355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Вячеслав Барковский » Русский транзит » Текст книги (страница 14)
Русский транзит
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 00:30

Текст книги "Русский транзит"


Автор книги: Вячеслав Барковский


Соавторы: Андрей Измайлов

Жанр:

   

Триллеры


сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 42 страниц)

– Видишь ли, Саша… Помимо врачебной этики, существует и своя, ведомственная, цеховая. Представь – ты врач, ты поставил неверный диагноз. Бывает? Бывает. И не потому, что ты плохой специалист… Как по-твоему, я – плохой специалист?

– Резо-о!..

– Во-от. Сам знаешь. И у меня нет плохих специалистов. За Давидика и за Илико я тоже могу поручиться как за самого себя. Ну про оборудование мне тебе рассказывать не надо…

– Конечно! Сауна, тренажеры, вибромассаж.

– Это не оборудование! То есть это оборудование профилактическое. И… не для всех. В смысле – не для всех больных. Твой друг – Серго, да? – сказал: бесплатная медицина? Сказал! А сауна, тренажеры и так далее – на деньги, на мои деньги. А я сам распоряжаюсь своими деньгами, правильно? Я их трачу на друзей. Вот ты мне друг – я на тебя трачу и взамен ничего не надо. Ты же мне друг!.. А про государственное оборудование даже говорить не хочу. Уровень пещерный. Условия содержания – вообще ниже пещерного. Но твоя палата – не пещера? Не пещера. Все остальные – не мои друзья и не друзья моих друзей – получают только то, что им положено от государства. И если человек от такой заботы умирает, кто виноват: я или государство? Специфику нашей больницы ты знаешь. И контингент тебе известен. Какой-нибудь бомж или алкаш в таком состоянии иногда привозится, что иногда думаешь: может, проще с ним не мучаться, чтобы он сам не мучался? Брюхо распорото в поножовщине или череп расколот, мозги наружу, а дышит… и матерится, и спирту требует, медсестричек за ноги хватает, суется куда не следует.

Что делать? В сауну его? На биостимуляцию? Или… ничего не делать? Скажи. Сам скажи, Саша.

Я сказал:

– То есть если бы ты знал, что Ленька мой друг, он остался бы жив-здоров? – нет, не понравился мне Резо. В течение своего монолога он успел и подмаслить и чуть пригрозить, и… не ответил на мой вопрос.

– Ну-у! Если бы я знал!.. – всплеснул руками Чантурия. – Если бы я знал… тоже ничего нельзя было изменить. Особый случай. У него кость срасталась неправильно. Начали выправлять, а больной шока не выдержал – сердце. Повезли в реанимацию, и он прямо на столе… Знаешь, что такое сердечная недостаточность? Другое дело, я, лечащий врач, обязан был предусмотреть все – но всего никогда не предусмотришь. А в анамнезе у твоего приятеля ни слова про сердце. Вот Илико может подтвердить. Илико! Илюша! Заснул. Молодой еще, эх, не умеет пить по-настоящему. То ли дело мы! Выпьем, Саша? За дружбу! Тебе спирт или виски?

– Нет, мне не надо. Хватит на сегодня… – все меньше и меньше доверия вызывал у меня Чантурия. Тем меньше, чем больше он хотел это доверие завоевать. Почему бы не побеседовать доверительно, оставшись практически один на один. Но создалось у меня впечатление, что Илико-Илюша не заснул. Вернее, «заснул», стоило доктору Резо окликнуть ближайшего подручного, а интонация в оклике было: не спи! слушай!

Ну тогда слушай. Слушайте оба. Или даже втроем. Где-то еще Давид должен околачиваться. Почему его нет? Или компанией брезгует? Или за дверью притих, обеспечивая звуко– и прочую изоляцию. Скорее всего. Я так почувствовал. Я «видел» трезвого, настороженного Давида, застывшего в коридоре у дверей палаты. И сам я уже был настороже, хотя пьяная вата в голове мешала, очень мешала. Что за дела?! Почему Давид носа не кажет, на страже стоит? Почему Илья прикидывается бессознательным? Почему Чантурия по-кавказски лицемерно заговаривает мне зубы?

