Текст книги "Русский транзит"

Автор книги: Вячеслав Барковский

Соавторы: Андрей Измайлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 42 страниц)

К Леве Перельману обратился: не подскажешь ли, Михалыч?

Подсказал. В свойственной ему манере: «Саша! Ты знаешь, как я тебя уважаю? Иначе мы бы вместе не работали, ты только пойми меня правильно. Что я могу подсказать насчет твоих… Насрать и розами засыпать, Саша. Ты только пойми меня правильно». Однако адресок дал.

Некая фирма, коих здесь пруд пруди:

Это, говорит, один мой приятель. А по хитрой довольной физиономии видать – неприятель.

Делов-то – разносить по офисам и квартирам рекламные объявления. Пять баксов в час. Американцы, правда, за ту же работу получают вдвое больше. Так ты стань им, американцем!

Потрудились мои бойцы всего день: всю кипу рекламок тут же спустили в ближайший мусорный бак, порезвились на просторе (в частности, смотались в аэропорт Кеннеди на разведку – мысль у них, видите ли, родилась!), а вечерком заявились в контору за получкой. Этот самый Самуэль Рацер, имеющий пятнадцать лет стажа, отнюдь не полный кретин, беспрекословно выдал каждому по пятьдесят зеленых и, свободно говоря по-русски, попросил больше не беспокоиться и не беспокоить.

Мою репутацию данный эпизод если не расшатал, то и не укрепил, естественно. Тогда-то я решил расставить точки. Но:

– Слышь, Саня, это все херня. Нам не годится. Не для того мы сюда приплыли. И в Питере-то дня не работали, сам знаешь, а здесь… тут же такие тачки, такие телки! Каждый второй – миллионер! Бабки сами в руки просятся! А ты: работать! Ты ведь в курсе, что нам надо! Дай нам тему, дай людей, которые заплатят… Ты-то небось пристроился!

Ну, ясно! На каждом углу стоит по миллионеру и зазывает: а вот кому миллион! за так отдам! Чисто совковый глюк о Штатах. Уже и древнему советскому фильму лет тридцать будет – «Верьте мне, люди!» – а ничего не меняется в головах. Там, если кто помнит, один уголовник растолковывал другому: «Вот посмотри на Америку! Каждые пять минут – ограбление. Потому и страна богатая!».

Я растолковал им все как мог верьте мне, люди… не поверят. Да, здесь все платят. Кто кому. К примеру, миллионеры – государству. Налоги. И оно, государство, за то их охраняет. Люди с теневыми бабками тоже платят – свято место пусто не бывает. Но учтите: этот рынок схвачен и поделен когда вас и на свете не было – посторонним вход запрещен. Сунетесь – проживете сутки-двое, не больше (на сутки ошибся всего!). Не Совдеп, «халява, сэр» – не хляет. И на полицию в случае чего кивать не стоит: полиция тоже существует на деньги коренных американцев, при эмигрантских же разборках – фиксирует факт преступления и развозит трупы, и только. Короче, ликбез. Азы. Буки. Веди.

Вроде бы прислушались, поддакивали, цокали – но, выяснилось, по кривой выехали: так мы о том и толкуем! есть тема!

Оказывается, в аэропорт Кеннеди нелегкая занесла Гришу-Мишу-Лешу с заранее обдуманными намерениями: не на самолетики поглазеть, не на эскалаторах покататься. В питерскую бытность шерстила эта троица и в Пулково-2. Потрошение багажа интуристов – мелочь, дешевка. Они просто подкатывали на тачке и снимали заранее высмотренного господина: пра-ашу в машину! с ветерком! Дальше – объяснять не надо…

А в Штатах пассажир из Совьет-Юниона – именно интурист. И не турист вовсе – что с туриста взять: кинокамеру? банку икры? «Столичную»– «Московскую»? Не-ет, нынче из Совьет-Юниона насовсем прилететь предпочитают, а значит, с нажитым добром: числом поменее, ценою подороже. Золотишко, брюлики…

Верно Бояров говорит, полиция тут только американцев и охраняет, так мы о том и толкуем!

