Текст книги "Русский транзит"

Автор книги: Вячеслав Барковский

Соавторы: Андрей Измайлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 42 страниц)

Я, оказывается, необходим как свидетель по делу Мезенцева-Зотова-Грюнберга. Мезенцев, оказывается, томится в следственном изоляторе и ждет, когда же явится свидетель Бояров и внесет полную ясность. И Зотов ждет. И Грюнберг… уже не ждет.

А с отравленным комитетчиком, оказывается, дело раскрутилось: нашли и взяли человека, передавшего пресловутую бутылку – «шестерка» на побегушках у М. Грюнберга; через эту «шестерку» вышли на самого М. Грюнберга и уже на пятки ему наступали, в затылок дышали, сегодня и должны были повязать, да вот… ушел в последний момент туда, откуда и Комитет достать не имеет возможности.

Кстати, потому и спецкоманда у бояровского жилища оказалась – М. Грюнберга брать, отнюдь не Боярова. А тут вон как совпало.

Никто за Бояровым не следил (уследишь за ним, как же!). Опечатать квартиру опечатали, да. Сразу после того, как оттуда съехала некая гражданка (Бояров знает, о ком речь?). Да, за ней проследили, но только до вокзала, убедились, что села в московский поезд, и лишь после этого опечатали квартиру. Зачем? Ну, как зачем! Вдруг что-нибудь…

Грузовичок? Ничего не знают ОНИ про грузовичок. С моста? В Неву? Откуда ИМ знать! Это компетенция ГАИ, милиции, если на то пошло. Нет, милиция к НИМ по этому поводу не обращалась. Но раз Боярова так интересует крытый грузовичок, можно навести справки по своим каналам.

Троица бедолаг-караульных в больнице? Ну, тут Бояров погорячился! Безусловно, погорячился! Люди ему добра желали, а он… Нет-нет, никаких претензий. Все трое получили каждый свое по служебной линии, но ни один не признался, что легкие телесные повреждения нанесены Бояровым – честь мундира дороже. Там, мол, кафель в туалете скользкий. И не то чтобы всех троих взгрели за то, что они упустили подследственного! Всех троих взгрели за то, что они не смогли обеспечить надежную охрану ценному свидетелю.

Лапшу на уши вешал Головнин! Знали они про грузовичок! И с присущей этой конторе равнодушной скорбью извлекли утопших бойцов невидимого фронта с тем, чтобы почетно захоронить. Некому там, в грузовичке быть, кроме спецгруппы по ликвидации фигуранта Боярова. Есть человек – есть проблема. Нет человека – нет проблемы. Слишком глубоко влез человек (я!) в их дела, а приобщиться до конца, до подписи под бумажкой «Обязуюсь оказывать содействие…» не пожелал.

Отнюдь не исключаю, что и брайтон-питерская мафия покойного на сегодня Грюнберга могла напустить на меня грузовичок. Сказано, однако, у древних: «Только дурак мстит сразу, а трус – никогда». Отсюда вытекает, что Грюнберг дурак – он раз за разом старался отомстить тут же, и недели не прошло: отрава в бутылке, грузовичок, боксеры. Дурак-то он дурак, кто бы спорил, но не я. А как тогда быть с почти рухнувшим лифтом поутру после ночевки у… как ее?., у Гражины. Возможности у брайтон-питерской мафии широки, но небезграничны.

Что же касается Конторы Головнина-Лихарева, то дураков в ней мало, а трусов и того меньше. И не мстить они планировали, а выполняли работу по затыканию рта неуправляемому Боярову Александру Евгеньевичу. Вплоть до подсовывания мощного заряда в легковушку, которую скорее всего оприходует искомый фигурант.

А вот хрен вам всем!!! И потому не стал я ответно откровенничать, сделав вид, что поверил каждому слову приятеля-однополчанина-собутыльника-комитетчика. Не стал я вещать о больничной жути, о московских чечено-медицинских комбинациях, о военно-непатриотических бартерах, воздушно-гуманитарных челночных рейсах. Нет, не стал. Именно потому, что не верил Вальке ни на грош. И если мои соображения хоть в чем-то не бред, хоть на десятую долю процента справедливы, то без Конторы дело не обошлось. Следовательно, молчи, Бояров. «Гуси летят».

То есть не молчи, а говори. И как можно больше, но – не О ТОМ! А о чем? А вот, например:

– Получается, Валя, что я могу идти куда хочу, могу делать что хочу?

