Текст книги "Русский транзит"

Автор книги: Вячеслав Барковский

Соавторы: Андрей Измайлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 42 страниц)

Измайлов Андрей, Барковский Вячеслав
Русский транзит

РУССКИЙ ТРАНЗИТ

Клянусь говорить правду, одну только правду и ничего, кроме правды…

(Из присяги).

Друзья мои! Вы, конечно, знаете, что звук в вакууме не распространяется. И я об этом знаю. И в космосе, даже если взрываются целые планеты, они при этом не бабахают.

Так вот, у меня в фильме планеты, взрываясь, – бабахают!

(Из вступительного слова режиссера Дж. Лукаса на премьере фильма «Звездные войны»).

Глава 1.

– Очень плохо. О-очень плохо вы начинаете разговор, Александр Евгеньевич.

– Я его не начинаю. Начали вы. И, кстати, заканчивайте поскорее, меня работа ждет.

– Исправительная. До трех лет. Можете не торопиться… Итак, ваш звонок Быстрову?

– Быстрову?

– Борису Быстрову.

– Итак, я свидетель или обвиняемый?

– Вы подозреваемый. Только подозреваемый. Пока что…

А надо было насторожиться. Сразу! Время-то для них совсем неурочное.

Хотя они всегда сами выбирают себе время для своих дел. Какое такое дело могло у них быть среди бела дня в «Пальмире»? Никакого… Значит, неспроста.

Да, надо было мне сразу насторожиться.

А с другой стороны – будь ты мент в штатском или по полной форме, для «Пальмиры» есть только клиенты. Желательные и нежелательные. Тут уж мне решать. На то и поставлен.

И решал пока безошибочно. Всегда.

Да хоть полчаса назад, когда сделал от ворот поворот совслужащим паренькам, как бы те ни гоношились.

Они не слишком-то и гоношились, привыкли. Так только… для самолюбия:

– Ба-ардак! Ну что за дела!

– Бардак… – сочувственно согласился я, руками развел – Продукты еще не привезли, пива нет, коньяк с двух часов. В общем, не работаем.

– Вы же только открылись!

– Открылись, да. И не работаем…

– А может, договоримся как-нибудь, командир?

– Как?

– Н-ну… как-нибудь…

– Нет.

«Каждый на своем месте должен делать свое дело как можно лучше!»– занесло ветерком обрывок трансляции как нельзя кстати. – «И в этом – залог успеха!».

– Вот именно… – хмыкнул я, адресуясь в пространство.

Поняли. Сплюнули в сердцах – вот уж бардак так бардак.

Уныло и покорно побрели дальше. Молодые парни, чуть снулые. Инженеры-совслужащие. Ясно, после ночной «пульки» пивка жаждали. Такие клиенты нам не нужны. Они и байку мою восприняли как должное: открылись, но не работаем. Понятно, чего уж там – у них в институте-конторе-управлении то же самое. «Каждый на своем месте должен делать свое дело…». Я и делаю, сортируя публику. Этих отсортировал – проку-то с них! Они и поволоклись дальше в поисках чего попроще. Пра-авильно. «Каждый на своем месте…». А я – на своем.

Бар «Пальмира». Кировский проспект.

Год с лишним назад директор Мезенцев («Уважаемый Николай Владимирович, позвольте от всего коллектива и от всего сердца выразить Вам!..) взял «Пальмиру» в свой куст, куда входили и «Приют», и «Черная лошадь», и «Корвет»– рестораны. А «Руно» никакой не ресторан, обычный отечественный гадючник. Вся пьянь Петроградской стороны стекалась в эту лужу, тут и отстаивалась: когда ни пожелаешь, и портвешка можно купить, и водки… а то и подкурить, уколоться, даже переночевать, если совсем край.

А Мезенцев – вот уж кто на своем месте, тот на своем! – в два месяца сделал из «Руна» конфетку! Интерьер – финны выстраивали, ассортимент продуктов – репинская «Волна» позавидует, бармены вышколены – солидный стаж «Интуриста». Словом, не узнать гадючника «Руно». И не «Руно» с тех пор, а «Пальмира»– и название сменить, вытравить, чтобы и в памяти народной не осталось.