Они уже, выясняется, нашли какого-то Сеню, бывшего сосновоборца, бывшего исполкомовского водилу, а теперь нью-йоркского таксера – там же и нашли, в аэропорту. Побалакали о том, о сем… понятно, о чем. А потом засели дожидаться прибытия московского рейса. Дождались. И безошибочно выбрали из толпы прибывших троицу тузов. Саня, голову наотрез, тузы! Без багажа, зато сумки… такие… И по роже видать, не бедные, сильно не бедные. Паршиво – их уже тачка подхватила, своя, видать, тутошняя, не такси. Но мы Сеню уломали, сели на хвост и – Саня, голову наотрез, тузы – ни в какое не в консульство, в этот… как его… отель… да как его?! «Пьер»? или «Пьерро»… короче, там, Сеня называл, этот… Гранд Арми Плаза рядом… Номер узнать – раз плюнуть! Тряхануть тузов – святое дело! Явная ведь контрабанда, сумки такие… ну, такие, дипломатические, а они – ни в какое не в консульство. Саня, это тема!

Надоел мне базар, разговор с глухими. Отель! Тузы! А с гостиничными детективами сталкивались? И кто вас дальше лифта пустит? По небоскребной стеночке вскарабкаетесь на виду всей Медисон-авеню? Да ну, надоело! Лепет!

Сказал этим хреновым рэкетирам: если вы глухие, то и я глухой – ничего не слышал и знать не хочу, но! Но, пока за лофт заплачено (мной, кстати!), живите, а потом – чтоб я вас не видел.

И вот… увидел, здравствуй, жопа, новый год! «Саня, голову наотрез!» – то-то и оно. Черт меня дернул выйти за три станции до Аквариума – на Шипсхэд-бей! Черт меня дернул вообще сабвеем воспользоваться!

Ехал бы своим «тендербердом» – глядишь, в дороге развеялся бы, отвлекся – здешние пути-развязки-мосты требуют определенной сосредоточенности: голова была бы занята. И в питерском-то метро после получасовой давки-вонючести норовишь первого попавшегося покусать – а тут по линии D, еще и с пересадкой, еще и полтора часа! И потом… я, как известно, не расист, но воняют они не в пример бледнолицым, и скалятся, и… только что не онанируют прямо в вагоне.

Таким образом вынесло меня за три станции до Аквариума вихрем. И я этим самым осатанелым вихрем взлетел на восьмой этаж зачуханного вертепа по Бэдфорд-авеню: ну, щас будет на ком сорваться! А дальше, остывший и степенный, пешочком до «Русского Фаберже» к Леве Перельману – за работу, товарищи! Черт меня дернул!

Никакой не черт, конечно! Но чертовка. Даже чертовки. Обе! Что одна, что другая! А ведь с какими намерениями я нагрянул вчера к Марси! С серьезными, блин! С благородными, блин! Первый раз за все свои тридцать пять лет, блин! Первый блин… Черт дернул Хельгу позвонить! И откуда она номер знает?! И откуда она знает, где мне быть в ту пору?! И откуда вообще Хельга вынырнула?!

А результат: бессонная ночь – и отнюдь не в том смысле, в каком предвкушал. Подробности – не хочу, потом. Но – погано.

А результат: находка в лофте.

А результат: 60-й участок, Брентон.

А результат: как-то еще Лева Перельман воспримет э-э… прогул.

Кстати, сколько может продлиться прогул? День? Сутки? Сорок восемь часов? Пять лет?

За что?! Почти рождественская стори: встреча старых друзей, трое из которых очутились в чужой стране, без цента в кармане, и которым исключительно из душевной щедрости чем мог помог здешний старожил. Мы, старожилы, вообще отличаемся исключительной душевной щедростью и радушием: «отдай мне твоих обессиленных»… и так далее.

Мы. Старожилы. У нас. В Нью-Йорке. Аккуратно я стелил, мягонько, исподволь. Ни чуть не прочесть по лицу воскового Брентона! Я его где-то понимаю, конечно: лейтенант – не цветок в проруби. А сидит в 60-м на Брайтоне, как именно в проруби. Иные копы делом занимаются, прямым своим делом – защищают добрых граждан от добрых граждан же, пусть и американцев от американцев. А тут – сплошные залетные, мусор! И вот ведь, дерьмо, что обидно: язык учить не хотят, треплются на своем туземном и полицию в этом смысле шлют куда подальше: вам нужно с нами объясняться? Перенимайте! Фима, ембтьвзду, разъездец пришел твоему творогу!