– Зачем же тебе, Саша, куда-то идти?! Ты и так в своей квартире. Делай в ней что хочешь! Но! Я бы тебе порекомендовал… По дружбе… Сели бы мы сейчас, проехались в Контору, а? У нас дело висит. То есть стоит. Мезенцев, Зотов, то-сё… Понятно, уже вечер, но ради такого случая мы готовы и хоть до утра поработать.

– А я не готов. Устал я, Валя.

– Понимаю. Понимаю. Еще бы. Что ж ты, без двери отдыхать собрался? Может, ко мне?

– Нет. Оставьте, конечно, своего человека до завтра тут. Но к тебе, извини, не поеду. Плохо сплю я в непривычной обстановке. Я поеду… тут… к одному приятелю, переночую…

– Учти, мы тебя без присмотра не оставим, Саша!

Прозвучало это и как забота, и как угроза. В общем, как предупреждение.

– А как же! Я теперь сам от вас ни на шаг!

Прозвучало это и как обещание законопослушности, и как издевка.

Ни Валька мне, ни я Вальке, разумеется, не поверили.

– Да! Саша! Ты часом не к знакомым своим собрался? Которые на Комендантском? Учти, Лия Боруховна, которая в девичестве Ваарзагер, вчера покинула страну…

Говорил я, что мне важно, был бы человек хороший?! Говорил или нет?! Так оно и есть! А плохому человеку я всегда пожалуйста в морду дам, не заглядывая в паспорт – еврей ты, чеченец, грузин, русский, армянин, да хоть индонезиец! Валька же – плоть от плоти человек Конторы. А Контора, как бы ни прикидывалась интернациональной службой государственной безопасности, все равно не любит, ох, как не любит «невозвращенцев». А до недавних перемен среди «невозвращенцев» – почти сто процентов «ваарзагеров». Потому и разгулялась нынче пегобородая шелупонь – Союз русского народа… на платформе КПСС, а Контора только глазки жмурит: где? чего? вам показалось!

Мне не показалось. Сказал Валька про «Ваарзагер» с чувством глубокого удовлетворения, смешанного с некоторым сожалением: эх, мол, не те времена, а то бы еще потаска-али. И с Мишенькой Грюнбергом обошлись погано. Ну, дурак. Ну, бандит. Но – человек все-таки! Хоть бы выразили лицом: надо же, был человек и нет человека. Нет! Прибрали быстренько, загрузили останки-остатки, увезли и… чуть ли не ухмыляются: одним меньше! Или Грюнберг все же немец? Да какая, к хренам, разница!!!

Короче, я не случайно мысленно вспылил. Дело не в Лийке, хотя и в ней тоже. Но она – повод, не причина. А вспылил я вполне сознательно (при всем при том: ‘‘гуси летят»). Просто морально готовил себя к вранью. И нужно мне было, чтобы вранье прозвучало убедительно. Добиться правдоподобия можно двумя путями. Один путь: не врать. Но (забавно!) именно правда чаще всего звучит враньем – чисто интонационно. «Вы только поймите меня правильно!» – как говаривал сваливший за кордон Лев Михайлович Перельман. Второй путь: врать на злости, на слепой белой злости. И – получается. И совесть чиста. Конечно же, совесть чиста! Ибо все зависит от общего фона. Если общий фон – грязно-черный, то собственная совесть при некоторой запятнанности смотрится белоснежной.

И я с чистой, белоснежной (на общем, на головнинско– конторском фоне) совестью пропустил мимо ушей упоминание о Лийке (в девичестве Ваарзагер) и сказал:

– Какие Борухи?! Какие Загеры?! Меня парни из сборной второй день дождаться не могут! Победу толком не отпраздновали! Валька! Представляешь, мы всех москвичей положили! Иппон! Ты что, совсем от каратэ отошел?!

– Ну, почему – совсем… Так ты что, всерьез собрался сейчас куда-то ехать?

– Почему: куда-то?! Куда надо! Вот только переоденусь. Разрешишь?

– Ты в доме хозяин! – раскинул руки Валька. Врет!

Парень в штатском у дверей извелся от нетерпения: когда, наконец, старший по званию закончит болтологию и даст команду по транспортировке фигуранта в известное заведение. Нет, парень, никогда ты не будешь майором! Не станет Валька Голова командовать в соответствии с твоими представлениями о «работе органов». Себе дороже.