Но тот народ, который старожилом «Руна» числился, – они все в большинстве своем на автопилоте: шли по-прежнему и шли. Вот чтобы отвадить прежних и привлечь новых посетителей, меня и пригласили. И не ошиблись в выборе. Думаю, и я не ошибся. В выборе…

А что? Уже за тридцать перевалило и – не у дел. «Спасибо партии родной за доброту и ласку». Что ни день, черта с два угадаешь, где, в какой еще сфере она, сердобольная, заботу о благе народа проявит! И не угадал – и проявила: одна статейка в «Правде» о «жестокости и бесчеловечности этого, с позволения сказать, вида спорта», руководство к действию – и пошло-поехало! Бац, приказ по спорткомитету! Бац, постановление о запрещении каратэ! Бац, за преподавание борьбы, плодящей преступников, – до пяти лет отсидки! Восемьдесят первый год, если кто помнит. А уж я-то по-омню! Это ж надо! Запретить благородное искусство! Запретить самый верный путь к духовному и физическому совершенству!!!

Как только о каратэ речь заходит, так и тянет на высокий слог. Знаю-знаю, а что поделаешь?! Да и можно ли иначе о том, что любишь – по-настоящему, давно и… взаимно… Еще не было никаких «видиков», никакого Брюса Ли – я, мы, наше поколение, пацаны еще, только и увидели, что «Гений дзю-до». По десять раз в кинотеатр бегали. Там, в фильме, правда, гений – как раз дзю-до, а мастер каратэ – злодей. Но это только по фильму злодею суждено проиграть, такова судьба злодеев – в кино. «Каждый на своем месте…». Ты на месте злодея? Значит ДОЛЖЕН потерпеть поражение. На самом же деле… на самом деле НЕ МОЖЕТ мастер каратэ быть злодеем. Это ведь не просто борьба-мордобой! Это боевое искусство! Да, боевое – но искусство. Это целая философия! Впрочем… нынче о сути каратэ писано-переписано. А тогда, давно… тогда мне вдруг в один миг стало ясно: мое! Это – мое! А с чего начать? Не прыгать же перед зеркалом, коряво подражая киношным героям. А что делать?

«Когда не знаешь что делать – делай шаг вперед»– из кодекса Бусидо, из древнего самурайского кодекса. Я, кстати, перенес столь замечательный принцип из каратэ в свою жизнь. И пока не жалею… Чуть подрос, от умозрительного увлечения перешел к конкретному – тогда и самодеятельные сенсеи, как грибы после дождя, повылезали, знали немного, больше пижонили. Но хоть какие-то азы: дыхание, блоки, ката. Если же увлекся всерьез и навсегда, то перерасти пижона – проще некуда. Сложней было перерасти себя – учился у всех и каждого, кто мог чему-то научить. А Нгуена мне сам бог послал – вьетнамцев тогда в Питере (и не только в Питере) было много: привечали, восхищались: такие, мол, маленькие, щупленькие, а устояли. И верно – я в свои неполные четырнадцать рядом с тридцатилетним Нгуеном выглядел гигантом. Но! Но в спарринге с ним превращался в мальчика для битья – за что благодарен. Только поражения учат по-настоящему, только благодаря им можно достичь вершин мастерства. Так что за Нгуеном я бегал, как собачка. И кое-чего достиг. Три года – и ни дня без каратэ, ради единственного спарринга с мало-мальски известным мастером я готов был пролететь самолетом всю страну – и пролетал, спасибо папане: с любым летным составом договориться, как чихнуть…

Ну и вот. Четвертый дан – не пустой звук даже для тех, кто про каратэ только понаслышке знает. Первенство города выигрывал, даже в международных неплохо выступил. Бояров – небезызвестная фамилия по тем временам, то есть конец семидесятых. «Бояров? Как же, как же! – Да не он, а сын его, Александр! – Как же, как же! Бояров-младший! У такого отца и такой сын! На-адо же! Молодцы!».

Рядовой Бояров, сержант Бояров – тоже звучало. Правда, рядовым я только первые полгода был, в «учебке». А потом, уже сержантом, тренировал молодых – рукопашный бой в сущности упрощенное каратэ, только с подручными средствами: приклад, штык-нож, саперная лопатка. День за днем. И вдруг – ни слова не сказали, подняли, погрузили в самолет – здра-асьте, с приземлением! Афган! Служите во благо!.. Служить – не то слово. Воевать.