По аналогии: то же питерское неприятие – «черных развелось!». Ну да то превентивное неприятие. А доиграйся Питер до того, что на всем Васильевском или на Петроградской – ни единого коренного жителя, целиком и полностью вытеснены кунаками-джигитами-кацо… и посреди – российский мент, чья задача поддерживать порядок и законность на вверенной территории. Во-во…

Потому и щеголял изо всех сил недурственным английским, освоенным за два года. Потому и ступал осторожненько: у нас, мы, старожилы. Потому и нес по кочкам беззастенчиво Гришу-Мишу-Лешу – им уже безразлично, а мне здесь жить. Обостренное чувство родины. Но ничего лишнего!

Нести-то я их нес, да и заслужили по большому счету. Однако ни словечком не обмолвился о таксере Сене, аэропорте, совковых тузах с такими… сумками (как я понял по жестам ныне почивших землячков, вализы это были, специальные дипвместилища, лучше подальше держаться). Не мое дело! И действительно, не мое! В остальном: правду, одну только правду, ничего, кроме правды.

– Ты прав, парень. Они без цента в кармане… – скупо подал Брентон.

– Я и говорю!

– Не все ты говоришь, парень. Без цента, зато – с… – и он бросил на стол передо мной пакетик. Пластиковый. – Узнаешь? Или впервые видишь?

Ого! Вижу, само собой, не впервые. Навидался еще на дачке в Комарово, на мезенцево-грюнберговском, так сказать, совместном предприятии. Навидался еще в Афгане. Да и здесь, у… у нас в Америке только слепой не навидался бы дури. Джефа? Крэка? Кокаина? Героина? Вижу не впервые. Но – не узнаю. Нечего мне узнавать.

Первая мысль – подкинули! Менты подкинули! Чтобы… Чтобы что?! На фиг им это нужно? Не Совдеп же, не Комитет, не беспредел под развесистым лозунгом: «Мы строим правовое государство!». В Штатах эта ударная стройка капитализма давно и не без успеха завершена. Качественно и в срок.

– Не узнаю! – очень честно сказал я.

– И раньше у них, у троих, не видел?

– Не видел! – честно, как только можно, сказал я.

– И сам не пробовал?

– Никогда! – еще честней сказал я.

И не врал! Но чем честней пытаешься выразить тоном, тем «враньевей» звучит.

И тем не менее Брентон поверил. Или здорово сделал вид, что поверил. Да нет, поверил! Он ведь далеко не дурак (был бы он тогда лейтенантом полиции!), он ведь и сам по опыту знает: чистая правда звучит фальшивым тоном. Знает, не может не знать.

Уговаривал. Уговаривал я себя. Вот, пожалуйста, Брентон и отсутствие «сэра» в моих последних ответах мимо ушей пропустил: мы же просто беседуем, а?

Альбинос непроницаемый! Нечего мне шить, нечего! И дурак поймет, что дело это колумбийское (почерк: «галстук», наркота, «micrda» на стенках). Брентон ведь далеко не дурак! Или я ошибаюсь?

Эх, Бояров-Бояров. Маху ты дал с жизненным основополагающим принципом: когда не знаешь, что делать, делай шаг вперед! В данном конкретном случае дал маху. Шаг вперед и – маху с восьмого этажа. А что было делать?

Тут больше права Марси, внушавшая мне чуть ли не ежедневно иной принцип: когда не знаешь что делать, не делай ничего.

В данном конкретном случае не сделай я ничего, не махани из окошка, дождись полицию – им бы вообще ничего не осталось, как поблагодарить за показания и отпустить с миром. Я бы их еще и на мысль навел: мол, мне ваша защита нужна, лофт-то бояровский, сегодня эти трое – завтра я… Кто, кто? Не знаю! Сами ищите! Тот же Карлос…

Э, нет. Про Карлоса – молчок. Знать не знаю вообще ни о каких колумбийцах, и где Колумбия – понятия не имею, вроде в Африке, да? и выращивают они там сахарный песок, то бишь тростник, не иначе.

Иначе. Все иначе. Брентон навесил паузу. Вполне прозрачную, но тяжелую. Как невод. Третий раз забросил старик-Брентон невод – пришел невод…

В эту паузу я успел обмозговать все и вся: и про колумбийцев, и про не самую глупую полицию, и про несвоевременный «заячий» прыжок с чердака, и про собственный хренов статус…

– Верю, парень, верю.

Я неожиданно для себя с фырканьем выдохнул. И сыграл и не сыграл. Дальше? Что дальше?

– Ты, я знаю, парень, частый гость на Федерал-плаза?

