Текст книги "Русский транзит"

Автор книги: Вячеслав Барковский

Соавторы: Андрей Измайлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 42 страниц)

Глава 3

– Что, и закурить нельзя?

– Нельзя.

– А кофе? Есть здесь кофе?

– Есть. Нельзя. И плиту не трогай.

– И свет нельзя?

– И свет.

– И прилечь? Там же есть тахта.

– Можешь прилечь тут. На диванчике.

– Издеваешься? Как я помещусь?!

– Калачиком.

– Изверг! Знала бы – не спасала!

– Не сомневаюсь.

– Дурак ты, дядя! Я, если хочешь знать…

– Ну-ну, тетя! Шуток не понимаешь?

– Лучше бы тогда на Гражданку поехали. У меня, если хочешь знать, и кофе, и коньячок. И вообще все можно!

– Я помню.

– Помнишь ты, ка-ак же!

– Я помню. У тебя все можно. У меня тоже можно все. Мы не у тебя. И не у меня. Ну-ка, помолчи…

Я вслушался. Лифт загудел. Вниз. Вверх. Мимо. Тихо. Только тиканье. Часы с гирькой. Старье, превратившееся в антиквариат. Кошка жестяная с двигающимися глазами: тик– так, вправо-влево, тик-так. Холодильник вздрогнул, замурлыкал. Вода в дальних трубах загундела. Больше ничего. Тихо.

Серегина квартира – единственное убежище. Кухня. Русский стиль. Стены – шпоном под бревна; лавка, табуреты, стол гладкоструганные; даже угловой диван с резьбой а ля рюс; самовар-гжель; и веники, веники, веники – по стенам, самых разных модификаций. Каждый по-своему с ума сходит. Лийка помешалась на вениках – да, есть у нее пунктик: чистота. Можно представить, насколько всерьез она собралась в Израиль, если оставила после себя такой раскардаш! Серегина квартира далека, конечно, от того состояния, в какое привели наемные джигиты Грюнберга квартиру тезки-Сандры на Кораблестроителей, но… Видно, что человек собирался насовсем, не думая о возврате. То есть еще вернется, но лишь за чемоданами. Получит визу в Москве и вернется – за чемоданами. Раскардаш и раздрай. И привет! И плакала Серегина квартира. А точнее, как раз Лийкина, не Серегина. Швед все химичил с пропиской, варианты мозговал, Лийку прописал, себя – нет, жили-то в гражданском браке, Лийкины родичи и знать не признавали чужого по крови, рафинированные. Лийка же во искупление – ля рюс, ля рюс! Кончился ля рюс. И Швед дохимичился. Кому, интересно, Лийка жилплощадь сдаст? Государству? Или уже нашла покупателя? Выплаченный кооператив как-никак. Шведом выплаченный. Ну да что уж тут… В гараже только и остается Сереге жить– поживать, когда из больницы выйдет. Мда-а… из больницы.

А пока я здесь ночку пересижу. Я и Маринка. И ничего не трогать, ничего не сдвигать!

– Но ты же сам, дядя, в шкафу шуровал! И не только в шкафу! Тебе можно, да?

– Мне можно. Тебе – нет.

Это не заскок! Лийка – хозяйка. Веники вениками, чистота чистотой… но зрительная память у нее на самом деле абсолютная. И даже нынешний разгром отпечатался у Лийки в памяти, как на фотографии. И неизвестно, когда она вернется – за чемоданами. Главное, вернется – и сразу отметит: кто-то был. Кто?

Так что лучше Маринке ни к чему не притрагиваться. Я – иное дело. Я – всегдашний гость, старожил, можно сказать. Я-то смогу изъять из Серегиного гардероба тот необходимый минимум, чтоб срам прикрыть и не босиком бегать… Костюм тренировочный, корейский – годится. И не только для тренировок. Повадились в таких костюмах гулять где угодно, хоть по Невскому. А как же! Целую штуку стоит, надо же показаться на люди! Кроссовки… Впрочем, кроссовки – три пары, на выбор, в гараже. Ношеные, да и пусть. Лишь бы налезли. Хорошо, что мы со Шведом одних габаритов. И вот еще… деньги. Все Серегины загашники я знал: чем выше, тем верней. Лийка – миниатюра, метр сорок семь с прической. А Швед – под два метр. И все загашники там, куда Лийке при всем желании не дотянуться.