А дешевле отпустить бесшабашного, упрямого Сашку Боярова, у которого одно каратэ на уме. Отпустить, но на веревочке. Куда еще эта веревочка приведет! А не приведет, так всегда дернем за нее, с ног сшибем. За Конторой не заржавеет!

Не удалось списать на боевые потери, придется пока терпеть Боярова в качестве свидетеля. А потом уж будет Боярову выставлен счет по полной стоимости – и за побитых комитетчиков в больнице, и за грузовичок, и за многое другое. Только приди, Бояров, на Литейный, 4! Конечно, по повестке! Валентин Сергеевич Головнин буквально сейчас ее и выпишет. Завтра с утра годится? Годится, годится! Непременно приду!

– Может, тебя подбросить, Саша? Ты ведь без транспорта остался.

– С чего ты взял?! Вон же моя «ауди» стоит! – и глазом я не моргнул, голосом не дрогнул: да, удачно врать получается лишь на белой злости. Прокололся Голова! То есть знали ОНИ заранее, что мой «транспорт» – перло-бордовая «девятка», для меня и минировали. Хотя… не прокололся, а лишний раз пригрозил: имей, мол, в виду, отовсюду достанем и примем самые строгие меры!

Имею, имею. В виду. Всех вас имею! В виду…

Я уже переоблачился из роскошного цивильного костюма, подаренного Камилем, в униформу а ля рэкетир: черно-малиновый «адидасовский» спортивный костюм, поверх – жесткая кожаная куртка, ну и кроссовки «Найк». Так сподручней, судя по тому, что мне предстоит нынешним вечером (надо же! уже вечер! долгонько мы кофеек гоняли с приятелем Валей).

Особых иллюзий я не питал по поводу собственного «свободного» полета. Да и коллеги Головнина особо не скрывались – так называемая слежка в открытую. Если что, отовсюду достанем и примем самые строгие меры.

Плевать я хотел на все ваши строгие меры! Хотеть-то хотел, но стоило поразмыслить, как стряхнуть хвост. Сколько у них машин? Одна? Две? Ну и пешее наблюдение. Каждый, разумеется, снабжен «уоки-токи». Эх, мне бы только на пару минут от них оторваться, а там ищи-свищи. Сложновато. Серая «Волга» нахально пристроилась позади «ауди» и демонстративно сигналила подфарниками: здесь мы, здесь, не волнуйся, Бояров, мы с тобой! «Ауди» – приличная машина, да и Грюнберг не стал бы на развалюхе раскатывать. Но будь это даже модель-победитель гонок «Формула-один», устраивать догонялки смысла нет. Номер засечен, номер на контроле, и по «уоки-токи» моментально сообщат: «Внимание! Всем постам!..».

А хвост надо стряхнуть! Не поеду я «хвостатый» к Маринке на Гражданку. Стоило поразмыслить…

Нет, не удрать мне от них на скорости. Да и бензина осталось литров пятнадцать. Литров пятнадцать… Литров пятнадцать… Это мысль!

Благо заправка тут же, у Петропавловки. Я стопанул машину в конец внушительной очереди. Часика на четыре очередь. Но не входило в мои намерения торчать здесь и лишних пятнадцати минут. Само собой, аккурат за мной встала серая «Волга».

Я пересидел в машине какое-то время, достаточное для того, чтобы уже за «Волгой» выросла очередь из пары-тройки легковушек. Таким образом хоть «ауди» и попала в капкан (спереди-сзади автомобили), но «Волга» попала в тот же капкан. Можно, конечно, вывернуть, изловчиться… однако за все про все необходима минута-другая. Мне хватит.

Вышел из «ауди» вроде бы ноги размять, перекурить. Нетерпеливо глянул на часы и пошел вдоль очереди к бензоколонке. Спиной «увидел»: двое тоже вышли на свежий воздух, а еще двое остались в серой «Волге». Ну-ну! Я наблюдал, как заправляется очередной… э-э… очередник, малиновый «Жигуль». Вроде бы просто наблюдал, бессмысленно подгоняя клиента: давай-давай, поторапливайся! Будто от моего присутствия хоть что-то ускорится. Но такое поведение более чем характерно для каждого, пусть однажды севшего за руль и пусть однажды торчащего на заправке. Вот и моя парочка топтунов вроде бы просто наблюдала за тем же (за тем же, да не за тем!). Характерное поведение…

Малиновый ухоженный «Жигуль» отвалил. В нем – ухоженный парень, рядом с парнем ухоженная девка. Не годится.