А не собираются ли они сдать меня Комитету? Мол, явился беглый больной, приезжайте быстрей, пока мы его удерживаем (у Давида как раз возможность позвонить из кабинета Резо – прослушал нашу беседу, понял Чантурию по тону и…). Вряд ли. Нет у них никакого резона сдавать меня Головнину-Лихареву. Если они спонтанно решили, что таким образом избавятся от хлопот, связанных с излишне любопытным пациентом, то – ошибаются. Хлопот с вызовом Комитета только прибавится: коллеги Головнина не менее, а более любопытны, и уж я постараюсь раззадорить специфический интерес Вальки Головы по отношению к владениям доктора Чантурия. Кому хуже? Мне – плохо. Но и собутыльникам моим сегодняшним – не сказать, что очень здорово. Потому – поговорим.

– У этого парня сердце было дай бог каждому, Резо. Он у меня несколько лет тренировался, я его к чемпионату страны готовил. И нагрузки он переносил такие, что и мне сейчас не выдержать.

– Вот, Саша! Вот! Ты своими нагрузками и мог загнать. Вообще у спортсменов такое часто бывает. А кто виноват? Меня за решетку сажать? Или… кого?

– Меня! Меня, Резо, меня. Кого же еще! Только так… Ты специалист в своем деле, но я – в своем. Я же профессиональный тренер. Кому как не мне дозировать нагрузки! Да и регулярно мой… подопечный проходил обследование в спортивном диспансере – электрокардиограммы идеальные.

– Давно?

– Что?

– Давно ты его тренировал? Год? Два года назад?

– Какая разница! Что-то около того.

– А потом?

– Потом не знаю. Я отошел. Сам знаешь, слышал.

– Вот! Резкая смена режима. В общем, что я тебе буду разъяснять элементарные вещи! Первый случай, что ли?! Ты хоть помнишь такого хоккеиста – Блинова?! Молодой – не помнишь. Самый мощный бросок был. И вдруг – кувырк. Нету. Между прочим, сердечная недостаточность. Между прочим, тоже под контролем врачей был. И каких врачей! Как ты это объяснишь?

– В общем, – поддразнил я Чантурию, предвкушая свой козырь, – что я тебе буду разъяснять элементарные вещи! Мало ли что с сердцем случается! Сердцу не прикажешь, как говорится. Но мне помнится, стоял я в палате, откуда Леньку увезли, и что-то такое говорила медсестра про тромб. Ну так что? Тромб? Или недостаточность?

– Са-аша! Ты мне не доверяешь? Или ты меня проверяешь? Са-аша, я тебя не пойму!

– Я тебе, Резо, доверяю, но проверяю. Мне в конце концов по большому счету безразлично, отчего мой ученик скончался. Не я эту тему поднял. Но то, что ты мне начинаешь голову морочить, наводит на черт знает какие размышления.

– Да-а? И на какие?

Это я уже дал маху. Крепился, крепился и выдал! А с другой стороны… чего мне опасаться?! То есть мне, само собой, стоит опасаться, но не Резо же, не Илью с Давидом вместе взятыми! Да я их!..

– Сестра сказала – тромб, чтобы успокоить палату. И вообще… Слушай, Саша, ты следователь? Или прокурор? Чего тебе не хватает для полного счастья?! Скончался человек, похоронили – и все дела!

– Где?

– Что?

– Где похоронили? Ты не знал, что это мой друг, что это мой ученик – нет вопросов. Но теперь-то я как друг, как учитель могу знать, где его похоронили, где тело лежит? Чтобы стакан водки треснуть на могилке, а Резо?

И атмосферка сгустилась вдруг до невозможности, до твердого. Хотя о чем таком я спросил?!

– Мало ли где невостребованных закапывают! На Ковалевском… Мы не следим.

– Значит, я могу по вашей какой-нибудь бухгалтерии проследить, где и как закопали… кого угодно?

– Можешь… Можешь, да. Только зачем тебе? А, Саша, зачем тебе?! Мир праху всех, кто почил, – мы-то живы! Давай тост за то, что мы живы! Что мы ЕЩЕ живы.