По-всякому. Каждый на своей шкуре испытал-понял: чужая земля. Для нас – чужая, а для них – своя. Эх, учитель Нгуен, не потому твои соотечественники устояли давным– давно, что каждый был мастером, подобным тебе, – просто были на своей земле. Муджахеддины не владели каратэ, а хлебнуть нам пришлось. И еще как нахлебаться… Это отдельная тема, и не хочу о ней. Одно могу сказать: в отличие от искалеченных, севших на иглу, полусумасшедших, а то и просто доставленных «черным тюльпаном» ребят, вернулся в Союз цел-невредим, здоров и физически, и психически. Даже с орденом. Правильно, спасибо каратэ. Выучка, чутье уберегли тело. А душу, психику спас принцип: делаешь дело – гони эмоции. Короче, «гуси летят». По большому счету правы эти… которые провозглашают «каждый на своем месте должен…» и так далее. Только сами они не на своем месте, потому и звучит враньем. А вот мне в «учебке» определили место – тренируй, я и тренировал. В Афгане определили место – воюй, я и воевал. Воевать – значит и убивать, да. А угрызений никаких. На войне как на войне. И никаких переживаний-угрызений. В противном случае ты – первый кандидат на то, что оцинкуют и с почестями забудут.

Меня не оцинковали и не забыли. Как раз на похороны подоспел. Не свои, а отца – скушала-таки его «группа товарищей». И все концы-связи как обрубило. Ни звонка.

Ничего-ничего, я вам, слугам народа, надолго запомню! У Боярова-младшего сердечко поздоровей будет. Бояров– младший обойдется без ваших звонков, пайков и благодушного покровительства. Боярова-младшего вы не достанете, как старшего, – у него свой интерес.

Интерес – все то же каратэ… Вероятно, я был-таки неплохим тренером. Попасть в мою группу считалось весьма престижно, да я не каждого брал. Зато уж тех, кого брал, учил-растил по-настоящему. У меня и Галлай рос, и Кудрин, и Карковский. Это только те, что профи стали. Про любителей и не говорю – Фэд, Федор, больше чем ученик, скорее, друг, художник божьей милостью; Ленька-птенец, Цыплаков, цыпа-цыпа, – этот, правда, горяч по молодости, так до конца и не усвоил, что «гуси летят»… Да мало ли! Короче, очень скоро чуть ли не весь город ходил у меня в приятелях. И никаких проблем. А если они и возникали, то решались моментально – было кому решать.

Мда-а… Только рановато я поверил в собственную неуязвимость. Рановато решил, что «Боярова-младшего вы не достанете». Достали: статейка-другая, цепная реакция и – нет каратэ. И – кончилась моя тренерская деятельность. Не то чтобы я сильно уважал уголовный кодекс или «группу товарищей», бредящих заботой о благе трудящихся (уж цену этой заботе знаю, насмотрелся еще в бытность сыном ТОГО САМОГО Боярова – изнутри насмотрелся). Просто я слишком уважаю себя, чтобы вести подпольные тренировки в залах с закрашенными окнами, открывать двери на условный стук, уславливаться о «тайне вкладов» и так далее, – а одновременно с тем рассуждать в компаниях о высоких материях, об энергии из космоса, о духовном и нравственном самоусовершенствовании. Болтать одно и делать другое – удел бывших соратников отца. А я сын. И я – сам по себе. И не Бояров– младший, потому что был такой Бояров-старший. Я – Бояров. Сам по себе!