Вот оно. Абзац подкрался незаметно. Если долго чего-то ждать с опаской, оно и случится. На Федерал-плаза я и в самом деле гостил частенько последние месяц-полтора: там-то мне в обмен на ворох справок-бумажек-анкет выдадут грин кард, должны выдать, в конце концов! Или теперь не должны?

– Ты меня понял, парень?

– Да, сэр.

– И что ты понял?

– Все, сэр! – еще бы секунда, и буркнул: «Больше не буду, сэр!».

– И тебе хорошо знакомо это, нет? Узнаешь?

Узнаю. ЭТО – узнаю. Аналогичные плакатики-листовки развешены в безошибочно самых видных местах по коридорам, по которым вынуждены мотаться все и каждый жаждущий статуса (хоть какого-нибудь, но в Америке). И здесь ЭТО располагалось на видном месте. Ну, верно, где ж ЭТОМУ и висеть прежде всего, как не в Брайтоновском 60-м участке:

Федеральное Бюро Расследования снова обращается к русскоязычной общественности США и новоприбывшим иммигрантам с призывом помочь своей новой стране.

Одной из многочисленных функций и обязанностей ФБР является борьба со шпионажем. На протяжении многих лет русскоязычные иммигранты оказывали содействие ФБР в этой сфере. Некоторые иммигранты обладают значительной информацией о деятельности разведывательных служб, направленной против интересов Соединенных Штатов Америки.

ФБР просит лиц, располагающих вышеупомянутой информацией, сообщить об этом в ближайшее отделение бюро. Лицам, проживающим в городе Нью-Йорке, в ФБР следует звонить по новому номеру телефона:

(212) 325-2700, добавочный – 3037 или обращаться по адресу:

26 Федерал-Плаза, Нью-Йорк 10278.

Вся полученная информация будет содержаться в строгом секрете.

ФЕДЕРАЛЬНОЕ БЮРО РАССЛЕДОВАНИЯ МИНИСТЕРСТВА ЮСТИЦИИ США.

Неужели мне так и суждено? Неужели они все от меня никогда не отстанут? Будто мухи! Вроде ни медом, ни дерьмом не измазан. Хотя дерьмом-то кто только ни норовил…

Называйте это двойной памятью. Или ремейком – так красивше, американистей. То есть: возврат к прошлому. И не просто возврат: да, к прошлому, но по-новому.

То меня Карнач, рожа жлобская-ментовская-василеостровская, топорно обтесать-вербануть пытался в питерском допре.

То меня Валя Голова, однополчанин-собутыльник-волчара комитетская, обволакивал перспективками, не успел я голову с больничной койки поднять.

То меня бундесовский полицейский херр (стыдливо пишем «герр», но правильней именно – херр… этот-то мой, франкфуртский, и по звучанию, и по сути херр)… отдельная история, будет настроение, поделюсь. Но тоже туда же!

То – нате вам! Снова здравствуй, Брентон, новый год! А я его чуть было не зауважал. Хотя… Чего это я! ФБР – не КГБ, не какая-нибудь, к примеру, Штази. А все равно.

Впрочем, отдам должное лейтенанту: «стучать» не призывал ни прямо, ни косвенно. Счел своим долгом напомнить о гражданском долге каждого достойного долгожителя США (долго-жителя-в-США). И намек был определенный. Почти как у классиков: «вы понимаете намек? да, когда знаю, что это намек! так вот, обратите внимание – намек!., как это понимать? как намек».

А определил мне Брентон следующее: налицо преступление федеральное, он, полиция, тут же может сплавить дело в ФБР, или самый край – через сорок восемь часов. Если кто помнит, именно в ту пору ихний (то есть наш, наш!) Буш разбушевался: войну, мол, объявляет государство злокозненным поставщикам наркоты – а это кто? известно, колумбийцы! Эх, Америка, уметь надо вперед заглядывать, газетки уметь надо почитывать – не только о самой себе и ближних пределах. Тот же «Русский транзит»… Ну и блюстители, само собой, рьяно берут каждый след, пахнущий латиноамериканской дурью – а наследили на Бэдфорд-авеню порядком!

(К слову, на редкость они, западные, в данном отношении доверчивы что ли… Эдак в России какой-нибудь русофашист Ван-Ваныч-Ванов подзорвет «оплот сионизма» Останкинскую телебашню и тут же – в телефонную будочку: ответственность за акцию берет на себя команда «Кара-булдык-чекал– дык», бей жидов – спасай Хусейна! Ищи-свищи… Но то к слову).