– За то, что Я еще жив, стоит выпить, дорогой Резо! – спровоцировал я: проснулась опаска, и я по обыкновению вместо ожидания или шага назад сделал шаг вперед. И не ошибся.

– Еще как стоит! – возбужденно подхватил друг-Чантурия, и была тут угроза, а не радость по поводу того, что я еще жив.

Ни хрена себе, вареники!

Он, доктор Чантурия, выверенным неверным жестом набулькал мне в мензурку очередную дозу. Я опрокинул ее внутрь – даже не обожгла, даже не согрела… как вода. Вот ведь – пьяный треп вроде бы! И начал не я, а Серега Швед. И началось всего с ничего: про Тихона с ним, с Серегой, говорили, инцидент у «Пулковской» вспоминали в связи с инцидентом у «Прибалтийской». Потом Швед с Чантурией языками зацепился. А теперь все вырубились, а я не могу, чуя непонятную опасность. Что-что, а опасность я всегда чую до того даже, когда она становится реальной. И вот… Швед давно вырубился. Ленька-птенец давно усоп… а я рассусоливаю и чую, что не совсем дело чисто. И дверь в палату закрыта ровно настолько, чтобы в любой нужный момент распахнуться.

Она и распахнулась. Давид?

Да, он. Как ждал. Что значит «как»?! Ждал! Когда беседа дойдет до критической черты. Дошла? Судя по своевременности появления второго подручного доктора Чантурия – дошла.

– Реваз Нодарович! Тут привезли одного… Без вас никак!

А по выражению лица Давидика я вычислил, что никакого «одного» не привезли и вообще, может быть, никого не привезли, просто пришла пора заканчивать посиделки. И правильно! Пора заканчивать. Даже сквозь пьяную вату я уловил: пора заканчивать. На данный момент, во всяком случае. Умереть, уснуть. И видеть сны… Какие сны приснятся… Гамлет, в общем. Отстаньте. Сплю я, сплю. И даже не помню, о чем таком говорили. «Я крепко спал в ночь после нашей свадьбы, и ни о чем плохом не думал я. Пока я спал, любовник мамы, Клавдий, мне в ухо налил… извиняюсь… яд!».

А поутру они проснулись… И я с больной головой, наглотавшись «антиполицая», чтобы придти в себя, последовательно восстанавливал – что же вчера такое было? Заснул, кстати, я в ногах у Шведа. Умудрились ведь поместиться на одной койке! Это при наших габаритах.

Ни Резо, ни Давида с Ильей не было. И тезки-Сандры не было – постель измята, а ее нет.

– Швед! – осторожно растолкал я Серегу, – Швед! Открой глазки! Пора прощаться, я поехал.

– У-У-У, голова-голова! – заныл Швед. Приподнялся: – А где?! А куда?! – он зарыскал ошалевшим со сна взглядом. – Где?! Куда подевалась?!

– Откуда мне знать? Домой отправилась.

– Куда – домой? Сама?

– Нет! Ее, как Гамлета! Четыре капитана! К помосту!

– Какие капитаны?! Какой помост?! Ты же ее привел! Куда девал? Саша, где?!

Тут я сообразил, что все-таки судьба тезки-Сандры занимает Серегу Шведа не в пример меньше, чем судьба «вольво». И это правильно!

Я выглянул в окно – машина стояла там, где стояла.

– С тебя бутылка! – успокоил я Серегу.

– Согласен! – успокоился он. – Только давай заранее обговорим – из-под шампанского или из-под коньяка?

Мы оба понимающе хихикнули. Давненько не бывало такого поганого послевкусия. И не только и не столько от количества выпитого. Точил червячок от вчерашней беседы.

– Чем закончилось-то? – силясь восстановить былое, спросил Швед.

– А ничем.

– Понял!

И ведь действительно – ничем. Вчерашние подозрения и напряженка отошли на второй план. Расслабон хляет…

Хотя… Ладно, потом! Всё потом.

А пока – я опять не уехал. В себя приходил. Явилась Марина, предложила оздоровиться. Почему бы и нет?

