Текст книги "Русский транзит"

Автор книги: Вячеслав Барковский

Соавторы: Андрей Измайлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 42 страниц)

Глава 2

Протрезвел я моментально. Никакого «антиполицая» не потребовалось. Главное, не суетиться. Сначала – дверь на улицу, с черного хода. На засов!

Милицию? Исключено. Достаточно я сегодня пообщался с капитаном Карначом. Вызови я ментов, ни единого шанса не останется. Все идеально вписывается в его схему: я самая подходящая фигура, чтобы раздуть дело, передать в суд (благо и расследовать толком ничего не надо – все вписывается), получить очередную звездочку или должность. «Благодарю за службу, капитан (майор?) Карнач!» – «Служу…» Ура!

Зазвать бригаду «секунд»? Нет. Этот охамевший сопляк и дешевка не упустит случая утвердиться за счет кого угодно. А в данном случае – за счет меня, гиена-трупогрыз. Объявит убийцей, и добивайся потом. Рано или поздно я добьюсь, но «рано или поздно» может продлиться лет пять-шесть, что никак не входит в мои планы. Вероятно, в милиции есть и толковые, честные парни, даже наверняка есть, но сейчас не самый подходящий момент для постановки эксперимента: «Эксперимент показал, что среди следователей имеются вдумчивые благородные Шараповы». Эксперимент-то на мне, на бывшем тренере, спортсмене-каратисте, ныне швейцаре с сомнительными (а как же!) связями. Занялся шантажом, был вызван в правоохранительные органы, куда поступило заявление от потерпевшего; отпустили с миром до поры до времени, настрого предупредив; а он, поддав, занялся разборкой с потерпевшим и сделал из него окончательно потерпевшего, окончательно и бесповоротно. Эх, Борюсик, Борюсик…

Да, я – идеальная фигура для показательного процесса в пору науськивания: проклятые кооператоры-рэкетиры-толстосумы, довели страну на семьдесят втором году до разорения, нет для них ничего святого, по трупам пойдут, уже идут, глядите-глядите! Глядим-глядим! Видим-видим! У-у, погубитель!

А оставить все как есть, закрыть бар и уехать? Нельзя. Труп за ночь не дематериализуется, а я последний, кто уходил. И причин у меня для превращения Бориса Быстрова в труп более чем достаточно. С точки зрения ментов, конечно. Но именно их точка зрения перевесит. И я немедленно окажусь в «Крестах». Далее – по известной схеме, а через несколько месяцев окажусь на строгой зоне, откуда вернусь лет этак через двенадцать. А с моим характером вообще не вернусь, скорее всего.

Доказать ничего не удастся и тем более – находясь за решеткой. Адвокаты? Смешно! Защита у нас готова отстаивать что угодно: существующий строй, честь мундира, государственное имущество… короче, все, кроме самого человека. Выпутывайся сам. Что мне и предстоит…

Я поподробней осмотрел труп. Удар Быстрову был нанесен мощнейший. В технике джан-кайтен. Прямой удар, протыкающий. Гияку-цки. Не боксер бил – каратист. И не самого высокого мастерства: от правильно выполненного гияку-цки… м-м… цель не отлетает, а разваливается на месте. Борюсик же отлетел, затылком приложился (об стену? об пол? неважно). Хлипкий аргумент: мол, не я его прикончил, у меня квалификация повыше будет, если бы я вдарил, потерпевший тут же бы рассыпался. Для настоящих каратистов довод почти неопровержимый, но не для простых-советских-тружеников – даже если они на ниве охраны порядка трудятся. Наоборот, еще сочтут за издевательство: у-у, зверюга! пришиб и лекцию читает. А настоящих каратистов в качестве экспертов привлекать не станут. Кстати, я же их всех знаю, одной веревочкой повязаны, все они такие, нечего-нечего дружка выгораживать, и до вас черед дойдет!

М-мда, настоящих-то каратистов я всех знаю в городе, но здесь поработал любитель, нахватавшийся по верхам. Ничего мне не даст попытка самостоятельного расследования.

Выход один. Черный…

Я взял две скатерти, отложенные в куче других для стирки. Перевалил, завернул в них почившего Борюсика. Оттер кровь с пола – не так чтобы идеально, однако сгодится. На всякий пожарный переставил коробки с «Туборгом» на место, где была лужица, а теперь непонятное пятно (к тому времени, когда коробки пойдут в дело, пятно станет совсем непонятным, если вообще внимание обратят).