Деньги лежали в той же наволочке, в которую я их запихал там, на катране, на Ракова, у Игорька Бецкого. Их стало, разумеется, меньше, чем раньше, но… должно хватить. На первое время. А Игорек перебьется. Либо отдавать все, а тут и половины не наскребется уже. Либо… вообще не отдавать. Надо с Тихоном состыковаться. Завтра же. Ситуацию ему разъяснить. Тихон поймет. Тихон найдет слова, чтобы с каталами потолковать, – и счетчик должен выключиться. Должен.

Вот теперь намного легче. Одет, обут, при деньгах, при машине. Не то что два часа назад…

А два часа назад меня трясло от холода и перевозбуждения. И Маринку трясло – от страха.

Света не было нигде. Ни в одном корпусе. В редких окнах мелькали огоньки свечей. «Вольво» Сереги Шведа – на месте, там, куда я и поставил.

– Не дрожи, тетя, не дрожи! Сейчас поедем.

– А сам-то, дядя! – она храбрилась, и тон был истерично-ироничным. Пожалуй, единственно верный тон при всех тех обстоятельствах.

– Сматываемся! – объявил я, садясь за руль. – А то починят проводку и…

– Не починят. Если хочешь знать, я там такое… Там они только к утру разберутся, если хочешь знать! И-и-искры, ух! А потом ка-ак шарахнет!

Получается, спасла она меня поэтапно: сначала разворотила щит, потом выпустила из темницы.

– Слушай, тетя, а как тебя угораздило?! Женщины, по моему опыту, боятся электричества больше, чем мышей.

– Кто боится, а кто и нет. У меня же вибромассаж, дядя, и вообще… Что вы, мужики, без нас делали бы!

– А чем ты?

– Топором! Там рядом с щитовой – стенд пожарный.

– Так! А топор?! Остался?! Там?!

– Ага! Ка-ак же! – и она воздела ручку, сжимающую еще тот топорик. – Надо же мне чем-то отмахиваться, если что.

Это «если что», надо понимать, как раз вариант, когда на нее вдруг из темноты прыгают – вурдалаки. Вот и я бы прыгнул. Из темноты. В темноту.

Мы выкатились с территории больницы бесшумно, с потушенными огнями. А потом уже я прибавил – ходу, ходу!

Тут-то Маринка дала волю истерике, захлебывалась от хохота. Повод… поводов предостаточно.

– Хоть полотенце бы, – машинально пробормотал я.

– Растираться?! – закатилась Маринка.

– Прикрыться! – мрачно ответил я.

– Ой, а представляешь! Гаишник нас остановит! Ваши документы! Ой! Ой, не могу! Ой, умру! А ты… ой-ёй!.. а ты, мол, в другом пиджаке оставил! Ой, мамочки, умереть не встать! Ой, держите меня четверо!

– Цыц!!! – истерику надо было пресечь.

– Молчу. Молчу, дядя! – и давилась, давилась смешком. – Ладно, дядя, давай доберемся до меня, что-нибудь придумаем.

– И что мы придумаем? С твоим гардеробчиком!

– А?! О-о-ой, не могу! – дикий смех, разрывной. – Ой, если хочешь знать, у меня есть а-атличный брючный костюм! Пиджак, брюки! Восемьдесят зеленых! Мой любимый цвет!.. Ой, мамочки, умру сейчас! Мой любимый размер!!! Или юбка еще есть! Из шотландки! А чего! Шотландцы все в юбках ходят!!!

Хлестать ее по щекам, чтобы прекратить нездоровое веселье, – руки заняты. Да и пусть отхохочется. Досталось ей сегодня – никому не пожелаешь. И мне досталось. Но я-то покрепче, не гоготать, а думать-соображать надо. Куда, действительно, в таком виде?! К Маринке на Гражданку?!

Она уже обессилела и только время от времени всхлипывала – вероятно, перебирая в уме все свои наряды и в уме же примеряя их на меня.

И только когда я с Маркса свернул не на Светлановский, а на Богатырский, она вскинулась:

– Куда?! Нам же на Гражданку!

– Нам не на Гражданку. На Комендантский.