Массажист она действительно классный, как выяснилось. Мы с ней перекинулись свойскими намеками: мол, а слабо, тетя, вибромассаж? а биостимуляцию, дядя, не слабо? Каждый помнил о ночи на Гражданке, потому и рисковали шутками: нет дружбы-приятельства крепче и верней, чем отношения между парочкой, переспавшей без взаимных претензий и последствий. Она меня и насчет тезки-Сандры просветила: утречком, как неприкаянная, по коридору блуждала, в двери тыкалась, а все заперто… Маринка ее в свой кабинет затащила, кофейком побаловались, про жизнь-жестянку потрепались: так и годы лучшие пройдут – и ничего, болтаешься, как маятник… и мордашкой бог не обидел, и ноги-руки на месте, и какие ноги-руки! В общем, дала Маринка тезке– Сандре визитку московскую – вдруг девочке повезет. Фото– модель – это и деньги неплохие, и известность, там глядишь и загранка. Мало ли… Одобряешь, дядя?

– Мне-то что? – кряхтел я под Маринкиными пальцами.

Но она истолковала мое кряхтенье по-своему:

– Ах, да! Она же из-з-заменила. И теперь дяде все равно, да? Эгоисты вы все, мужики!

Потом я изводил себя на тренажерах, выгоняя из организма вчерашнюю дурь и хмель. Потом нагрел сауну до ста двадцати, разомлел. Потом подремал. Короче, день прошел бестолково, но небесполезно.

А к вечеру, когда я уже было навострился в бега, пришли… Самэц-Илья по-прежнему, по-вчерашнему хмурился, Давид натужно нес на двух вытянутых руках два картонных ящика с «Туборгом», а Резо тоже вытянул руки, но пустые, но готовые заключить в объятия друга-Сашу.

Мой дом – твой дом, мой стол – твой стол… и так далее. Кавказское гостеприимство, сколь бы оно ни было лицемерным, обязывает на ответную благодарность, иначе – кровная обида. Впрочем, моя ответная благодарность не менее лицемерна. Так мы и соревновались.

– Голова как? Болит? Сейчас удалим! – шутил доктор Чантурия, вскрывая банку за банкой: пок! пок! пок!

– Голова не болит. У меня ее нет! – шутил я в ответ. – Ничего не помню! Я вчера себя прилично вел?

– Неприлично! – подавал голос самэц-Илья.

– Смотря что считать… – примирял Резо. – Ты что, действительно ничего не помнишь?

– Абсолютно! – мотал я «отсутствующей» головой. – О чем хоть речь шла?

– О болячках… – мельком бросал Давид.

– Главное, не расчесывай! – преувеличенно серьезно рекомендовал Чантурия.

Я ему не верил, что он мне верит про алкогольные провалы в памяти. И он не верил… Доктор, у меня провалы в памяти! Да? И глубокие? Что? Провалы. Какие провалы?

Один Швед был безмятежен и доволен: машина при нем, с тезкой-Сандрой худо-бедно устроилось, Бояров рядом, пиво замечательное и его много. Только руки не потирал от удовольствия за невозможностью чисто физической.

Опять «Туборг». Отличное пиво, но навевает определенные ассоциации. Такие: мало ли какую дрянь можно всыпать в банки и запаять. Но пили и пили. Постепенно раскручиваясь. Давид вдруг запел-затянул по-грузински. Самэц-Илья изредка вскрикивал: «А где наши дэ-эвушки?! Ма-а-арына!». И тотчас пытался спеть: «Марына, Марына, Марына!». Швед стал клевать носом – все-таки в силу своей шоферской профессии слаб он на градусы, вечно трезвым надо быть (интуристы в салоне!), зато как случай выпадает, так он… выпадает: клюнул носом, еще клюнул и… отключился. Отдыхай, Серега. А Резо все подначивал: «Саша, дорогой, давай один рас в нарды! Давай?! На щелчки!». А я ему почему-то отвечал: «Да я тебя одним щелчком! И не только в нарды, но и вообще! И тебя, и всех вас троих! И вообще всех! Вот только сейчас схожу отолью и…».