А Брентону страсть как не хочется копать – выроешь яму в полный рост, извозюкаешься в грязи… ан выяснится, что искомое не здесь, а во-он под тем лежачим камнем, в метре от. Или того обидней: уже и заступ обо что-то звонкое стукается, но срок истек, сорок восемь часов – и являются другие: ну-к, отодвиньсь, без сопливых обойдемся, чего тут, пусти специалистов… во, глядите – МЫ откопали! Расклад… И коли знает «лежачий камень»-Боярофф место, пусть не вынуждает Брентона пачкаться зазря…

Тьфу, метафоры откуда-то повылазили! Или Брентон же меня и заразил к случаю – эка, просвещенный коп: «зайца» По-голландски знает-выучил! Я вон в голландском уголке Квинса обитаю – а не в курсе. Ну, напрочь задавил интеллектом белобрысый! Еще посмотрим!

Но если попроще: ФБР – элита, полиция – тоже не хило, но не элита (с точки зрения не самой полиции, а с точки зрения федеральных агентов, разумеется). Вот и… вроде наших ментов с нашими гэбэшниками. Младший брат сквозь зубы сносит снисходительность старшего брата, но не упустит возможность вставить фитиля подлинней да потолще.

Короче, Брентон, ткнув носом в листовочку, дал понять: ты, мистер Боярофф, сбоку припека, однако любая информация по делу пойдет тебе, мистер Боярофф, только на пользу.

М-да. Мы и рады бы, да не хочется. Знаю я все эти колумбийские заморочки! То есть не знаю, не знаю! И знать не хочу. Такая жалость, лейтенант, ничегошеньки…

Про Карлоса Вилланову? Тоже ничегошеньки! Откуда, лейтенант?!

Когда-когда? Ах, тогда-а… И что – тогда? И думать забыл, разве всех упомнишь, мало ли к нам в «Русский Фаберже» народу ходит!

Да-а? Сам Карлос Вилланова?! Что вы говорите?! А кто это?

На том и расстались. Не сразу, конечно. Полный день промариновал-таки меня Брентон в 60-м. Полный РАБОЧИЙ день (и почему мне не икается? Лева Перельман, небось, ежеминутно поминал разными словами!).

Да! Говорил я: отдам должное лейтенанту? Говорил. И ведь пришлось отдать. Должное. По мелочи, но напакостил, поганка. Нападение на полицию посредством: свободного падения из окна – абсурд, а вот материальный ущерб – да. И свез меня Брентон в суд, стукнул судья молоточком, и – будьте-нате чек на тысчонку баксов. Верней: будьте-дайте. В полтора часа обернулись. По мелочи!

Ничего себе – по мелочи. Штука! Эх, нет здесь в Америке Сереги Шведа – он бы ихний говенный «форд» выправил за те же полтора часа. Но – нет здесь Шведа.

Вот и будь добр, мистер Боярофф, выпиши чек, накорябай в корешке – чтоб запомнил раз и навсегда! – кому. И – свободен. Пли-и-из!

Характерно: police и please звучит практически одинаково. А «одинаково» по-русски звучит почти как: иди на…

А «заяц» по-искаженно-голландски звучит: кони.

А «мистер Боярофф» звучит лучше «парня» и «дерьма».

И совсем замечательно звучит: «постоянный житель США».

Но пока: «беженец». И – свободен, беги.

И куда мне бежать? К Перельману? Как там, по старой памяти, по совковому кодексу законов о труде: опоздай на семь часов и пятьдесят девять с половиной минут при восьмичасовом графике – считай, опоздание, не прогул. Так то Совок. Да и опоздал я на все двенадцать часов.

И куда мне бежать? К Марси? Попытаться продолжить «работу с автором»? Она мне теперь припомнит, век не забудет «работу с автором»! Ну, стерва, Хеля-Хельга! Век не забуду!

И куда мне бежать? К Хельге, дабы ей в пятак закатать? А куда – к Хельге? Она, стервь, знает, где меня найти и вызвонить. А я – нет. Но когда узнаю и найду – точно, закатаю. И совесть не загрызет: мол, поднял руку на слабую женщину – Хельга покруче иных бойцов-мордоворотов будет…

Или все же загрызет совесть: все-таки если бы не она, быть бы мне… на Литейном, 4… того чище – в бундесовской клетке-решетке. И не быть бы мне здесь, в Америке, да еще с приличным капитальцем, да еще с относительно приличным статусом… Ладно, не закатаю в пятак, не закатаю. Но… но и стервь же!