Выключил свет. Вышел во двор. Осторожно, без лишнего шума завел свою потрепанную «шестерку» и подал ее задом к самой двери, перетащил куль (маленький, но толстенький – тяже-о-олый!) в багажник.

Вернулся в бар. Сел. Закурил сигаретку. Сейчас лучше не спешить, сейчас лучше осмотреться лишний раз, покумекать. План – проще некуда: выехать за город, подальше, и так запрятать труп, чтобы никто никогда не нашел. Потом разберусь: кто, когда, зачем, кому выгодно. Но разберусь! Не могу позволить, чтобы на мне висело убийство, которого не совершал. А разобравшись!.. Ладно, потом…

Позвонил на пульт сигнализации, сдал бар под охрану, на инстинкте пробормотав нечто гнусавым, не своим голосом. Какого черта! Все равно есть свидетели, что я последний, покинувший «Пальмиру»!

Кстати! Свидетели! Тезка-Саша-Сандра сидит в «Северной Пальмире» в ожидании обещанного сейшна. Алиби не алиби, но в моем положении предпочтительней, чтобы меня видело как можно больше народа. Меня – непринужденного, веселенького, безмятежного. У кого хватит нервов ворковать с дамой, зная: в багажнике труп? Борюсик убит. И убит кем-то из своих (бред какой-то!), из тех, кто работал вместе со мной. Тем более надо вести себя как ни в чем не бывало. Назначил встречу в ресторане – иди! И воркуй… Но – к вопросу о нервах: они у меня покрепче, чем у кого бы то ни было, но очаровывать тезку-Сашку и предвкушать, как мы с ней покатим на Кораблестроителей, а в багажнике такой груз… себе дороже. Значит, сначала все-таки необходимо избавиться. От трупа.

Вывернув на «шестерке» со двора, я тормознул тут же у «Северной Пальмиры». Все как обычно – у входа безнадежная очередь, шансов попасть внутрь – никаких, но кто-то хорохорился, стремился выяснить отношения с «чертовыми халдеями». Я ледоколом сквозь торосы пробурил очередь, кивнул коллеге-швейцару, проник в холл. Тут же наткнулся на Мишу Грюнберга, администратора ресторана. Колоритная личность! Высоченный, здоровенный, в классном фирменном костюме, наверняка стоившем не меньше, чем моя «лохматка». Олежек с Юркой поутру тренд ели о фильме «Однажды в Америке». Так вот Грюнберг – оттуда. Устоявшееся заблуждение: еврей – значит, с носом, грассированием, умный, но слабый, кучерявый или залысый. Думаю, фильм многих разубедил и показал, чего стоит по-настоящему этот клан. «Однажды в Америке»… И не только в Америке, но и тут, в России, в Питере. И – не однажды! Тот же Грюнберг – отнюдь не борюсикинского типа, разве что кучерявость. В остальном – де Ниро, только помощней. Или Грюнберг – немец? Бог их знает, мне как-то без разницы, был бы человек хороший. Грюнберг – человек! Поначалу-то у нас с ним бывали стычки, нашла коса на камень. Но потом… «каждый на своем месте»… оба занимаемся одним делом – я в «Пальмире», он чуток севернее, в «Северной Пальмире»… даже дружились. По крайней мере, выручать друг друга приходилось частенько, особенно мне его: ресторан есть ресторан – пьют там не меньше, чем в баре, но куражатся больше. Ладно, если мужики просто помашут кулаками, утрут кровавые сопли и возвращаются к своей водке. Но в последнее время драки стали не в пример прежним: баллончики с газом, ножи, даже пистолеты. В «Приюте» и в «Черной лошади» за последний месяц уже две перестрелки. В «Приюте»-то обошлось малой кровью, даже без вмешательства ментов. А в «Черной лошади» бах – и труп. (Труп! Труп! Вот и в «Пальмире» труп!) Инициаторы стрельбы скрылись, похоже, с концами. Официанты потом рассказывали, как там дело было, и ребят этих огнестрельных назвали. Да найти их едва ли возможно – давно засели у себя в горах, на родине.

Но моя родина – Питер, у меня на родине гор нет. И прятаться я не собираюсь. Труп спрятать – да. А самому-то зачем скрываться?! Наоборот! На люди, на люди!

Миша Грюнберг стоял в проходе, машинально потирая запястье. Работа такая, вечные разборки с жаждущими.

– Что, опять разборки? – небрежно спросил я.