– По последней? – из тумана донесся голос Резо.

– По последней! – милостиво соизволил я (да я вас всех одним щелчком, если что!) – А в каком смысле «по последней»? Для кого – последней?

Резо не ответил, помолчал, покнул кольцом баночного «Туборга». А я неожиданно ясно увидел его трезвые глаза. Трезвые, изучающие, «хирургические» глаза.

Ладно, сейчас вернусь и – разберемся.

Я выпал в коридор, цепляясь за стенку, сделал шаг-другой. И последняя мысль была: «А чего это я так нажрался?!».

И пол подо мной закачался, запрыгал, ушел из-под ног. И нечеткий силуэт в конце коридора закувыркался, расплылся. Женский силуэт.

Марина? Сандра? Лийка? Лариска, первая моя? Лариска! Лар… р-р-р…

Очнулся я в полной эйфории. Сильный холод, ни рукой, ни ногой не шевельнуть – но эйфория полная! Рот до ушей. То есть у меня бессознательно растянулась бы дебильная улыбка, но что-то мешало. Никак губы не раздвинуть. И глаза не открыть – слишком яркий свет, глаза инстинктивно не хотели открываться. Нечто похожее я совсем недавно испытал. Когда? Где? Вспомнил! Именно!

Вот так же я лежал на ледяном бетонном полу склада «Каринко-Виктори», в бок мне тыкался грюнберговский «Магнум», а рот залепляла клейкая лента, пластырь.

И сейчас – то же самое. Но чему я рад-то?! Откуда полная эйфория?!

– Очухался, Реваз Нодарович!

Это самэц говорит, узнаю. Илико, Иликошка, кошка, кошка. И ему я тоже рад. И Ревазу Нодарычу рад! Где ты, друг-Резо, отзовись, родной!

Чантурия отозвался не на мой бессловесный зов, а на сообщение подручного Ильи.

– Оч-чень хорошо! Давид, тизерпин.

– Только этаминол.

– Какая разница, идьёт!

Я чуть разжмурил глаза: так и есть. Это операционная. Все мои конечности намертво зафиксированы в специальных зажимах. Что за чертовщина?! Может, я по пьянке на какую– нибудь операцию согласился? Как тот хирург-герой с врастающим ногтем. Смешно! И действительно смешно. Весело. Я ощущал, что мне весело и безоблачно. Хоть на куски меня режьте – весело!

И ведь разрежут. И пусть режут! Я чуть не хохотнул (липкая лента помешала): мысленно представил такую близкую по времени картинку… Резо в кабинете, карикатурная тень на стене. Все болит? Все удалим! И ведь удалят. Нарежем– отрежем-зарежем! Нарежут… Отрежут… Зарежут… За что?

Мозги превратились в кисель. В жидкий розовый ликующий дурацкий кисель. Превратились или их кто-то в этот кисель превратил? Краем сознания я уловил: этаминол. Познания в фармакологии у меня неглубокие, даже мелкие. И вся эта мода на анаболики среди спортсменов – уже тогда пошла, когда Бояров покинул татами. Но травмы лечить приходилось, Костя потчевал, доктор наш спортивный, как его… Ру– сов… Суров… О! Сурнов! Я опять поплыл от удовольствия – вспо-омнил! Сурнов! Но тут же ухватился за тонкий канатик где-то внутри, с трудом, тяжело подтянулся, выпроставшись из киселя. Этаминол – не анаболики. Та же группа, что и аминазин – снотворное, наркотическое, давление… адреналитич… Кисель мягко, но неуклонно затягивал. Я чувствовал, что при всем кошмаре, ужасе, нереальности происходящего – опять балдею. Все понимаю и балдею. Нет, не все понимаю – почему, за что, как?! – но осознаю: меня сейчас, вот сейчас, через минуту, через пять начнут резать. А что касается нереальности, то, увы, реальней не бывает.

Улыбочку! Внимание! Чик – и готово!

Пока я буду кайфовать под действием этаминола или как там его, я бессилен. А все трое, врачи-убийцы, – всесильны.