А виноват получаюсь я! Что за напасть! У бабья, правда, мужик вечно виноват: ты ее хоть жемчугом обсыпь – а чего такой мелкий, скажет. Чихать мне было на женские логические прибабахи: и времен, допустим, тезки-Сандры, и времен, допустим, Маринки-живчика. А Хельга для меня и вовсе – не баба. Бабомужик! Но – Марси… Сам от себя не ожидал.

И тут – не ожидал, не ожидал! – Хельга. Вдруг откуда ни возьмись появилась…

Кстати, Хельга, Хельга! Что за Хельга, откуда?!

Объясняю популярно: Хельга Галински, репортер– «горячая точка», двойное гражданство: США и ФРГ, белокурая бестия, бодибилдинг, стаж знакомства с Бояровым Александром Евгеньевичем – с момента прибытия вышеупомянутого во Франкфурт и по сей день. По сей день – к сожалению.

Глава 2

Гнида Лихарев, черный полковничек, комитетчик сраный, в печень мне пулю не засадил, но изрядный шмат мяса вырвал. Дрожь, вероятно, пробрала. От страха? От ненависти? И того, и другого у него в избытке по отношению ко мне.

А если бы и прострелил он мне печень, пусть бы и башку, пусть бы и всю обойму… – я так и так до полковничка добежал бы, достал бы – и не гияку-цки, не маваши-гери, а по-простому, без затей, с размаха открытой ладонью по уху. Что и сделал. Не напасть-отключить, а дать по морде. Все видели!

Видели. Он, правда, все равно отключился – моя открытая ладонь тоже не ласковый май. Ну а пуля – ей что, она дура. Пуля летит по невидимой касательной – далее по анекдоту. Если кто не знает, могу напомнить… Впрочем, тогда на летном поле, во Франкфурте мне было не до анекдотов. Я туточки рядышком же с гэбэшником Лихаревым и отключился.

Очухиваюсь – будто миг мигнул – а полковничка рядом нет. И – белым-бело. И у изголовья некто в хрустящем халате, но чую – не доктор. Помнится, очухивался я сходным образом на койке выборгской больницы – тоже рожа-сиделка опекала. Но тут-то я не стал интересоваться: мужик, ты кто? Ясно, кто. Хотя он со мной – на неплохом русском. Чувствую себя радисткой Кэт. Ладно, мыслю, младенца у меня не родилось, ни хрена не добьетесь, не вынудите! Дураком, короче, себя чувствую: то ли действительно молчать немей немого, то ли, наоборот, блебетать им всю подноготную. Не знаю…

Я – не Хоннекер, меня немцы выдадут с потрохами по первому требованию и «спасибо» не потребуют взамен. Это же еще восемьдесят девятый был: Горби благодетель, стенку порушил, чего изволите, господа хорошие-перестраивающиеся, тьфу!

Но счастлив мой бог – не соизволили. Больно скандальная история. Опять же крези-Лихарев пальбу устроил, офицер КГБ – во Франкфурте, в аэропорту. Опять же – Серега Швед хоть и в беспамятстве, но живой. Живой свидетель – дождись прояснения и только дай ему рот открыть! (Живой, кстати, паразит! Два письма прислал в Нью-Йорк, бодрячковые, но тоскли-ивые: «моих навещаешь? как там Барабашка? а меня, знаешь, не выпускают! жизнь тут кипит котлом…»). Опять же – репортеры видели-засняли. Скан-даль-чик. Чего хотел, того добился. И оказалось – единственно правильное решение. Поди попробуй меня отсюда вытребовать, поди попробуй навесить лапшу: дезертир, убийца, злостный неплательщик налога за бездетность, хулиган, Буковский-штрих! Поди попробуй обменять меня на… да хоть на Хоннекера. Хрен вам всем, вот что я скажу!

И не только это скажу. Меня ведь запросто могли в Союз переправить не обязательно официальным путем – путем взывания-завывания к прогрессивной общественности. Меня ведь запросто могли обездвижить наркотой, погрузить в багажник и – фройндшафт-митарбайт! дружба-сотрудничество! – сквозь порушенную стенку до близлежащей военной базы советских благодетелей. Благо агентов Штази пруд пруди, что в ФРГ, что в ГДР. Да и наших – тоже.