Предложений и возможностей заработать было более чем достаточно. Кто-то из коллег-тренеров на безрыбье пошел в охрану. «Поколение дворников и сторожей». Но из моего круга дворником никто не был и не стал. Сторожили – да. Но не ВОХР. Сверху чуть отпустили вожжи – дорогу кооперативному движению. Сторожить-охранять кооперативы – не с берданкой у амбара дремать. Специфика. Как-то незаметно охрана стала сочетаться с вымогательством у своего же кооператива и с чистым рэкетом по отношению ко всем остальным. Не могло обойтись и без стычек с конкурирующими командами. Но, поскольку все боксеры и каратисты города знали друг друга, большей частью все решалось вполне мирно, на авторитете. Серьезные разборки были только с группировками из других городов – с тамбовскими, с казанскими, даже почему-то с бурятскими. Такая работа – на грани. Не устраивала меня такая работа, по ночам я предпочитал спать спокойно. И при наперсточниках ангелом-хранителем быть – не грело. Новое – это хорошо забытое старое. Еще О’Генри писал об игре в наперсток, но подавляющее большинство публики, судя по реакции на появление старо-новой «игры», О’Генри не читали. Реакция – азартное предвкушение дармового крупного выигрыша. И предвкушение оправдывалось, но… однобоко – игра шла в одном направлении, в карман банкующего. Случались дни, когда команда из пяти-шести человек имела до двенадцати-пятнадцати тысяч. Команда – это сам банкующий и спортивные ребята для охраны и для заводки толпы. Звали меня, но… брезглив я, вероятно. И для получения дани с торгующих на «Галере» Гостиного – тоже брезглив. Возможно, даже излишне. Вот и пришлось перебиваться если не с хлеба на воду, то и не с икры на коньяк. То там, то здесь – по мелочи. Этакий испанский гранд – нищий, но гордый. Ну не нищий, не нищий – однако, имея четвертый дан, остаться не у дел та же гордость не позволяла.

Так что Олег с Юркой вовремя подоспели. Я их знал давненько, еще задолго до того, как они пристроились барменами в «Пальмире»– в Ольгино цена им была не самая низкая, недаром Мезенцев («Уважаемый Николай Владимирович…») перетянул их к себе. Жизнь – качели: сегодня ты щелкаешь пальцем «чеаек, обслужи!», завтра тот же «чеаек» диктует тебе условия, принимая на работу. Благо я лишен совдеповских «изгрязивкняжеских» замашек, придерживаясь правила «каждый на своем месте…»– вот и в прежний более благоприятный период жизни ни в коем случае не позволял себе подзывающих «чеаека» щелчков пальцами. Уважительность к другим – залог уважения к тебе. И уважение это как раз и проявилось, когда Олег с Юркой предложили мне работу в «Пальмире».

Я должен был выполнять обязанности администратора, кассира, швейцара, вышибалы. Почему нет? Сколько получает в день мой сменщик, поинтересовался. Сороковник, а то и полтинник. Ну-ну. Это в баре с таким интерьером и на Кировском проспекте? И точно! Уже через месяц я довел свою ежедневную сумму до двухсот. Никакого вымогательства! Просто те, кого я пропускал в «Пальмиру», располагали достаточными средствами – и энная сумма, вручаемая мне на выходе, лишь утверждала меня в моем умении разбираться в людях. Что интересно, между числом клиентов и моими доходами наблюдалась четкая зависимость. Но обратно пропорциональная. Верно! Чем ограниченней контингент (к Афгану это не относится…), тем престижней. Значит, бар должен быть полупустым. А «полуполным» он будет за счет наиболее состоятельной публики. Удобно. Не говоря уж о том, что воспитание у таких клиентов, как правило, на уровне – меньше хлопот. Хотя, конечно, на то и правила, чтобы делать из них исключения. Как с тем мажорным скотом, когда только Мезенцев меня и отмазал, и не просто ему (даже ему!) это удалось. Но вообще-то давать ход кулаку я избегал – не тот уровень. Каратэ приучило меня действовать не то чтобы осмотрительно (одним ударом и убить можно, а после Афгана я сам себе зарок дал: никого никогда, другое место – другое дело), каратэ приучило меня работать прежде всего головой: ведь гораздо заманчивей всегда поставить человека в такие рамки, чтобы проблемы не возникали вообще. Да-а, зама-ан-чивей. В рамки…

Только на сей раз не я, а меня самого поставили в такие рамки. И проблем не возникло. У них. Надо, надо было сразу насторожиться. Хотя и повода, вроде, никакого… Обычные жлобы, обычней некуда…

Я так сразу для себя определил: место им у ларька, ну в «Висле». Скорее я бы тех инженеров впустил полчаса тому назад, чем нынешних мордоворотов. Потому и выдал одну из заготовок, не слишком заботясь о правдоподобии:

– Извините, товарищи. Сегодня у нас санэпидстанция, сами понимаете, – и закрыл дверь.

Нет, не закрыл. Один из жлобов успел впихнуть в щель ногу – тяжелый совдеповский дерьмодав.