Покрепче, вцепился в ускользающий канатик, собрался с силами и почти целиком выдернул себя из розового киселя. Сконцентрировался, напрягся… но…

Лучше бы меня Грюнберг тыкал в бок «Магнумом», а не сильные профессиональные пальцы Чантурия. Он ощупывал меня и моментально поймал напряжение мышц.

– Давид! Еще! Этаминол!

Кольнул шприц.

– Я двойную дозу вкатил. Ноль-три грамма.

– Оч-чень хорошо! Надеюсь, претензий у больного не будет. Отеки, дерматит… Что, Саша, не будешь ты в претензии? – Резо заговорил, как песенку мурлыкал, никому, просто так, подспорье в работе: – Не бу-удешь ты у нас в претензии. Ты у нас молодцом! И почки замечательные! И печень замечательная! Все у нас, больной, замечательное, все у нас хорошо! Скоро за границу поедем… Без паспорта поедем, и паспорта никакого заграничного нам не надо теперь. По частям поедем, дорогой. По аккуратным, чистеньким частям. В Швейцарию поедем. Все хотят в Швейцарию. А мы возьмем и поедем. Сейчас брюшную полость вскроем, посмотрим хорошенько, потом аккуратненько-аккуратненько… И в контейнер… Давидик с Илюшей нам уже контейнеры приготовили. Ма-аленькие, стерильные, по размерчику контейнеры. Илюша, Давидик! Как у нас с контейнерами?

– Готовы, Реваз Нодарович, почти готовы. Еще пару минут и все… – заражаясь его колыбельным тоном, проблеяли оба откуда-то издали.

И голос Резо стал издали.

И все больше уплывал и уплывал.

Трое вурдалаков ласково и нежно, с приговариванием через пару минут начнут разделывать Боярова Александра Евгеньевича на куски и кусочки.

А кисельные мозги вообще отхлынули волной, так только… чуть хлюпало в черепной коробке.

– Во-от… Мы уже снова улыбаемся. Нам опять хорошо. Нам очень хорошо и совсем не страшно, ни чуточки, ни капельки… – напевно бормотал доктор Чантурия, занятый привычной (привычной?!) работой.

Не было для него на столе друга-Саши, который в свое время отмазал доктора Чантурию от Тащилы и всей тащиловской гопы.

Не было на столе врага-Боярова, который сует нос не в свое дело и пытается выяснить то, что никому выяснять не надо.

Было просто – тело.

Тренированное, крепкое – то что надо.

Неодушевленное.

А-а-а, хрен вам всем!!! Грюнбергам! Головниным! Бецким! И Чантуриям теперь уже!

Мой спортивный и жизненный опыт говорил: пока не сдашься сам, победить тебя никто не в силах! И сколько бы мне ни вкатили под кожу, какая бы доза ни была – двойная, тройная, хоть десятирная – хрен вам всем!!!

И не черепная коробка у меня, а – голова.

Черепная коробка бывает у трупа, у наглядного пособия, у… тела. А я – Бояров! Александр! Евгеньевич!

И я сконцентрировался, напрягся так, что, кажется, кровь хлынула носом – и хотя боевого клича, взрёва не вышло, только дикое мычание изо рта, залепленного лентой, но… зажимы затрещали. Или это затрещали мои собственные мышцы, связки, жилы.

Все три вурдалака повисли у меня на руках и ногах.

Не выдержу.

Нет, не выдержу!

Уже черно!

Черно в глазах, темно.

Миг – и темно…

Да, темно.

Это не у меня что-то с глазами. Это у них что-то со светом.

Погас свет.

– A-а, щэни дэда!.. – воскликнул в кромешной темноте Резаз Чантурия. – Илья! Где свет?!

– А я что? А что я?!

– Давид! Спичку!

– Нет спичек, Реваз Нодарович… Сейчас я за ними сбегаю. Вы пока стойте, я сбегаю! – по тону было ясно: сбегать он сбегает, но вернется ли?

– Стой, идьёт! И ты стой!