– Лезет, понимаешь, всякая пьянь!..

– Не переборщи, Мишаня.

– Будь, спок! Я – не ты.

Мы понимающе дружески хлопнули друг друга по плечу. Это он про ту историю – про меня и того мажорного скота. Когда Мезенцев затеял «важный деловой разговор» в баре. С «группой товарищей». Не в кабак же их вести – сочтут подкупом, то есть напьют-наедят, а после сочтут, да постараются громко, с оповещением в печати: пытались нас всяческие мезенцевы охмурить, нас, неподкупных, подкупить, а мы, во, ни в какую! Бар – иной коленкор: бокал, респект, фирма платит, «важный деловой разговор». Что-то там на предмет поглощения-подчинения уважаемому Николаю Владимировичу всех районных точек общепита – спрут и спурт одновременно. «Каждый на своем месте должен делать свое дело» – а директор наш родимый, повторюсь, на своем месте. И я в тот день был на своем… Он, Николай Владимирович, предупредил заранее: «Александр Евгеньевич, сегодня, пожалуйста, будьте в норме, договорились?». Договорились. А я и был в норме. В своей обычной норме. Но когда этот мажорный скот из «группы товарищей», этот комсомольчик-педрила мне на выходе двадцать копеек бросил (бросил!): «Чеаек! Чаевые!»… тут я сорвался и потрепал его от души! Чтоб запомнил! А он, скот, запомнил – и на другой день позвонил Мезенцеву: «Да нет, Николай Владимирович, все было прекрасно! И наш с вами общий вопрос обязательно решим… Какие извинения? За какого швейцара? Что-о вы, я и думать забыл! Мелочь какая!.. Только, Николай Владимирович, кстати о швейцаре, я у него в гардеробе папочку оставил на хранение – там все финансовые документы и разное-всякое. Хотелось бы получить обратно. Там и наш с вами договор…». Какая папочка?! Какой договор?! Вот-т… скот!.. Другой на моем месте вылетел бы с работы без выходного, а также субботнего и пятничного пособия без всяческих объяснений. Но Мезенцев – человек! Да и отца моего знал – я не вникал в подробности, где и как их судьба сводила. Мало ли: отец – верхний эшелон, да и Мезенцев – не из столыпинского вагона. Короче, на работу– то меня зазвали Олежек с Юркой, но когда директор наш прознал о приобретении, то приветил: сдержанно, чтобы ненароком самолюбия не задеть, но тепло. Цену его отношения ко мне я сполна определил, когда он заминал-гасил весь тот скандал – с мажорным скотом, с папочкой, которой не было (не было! не было!), но из-за пропажи коей вся комбинация могла если не рухнуть, то застопориться, и был риск опоздать. А кто не успел, тот опоздал. И директор наш, не знаю уж как, комсомольчика обласкал, все включил, и папочка нашлась, и я – как ни в чем не бывало… Словом, Мезенцев – человек! «На своем месте».

И Миша Грюнберг – на своем. Уж он не переборщит.

– Олежек даму к вам привел?

– Привел, привел. Не беспокойся. И именно даму. А сам усвистал. Сказал, распорядись.

– Распорядился?

– Э-э-э… цветы, шампанское, шоколад, кофе, ликер? – сымитировал Миша «халдейскую» подобострастность. – Только тебя не хватает.

И я знал, что да, у тезки отдельный столик, и там – цветы, шампанское, шоколад, ликер. И что пока меня «не хватает», Миша обеспечит даме режим наибольшего благоприятствования, а там я и вернусь.

– Я вернусь сейчас. Сгоняю кое-куда ненадолго.

Грюнберг понимающе кивнул: да, нелишне перед визитом дамы быстренько навести порядок в холостяцкой квартирке.

Знал бы он!.. Впрочем, как раз к лучшему, что не знал.

А куда? Закапывать трупы мне еще не приходилось. Даже в Афгане. Не знаешь что делать – делай шаг вперед! Пока по Кировскому, потом сверну на Приморский: считай, уже пригород, там где-нибудь и… А главное, все надо делать быстро и аккуратно – успеть в «Северную Пальмиру» обратно и не в глине с ног до головы.

Но… похоже, сегодня – не мой день. Я проскочил мост через Карповку и краем глаза увидел, как из будки регулировщика возник гаишник и требовательно вытянул руку с жезлом. Я чуть не помахал ему в ответ (все гаишники на Кировском давно у меня в приятелях, сколько я им денег пересовал, но с каждым познакомился и подружился), однако этот был… новенький? Почему не знаю?

Рисковать нельзя. Новенький засечет запашок – а выхлоп у меня сейчас не приведи господь, «антиполицай» глотать поздно, – «ваши права», то, се, «откройте багажник». Вдруг он чокнутый и не берет денег? Говорят, такие бывают. Рисковать нельзя и… нужно рисковать. Риск, он разный. Из двух зол – тормозить или рвануть – я выбрал второе. Выжал газ и рванул. Ерунда! Не впервой. Рация у него наверняка не работает, а я сейчас сверну направо и дворами, дворами, по родной Петроградской. Надо как можно быстрее уходить с Кировского. Поздно!..

У Каменноостровского моста мигала машина ГАИ.

Я круто вывернул руль влево, совершил оборот на сто восемьдесят градусов практически на месте и газанул. Так. Позади ГАИ, впереди ГАИ. Плохо дело. Кажется, я нарвался на общегородской рейд. Ну-ну, ловите! Сейчас я на первом же перекрестке нырну и затаюсь…

То ли коньячок в крови бродил, то ли «особо ценный груз» в багажнике меня из равновесия выводил, – нервы взвинтились, «гуси летят…» не помогли… Нырнул. Вот уж нырнул, так нырнул! Сдуру – на улицу Попова, именно туда, где Управление ГАИ. Более того! Прозевал милицейский «мерседес», стерегущий меня (меня?) с потушенными огнями. Тормоза взвизгнули, «мерседес» круто вырулил вправо и перекрыл путь.

Я бы успел ударить по тормозам, но терять было нечего, и я ударил по «мерседесу». Расстояние между нами было небольшим, скорость уже гасла – удар получился слабеньким. Моя «лохматка» заглохла. Толчок я выдержал легко, почти не почувствовал. Расслабился, из машины не вылез. Ситуация экстремальная, Бояров. Пора отключать сознание, включать рефлексы.

Из «мерседеса» выскочили два мента. У одного из них в руках уже был «ПМ». Второго, видимо, тряхнуло при столкновении – никак не мог расстегнуть кобуру, пальцами скреб.

Я еще больше расслабился, оглупил лицо до дебильности – перегаром от меня разит на всю улицу. В пьяного, но не агрессивного стрелять не станут. Пьяненьким видом я давал понять, что всей агрессивности хватило на аварию, а теперь – хлам безвольный.

– А ну, с-сука, быстро из машины! – скомандовали. Разъярились. Оно понятно, не скоро им доведется снова покататься на «мерседесе».

– Тв-в-врщ-щ лт’нант, тв-в-врщ-щ лт’нант… – загундел я, выкарабкиваясь из кабины марионеточными рывками.

Эх, лейтенант, ничего-то ты не слышал, не видел: «школа пьяницы» – это Школа! Поверил! Опустил пистолет, физиономию состроил презрительную. Пора! Ап!

Правой в челюсть! Есть! Колени у лейтенанта подкосились, но упасть он не успел – левой ногой я снизу вверх поддал по его руке, пистолет выпал, мне оставалось только поймать его. Поймал. А теперь, лейтенант, падай дальше…

Второй милиционер застыл – шок. Я прыгнул к нему и в темп движению нанес боковой удар ногой. Йоко-гери…

Самое глупое, что я мог сделать (если только все предыдущие глупости не принимать в расчет), – это не скользнуть в переулки, а снова выйти на Кировский и голосовать «тачку». Но я как раз так и сделал. «Тачка», по счастью, не попалась (шофера ведь потом отыщут, дознаются: куда вы привезли пассажира?). Зато прикряхтел автобус и остановился. «Сорок шестой». Правильно, это и есть его остановка – и я на ней стою. Вот уж кому наплевать на пассажира, так именно водителю общественного транспорта: для него все на одно лицо, да и не видит он лиц. И народу внутри немного, выйдут каждый где нужно по маршруту – ищи-свищи потом свидетелей для опознания. И мое «самое глупое» оборачивалось «самым умным», оптимальным. Кому, в чью воспаленную голову придет: преступник не подчинился приказу, не остановился, протаранил служебный автомобиль, обездвижил двух милиционеров, завладел оружием, и – спокойненько сел в автобус, пробил талончик (есть у меня талончик?!) и отправился восвояси, домой!

Домой… «Сорок шестой» через три остановки будет у площади Революции, моя остановка, мой дом… Не было у меня теперь дома. Ни квартиры, ни машины, ни работы, ни… свободы. А в тюрьме я просто не выживу!.. Машина записана на меня, в багажнике – труп. Адрес и место работы, зная ФИО, Бояров – Александр– Евгеньевич, выяснить компетентным органам – не задача. И если убийства я не совершал, то остальные подвиги – на мне. И пистолет. На кой мне понадобилась эта чертова железка?! Ни на кой! Сработала школа – а потом… не выкидывать же его! Бессмысленно, только усугубил вину, да и… вдруг понадобится? Да-а, вот и мне теперь может понадобиться «Макаров». Приехали, Александр Евгеньевич, достукались. Ехали-ехали – приехали. Прямо– прямо-прямо – там большая яма. Детская считалка.

Кстати, действительно, приехали. Надо выскакивать, иначе – площадь Революции, «романовский» дом, переставший в одночасье быть моим. Не туда же я еду! А куда?!

Знаю – куда. Именно! «Северная Пальмира». Вовремя выскочил. Вот куда я инстинктивно торопился-стремился. Уж здесь-то меня никто искать не будет. Сегодня во всяком случае. Загадочная русская душа. А тезка-Сандра заждалась. Да я не так долго и отсутствовал. Полчаса? Сорок минут?

Очередь у входа рассосалась, потеряв всяческую надежду проникнуть внутрь. Но для меня это не проблема! «К нам приехал, к нам приехал Альсан-Евгенич да-а-арагой!» Была, не была! Будь, что будет! Хоть погуляю напоследок! Повеселюсь!

… А веселиться я умел. И официанты, и музыканты в курсе. Тезка-Сандра, думаю, даже не успела истомиться – Миша Грюнберг свое дело знал, обещание держал: цветы, шампанское, шоколад, кофе, ликер. Журавель мой, отогревшись, вертел белокурой головкой на длинной изящной шее. По-моему, она чуть обалдела от новизны впечатлений и обстановки – ребятки-официанты обслуживали ее деликатно и уважительно, не подпуская перебравшего хамья («Бояров доверил!»)… Я-то, Бояров, сам, по совести говоря, чуть обалдел – за последний час на меня свалилась такая новизна впечатлений и обстановки, что… «Северная Пальмира», знакомый зал, привычные лица – отдушина. Ну и надышусь полной грудью!

– Эту песню мы посвящаем нашему общему другу Александру! – рявкнул в микрофон солист Степа.

И понесла-а-ась! Сейшн так сейшн! Я обалделый, тезка обалделая – она очень трогательно «поплыла», ликерчик «Полар» ей впервые преподнесли, мягенький, клюквенный, финский, и почти тридцать градусов абсолютно незаметны… поначалу. И «Брют»! И «Ахтамар»! (Ой, нет-нет-нет, извините, я этого не буду… извините… – А я, с вашего позволения, как раз его и только его! Тезка, а мы разве на «вы»? – Ой, извините, извини, пожалуйста, Саша… – Все нормально, Саша, Александра-сандра-сандра!) Я тоже немного «поплыл». Немудрено!

– Гуд бай, Америка, о-о!..

Что гуд бай, то гуд бай. И не только Америка, «где я не был никогда». И прощай, жизнь, привычная и приличная. И тезка-Саша, прощай. Но пока – здравствуй!

А потом Миша Грюнберг совал мне глухую полиэтиленовую сумку с булькающим содержимым, ловил нам с тезкой «мотор», строго-настрого втолковывал водиле: «Шеф, ты понял?! До подъезда! Сашенька, какой у вас адрес?», делал ручкой нам вслед. А я ему, в ответ.

А потом нас с тезкой кидало друг к другу на поворотах. Потом кинуло друг к другу уже без всяких поворотов. И она в ликеро-шампанском полузабытьи по-щенячьи забилась мне под мышку, шепча: «А-а-арик, А-а-аричек мой». И я не отбрыкивался в оскорблении за свое мужское самолюбие, понимая и где-то разделяя ее состояние. Только осторожно сдвигался так, чтобы «Макаров» не прощупывался.

А потом мы поднялись в бесшумном лифте, и я вдруг изрек глубокомысленно:

– То-то и оно… Поднимаешься вверх, а на самом деле стоишь на месте. И стоишь… и не знаешь, может, не вверх, а уже вниз летишь.

– Что? Извини, я просто не расслышала.

– И правильно.

А потом мы оказались в квартире – запашок настоявшийся, «конопляный». Арик-Арик!.. Ну окажись здесь сейчас Арик, я глазом не моргну – еще один грех на душу возьму!

Арика не оказалось. И плейера Сашиного не оказалось. И лайковой курточки. Все как я предполагал еще в «Пальмире».

– Новый купим! И куртку получше прежней! Не смей нюни распускать!

– Извини, Саш… Просто обидно. Он же хороший. Он, действительно, хороший…

– А я?

– Ты… ты… Са-а-анечка… Санечка мой… Нет… Не торопись… Не так… Подожди чуть-чуть…

А в пакете оказалось еще шампанское, еще «Полар», сервелат, сыр, конфеты, пачка кофе «Юбилеумс. Мокка».

– Я не хочу есть. Я не могу сегодня уже ничего есть.

– И я. Утром.

– Утром. Разве что… шампанского.

– Шампан-н-нсква!!!

– Не кричи, Санечка. Не кричи так. Са-анечка… Са-а– аня… Са-а… а-а! аха-а!.. а!.. Са-а-анечка-а мой. Единственный мой… Мой… мой…

Женщины не зря считаются выносливей мужчин. Я проснулся поздно, к обеду. А тезки-Сандры не было. Записка была: «Я в институте. Не дождешься, просто хлопни. Замок защелкивается. Но возвращайся. Я тебя буду ждать-ждать-ждать. Позавтракай. Я».

Она – в институте. Да, она же в ЛИАПе учится! Неужели к первой «паре» поспела? Откуда только энергия берется… Мы же вчера, то есть сегодня, уже под утро забылись. Я, например, чувствовал себя несколько м-м… дребезжаще. «Позавтракай». Скорее, «пообедай», а то и «поужинай».

Да, они выносливей, но они же и безоглядней, безалаберней. Надо же! Только-только марихуанная вонючка Арик со своим «лебединым либидо» наказал на плейер и курточку, а тезка-Сандра оставляет меня одного в квартире: «буду ждать-ждать-ждать». Меня, почти незнакомого мужика… Э-э, нет! Мы с ней теперь знакомы. Мы с ней теперь мало сказать знакомы! Мы с ней теперь!.. Мы. Журавль в руках, и пусть синицы порхают в небе. Вот только, увы, не мог я ей пообещать: «Нас с тобой ничто не разлучит». Не от меня зависит. А жаль. Никогда я еще так не расквашивался. Ну, телки. Ну, курочки. Ну, мочалки. А тут – Са-андрочка. Или это подсознательное желание удержаться в нормальной (еще вчера – нормальной!) жизни и, одновременно, прощание с ней?

Дела мои при свете дня выглядели еще мрачней, чем вчера. Жевал сыр, не ощущая вкуса, пил кофе, не чувствуя запаха. Думал. Не-ет, распускаться сейчас не время. «Гуси летят…». Сам же учеников воспитывал, того же Леньку Цыплакова, птенца:

«Цыпа! Душу… повторяю, душу вкладывать в удар НЕ НАДО. А то ты похож на купца Калашникова. Побереги эмоции. Усвой древнюю притчу. У озера сидят учитель с учеником. Над озером пролетает стая гусей. Ученик подскакивает: «Учитель! Учитель! Гуси летят!!!» – и тут же получает бамбуковой палкой по плечам в назидание от учителя, который объясняет тоном: «Гуси летят…». Понял, нет?! Цыпа! Не «гуси летят!!!», а «гуси летят…» Усвой».

Но птенец-Ленька так и не усвоил до конца, хладнокровия не хватает, не получится из него мастера. Вот Фэд, или, как я его по-простоквашински зову, дядя-Федор, мог бы вырасти даже в сенсея. Спокоен, как… как китаец. Понятно, художник, все эмоциональные выплески – в собственные картины. Но нет, не вырос бы дядя-Федор в сенсея, даже имея меня в учителях, – из-за картин же. Каратэ надо посвятить всего себя без остатка, не делясь с живописью. А может, я и не прав. Нгуен ведь еще и кистью работал – и ка-ак. Они с дядей Федором моментально снюхались, часами просиживали – я даже приревновал, но потом рукой махнул: у каждого свой пунктик, каждый волен выбирать из множества и не обязательно что-то непременно одно. Я-то выбрал одно – каратэ, так я и рисовать не умею. А умел бы… нет, все равно выбрал бы каратэ. А Фэд, дядя-Федор, в своем праве, художник он классный, а каратист всего лишь неплохой (моими, кстати, стараниями). Каждому свое.

Да, каждому свое. И мне, чтобы не получить чужое (ведь не убивал я Борюсика, не убивал), надо найти того, кто убил, чтобы он получил свое… Просто так в этом кругу не убивают – не танцплощадка на окраине. Значит, была веская причина. Значит, надо найти эту причину. Менты доискиваться не будут – значит, найти причину предстоит мне. В собственных интересах. Шла машина темным лесом за каким-то интересом – инти-инти-интерес…

Вчера Олег с Юркой говорили, что Борюсик проиграл год назад сто штук и получали с него Беспредел и Глиста. Эти действительно могли повторить заход – просто так, ни за что. То есть за то, что Борюсик богатый, а они нет; за то, что Борюсик труслив, а они никого не боятся и любого поставят на перо. Да, но вчера ни того, ни другого в баре не было – мне ли не помнить, я же на входе и стоял. И – деньги деньгами, но убивать-то зачем? И – не они это в любом случае, нож или заточку в человека сунуть они способны, а грамотно, даже полуграмотно нанести гияку-цки – вряд ли. Да и не было их вчера, не было! А кто был? Надо восстановить в памяти всех, по возможности, вчерашних клиентов и разложить по полочкам – у кого из них могли быть причины навсегда успокоить Борюсика и кто, главное, способен одним ударом навсегда успокоить. A-а, чтоб я помнил всех вчерашних! В какой-то момент у меня вчера «шторка упала» – коньячок, коньячок и коньячок. Ничего, вспомню! Совместными усилиями, с Юркой и Олегом. Вот куда мне надо. Туда-то мне и надо. Все дороги ведут в «Пальмиру». Менты не такие идиоты, чтобы всерьез воспринимать байку о том, что преступник всегда возвращается на место преступления. И я не идиот. Но и не преступник. Мне можно. Там они меня искать не станут. А где станут?

Я застыл – звонок-гонг в прихожей дал понять: кто-то пришел. И желал бы войти. Эт-того только не хватало! Менты? Откуда им знать, что я здесь? Или Арик? Явился не запылился. Ему-то я бы с удовольствием открыл – и на пальцах разъяснил бы что к чему. Хотя нет! У подземного чмо по идее должен быть ключ – иначе он бы вчера не проник самостоятельно и не спер Сашкину мелочевку.

Тогда кто? Откуда мне знать? Перевод телеграфный от «шишковатого» папани принесли, пионеры макулатуру собирают, умельцы интересуются: «форточку не надо врезать? а дверь утеплить?». Форточка здесь врезана, дверь утеплена. И хорошо, что утеплена, звуки наружу, на лестничную площадку не проходят. Я, правда, никаких звуков не производил, замер. Но все равно по минимальным шорохам, вздохам, скрипам всегда можно определить, есть ли кто в квартире. Никого нет! Хозяйка в институте, живет одна, а больше здесь некому быть. И меня здесь нет. Попозже звоните, ближе к вечеру, вернется хозяйка – она и откроет. А я не открою, меня здесь нет. И не было.

Гонг не унимался. Не будут же они, кто бы это ни был, дверь взламывать! С какой стати, если меня здесь нет!

Гонг унялся.

Я переждал с полчаса. Все тихо.

Все дороги ведут в «Пальмиру». Засады там, конечно, быть не может, хотя менты наверняка наведывались. Осторожность соблюдать отнюдь не лишне.

Мордой на улицу и задом во двор стоял фургон. Мясо привезли. Грузчики сгружали туши – кроваво-красные, замерзшие. Ассоциации мгновенно: а я вчера так же с тушей Борюсика возился, только не сгружал, а загружал. Где-то теперь моя «лохматка», где-то теперь содержимое багажника…

Грузчики, грузчики… А не засада ли это? Н-нет… На семьдесят втором году существования такая замечательная власть при всем желании не добудет целый фургон с мясом только для поимки беглого швейцара. Да и швейцар не лыком шит, уж он-то грузчиков в лицо, по крайней мере, знает. Лица знакомые, нет среди них новичков.

Я протиснулся между бортом и стенкой, пересек двор, зашел через черный ход и сразу наткнулся на Клавку, нашу посудомойку. Она в испуге вытаращила глаза.

– Ты что, Клавонька, не узнаешь? – не-ет, испугалась она как раз потому, что узнала. – Подзови-ка ко мне Юрку или Олега, только не очень громко.

– Юрочка сегодня не вышел, он «болеет» после вчерашнего.

– Тогда – Олега…

Олег вел себя несколько неестественно и отводил взгляд. Понятно, не каждый день беседуешь с вышибалой в розыске, который только вчера был сотоварищем.

– Привет, Олежек. Ну что, менты были?

– Были.

– Когда были? Что говорили?

– С утра, часов с десяти. Даже раньше меня приехали. Шмон навели. Без ордера, но попросили все здесь показать – разве им откажешь?

– И?

– Кладовку тоже осмотрели. Теперь мы, кажется, подзалетели вполне?

– Из-за пятна?

– Из-за какого пятна! Пятно-то они нашли, разве в нем дело! Мы теперь только сидим и ждем, когда нас за левак мурыжить начнут. Уже, считай, начали.

В тоне Олега были досада, мандраж и… отгороженность – от меня. «МЫ подзалетели» – меня он в это «МЫ» уже не включал. Я уже, с его точки зрения, подзалетел…

– Так что они говорили?

– Сам знаешь! Кто, что, с кем и так далее. Где тебя найти можно…

– И где?

– А я откуда знаю!

– Так и сказал?

– А как еще?!

– Спасибо. Мда-а…

Мы закурили. Кури, Бояров, «Мальборо» – скоро придется на махорочку переключаться.

– Слушай, Саша, как же так получилось? Вы что, по пьянке разобрались?

До меня даже не сразу дошло, что Олег спрашивает про Борюсика. Про труп Борюсика.

– Ты что?! – прошипел я, даже голос сел от возмущения. – Ты рехнулся или как?! Я же не убивал, етит вашу!.. Вы что, сбрендили все?!

– Ну мало ли… ты же «на кочерге» был порядочно. Борюсик опять же настучал на тебя в ментовку – сам же ты вчера рассказывал. Вот и… мало ли… не знаю…

– Не знаешь – не говори. Это не я. Кто – не знаю. Но выясню. Вчера кто из клиентов был?

– Все… Я разве упомню. Ты же сам их впускал. А мое место – стойка.

Что верно, то верно. Пить надо меньше, надо меньше пить.

– И ничего подозрительного?..

– Н-ничего… Как обычно…

«Как обычно»! Если бы в «Пальмире» обычным делом было после смены выгребать из кладовки по трупу, недолго бы музыка играла!

– А Борюсик вчера с кем общался?

– С тобой…

– Кроме! Кроме!

– Не обратил внимания. Он вчера как-то растворился в зале. Незаметно.

– И в кладовку забрался. И сам себе в челюсть врезал.

– В кладовке никого не было, когда я уходил.

– Кто ее запирал вчера?

– Ну я.

– Так. Кроме нас, у кого есть ключ от нее?

– У Юрки. Постой! Он, кажется, туда еще зачем-то совался. Перед самым уходом.

– А сегодня заболел?

Олег развел руками: за что купил, за то продаю.

Нет, ерунда на постном масле! Борюсика, вероятней всего, пристукнули не в самой кладовке, а где-то рядом, во дворе, например, и потом только в кладовку приволокли и заперли. Юрка вчера был в таком состоянии, что сам еле-еле волочился, не говоря уже о перетаскивании специфической тяжести (а – тяжесть! на себе вчера испытал… маленький, но толстенький кооперативный ребенок). Да и зачем Юрке?! Какие у него с Быстровым дела могут быть?! Ерунда!.. Но если бессознательного Борюсика тащил кто-то (кто?!) со двора в кладовку, следы должны остаться, кровь… Хотя вон только что фургон с мясом разгрузили, наследили – поди разберись, чья кровь, говяжья или… Ах, да! Фургон фургоном, но он сегодняшний, а вчера никаких кровяных потеков нигде не было – только лужица под головой Борюсика. Значит, все-таки именно в кладовке его грохнули. Завели, а то и сам напросился – дефицитику бы, печеньица, сыг’ка «Камамбег’» для дома, для семьи… Напросился и – получил. Но ведь не от Юрки! Тот же на ногах не стоял! Или… делал вид, что накушался? Вряд ли. Мы, в конце концов, вместе вчера накушивались, и если даже у меня «шторка упала», то о Юрке и говорить нечего. Да и по уровню он на самый плохонький гияку-цки не способен, трезвый ли, пьяный ли.