Следующий! «Москвич». Видавший виды. И в нем мужик. Тоже видавший виды. В летах. Нищ, как и всякий обладатель «Москвича». То есть, спроси его, скажет, что богат – даже автомобиль имеется. Но по сути – нищ. Короче, продукт системы. Этот годится. Клюнет.

Мужик только-только расплатился и завел мотор, я рванул дверцу уже почти на ходу, прыгнул на заднее сиденье, махнул перед его глазами сотенной бумажкой и осененно (на приборном щитке – фото малышки с гигантским бантом) заорал, придав физиономии выражение счастливого идиотизма:

– Отец!!! На Щорса!!! Жена рожает!!! Знаешь роддом?!!

Мужик-отец знал роддом. Кхекнул от избытка чувств и ударил по газам. То ли сотенная его вдохновила, то ли память о своем счастливом идиотизме года три назад (судя по фото малышки). Клюнул.

Мои топтуны оторопели на миг, потом кинулись назад к «Волге». Поздно, ребятишки! Если бы «Волга» тут же стала выкарабкиваться из капкана, не дожидаясь топтунов, был бы у вас шанс. Но двое оставшихся в машине не могли видеть происшедшего за добрую сотню метров впереди, а когда им разъяснили ситуацию пешие провожатые Боярова, стало поздно. Бояров уже мчал по Кировскому. Мимо той же «Волги», далее мимо гаишной будки на развязке у метро «Горьковская», мимо (кстати…) «Пальмиры». Именно те две-три минуты, столь необходимые мне, я выиграл. Верно меня осенило! И что Щорса брякнул – верно. Лучше на родимую-знакомую Петроградскую сторону, чем в центр. Тем более, что в центр – это через Кировский мост, а у меня с ним недавние и малоприятные ассоциации. Да и на мосту вечный затор – потерял бы я двух-трехминутный выигрыш, а вместе с ним потерял бы всё.

Однако если я за каждую ездку сотенными буду расплачиваться, надолго не хватит и «катранных» дармовых денег. Впрочем… Эта игра стоит свеч.

Дом мод. Метро «Петроградская». Я просительно приложил руку к груди:

– Отец! Тормозни на секунду! Цветы!

– Здесь нельзя.

– На секунду, отец! Уплачу!

– Давай бегом! Полминуты жду, потом – извини.

Это ты меня извини, отец. Ни через полминуты, ни через минуту, ни через час ты бы меня не дождался. Да и на кой мне цветы! Хотя… пусть и не к жене в роддом, но все-таки к даме… Обойдется!

Гаишная будка у метро «Петроградская» традиционно пустовала. Оно и правильно! Всего не предусмотришь даже в такой солидной конторе, как Контора. Всех фортелей свидетеля Боярова не предугадаешь. Да и не напасешься на него, на Боярова, ментов – разве что в сотне метров друг от друга их расставлять, а у них, у ментов, оклад мизерный, квартир нет… лучше уж податься в частные бюро типа хамхоевского.

По эскалатору я не сбежал, а слетел. Проехал всего одну остановку, до ‘‘Черной речки». И снова не взбежал, а взлетел по эскалатору. Вверх, на выход.

Даже если комитетчики опомнились и пустились в погоню, ловить они станут видавший виды «Москвич». А я как-нибудь на трамвайчике, по Торжковской, по Торжковской – на Гражданку. Повторение пройденного. Помнится, с успехом я прокатился на автобусе, бросив «лохматку» с трупом Борюсика Быстрова у разбитого милицейского «мерседеса».

Прибыли! Я сошел на остановку раньше. Пробежался трусцой. Нырнул в подъезд соседнего с Маринкиным дома. Неспешно, обстоятельно поднялся до самого последнего этажа, потом спустился. Восстановил дыхание, которое, надо признаться, сбилось после «эскалаторного» спринта. Старею что ли?

Нет, не было хвоста. Стряхнул. Надолго ли? Если Комитет, щупает все мои связи, то рано или поздно нащупает Маринку. Или уже?.. Чему быть, того не миновать. Шаг вперед, а там посмотрим!

Да уж, посмотреть не мешало бы!

– Я не одна! – как последний аргумент вякнула Маринка из-за двери. Открывать-впускать ни за что не хотела.

Убедительный аргумент! Только он меня убедил в обратном: непременно нужно посмотреть на того, с кем Маринка «не одна». Черт с вами, кролики! Да затрахайтесь вы в доску! Но тон Маринкиного вяканья мне не понравился. Сцен ревности обещаю не закатывать (да господи-боже-мой! кого и к кому ревновать!), но посмотреть не мешало бы.

Тоже мне! Выпускница Смольного! Я за информацией пришел, ясно?! И в зависимости от того, какова она, буду действовать! Действовать – вытаскивать Серегу Шведа из вурдалачьих лап. Он ведь остался без прикрытия – Сандра в Москве у Камиля, Лия Боруховна Ваарзагер на земле обетованной. Некому, кроме меня, навестить-проведать Серегу. А значит, его со дня на день могут раскромсать на части или целиком переправить известно куда. Мне-то известно. А Маринке что известно? Не получится так, что появлюсь я в больнице доктора Чантурия – там только и ждут? Ну, дождутся, слов нет. Если бы лишь о Боярове шла речь – слов нет. Но Боярову необходимо еще и друга-Шведа высвободить, живого, не обдолбанного, не расчлененного. Маринка предупредила Шведа, как мы договаривались?! Или нет?! Открывай, слышишь?! Или вышибу дверь на раз! Что умею, то умею!

Первое – острие ножа. Вот что я прежде всего поймал, лишь только дверь распахнулась. Света в прихожей не было, а из темноты полоснуло лезвием. Я не увидел, а именно поймал – сознанием, подсознанием, чутьем. Как тогда в коридорной кишке на Ракова – Глиста целил заточкой в горло, и я поймал.

И теперь поймал. Лезвие шло снизу. Так! Шаг вперед и приблокировка. Захват. Блок-удар в бицепс вооруженной руки. Ну и… школа есть школа… четкий уракен в голову. Все это на автомате, не задумываясь. Тело упало.

С женщинами сражаться нельзя. Я сделал еще шаг вперед, в прихожую, захлопнул за собой дверь и шлепнул по стенке там, где должен быть выключатель. Свет!

С женщинами я и не сражаюсь. Маринка прижималась к стеночке ближе к кухне, сдерживая ладонями свой горловой крик. Вся в слезах и… больше ни в чем. А у меня под ногами непотребной голой кучей валялся самэц Илья. И нож валялся тут же. Обычный, кухонный, с волнистым лезвием, хлеборезный.

Да-а-а, Илико, это тебе не беспомощных алкашей резать у себя в прозекторской.

Я ухватил вурдалака за лодыжку, протащил из коридора в комнату, бросил его там. Скомандовал Маринке:

– Кружку воды! И одевайся!

– Если хочешь знать, я…

– Ничего не хочу знать. То есть хочу, но совсем не то. Воды, я сказал!

Она принесла в дрожащих руках кружку, не протянула мне, а вцепилась в нее мертвой хваткой и, пока я обследовал бездыханного самца-Илью (жив ли?), частила и частила, периодически стуча зубами о край эмалированной посудины…

Если дядя хочет знать, то он сам виноват! Бросил ее на произвол судьбы! Обещал приехать, не приехал! А она знает, куда он лыжи навострил, она не случайно не хотела говорить, куда эта кукла отправилась! И ведь права оказалась! Дядя сразу про нее, про тетю, забыл и к своей кукле помчался! А ей одной что делать? Илья противный-волосатый, но он ее к стенке припер, на испуг взял! Если дядя хочет знать, Илья ей сказал, что больше некому было, кроме нее, щитовую раскурочить. Илья ей сказал, что даже если это не так, он все равно Ревазу Нодаровичу доложит… И пусть она перед Чантурией попробует оправдаться! Доктор Чантурия видел, как они спелись, дядя с тетей. Да все видели, и он, Илья, видел. И пусть она не нервничает так сильно, или лучше ей успокоительный укольчик сделать? Двое держат, третий вкалывает. А потом… Сама знаешь, что потом. Но он, Илья, ее пожалеет – красивая, молодая. Одно только условие… и он, Илья, никому ничего не скажет. Что ей было делать?! Если дядя хочет знать, то она, может, нарочно согласилась! Усыпить бдительность, если хочешь знать, выведать подробности и тебе же, дядя, их сообщить, если хочешь знать! А ты, дядя, умотал за своей куклой и даже не предупредил! Знаешь, кто – ты после всего этого, дядя?!