По шуршанию, по чертыханию, по шарканью осторожными подошвами – как бы не своротить чего-нибудь и самому не врезаться друг в друга, в железяку, в стекло, во что бы то ни было! – ощущалось: им всем троим страшновато. Жутковато. Ориентация потеряна, да еще и где-то доморощенный Кинг-Конг, он же Бояров, того и гляди вырвется на свободу.

Я затих. Нутром почувствовал: сейчас, вот сейчас лучше расслабиться и не подавать признаков жизни.

Расслабон хляет, Бояров! Гуси летят… И никакой напряженки! Никакой…

Впрочем, особо притворяться не пришлось – сил действительно не осталось ни на что. Последняя мобилизация сил оказалась и впрямь последней. Обмяк куклой, превратился в ТЕЛО. Неодушевленное. Даже на дыхание – полноценное, бурное – меня не хватало.

А эта святая троица в халатах, наоборот, дышала тяжело, нервно, со свистом.

Я чуть было не вздрогнул, когда чьи-то пальцы ткнулись в живот, – не вздрогнул… рефлексы и те отказали. И слава богу! Пальцы пробежались по грудной клетке, по ключице, по горлу…

Вот сейчас рубанет ладонью по кадыку, чтоб понадежней успокоить!..

Нет, пальцы нащупали пульс под ухом, у подбородка – прислушались, подрагивали.

– Реваз Нодарович!

Пальцы – как обожглись. Значит, это Резо меня «пронаблюдал».

– Что?! А?! Кто?!

– Реваз Нодарович, это я, Давид. Что со светом?

– Меня спрашиваешь, идьёт?!

– Надо в щитовую сбегать! – ага, самэц-Илья… Куда угодно готов сбегать, лишь бы сбежать. Значит, оба готовы, Илья и Давид. Мандраж.

– Вместе пойдем! – рявкнул доктор Чантурия. А ведь тоже созрел для того, чтобы сбежать. Темнота, она всех пугает. Да еще при наличии черного кота в темной комнате, когда не совсем ясно, кто кого ловит. Рявкнул доктор не только для наведения дис-цип-лин-ки, но и для собственного успокоения, отгоняя страхи. – Вместе!

– А этот?

– А ты его посторожишь.

– Нет!!!

– Тогда Давид.

– Нет!!!

– Все пойдем. Вместе. Закроем. Никуда не денется. Спит. Подействовало. Только быстро. Не опрокиньте. Не разбейте. Это кто?! Кто это?!

– Я! Я, Реваз Нодарович. Давид.

– Руку. Держи руку. Осторожно. Илья!

– Здесь. Тут. Вот рука.

Они переговаривались почти на крике, распугивая темноту, передвигались шажочками. Кто-то своротил что-то стеклянное – лопнуло, взорвалось вдребезги, захрупало под ногами.

– A-а, щэни дэда!..

– Порезались, Реваз Нодарович?! Сильно?!

– Молчи, идьёт! Дверь нашел?!

– Вот, нашел! Вот дверь.

Они открыли дверь, светлей не стало.

Они втроем ушли в эту дверь, и по чмоканью, с которым она, дверь, закрылась, я определил: тяжелая, солидная, серьезная дверь.

Тишина и темнота.

Полная. Абсолютная. Могильная.

Так оно и есть.

Так оно и будет – и очень скоро, если я проваляюсь с кретинической ухмылкой, пока вурдалаки не разберутся с проблемой света.

Да будет свет – и тогда уж мне будет окончательная и бесповоротная тьма.

Надо работать, пока они не вернулись. Надо работать.

Я начал работать. Я непобедим, если сам не сдался. На милость. На милость врачей-убийц рассчитывать не приходится.

Надо рассчитывать только на себя. Работать, работать! Работа делает свободным. В моем случае никакого иезуитства в известном лозунге нет. За работу!!! Работай! Свобода!

Я наработал себя, я весь превратился в единую тугую мышцу, я взревел так, что липкую ленту сорвало со рта, и зажимы… зажимы тоже сорвало!!!

Свобода!!!

Что я с ней делать буду?..

Руки. Ноги. В порядке.

А теперь то ли ждать, пока вспыхнет свет, то ли ощупью искать дверь и пытаться ее вскрыть?