Потому скажу я все. Расскажу я вам, ребята! А ребята того и ждут. Те самые, с летного поля, четвертая власть, пресса. Они тут и в самом деле власть – кордонов для них нет. И в палату ко мне отнюдь не прорывались, а проходили. Мой– то хрустящий, в халате, и его коллеги стеной было встали: форбстон, мол! Ну да какая это стена, если и берлинская рухнула – проходили сквозь, будто сквозь привидение. Я к этим привидениям с большой опаской – а ну как засну тут, а они меня по воздуху перенесут, и я там, ТАМ. Но для репортерской оравы – ихняя полиция не пугало. Закон репортерами блюдется? А как же! Тогда почему, в свою очередь, закон не блюдется полицией, где свободный доступ к информации?!

Врач запретил, больной болен! Тут уже я взорал: врач барахло, больной здоров!

А расскажу я вам, ребята, все как на духу, присовокупив: здоров, как бык! на Родину не хочу-не буду! и если неожиданно простужусь-заболею-умру, если неожиданно и тайно сбегу в Совдеп к березкам, – имейте в виду, это не я, не сам. Доступно?

Ораве более чем доступно. Орава в конце концов сократилась до единицы. Единица – Хельга Галински. Не потому, что остальным я вдруг стал неинтересен – просто русским она владела не в пример остальным. Настолько владела – у меня даже закралось: подсадная. Но – нет. Документ затребовал: пожалте. «Шпигель». Мало? Паспорт: да, гражданка ФРГ плюс гражданка США. Мало? ТиВи: «Герр Боярофф готов вскрыть подлинные тайные пружины… унд зо вайтер… Фроляйн Галински не задумывалась над тем, что откровения герра Бояроффа могут осложнить процесс взаимопонимания между нашими странами, наметившийся… унд зо вайтер… Да, задумывалась, но о том, что страна герра Бояроффа прежде всего сама по себе осложнила процесс взаимопонимания между герром Бояроффым и собой. В скором будущем дамы и герры получат возможность и удовольствие убедиться в этом – история герра Бояроффа готовится к выпуску… унд зо вайтер». Мало?

Достаточно. Подсадная штази-комитетчица и в «Шпигеле» способна служить, и паспорт иметь с двойным-дюжинным гражданством, но НЕ способна публично, по ТиВи, не задумываться об осложнении процесса взаимопонимания между нашими странами.

Оно конечно – тоже не убойный аргумент. На воду дую? Фроляйн Галински могла быть подсажена не Штази-Комитетом, но Бундесом – для раскрутки герра Бояроффа, а? На воду дую! Ибо когда меня спровадили из клиники (здоров, говоришь? рады за тебя!) прямиком в полицию (да ни в какую не в полицию – в разведку, что я, вчера родился?!), выцарапала оттуда герра Бояроффа именно фроляйн Галински. Только меня и видел тамошний херр (я-то герр, а он все-таки херр). На кой бы ей? Чем Боярофф полюбился? Шпукать, то бишь плевать она хотела на него как такового, у нее контракт, у них с Бояроффым контракт, вот, видел, вот! Она – юридически литагент герра Бояроффа. Работа с автором. А вы, херры, не имеете законных оснований задерживать советского подданного… тем более он запросил политического убежища в США… а здесь он так, по случаю, транзитом, с кратковременным визитом!

Разумеется, все намного муторней было, бюрократичней, тягомотней. Но кому это интересно? Суть же в том: Хельга меня и просветила, как на елку влезть и рыбку съесть, денег подкинула на период до отдачи, в отеле поселила – вместе с собой, по всему Бундесу сопровождала (я ж любопытный, поглазеть хочется!). Она и мое «Заявление понимания» засвидетельствовала, ту бумажку, которая предварительно пишется еще до прибытия в Штаты. Она мне и собственное заявление понимания сделала: по контракту Бояров (без – фф, Хельга, повторюсь, по-русски ого-го, а материлась и вовсе ого-го-го!) получает двадцать процентов, остальное – фроляйн Галински как литагент, литобработчик, переводчик и прочая-прочая-прочая. Между прочим, грабительский контракт, как мне впоследствии растолковал один из бесчисленных перельмановских приятелей-юристов-на-все-случаи-жизни.