Поразительное умение сваливать с больной головы на здоровую. Чисто женское!

– Ты Шведа предупредила?

Кивает. Но не очень определенно.

– Да или нет?!

– Д-д… н-н… Не успела.

– Что-о-о?!!!

– Ну… Я так на тебя рассердилась, если хочешь знать! А вот не буду, решила, если хочешь знать! И меня к нему не подпустили, Илья ни на шаг не отставал, если хочешь знать! И вообще, я нанималась что ли?! Я тут одна, как… как…

– Он жив?

– Ой, а что? Насмерть?!

– Дура! Швед жив?!

Илико-то жив. Просто в нокауте. Лишь бы не амнезия. Он у меня сейчас должен многое вспомнить, все вспомнить!

– Жив. Там у него что-то не так. Срастается неправильно. Собираются повторно ломать и свежий гипс накладывать.

Та-а-ак! Знакомая мелодия!

– Когда?

– Ой, я не знаю! Ну что, я все должна знать?! Интересный ты, дядя! Тебя послушать, я все должна знать! Если хочешь знать, я…

– Ты мне воды принесла?! – взревел я.

– Вот… Ой, я всю выпила! Сейчас! Я тебя так ждала, так ждала, если хочешь знать!

Да-да. Ждала-ждала, пока не дождалась. «И Тогда она сбросила с себя всю одежду и тоже бросилась в море. И сия пучина поглотила ея. В общем все умерли». Как же, как же.

– Вот… Вода. А может, кофе? Еще теплый.

Дурища! Я плеснул из кружки в лицо самцу-Илье. Тот не отреагировал.

– Тебе долго собираться? – между делом спросил я.

– Уже! Собралась.

– Нет. Совсем собраться. С вещами. Насовсем. Отсюда.

– Ой, нет вопросов! Один чемодан и сумочка!

– Собирайся.

– Ой, а куда мы с тобой поедем? А кем я буду работать там? А как же этот?..

– Собир-р-райся!!!

Она собралась.

Не «поедем», а «поедешь». Не со мной, а сама по себе. Чем дальше, тем лучше. И не в Москву. Родственники есть? Брат? Двоюродный? На Урале? Вот пусть брат тебя, тетя, опекает, глаз с тебя не спускает. Ни в Питер, ни в Москву – ни под каким видом. Ясно?! Деньги есть? Возьми. На первое время хватит. Сочтемся когда-нибудь. Здесь тысяч пять…

Сникла. Но, кажется, проняло ее. Кажется, осознала: шутки кончились. Беги, балда, пока не зарезали.

Понуро поплелась на выход. Дернулась обратно:

– Если хочешь знать, я тебя с самого начала…

– Все! Привет!

Что-то слишком часто в последний месяц приходятся на мою долю диспетчерские функции. Олежека Драгунского-Др-др-дрского – в Анадырь. Перельмана Льва Михайловича – в Тель-Авив, Маринку – на Урал. А сам к черту в пасть. И надежда только на себя одного. Это уж точно. Ведь был уверен, что Перельман позвонит-предупредит своего комитетчика о «русском транзите» тогда, когда вся бодяга с «русским транзитом» разыгралась. Нет, не предупредил. Ведь был уверен, что Маринка остережет Серегу Шведа в больнице. Нет, не остерегла. Ладно! Бог вам всем в помощь, люди… и он же вам, люди, судья.

А я – не судья. И не судить я сейчас стану самца-Илыо, а выколачивать из него информацию.

Рот у него был приоткрыт. Еле дышал, но дышал. На холодные брызги реакция – ноль. Попробуем иначе.

Я двумя пальцами сжал ему нос и стал переливать содержимое кружки в этот приоткрытый рот, в глотку.

Он закашлялся, забился в судорогах, заморгал-завращал глазенками.

– Осторожней! – проговорил я. – Порежешься.

Он скосил глазенки и увидел.

Я плотно приставил к горлу самца волнистое лезвие хлеборезного ножа.

До больницы мы добирались на редкость долго. Может, потому что физиономия у Илико характерная, «черная» – а таксисты вняли последнему совету покойного Тихона: «А вы их не возите!». Частники же и вовсе уворачивались, визжа покрышками, стоило нам попасть в свет фар. Еще бы! Два бандита!

Да и сам я старался не выскакивать на проезжую полосу, старался не особо командовать жестами: «Тормозни! Подвези!». Не ровен час – тормознут и подвезут, но не по моему заказу, а по своему усмотрению. Пусть и стряхнул я комитетский хвост, но уверенности в том, что головнинские парни махнули на меня рукой, мол, ну и ладно, не желает Бояров с нами общаться, тогда обидимся и тоже не станем с ним общаться – ступай, Бояров, на все четыре стороны… такой уверенности не было. А также не было уверенности в том, что «все четыре стороны» не блокированы, не под контролем. Вон ведь даже про отбытие Лии Боруховны в девичестве Ваарзагер ИМ известно, а мне – сообщено (знаем-знаем, Александр Евгеньевич, про ваши отношения с этой неблагонадежной семейкой!). Оглядываясь назад, я теперь твердо мог считать: неизвестный взломщик в квартире Шведа-Лийки – не из брайтон-питерской мафии Грюнберга, а из комитетской мафии… Но нынче не назад надо оглядываться, а вперед смотреть и не напороться на милицейский и прочий патруль. Когда давным-давно Валька Голова «пошутил», дав ориентировку на меня, десяток раз останавливали Боярова А. Е. на улице, документы спрашивали. Теперь же шутка могла повториться, и доля правды в ней была бы огромная. А документов у меня нет. Впрочем, не только документов, денег теперь тоже нет, сотенной перед таксистом не помашешь – последние «катранные» тысячи к Маринке перешли, ей нужней.

Короче, дошли пешком. Не меньше двух часов топали. Уже рассвело. Белые ночи… Толком и не темнело. А жаль. Непролазная тьма была бы кстати. Самэц-Илья заныл. Ему больно, он палец стер, у него ноги уже не ходят, он и так все рассказал, что еще от него надо?!

– Ты погромче, погромче! – поощрил я с угрозой и ткнул указательным пальцем сквозь куртку под ребро заложника. Палец у меня твердый, сойдет за ствол, если сквозь куртку.

Дошли.

Под хлеборезным ножом самэц-Илья раскололся вчистую…

«Операция» сегодня, под утро. Да, Швед оперируется. Там еще, кроме него, несколько алкашей – неизвестно, кто первый… Да, Чантурия спешит, его из Москвы торопят. У них какой-то скандал. Даже человек оттуда приехал. Еще утром. Он в Москве секретарь, координатор… точно Илья не знает. Ну, такой… крепкий здоровый, одет хорошо. Они с Чантурией кричали друг на друга, кричали. Чантурия кричал, что из ста пятидесяти тысяч платить пятнадцать – это чистый грабеж. А секретарь кричал, что девяносто процентов доставляемого – полное дерьмо. А Чантурия кричал, что пусть бы они там, в Москве, сами хоть один раз покопались в кишках проспиртованных бомжей, а то сидят, понимаешь, посредниками, а вся грязная работа, весь риск – Чантурия. А секретарь кричал, что у него полномочия от хозяина, и он как раз проследит, что за товар и не переметнулся ли питерский филиал к кому-нибудь еще. А то язык распускать перед любым… перед любым больным – большие мастера, а как до дела доходит!.. А Чантурия кричал, что вот как раз сегодня дело будет – и секретарь сам может убедиться! Но Чантурия так этого не оставит! Он сам к хозяину поедет и все ему скажет! А секретарь кричал, что, конечно, Чантурия поедет, за ним, за Чантурией, секретарь и прибыл. Но вот что Чантурия скажет хозяину, это пускай Чантурия хорошенько обдумает!

Нет, чего не знает Илико, того не знает – то ли потрошить будут, то ли целиком погрузят. В зависимости от сигнала из Москвы. У них, в Москве, свои сложности с переправкой. Да, завтра в первой половине дня «препараты» уже должны быть в Москве. Где точно? Илико не в курсе. Обычно Давидик ездит. Да, вместе с Чантурией. А на этот раз Чантурия один поедет. То есть не один, но без Давидика, с секретарем… А он, Илико, вообще только на подхвате! Он, Илико, вообще ни при чем! Он, Илико, еще на четвертом курсе медицинского учится. У него даже еще диплома нет. Он и про «операции» не знал – ему доктор говорил, он и делал. Доктор же лучше знает!..

Эх!.. Не зря говаривал наш сержант в учебке перед Афганом: «Как мать-перемать, так мать-перемать! А как мать– перемать, так – хрен?!!».

– Только без глупостей! – предупредил я самца, когда мы пришли к больнице.