Не хватит сил. Нет, не хватит. Кажется, все резервы организма исчерпаны. Плюс двойная или какая там доза эта… этаминола? Что делать?

Что, что! Шаг вперед! Как обычно!

Только осторожно – по полу стекло разбрызгано. Голыми ступнями въехать – маленькое удовольствие. Ничего, болгары по углям прыгают на одном-единственном внушении, без каких-либо набитых мозолей. Чем я не болгарин? Чем я хуже? Я лучше!

Та-ак. Та-ак. Нормально. Если бы только ступни были голыми, а то – весь. Даже фигового фигового листика нет. В чем мать родила. Да уж, заново родился. Где же вы, акушеры новоявленные?! Резо-Илья-Давид…

Дверь держалась намертво. Я почти безошибочно вышел на нее, но вскрыть – не в моих нынешних силах. Тогда – что?!

Тогда вот что! Рано или поздно освещение они восстановят (Эх, хорошо в стране советской жить!.. Что ни мгновение – сюрприз: свет отрубят, воду отключат, газ перекроют! В моем положении невольно возрадуешься: эх, хорошо!..) – а восстановив, сразу заспешат сюда. Дверь тяжелая, солидная, серьезная. И открывается вбок, раздвижка. Первому же сунувшемуся я башку прищемлю. Или не башку. Что-нибудь прищемлю. А там поглядим. Двое – не трое. Справлюсь. Не одним щелчком… двумя. И – вперед. Эффект внезапности. Сколько бы пакости они в меня ни вкачали – продержусь. И – за руль. И… куда? Без штанов, без всего, без копейки… Ладно, поглядим!

А пока – скорей бы они уже починили свой свет, скорей бы он уже вспыхнул. И скорей бы они вернулись, отодвинули бы дверь, чмокающую, непробиваемую дверь. Я им чмокну! Ну, я им сейчас чмокну…

Дверь дернулась.

Темнота осталась прежней.

Авария на подстанции? С кондачка не управились? Запаслись спичками, фонариками? Возвращаются?

Я приложил ладонь к холодно-металлической поверхности, не удерживая, а контролируя, самую малость.

Да, дверь медленно, очень медленно отъезжала в сторону. А света все не было.

Что ж, придется бить наугад. Как в Афгане. Тоже наугад, но ни разу там не прогадал. А здесь-то – сам бог велел.

Должны они чиркнуть спичкой? Должны. Чтобы разглядеть. Не дам я им разглядеть. Вспыхнувшая спичка – это секундное ослепление того, кто ею чиркнул. Мне секунды достаточно.

Дверь отодвинулась по ощущению сантиметров на сорок– пятьдесят.

Ну что?! Силенки кончились? Достаточная щель, чтобы дать дверью на ход назад и прищемить башку-руку-ногу первому же сунувшемуся.

Но никто не совался. И спичечным коробком не гремел.

Собираются они хоть что-то предпринять?! Или будут до утра стоять на пороге?! И не трое. Один. Кто-то один. Слышу – один. Резо? Давид?

Сунься. Ну, сунься! А то двину дверь и вместо того, чтобы кого-то из вас прихлопнуть, просто снова себя же запру. С чмоканьем.

Да-а, Мишаня Грюнберг, ты дверью орудовал намного эффективней в коридорчике «Пальмиры». Но там задача упрощалась: на петлях, нараспашку – толчок ногой и либо по затылку, либо по физиономии. А тут… с чмоканьем, на роликах.

Я изготовился. Полуприсел. В конце концов прыгну в щель и всей своей массой снесу, разметаю всех, кто встал и стоит на пути.

Ну чего встал?! Чего стоишь?! Ну?!

Спасла реакция. Я уже пошел в прыжке, я уже прыгнул. Но неизвестно как – замер. Буквально в воздухе повис. И мягко вернулся в исходное, еле-еле устояв.

Ничего себе – эксперименты над организмом!

Спасла реакция.

Не меня спасла, а того, кто у порога:

– Эй, дядя! Ты здесь? А?

Шепот у Маринки надтреснутый, пересохший, шершавый.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю