения неуместны. Где Сандра, и где Марси! Ночь и день! Но – вот-вот! Оснований для того, чтобы полагать нынешний день последним днем свободы, намного больше, чем в ту (сто лет прошло, не меньше!) ночь.

Да-а, побушевали. Дай мне сейчас команду «Подъе-о– ом!», я не то что в сорокапятисекундный армейский норматив, но и в полчаса не уложился бы – одежку по всей квартире еще найти надо, в кучку собрать, с изнанки обратно вывернуть, отсортировать (где моя, где ее?). Опять же признаюсь, полушария в башке работали автономно: эмоции – да, но и мыслишки на предмет испытания искренности, а заодно и на предмет подчинения себе. Пусть – паритет. Но то по-английски, а мы, знаете ли… да, скифы мы, да азиаты мы.

Искренность, значит? В чувствах Марси искренна (искры! искры!), а как насчет периода затишья после бури?

Да, стоило Боярову ляпнуть, что телефон ему отключили за неуплату (ну, придумал!), она почуяла неладное, отзвонила на станцию – никто не отключал, однако номер не отвечает. Она и приехала – Боярова нет. И говорил с ней Бояров действительно из автомата – у нее же на табло высвечивается, номер не бояровский. Что такое?! Прилепила нейтральную записку, чтобы обозначить: была, буду. Но еще не очень волновалась. Мало ли!.. Но когда вернулась в пять, обнаружила погром, ощутила присутствие Боярова (и не одного, а с кем-то) на чердаке – испытала нечто противоречивое… В полицию звонить? Дверь взломана? А где съемщик? А там… наверху… притаился. И твоя, Алекс, надпись… на двери… ОК! Спросит та же полиция: кто, нацарапал? Вот как раз съемщик и нацарапал. Вы уверены, мисс? Уверена. А если у человека все «ОК!», что ж нас беспокоите? Он для вас кто, мисс? Он для меня – все! Ну и возвращайтесь домой, ждите от него звонка, а мы здесь подождем и, как только он объявится, зададим несколько вопросов. Она хорошо понимает, что Алексу вопросы полиции, мягко говоря, некстати. Да и ей самой выступать в роли неумной истерички как-то… И она решилась посоветоваться с Тэрри. Не потому, что он из ФБР, да к тому же еще и друг-приятель. А потому, что он друг-приятель, да к тому же еще и из ФБР. Ты понимаешь, Алекс?! И он вдруг живо заинтересовался, забросал вопросами про тебя, Алекс.