Да, это была неплохая мысль. Можно даже сказать, счастливая мысль. Серега в больнице. Лийка в Москве. Ключи от квартиры – в бардачке. А машину – загнать в гараж. Только на пять минут сначала тормознуть у подъезда. Рискнуть (иного не дано!), гигантскими прыжками доскакать до нужного, Серегиного (Лийкиного!) этажа – лишь бы никому не приспичило мусор выносить или за почтой спуститься! – отомкнуть знакомый замок. Всё! Внутри! И облачившись в корейский тренировочный костюм, степенно вернуться вниз, к «вольво». Босиком – не голышом. Много проще. Да и проблему с обувкой теперь решить – раз плюнуть. Да, хранятся у Шведа в гараже подходящие мне кроссовки. И машина пусть хранится. Под замком. Нечего ей отсвечивать у Маринкиного подъезда на Гражданке: лучшего указателя и не придумать – беглый больной туточки. Куда первым делом кинутся вурдалаки на поиски? По знакомым адресам.

– Эти… знают, где ты живешь?

– Какие эти?

– Резо. Давид. Илья. Еще кто-нибудь?

– Илья. Он вряд ли помнит. Он меня провожать как-то напросился. На такси. Пьяненький уже. В дымину, если хочешь знать! Тормознули – он говорит: на чай не пригласишь? Ну ты ж понимаешь! Проти-ивный, волосатый! А я, если хочешь знать, с уродами никогда…

– Я знаю. Я помню.

– Не перебивай! Ну я ему сунула червонец! Это, говорю, тебе на чай! И водиле тоже – червонец. А это, говорю, вам на чай! Увезите его подальше отсюда! Кивнул, повез! Понятливый! Среди мужиков тоже попадаются понятливые. А я, если хочешь знать, очень уважаю понятливых, и когда если вдруг…

Короче, мысль про квартиру Шведа – действительно, счастливая мысль. Только сидеть надо тихо-тихо. И ничего не трогать.

И дожидаться рассвета. И сразу, как рассветет, сматываться. Неровен час – Лийка вернется утренней «стрелой». Незачем ее посвящать во что бы то ни было.

Так мы и сидели. Так-тик. Тик-так. Ходики. Еще тикают. На сколько хватает одного подзавода? Когда Лийка последний раз дергала за гирьку? Не позже суток тому назад. И вполне в ее традициях вернуться до полной остановки ходиков… – чтобы гирьку подтянуть, чтобы время шло. Хозяйка. Порядок. В крови.

Тик-так. Вправо-влево. Кошка. Тик-так.

– Эй, тетя! Спишь?

– Нет. Молчу.

– А чего молчишь?

– А ты сказал: молчи. Вот и молчу.

– Примерная тетя! Послушная тетя!

– Пошел ты, дядя!

Да, это ее силуэт я увидел напоследок, прежде чем коридор закувыркался и всё расплылось. Да, она было кинулась ко мне. «Ты же был трезвый! Трезвый-трезвый – и вдруг блямс! И я – к тебе. И слышу, Давид говорит: готов! И я… спряталась за угол, поняла: что-то не так. И разговор вчера был у вас какой-то нехороший. Ну да, да, позавчера… Куда, думаю?! На первый этаж! А у нас там, если хочешь знать, только морг и прозекторская. Ну, кое-что я все-таки знаю, не последний человек в этой больнице, если хочешь знать. По репликам запросто догадаться можно: как, что, о чем. Но чтоб тако-ое?!».

– А какое?

– Вот тако-ое!

Она, конечно, кое-что знала. И про невостребованных покойничков, и про куплю-продажу… Что еще за купля-продажа?! А очень просто. Скелетами торгуем. За кордон. Вроде бы кооператив. У них там за кордоном отношение к самому себе трепетное, не то что у наших бомжей. У них там вообще никаких бомжей нет, а у нас, если хочешь знать, ради бутылки любой ханыга готов заранее свой скелет продать. Полторы-две сотни – не деньги, но на десять бутылок хватает. И вот ханыги нам себя продают, всё законно, бумаги в порядке, договор, завещание: после моей смерти… и тому подобное. За рубли. Ну, а больница, то есть кооператив законтачил с фирмами и гонит туда за валюту – для наглядных пособий. Ой, слушай, это бред собачий был! Давид из Штатов прилетел однажды (у него там родня вроде бы) и привез с собой скелет. С бирочкой! Фирму наши скелеты устраивают, только у них там система крепления другая, все переделывать приходится! Ну им надоело, и они прислали с оказией образец! Ой, умру! В багаж не приняли, Давидик наш весь рейс и просидел в «боинге» со скелетиком на коленях! Нет, ты представляешь?! А самый бред на таможне был! Похмыкали, помялись – всё в порядке, документы в порядке, но все-таки… как-то… м-м… И ты предположи, нет, хотя бы предположи, что они у него спросили?! Говорят: «А он… этот… НАШ? Или ИХ?». Идиоты! Кто, кто?! Они! И вообще все! Идиоты!