Без глупостей, вероятно, Илико просто не умел, подтверждением чему – вся его жизнь до сегодняшнего момента. Но у него хватило мозгов понять, какого рода глупости я имею в виду. И он без глупостей обошел центральный вход, провел меня в главный корпус оттуда, куда прибывают и откуда убывают «скорые». И он без глупостей показал мне на узкую дверцу, стоило лишь раздаться чьим-то шагам в коридоре. И он без глупостей переждал вместе со мной за этой узенькой дверью, пока мимо нее не процокала медсестра. За узенькой дверцей находилась тесная (для нас двоих и того подавно) кладовка, где уборщицы хранили инвентарь – ведра, швабры, тряпки. Потом он без глупостей пробежал на цыпочках (под руку со мной) к другой дверце, – шкафчик! – и мы облачились в белые халаты, нацепили шапочки и марлевые повязки. Привычный вид привычных санитаров, затеяли среди ночи, почти под утро, обход – с кем не бывает.

А обход начали с палаты, где лежал Серега Швед.

Но он там уже не лежал… Следы его пребывания сохранялись, но и только. Увезли… «Доктор сказал: в морг!».

Я убил взглядом самца-Илью, и он без глупостей метнулся по коридору к лифту.

Прозекторская – внизу. Успеем? Не успеем?

Не успели. Я потянул вбок знакомую тяжелую дверь и встал на пороге до боли знакомой (вот уж что до боли, то до боли) операционной.

На какой-то миг мне показалось, что операционная пуста. Наверно из-за того, что я ожидал увидеть зеленые спины, склоненные над столом (оперируют в зеленых халатах). Ожидал и – не увидел. Никто не окружал этот разделочный стол, сильные лампы высвечивали какое-то месиво – мокрое, красное, запекшееся, сиренево-перламутровое, скользкое. Запчасти. Все, что осталось… от… от кого?!!

Будь у меня нервы послабее, не доведись мне пройти Афган, приступ обессиливающей тошноты был бы обеспечен. Особенно когда вгляделся и обнаружил поодаль операционного стола несколько носилок с неприкрытыми мертвяками – вскрытыми, растерзанными. Тяжелый дух формалина, спирта, трупной вони. Похлеще, чем в самом крутом фильме ужасов. И даже «гуси летят…», выручавшее меня годами, отказало. Я оцепенел. Еще и оттого, что представил: один из этих мертвяков, одно из этих распиленных «бревен» – Швед. Серега…

И тут – блеснуло. Из полумрака. Скальпель. Я понял, что это скальпель, только когда он вонзился мне в плечо и застрял (а мог бы и в горло, если бы не рефлекс – отклониться в милисекунду!). Хороши покойнички – скальпелями швыряться!

Впрочем, я уже понял, что не покойнички это. Полумрак в операционной – вещь относительная. Там было светло, и только в сравнении с ослепительными лампами, бьющими в разделочный стол, – сумрачно. А я, как вошел, уставился именно в стол. «Покойничек» же уставился в меня и, соответственно, ухватил первое попавшееся под руку и метнул. «Покойничек»-Давидик. Ну-ну, сдается мне, что не исключено и снятие кавычек через некоторое время с «покойничка»-Давидика. Да, зарекся я убивать, зарекся! Но в порядке самозащиты… А мне ох как нужно самозащищаться!

Плечо пока не чувствовало боли, но я знал, что счет идет на десятки секунд. А потом – слабость и свинцовая тяжесть, не поднять, не пошевелить, плеть… Десятки секунд? Должно хватить! Иначе… Есть вероятность пополнить собой компанию мертвяков. Пополню! Но не собой!!!

После скальпеля в моем направлении полетел здоровенный никелированный гаечный ключ, еще какие-то железки, даже эмалированный тазик. Я качал прыжки – вправо-вле– во-назад, – используя вместо щита обмякшего самца-Илью (обмякшего после прямого попадания того же гаечного ключа).

Давидик, швыряя в меня (в нас) различный инструментарий, не стоял на месте, а приближался. Лучше бы ему не приближаться – я же его сейчас изувечу! Ах, вот оно что! Вот куда он целил! Целил он к столику на блестящих ножках с колесиками. Там много чего! Заблуждение: операции проводятся тонкими, изящными штучками. Давидик схватил со столика здоровенный секач и по-бычьи попер на меня. Глаза у него тоже бычьи – выпуклые, красные, бешеные.