Начина-ается. Изучающе, уже подробно оглядел всех троих. Высокие, где-то моей весовой категории, под девяносто. Серые пальто, отечественные. Грязноватые шарфы, из-под которых галстуки двухнедельной вязки. Шапки кроличьи, цвет неопределенный. Про башмаки я уже отметил, но это только у одного, а остальные двое – в простых и крепких туфлях, форменных. У них и туфли – по форме. У них, у обыкновенных ментов. Да, неурочное время для ментов, но… пришли. Опохмелиться, р-родные? В рабочее время? Таким у нас делать нечего.

Но и скандалить с ними не очень хотелось, а они явно напрашивались на скандал. Драку затевать? Они же напролом прут! Но вчера вечером я тоже пил не один только чай, так что не следовало бы.

– Вам что, не ясно? – мрачно спросил я. – Сказано русским языком, мы не работаем.

– А нам твоя работа до лампочки! – наехал тот, который заклинил дверь. – Нам нужен Бояров-Александр-Евгеньевич. Есть тут такой?

Да, надо было мне сразу уши навострить, а то «жлобы, жлобы!». Впрочем, одно не исключает другое. Вон рожа какая, не иначе со вчерашнего дня литр во лбу сидит…

– Сказано русским языком, – поддразнил меня «дерьмодав», – нам нужен Бояров-Александр-Евгеньевич.

В его скороговорном, без пауз, произнесении фамилии– имени-отчества просквозила презрительность: мы – власть, а ты – ничто, и у тебя даже не фамилия-имя-отчество, а ФИО, понял?!

Я понял. Отогнал эмоции. Хотя подступило, ох, подсту– пи-и-ло! Ну, жлобяра! Значит, Бояров тебе нужен? И ты не знаешь такого Боярова? И раньше никогда не слышал?! Еще со времен Боярова-старшего?! Ну-у, мент, гляди-и… Саша, прочь эмоции! Уговаривал я себя и уговорил.

– С кем имею честь? – ответил презрительностью на презрительность, вежливо и сухо. Очень сухо. В горле запершило от сухости. Чего им надо-то?!

– А имеешь? – встрял второй. – Честь-то?

– Слышь, сокол, – задушевно отозвался я, – шел бы ты к… своей матери! – и тут же, вроде осекшись, озаботился: – Ничего, что я с вами сразу на ты?

Второй было попер, но остальные, гоготнув от неожиданности, и вовсе рассыпались неудержимым смехом.

Оно уже лучше. Человечество смеясь расстается со своим прошлым. Но у меня не настолько криминальное прошлое, чтобы им интересовались трое ментов одновременно. Ах да, я же НЕ ЗНАЮ, что они – блюстители порядка. А мои догадки, пусть безошибочные, при мне. Одно дело – ну, мужики, побазарили и хватит. Другое дело, когда не просто «мужики», а представители правоохранительных органов. Но пока представители не представятся, я имею возможность играть в независимость.

Недолго, совсем недолго.

– Старший оперуполномоченный уголовного розыска Василеостровского РУВД капитан Карнач, – представился «дерьмодав» уже вполне миролюбиво, мазнул книжечкой перед глазами.

– А-а, – только тут «понял» я. – Бояров. Александр. Евгеньевич. Чему обязан?

– Так вы и есть?

Будто они с первых же минут не знали!

– Я и есть.

– Ага. Поскольку, как вы сказали, бар не работает, вас не затруднит проехать с нами?

– С какой стати?

Дал слабину, дал. По большому счету я чист, но в гардеробе у меня – и почти целая коробка английских «555», и блоки «Мальборо», и японские часы, и бундесовые спортивные костюмы – непременные атрибуты швейцарской работы. Не говоря уже о двух ящиках левого коньяка, коробках датского «Туборга» и двух газовых пистолетах. Видеть все это ментам абсолютно ни к чему. Я мог бы покачать права, но и они имели возможность сделать то же, большую возможность: в гардеробе-то порылись бы точно. Да там и рыться особенно не надо, все почти на виду. А после этого качать права с моей стороны будет затруднительно. Лучше «проехаться» и сориентироваться на месте.

– Хорошо. Но в чем дело?

– Объясним, объясним, – пообещал Карнач. – Но не здесь же! – вразумляюще, вроде как я сам должен понимать: «не здесь же!».

Пусть. Сам дал слабину, сам и должен понимать. Ничего не понимаю!

– Сейчас. Куртку накину, ребят предупрежу.

– Конечно, конечно!

Олег и Юрка прихлебывали кофе и беседовали, облокотившись на теплую, прогревшуюся «Омнию»: Нудлз, де Ниро, «Однажды в Америке», эх, времена настали – раньше фильма и по «видикам» не сыскать было, а теперь он широким экраном, эх, времена!..

Ленивый треп, дольче фарниенте.

Я прихватил свою чернокожую куртку и между прочим, как о неважном, бросил:

– Без меня не открывайте, дождитесь. Я ненадолго.

– А что? А куда?

– Да тут я ментам зачем-то понадобился. Проедусь с ними – и обратно.

– Ну?! – засуетились было. – Серьезно или как?

– Ерунда какая-нибудь, скорее всего. Вы же меня знаете! Или не знаете, а?

– Знаем-знаем. С богом! Ни пуха!

– К черту! – отослал я и Юрку, и Олега. Хотя с большим желанием я отправил бы туда неожиданных гостей, вынудивших меня на прогулку «тут недалеко».

– И смотри, поосторожней… – напутственно добавил Юрка.

– А говорите, что знаете меня! – напоследок браво пожурил я и, подметив у Олега мандраж, подбодрил: не ОБХСС, не ОБХСС, не дергайся, торгуй своим «Ахтамаром» спокойно.

И закурив «Мальборо», чтобы слегка подразнить ожидавшую меня троицу, пошел на выход.

Дальше все, как в плохом кино имени Горького: у порога уже черная «Волга», Карнач рядом с водителем, а меня впихнули (впихнули!) на заднее сиденье и стиснули с обеих сторон. Ж-жлобы! Тихо, Бояров, тихо! Однако совсем обалдели ребятки! Я-то уж точно знаю, что таких почестей не заслужил. Поехали!

– Нас интересует ваш вчерашний вечерний звонок Быстрову! – так начал капитан Карнач, как только мы приехали (надо ли говорить – куда?).

А я начал так:

– Прежде всего хотелось бы уточнить, в качестве кого я здесь нахожусь: в качестве свидетеля или обвиняемого? Далее: на каком основании этот допрос? Если вами возбуждено уголовное дело, то – один разговор. Если из праздного любопытства – другой. Итак?

– Да-а… Бояров, Бояров. Такая фамилия! А вы ее позорите. Знал бы отец ваш, Евгений Викторович, до чего докатился сын, вот бы огорчился. Да-а… – Карнач явно не ожидал такого моего начала. Он определенно настроился быстренько-быстренько расколоть обдиралу-швейцара, и моя корректная официальность его озадачила. Швейцар ведь существо бесправное, работой своей дорожит, с милицией ссориться – ни-ни! А тут…

Потому он и тянул паузу, что-то там себе соображая, цокал языком и демонстрировал знакомство с моей родословной. И пособники его (виноват! сослуживцы) вторили начальству.

А я, зная, что чист, с трудом, но придерживался этой самой корректной официальности. Хотя будь на мне какая вина, я разговаривал бы с ними еще более официально и корректно. Спокойно, спокойно. Мне бы поскорей тут закончить и в бар вернуться – работа ждет! Но Карнач и компания, похоже, не торопились. И совершив круг, капитан вернулся в исходную точку, рассчитывая, вероятно, что вполне меня усовестил заслуженным и безвременно ушедшим отцом («Какой был человек, Евгений Викторович! Какой человек!») и теперь я понуро начну беседовать.

– Итак, ваш звонок Быстрову? – как бы чуть не забыл!

– Быстрову?

– Борису Быстрову.

– Итак, я свидетель или обвиняемый? – заупрямился я.

– Вы подозреваемый. Только подозреваемый. Пока что… – пообещал мне Карнач веселенькую перспективу задушевным тоном. Вот это да!

– На-адо же! А по какому делу?

– По делу о шантаже и угрозе убийством в отношении гражданина Быстрова и о сожжении его автомашины.

Я тут же порадовал товарища капитана, подражая его задушевному тону: никакого гражданина Быстрова знать не знаю, никаких автомашин никогда не сжигал, разве что в Афганистане.

– А ты нам здесь своим Афганом не размахивай! – вдруг заорал один из тех, кто примостился за моей спиной. – Т-то– же мне, г-герои!

Я даже не удержался от усмешки. Судя по реакции, этому менту как-то досталось от ребят-афганцев – в день ВДВ, например, когда он сунулся наводить порядок «демократизатором». Поделом. Не суйся куда не следует.

– Ляшков! Не суйся! – пресек Карнач и снова сосредоточился на мне: – Очень плохо. О-очень плохо вы начинаете разговор, Александр Евгеньевич.

– Я его не начинаю. Начали вы. И, кстати, заканчивайте поскорее, меня работа ждет.

– Исправительная. До трех лет. Можете не торопиться.

– Послушайте!..

– Нет уж, это вы послушайте. Нам известно, что вчера в восемь вечера вы позвонили Быстрову домой с требованием принести в бар «Пальмира» пятьдесят тысяч рублей. Имеются свидетельские показания. Более того! Телефонный разговор записан на пленку. Поэтому в вашем положении лучше не усугублять вину бессмысленным запирательством.

– Я не знаю никакого Быстрова. Ни вчера, ни позавчера, вообще никогда ему не звонил. Если вами записан разговор, то и номер телефона, с какого был звонок, должен быть известен. Вот и проверьте. А я вчера весь вечер находился в баре, никуда не отлучался. Очень многие могут подтвердить.

– Видите, как хорошо! Вы сами все понимаете. Да, номер телефона нам известен. Он и вам известен – это ваш служебный телефон в «Пальмире». И говорили с Быстровым именно вы – голос опознан. Так что доказывать нам, собственно, нечего… Подумайте как следует о вашем положении.

Я подумал как следует о своем положении. Капитан сам дал мне эту возможность, считая, видимо, что нависшее молчание сломит меня психологически. Не на того напали, жлобы!

А вдруг, действительно, не на того напали? Ошибочка вышла. Вроде той, что Валька мне год назад устроил? Когда я только-только в «Пальмиру» определился и – возвращаюсь пешочком по Кировскому домой (благо рядом – «романовский» дом, где «Петровский» гастроном на первом этаже), и меня раз пятнадцать останавливали, документы проверяли. Вечером Валька звонит: как дела, что новенького? А он редко звонит, в самом крайнем случае, да и только если я ему очень нужен – отнюдь не для того, чтобы поинтересоваться, как у меня дела и что у меня новенького. Ну, я ему в трубку проорал: «Что но-о-овенького, спрашиваешь?! Я тебе сейчас популярно объясню, что у меня новенького! И твое счастье, что ты сидишь на своем Литейном или где там! Будь ты здесь, я бы тебя!..». Он моментально переключился на виноватый тон, но по голосу чувствовалось – улыбается, паразит! «Извини, Сашок, – говорит, – у нас, как бы тебе сказать, учения. А я ориентировку на тебя дал, ничего больше в голову не пришло. Ты что, шуток не понимаешь?». Веселенькие у Вальки шутки…

Но здесь – не шутки. Голос опознан, разговор записан – это туфта. Никакие голоса по телефону никогда не опознают. Вернее, опознание голоса может представлять оперативный интерес, но никак не является доказательством. Тут Карнач меня совсем уж за убогого держит. А ведь он убежден, что я вчера говорил с Быстровым. Но я-то не говорил! То есть говорил не я. И этот «не я» звонил по нашему телефону, сознательно подставляя меня. Либо Карнач чего-то недоговаривает, либо… как его?.. Быстров сам темнит. Быстров, Быстров… Какой-такой Быстров? Если человека шантажируют, требуют крупную сумму, сжигают машину, значит, есть основания и есть люди, известные этому Быстрову не меньше, чем Быстров известен им. И люди эти – «не я». Серьезные же должны быть основания! Все-таки не уличная шушера типа «закурить есть? что-то мне нос твой не нравится!». О, нос! Кажется, знаю, кажется, вспомнил я Быстрова. Это же Борюсик. Улыбчивый еврей, похожий на толстого кооперативного ребенка. Большой любитель девочек, почти непьющий. Кажется, антиквариатом увлекается. Точно не скажу. Не люблю соваться в чужие дела, тем более спрашивать, где и как человек зарабатывает. Главное, платит. И платит хорошо. А Борюсик платил хорошо. И ко мне относился с подчеркнутым уважением. Клиент постоянный, не первый год. Так бы и сказали – Борюсик. И в мыслях никогда не было фамилией интересоваться. Маленький, полненький… какой же он Борис Быстров?! Он – Борюсик.