Если хочешь знать, бред бредом, а валютка-то капает. Это с непривычки страшновато, но докторам привычно. Дело есть дело. Если хочешь знать, очень даже прибыльное.

Да, я хотел знать. Кости запродавшихся, сыгравших в ящик бомжей – одно. А живого человека расфасовать по контейнерам и сплавить в Швейцарию – другое. Или тоже – и ТАКОЕ только с непривычки страшновато?! Тоже мне – самураи! Отряд 731. Пациенты – «бревна»: распиливай вдоль и поперек!

Нет, ничего такого она не знала! Ни сном, ни духом! У каждого своя поляна. Ее поляна – массаж, биостимуляция, вербовка смазливых телочек на конкурсы, если уж на то пошло. Но не хирургия. Хотя все повязаны, но каждый о другом знает только то, что считают нужным сообщить. Дело есть дело. Потому-то и заметалась, как с ума сошла, когда поняла, чем пахнет! И топор… Сначала, если хочешь знать, готова была на них броситься с топором. Но сообразила: крови много, толку мало. И – к щиту. Она аккуратно там закоротила, если хочешь знать. Они все век будут разбираться, но не поймут, в чем же дело. Она же не дура полная – себя подставлять! Сегодня она свет вырубит в разгар операции, а завтра ее же скрутят и на тот же стол, на ту же операцию. И никто не хватится. Никому она не нужна. Нет у нее никого…

И у Леньки Цыплакова никого. Никто и не хватился. И у меня, кстати, тоже – никого. И сколько еще аналогичных случаев! Швед! Да, Швед! Он ведь остался на койке в больнице! А я тут, в его квартирке прохлаждаюсь! А он… А они, Резо-Давид-Илья… Хотя вряд ли… У Шведа и адрес есть, и жена, и Сандра. Хай поднимут, искать начнут. Зачем вурдалакам лишние хлопоты! Вурдалаки подберут полного одиночку. Вроде меня. Вроде птенца-Цыпы. Впрыснут этаминол или еще что-нибудь… Лишние хлопоты. Все вокруг – это лишние хлопоты. Жив-здоров – вот главное. Остальное – лишние хлопоты…

Кажется, засыпаю. Кажется, глюки начались. Лийка вошла? Нет, не Лийка. Никто не вошел. Маринка была, она и есть. Тик-так. Время идет. Диван угловой, жесткий. Ничего! Колени. Мягкие, уютные. Лучше всякой подушки. Сейчас я только на пару минут. Только глаза прикрою. Этаминол. Двойная доза. Рано или поздно должен был подействовать. Подействовал. А что за этаминол? С чем его едят. Его вкалывают… Резо… Верзо… Пузо, железо, Резо. Три слова на «зо». Ариозо… Тетя, что такое этаминол? Ты должна знать, у тебя работа такая, чтобы знать про этаминол… Еще Костя Сурнов должен знать. Я с ним встречусь, он мне расскажет – я вас всех одним щелчком, если ты, тетя, мне ничего не хочешь рассказать про эта… эта… Ну, эта… как его?!

Она хочет рассказать. Она даже говорит: этаминол, барбамил, мажептил… аминазин… превышение дозы ведет к наркомании, ортостатическим коллапсам, дерматиту, аллергии с отеками лица и ног…

Знаю! И без тебя, тетя, знаю. Отеки. Ноги отекли, затекли – каждая нога из свинца. И лицо, тяжеленное лицо, глаза не открыть, головой не пошевелить. Спа-ать, спа-ать. Сплю. Сплю, а Маринка мне на сон грядущий сказку, что ль, рассказывает? «К диспепсическим расстройствам, токсическому гепатиту, агранулоцитозу…». У соседа гепатит – пожелтел как листик… Замечательная сказка. С хорошим концом! Все остальное – лишние хлопоты, да. Да-а-а…

Однозвучно звенит колокольчик… И дорога… Дорога, дорога. Покачивание. Куда-то еду, еду, еду. Вверх-вниз, вправо-влево. Колокольчик. Звенит. Однозвучно… но… Но!

Не колокольчик! Телефон!

Я открыл глаза.

Телефон звенел.

Ходики остановились. Жестяная кошка застыла взглядом.

И Маринка тоже – она тоже застыла взглядом, уставившись в гонконгский телефон-трубку, который однозвучно, заунывно, не переставая… звенел.

Все по-прежнему. Это – кухня а ля рюс. Это квартира Шведа. Рядом – Маринка. Это – я. Телефон звенит.

Кто? Кто это может быть? И кого надо? Шведа? Лийку? Меня?

Маринка инстинктивно прижала палец к губам: мол, тихо! Дурочка, соображать надо: пока трубка не снята, здесь можно хоровое пение устраивать – на другом конце провода не услышат. А трубку совсем не обязательно снимать, отзываться. Даже строго не рекомендуется отзываться. Впрочем, петь хором тоже не рекомендуется. Я поймал себя на том, что сам веду себя так, будто опасаюсь быть услышанным. Крадучись прошелся по кухне, размял основные группы мышц, жестами показал Маринке: собираемся по-быстрому и уходим.

К чему таиться? Можно и вслух сказать. Тем более, гонконгская свиристелка наконец смолкла.

Собраться по-быстрому удалось без труда, а вот уйти…

Я всего-то швырнул пригоршню-другую холодной воды в лицо, чтобы окончательно прочухаться. Потом пожужжал электробритвой Шведа – щетина вылезла совершенно бандитская, а когда еще доведется побриться. Дунул – прочистил ножи: альбиносная поросль Сереги ничего похожего с моей не имеет. За всё про всё уложился в три минуты. А вот Маринка оккупировала ванную надолго, заперлась после меня и… непонятно чем там занялась. На мое нетерпеливое постукивание сдавленно шипела сквозь дверь:

– Должна я хоть глаза в порядок привести?!

Глаза так глаза. Действительно, должна. Вся ее облицовка мордашки за ночь потекла, расползлась. Косметический ремонт требовался. Но не вечность же ему длиться!

– Скоро ты?

– Вот пристал! Сейчас!

– Не трогай там ничего, слышишь!

– Очень надо! Если хочешь знать, тут и нет ничего приличного. Ватки кусочек-то могу отщипнуть?

Я напряг слух, пытаясь угадать, скоро ли закончится «ремонт» и в какой он стадии. И вовремя напряг: угадать не угадал, но поймал посторонний звук. Спиной поймал.

Я стоял спиной к выходу из квартиры – и ощутил, что в замке проворачивается ключ.

Лийка?!

Нет. Хозяйка дома справляется с замком мгновенно, привычно, движениями, доведенными до автоматизма. А здесь – кто-то шуровал очень и очень аккуратно, неслышно, мягко.

С того момента, как заткнулся телефон, прошло минут десять-двенадцать. Могли проверять, есть ли кто дома, прямо из будки у подъезда. Проверили – и… Но кто?

Я кошачьим прыжком занял позицию не за дверью, а… над ней. Проще простого: по стенке у самого потолка тянулась труба газопровода – за нее рукой, а ногами враспорку. И правильно! Замок щелкнул. Неизвестный гость выждал длинную секунду, потом резко и плотно припечатал дверью (припечатал бы!) предполагаемого противника – благо, что противника там не оказалось. И ухитрился все это проделать почти бесшумно. И сделал шаг внутрь, в квартиру.

Я разглядел густоволосую макушку и в следующий миг увидел бы вздернутое вверх лицо – гость учуял угрозу сверху каким-то шестым чувством. Но именно в этот миг ничего не подозревающая Маринка созрела для выхода из ванной. Гость волей-неволей переключился на новый шорох, пригнулся, застигнутый врасплох. И здесь я достал его – двумя ногами, всей массой сверху. Даже не прыгнул, а просто обрушился, припечатал.

Надо отдать должное Маринке – она зашлась в крике, но беззвучном: рот раскрыт, испуг в глазах до полусмерти… Как в немом кино.

Теперь уже я прижал палец ко рту, сигналя ей: молчать!!! На лестничной площадке не было никого. И лифт не гудел, никто его не вызывал. Рано. Еще очень рано. В чьей-то квартире проснулся будильник. Значит, сейчас где-то шесть-полседьмого утра. Через минут сорок-тридцать народ зашевелится, заспешит на работу, на службу.

Я перевернул тело на спину, лицом вверх. Неизвестное мне лицо. Крепкое, сильное и… бледнеющее на глазах. Этого только не хватало! А если я ему шейные позвонки поломал?! Тогда – труп. Я взял двумя пальцами за подбородок, повертел – да нет, в порядке у гостя позвонки. Через какое-то время очнется. И это время необходимо употребить с толком.

Я глазами показал Маринке на лифт, она по стеночке, по стеночке, впритирку выскользнула на площадку, нажала кнопку – лифт ожил, стал подниматься. А я пока обхлопал бездыханное тело по карманам: абсолютно ничего!

Лифт остановился, дверцы разъехались. Я втащил неизвестного гостя в кабинку, усадил в дурацкую пьяную позу и для большей натуральности ткнул пальцем под ребро – моментальный рвотный рефлекс: бесчувственная кукла согнулась и гортанно хрипнула, выпустив изо рта лужицу желчной слюны. Тьфу, пакость! Я оставил куклу в одиночестве и нажал на прощание кнопку верхнего этажа, дверцы съехались, кабинка пошла ввысь, там и заглохла, под крышей. Пусть теперь жильцы наводят порядок в собственном подъезде – участкового вызывают или своими силами вышвыривают подгулявшего алкаша. В любом случае с его стороны не последует повторной попытки вламываться в чужую квартиру.

Маринка была готова хоть на край света. Но только со мной. И только не обратно в больницу. Так она сказала.

А я ей сказал, что – как раз без меня и как раз не на край света пока, а именно в больницу. Во-первых, исчезновение Боярова объяснить проще простого, а одновременное с Бояровым ее исчезновение… тогда тоже объясняется однозначно. Но если она как ни в чем не бывало явится на работу, подозрения в пособничестве беглому больному если не отпадают полностью, то по крайней мере ослабевают. Согласна?.. Во-вторых, Маринка нужна мне в больнице, даже не мне, а Шведу – должен кто-то Серегу предупредить, чтобы тот прикинулся дебилом и лишних вопросов не задавал, в новых попойках не участвовал, от сомнительных процедур и непонятных лекарств отказывался наотрез. Согласна?.. В-третьих, у меня на сегодня такой э-э… план мероприятий, что лучше побыть одному. Согласна?.. Маринка кивала головенкой, ничего другого не оставалось, как соглашаться, но…

– Но как мы встретимся, дядя? Как договоримся? У меня же телефона нет, и у тебя – тоже.

– В двадцать ноль-ноль будь на Кировском. У входа в «Пальмиру»… – черт меня за язык дернул. Наобум брякнул, понятия не имел, где могу оказаться сегодня в двадцать ноль– ноль. Да что там!.. И предположить бы не рискнул, где окажусь через час-два-три. Но главное: уверенность интонации, точное время, точное место. Назначил – значит буду. Ясно?!

В крайнем случае хоть один верный человек в «Пальмире» остался – Юрка, бывший напарник Олежека Драгунского. Юрке всегда дозвонюсь в «Пальмиру» и накажу встретить, согреть, накормить-напоить по полной программе. Я невольно хмыкнул, вспомнив, что аналогичный случай произошел с тезкой-Сандрой, когда она маялась в ожидании кавалера– Арика. Кавалер-Арик так и сгинул бесследно, а мне вот привалило этакое… Ладно, попробую нынче не сгинуть, попробую все же быть пунктуальным. Но пока – за работу, товарищи! У Маринки – работа в больнице, под крылышком вурдалака Резо. У меня – у меня своя работа… И непростая.

То есть найти-то в городе Тихона просто, но вот как мы с ним договоримся…

При всем взаимном уважении мы не были связаны общим делом. Я вообще, как известно, всегда сам по себе и ни в чьей команде. В Питере пруд пруди разных группировок – команды Феоктистова, Васильева (боксеры), Кумарина (тамбовские)… всех не перечислишь. Это не считая заезжих – тех же кавказцев. Или вьетнамцев – вообще не от мира сего, с кем с кем, а с ними общий язык искать бесполезно (эх, учитель Нгуен, знал бы ты, во что выродится наплыв твоих соотечественников!). Периодически главарей брали-сажали – в городе на Неве с этим быстро, не то что в Москве. Стоит человеку начать менять иномарки автомобилей – первый верный сигнал, что его скоро упакуют. И точно! А оставшиеся без вожака бойцы перетекают из одной команды в другую. Нынешним летом никто не мог составить конкуренцию команде Тихона – разве что ольгинская группировка.

Когда и если возникали проблемы, Тихон в считанные часы собирал до трехсот бойцов. Естественно, при оружии. Авторитет безоговорочный! Тихон-то Тихоном – мол, тихий… однако росту в нем было под два метра, кулаки – с мою голову, а сам спокойный, спокойный. И действительно! Чего ему беспокоиться!

Консульство США на Петра Лаврова открывалось в девять утра. Я успел вдоволь поколесить по городу, убедиться в отсутствии хвоста (не давал мне расслабиться утренний «гость» семьи Шведа, никак не давал!), ссадил Маринку рядом с метро и к девяти подрулил… Соседство консульства с Большим Домом меня не столько пугало, сколько бодрило. Все равно иначе никак, была не была, шаг вперед. Мне нужен Тихон, а Тихон скорее всего – у консульства, это его точка.

Конечно, ребята Тихона не рэкетировали американцев. Его молодые бойцы (в основном – боксеры) продавали нашенским гражданам очередь. Вернее, первые места в ней. Чтобы выехать в Штаты, понятно, нужно получить визу. Очередь за этой визой растянулась на полгода. Парни вели списки. Списки, само собой, менялись каждый день. При желании первым мог стать любой, но, само собой, одного желания недостаточно. Нынче проход в консульство «весил» три тонны, и то как сказать… Наевшись деревянных рублей, бойцы норовили снять со страждущих исключительно эскавэ. Все попытки неповиновения пресекались мгновенно. Впрочем, и попыток таких что-то не припомню. Нашенским совкам, по-моему, даже нравится, когда ими командуют («Во-от наконец-то хоть какой-то порядок!»). Сложнее конкурировать с гэбэшниками, охраняющими вход: переодетые ментами они по сигналу изнутри запускали по пять человек. И уж они-то оборзели совершенно – каждое утро создавали СВОЮ очередь, где платили просто все без исключения. Справедливости ради стоит сказать, что цены у гэбэшников были значительно ниже. Но и продвигалась в основном ИХ очередь.

По сути работка у тихоновских бойцов не такая уж пыльная: три часа в день на свежем воздухе, три выходных. Как-то Тихон в знак искренней симпатии предложил мне возглавить этот «филиал», но… каждому свое.

В ту пору «свое»-мое было селекционировать посетителей у входа в бар «Пальмира» – чисто, без уголовщины… как мне, «оловянному солдатику», представлялось. Ладно, опустим…

Тихона у консульства не оказалось. А вот бойцы его весьма оживились при моем появлении: выяснилось, что популярность Боярова растет, как на дрожжах. То ли он, Бояров, всех раздолбал-поубивал, включая многоуважаемые органы, то ли самого его, Боярова, чуть ли не застрелили, чуть ли не сожгли в гараже, чуть ли не взяли под жесткое наблюдение все те же многоуважаемые органы. Сомнительная популярность! Откуда только что выползает! И это при том, что вся недавняя катавасия с «русским транзитом» вроде бы срочно и плотно секретилась Большим Домом. Вот что, бойцы, недосуг мне лясы точить в двух шагах от того же Большого Дома, на виду честной компании. Где сейчас Тихон? Если не здесь, то где?

– Где-где! В Катькином садике!

Тоже верно. Не здесь, так там. Тоже его точка…

… Да. Вот и тихоновский «мерседес». Вокруг бурлило, копошилось, тусовалось. А Тихон правил бал – широко распахнув обе дверцы, лениво развалясь, принимал своих «лейтенантов». Ни дать, ни взять – Корлеоне. При виде меня он не выразил никаких эмоций, но щелчком пальцев отослал посторонних и показал на место рядом.

Я сел. Дверцы мы захлопнули.

– Вид у тебя усталый, Саша. Хлебнешь?

Я понял, что за внешней непроницаемостью Тихон продемонстрировал мне свое расположение. Так и оказалось. Я хлебнул приличного коньяка – обожгло – и ритуально поинтересовался, как дела. И мы поговорили: не столько, разумеется, о его, сколько о моих делах. Потом меня повело – я ведь все прихлебывал и прихлебывал. Вероятно, алкоголь лег на всю вчерашнюю пакость – этаминол, мажептил, аминазин… что там Маринка лопотала. Я сам почувствовал, что паузы между фразами все продолжительней, а язык все непослушней и непослушней.

– Ну-ка, откинься пока, передохни, – посоветовал Тихон. – И оставь мне свои проблемы.

Что я и сделал. Провалился. Не знаю, как там у Христа за пазухой, но у Тихона в «мерседесе» я ощутил себя не менее комфортно.

И толчком проснулся. Дверца «мерседеса» была распахнута, а внутрь заглядывал Игорек Бецкой – поза у него была халдейская, полупоклонная (конечно, иную позу трудновато принять, заглядывая в машину, но не только поэтому Игорек прогнулся – а по загривку Бецкого легонько похлопывал-поглаживал сам Тихон, и ладонь у него еще та).

– Вот и порешили! – радовался Тихон. Он совершенно искренне радовался, чего я не сказал бы о сникшем катале.

Игорек изображал облегченные вздохи: мол, здорово все разрешилось, а то он уже и не знал, каким образом ситуацию погасить – она, ситуация, помимо него разгорелась, из-под контроля вышла, он, Бецкой, без всяких объяснений все понял, как надо, и своих корешей убеждал, что не такой человек Саша Бояров, чтобы так вот… и если вот так вот… то, значит, что-то не так, а теперь, когда выяснилось окончательно, что все вот так вот, он еще раз убедился, что Саша Бояров – человек, что иначе и быть не могло, а он, Бецкой, и не сомневался ни на минуту, что…

– Потому рокера послал? – наугад пальнул я.

И попал!

– Какой-такой рокер?! – почти сочувственно поинтересовался Тихон. – Валет твой, что ли? А, Игорек?

– Да что – Валет! Сопляк он, Валет! Я его!.. Я ему!..

– Слушай, Игорек, а может, ты без денег, а? Сколько вам всем Саша задолжал? – и Тихон сделал движение, будто полез в карман кожаной куртки за «лопатником».

– Какие еще деньги! Что вы! Все в порядке, друзья! – Бецкой нажал на слове «друзья». – Я же говорю, и не сомневался, что…

– А то могу снабдить…

– Да о чем разговор! Да там ерунда какая-то, за один вечер на катране восстановим!

– С Валетом сыграй… – как бы поощрил Игорька Тихон.

– О-о! Я его!.. Я ему!..

Короче, разобрались. Одним врагом меньше. То есть, разумеется, Бецкой не стал мне другом, а так и остался врагом, но с его стороны можно не ждать сюрпризов. А то ведь грешным делом, когда я переворачивал полутруп в прихожей Шведа, не исключал вероятности увидеть знакомую рожу: типа Глисты или Беспредела, пристебаев Игорька. Хотя вряд ли. Не в манере катал лазать по чужим хатам в поисках должника, лучшего друга хозяина квартиры. Правда, и рокеры, на полном форсаже сбивающие СЛУЧАЙНОГО прохожего, – тоже не в их манере, однако… пальнул и попал. Ну я полагаю, веселая игра предстоит Валету на катране, пешком теперь ему придется ходить всю оставшуюся жизнь, пешком и с протянутой рукой. Что ж, заслужил – носи. Знай свое место.

С Бецким-то разобрались, даже руки друг другу пожали (ладонь у него гадостная… как скумбрия). Но остались все остальные вопросы. И один из них, самый свежий, – что за мразь сунулась к Шведу? Очень может быть – Комитет, коллега Вальки Головы. Но тогда он вряд ли сунулся бы один – у НИХ эта система годами, десятилетиями отработана. А еще более вероятно: грюнберговская компания, черт их всех разберет! Одно наверняка: не случайный это был домушник, не случайный… А если и вообще мои айболиты столь оперативно среагировали? Я знаю троих – Резо-Илью-Давида – но сколько их на самом деле в одной связке? И только ли для того Давидик прокатил меня на «скорой» до гаража Шведа, чтобы я не засветился? А может, и для того, чтобы выяснить, где, собственно, что находится. Э-э, нет! Мы же с Давидом только до гаража и доехали, он не знал, какой дом, какая квартира… Или в карточке у них всё записывается при поступлении в больницу. А-а-а, бог с ними со всеми! Гуси летят. Придет время – придут люди, придут факты. Сами придут. Искать не надо – успевай уворачиваться. Пока успеваю.

Я настолько утонул в размышлениях, что не сразу поймал нить разговора с Тихоном. Точнее, разговора Тихона со мной:

– Они мне говорят: забастовку устроим! Общегородскую! Чтоб черных из города вообще выслали. К Ленсовету пойдем! Понимаешь, Саша, они, дурачки, всерьез решили, что городская власть за них решит… Э-эх, дети-дети неразумные…