Так что, если можно так выразиться, она меня на убой кормила, знала-чуяла, на чем деньжат срубить. Как ни смешно, угадала-угодила в яблочко: моя, в принципе, незатейливая стори о первом и втором русском транзите вдруг ПОШЛА. Аж «Новое русское слово» целиком публикнула. Я даже, грешным делом, варианты начал прикидывать, угодив в яблочко (в Нью-Йорк – по-нашему, по-американски), как мне с брайтон-питерской мафией объясняться, учитывая мою роль в деле Мезенцева-Грюнберга. Но выяснилось – это лишнее, да и в сущности нет никакой брайтон-питерской мафии. Откровением для меня стало! А потом и для Марси. Но то потом, много позже. А в Бундесе готовил: не помню ни хрена, давно было, вообще все выдумал, чего там баба с моих слов понаписала – не в курсе, книжки читаю только будучи сильно пьян, читаю – нравится, просыпаюсь – ни строчки не помню, сильно пьян был, а перечитываю опять же в подпитии и опять же поутру ни хрена не помню, так и живу.

Отношения у нас с Хельгой волей-неволей все тесней и тесней. Но я ей тоже собственное заявление понимания сделал: девка ты деловая, полезная, дружим, но без поползновений. Не в моем ты, Хельга, вкусе. А я свой вкус удовлетворю в несчетных м-м… салонах. Ну, естественно: негритянку, китаянку, француженку (о, француженка, о!), русскую (ностальгия, знаете ли…) – что я, не человек, что ли?! Да еще советский – изголодавшийся на однообразном совковом рационе! Всего попробовать хочется. А Хельгу – не хочется. Бодибилдинг…

Она немного сдвинутая на своем бодибилдинге. Я сам-то сдвинутый на каратэ-до. Но я – мужчина. Ладно, я не против, чтобы и дама сдвинулась на каратэ-до. Даже любопытно. Та же кинозвездюлина – Катька. Почему-то я ее Катькой прозвал… Синтия Ротрок. Ежели в Совдепе видак смотрят, должны знать: такая с челкой и рожицей обиженной пионерки– звеньевой. Вякает, правда, громковато при доводке, но растяжка – и я позавидую. Но при всем при этом – женщина, дама. А Хельга – бабомужик, мужикобаб. Габаритов небольших, не баскетбольных, но витая-перевитая. Она меня стесняться перестала, а то и не начинала, а то и сознательно провоцировала – бродила по комнате (в отеле, в кемпинге, в пансионате) голяком, качалась два часа в сутки непременно, гантели возила в багажнике и разборный изоджим. Жуткая жуть, как любила (или до сих пор любит?) изящно выразиться одна мразь в Питере.

– Алекс! Это же красиво! Посмотри!

– Отстань.

– Во всем цивилизованном мире конкурсы проводятся. А ты – дикарь!

– Дикарь. Импотент. Отстань.

– То-то импотент, сто марок только за сегодня протрахал!..! (говорю же: материлась она ого-го-го!).

– Закрой хайло, русскоязычная ты наша! Заняться нечем? Давай проводи работу с автором, пока настроение есть. А то никогда не отдам долги.

– Мне? Долги? От тебя-a? Я и не рассчитываю!..!..!

– Тогда и не отдам.

Чуть позже, спустя недельку, я привел вроде неопровержимый довод, Хельга даже запнулась, углубилась в себя – но поздно: я к тому времени уже… м-м… углубился в нее.

Баба, если что втемяшит себе в голову, непременно добьется. Мужчины, возможно, умней (шахматы, опять же…), но женщины хитрей. Даже когда не баба, а бабомужик, мужикобаб. Хельга Галински…

В Гамбурге мы тогда были. Как же, как же, вольный город. Я и дал себе волю: накушался «Либефраумильха» – зелененькой симпатичной бурды. Перевести, что ли? Молоко любимой женщины, вот. Сухенькое-полусладкое. Раньше, в Совке этакое винишко в меня и… и совком не затолкать. А тут: скотч хочу, говорю. Не держим, говорят. Фирменное кафе: мозель, рейнвейн, молоко – любимой женщины. Тьфу, эстеты! Ладно, изнасилую себя – соответствуй Европе, Боярофф! Вылакал я «молока» – в носу уже хлюпает. Пошли, говорю, погулять охота. Ну, погуляли мы с ней, со стервой, с Хельгой, метров двадцать. Господи, где я?!