– Надумали? – поторопил меня Карнач.

Я сделал вид, что надумал, только кое-что желаю уточнить:

– Вспомнил! Вспомнил Быстрова, капитан!

– Ну видите! Уже лучше! – победительно поощрил «дерьмодав». – И что вспомнили?

– Вы говорили, что по телефону у Быстрова потребовали пятьдесят тысяч. А куда он их должен был принести?

– В «Пальмиру». И передать швейцару. То есть Боярову– Александру-Евгеньевичу.

– А если не принесет?

– Быстровскую новенькую «девятку» сожгли прямо у него под окнами. И пообещали, что на очереди его жена.

– Деньги требовали в какой упаковке?

– В дипломате. Маленьком.

Крутые ребята. И расчет безошибочен. Некто, хорошо знавший меня, не сомневался, что когда Борюсик передаст мне дипломат, я пожму плечами и положу его в свою комнатку, не проверяя что там внутри. А через день-два, когда через бар пройдут сотни людей, появится некто и спросит дипломат от Борюсика. Я отдам, не задумываясь, получу свою пятерку и не вспомню никогда. Дело обычное. Сколько раз приходилось быть передаточным звеном. Швейцар…

– Еще вопрос! – увлекся я.

– Здесь вопросы задаю я! – спохватился Карнач.

– А по какому праву? Вы юрист? Или так себе?.. Если я даже не свидетель, а подозреваемый, то, будьте любезны, если не повесточку, то ордер на задержание. Вы же утверждаете, что возбудили уголовное дело. По факту.

Карнач стал цвета своей книжечки. На его очевидный вчерашний перепой наложилось искреннее возмущение наглостью швейцара-вышибалы. Чьим бы сынком ни был в прошлом швейцар-вышибала, теперь он только швейцар-вышибала, заподозренный в рэкете. И справедливо заподозренный, ведь еще чуть-чуть и сам раскололся бы! Он, капитан Карнач, старался облегчить задачу подозреваемому, на вопросы ответил, всячески помог – а этот… Бояров-Александр-Евгеньевич в Кодекс мордой тычет?! Ну, гляди-и!

Я глядел. Глядел, как его физиономия багровой насыщенностью превзошла даже книжечку, и соображал (только быстро, быстро), что немного перегнул, что надо давать задний ход, если еще не поздно. Или поздно?

– По какому праву, спрашиваешь?! – навис Карнач. (Не ударить же он меня собрался! Лучше бы ему этого не делать. А то я таких дров наломаю из всех присутствующих! И самым «любимым» поленом станет он сам. Спокойно, Бояров. Спокойно. Однако капитан нутром почуял, что рукам волю давать не стоит – повыдергаю и… будь что будет. Спокойно! – По име-ю-ще-му-ся у меня праву! В бар, значит, торопишься?! На работенку?! Чирики постреливать?! Так вот, гражданин. Вы задержаны на предмет выяснения личности. И мы имеем право выяснять вашу личность в течение трех часов. А потом, может быть, отпустим. Может быть. Или нет. В зависимости от результата. Или в другой зависимости… Впрочем, вам, гражданин, выбирать.

– Да вот же мои документы! – немного растерялся я.

– Ляшков, возьми у него документы, – приказал Карнач. – Так, а теперь отнеси их – пусть эксперты проверят, насколько они подлинные. Сомнения есть… Экспертиза, гражданин, дело до-олгое.

– Вы же знаете! – оторопел я. – Вы же меня из бара и вызвали. Меня, Боярова!

– Да-а? Не помню! Ляшков, а ты? Бикмурзин? Нет? Видите, гражданин, – нич-чего подобного!

Вся их троица откровенно получала удовольствие. И было от чего. Ах, ты нас мордой в Кодекс тычешь?! Так мы тебя еще не так ткнем!

Ткнули. Три часа торчать в такой замечательной компании, при том, что день в разгаре, и «Пальмира» меня заждалась – Юрка с Олегом запаникуют, – совершенно мне не улыбалось.