Текст книги "Русский транзит"
Автор книги: Вячеслав Барковский
Соавторы: Андрей Измайлов
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 42 страниц)
Глава 11
А это был не мой, а это был не мой, а это был чужой чемоданчик…
– Он ваш, мистер Боярофф. Со всем его содержимым. Здесь… – и аккуратист эдак погладил по шерсти зелень зеленую, пачки-пачечки баксов, – … четыре с половиной миллиона. Будете пересчитывать?
Я вроде бы выразил намерение пересчитать – встать, двумя руками влезть в распахнутый чемодан, пошелестеть купюрами. Не получится. И не только и не столько по причине длительности-занудности процесса пересчитывания. Ни встать со стула-кресла, ни задействовать хоть как-нибудь обе руки – вот почему не получится. Железяки обхватывали меня крепко-накрепко. Железяки и ремни. Запястья, локтевые суставы, щиколотки. Даже ошейник имел место быть – видеть я его, разумеется, не мог, но ощущал: при всем желании не удавалось мне повернуть головы кочан. Так что я только выразил намерение – скосил глаза в чемоданное нутро и тут же вроде бы устыдился собственному недоверию (да уж, вы не в церкви, вас не обманут! а где мы?).
– Верю на слово. Вам – верю на слово! – пошутил я.
– А я вам. На слово… – шуткой на шутку ответил аккуратист. – Я жду вашего слова, мистер Боярофф.
Мы не в церкви. Церковь – она все поближе к небу норовит, а тут явное подземелье. Могильно-бункерная тишина, сухой воздух, нагнетаемый системой кондиционирования, силовые кабели толщиной с боа-констриктор. Пустотелый кубик, вмурованный глубоко в землю. Насколько глубоко? Кубик не кубик, параллелограмм – потолок метра три, а площадь где-то четыре на пять. Стол. Металлический шкаф-стеллаж, парочка стульев, не считая занимаемого мной. Парочка фебрил, восседающих на этих стульях, не считая еще одного джи-мэна, скрытого за моей спиной (он чем-то изредка брякал-звякал, и весьма действовал на нервы – говорю же, со времен доктора Чантурия всяческие шприцы-препараты меня отпугивают).
Отпугнуть меня можно, запугать – нет. Что же такое мне вколол «глухонемой» доходяга? Голова – кочан. Не только в смысле неповоротливости. Было чувство, что листик за листиком счищается с кочана как бы сам собой – и до кочерыжки не так далеко. Тут-то ее и сгрызут длинно… ухие зайчики-фебрилы. На сей раз ошибка исключена – это ФБР. Права Марси – это ИХ страна, они – ХОЗЯЕВА. Никакие не переодетые кагэбэшники, а натуральные фебрилы. И не надо тыкать в нос своими знаками-значками принадлежности к Федеральному Бюро – я и так понял. Понял и все. Впрочем, у худосочного «инвалида» был иной значок… Ай, глупо попался, Бояров! Но, по совести, подловили тебя, Бояров, умно…
Давайте улыбаться друг другу! Давайте! Я и улыбался – неудержимо и непроизвольно. Сдается мне, после «глухонемого» укола вкатили мистеру Бояроффу еще и другое м-м… лекарство, сродни вурдалако-чантурисвскому, времен «транзита-два». Что ж, давайте улыбаться. Вот бы еще глухонемым стать…
Аккуратист – так я его мысленно обозвал. Манекенно– мужественный, с той отчетливостью черт лица, костюмных складок, прически волосок-к-волоску, которая бывает у мужиков из толстенных рекламных каталогов. Почему-то мне представлялось, что все они (которые с фотографий каталогов) – педики-гомики. Вероятно, из-за неестественной глянцевитости. Да и вообще! Может ли НАСТОЯЩИЙ мужик мужественно рекламировать, например, трусы? Не себя в трусах, а трусы на себе! Хотя аккуратист-фебрила был не в одних только трусах. Но все равно – педик-гомик. Я так вижу! Красив-неотразим до противного.
Второй фебрила – этакий добрейший и еще больше размордевший Ваня Медведенко: обманчивая грузность, и обманчивые мешки под глазами, обманчивое простодушие. Неряха – сальное пятно на рубашке-хаки, выцветшие, просоленные круги подмышками. Не удивлюсь, если этот солдат удачи подобно Ване Медведенко примерял некогда форму не полувоенного, а военного образца.
Третий фебрила – ах да, я его так и не мог ухватить взглядом. Но представлялся он мне лысеньким, очкастеньким… или… Уж не «мой» ли немой за спиной?
– Эй! Инвалид! Подай голос! – окликнул я, закатив глаза, как бы заглядывая себе за спину.
– Там не инвалид, – мягко поправил аккуратист. – Но сам он в состоянии из любого человека сделать инвалида.
При всей мягкости, даже, я бы рискнул сказать, дружелюбности тона, аккуратист ДАЛ ПОНЯТЬ.
– Это я понять могу! – в свою очередь, ДАЛ ПОНЯТЬ я. Мол мистер Боярофф сам в состоянии сделать инвалида из любого… Ну да в моем нынешнем положении – затруднительно. Отложим на потом? А что ж фебрилы? Угроза? Если угрожают, но не делают, – значит, не сделают. Игра. Поиграем? В дружелюбие? А и действительно! По сути дела я с фебрилами не ссорился. Они – законная власть, а я – законопослушен. Какие ко мне претензии? Это у меня к ним претензии! Набрасываются, понимаете ли! Иголками колют, понимаете ли! К стулу привязывают, понимаете ли! Он, надеюсь, не электрический? А где моя дама?! И ребенок?! Вы что, дурные заразительные примеры перенимаете у советских коллег?! Я вам что, враг народа?! Американского?!
– Где ребенок? И м-мать его?
– Они в полном порядке, мистер Боярофф. Они дома. Кстати, этот ваш ребенок чуть было действительно не сделал нашего человека инвалидом. Маэ-гери. У вас учился?
Я не сдержал довольной ухмылки. Значит, черепаший сенсей Барабашка таки отомстил за анкл-Сашу, когда «глухонемой» отправил меня в нервно-паралитический обморок. Надеюсь, доходяга отправился следом за мной – стараниями юного каратиста Боруха Ваарзагера.
Аккуратист ухмыльнулся ответно. А неряха изобразил жестами: нокаут! Они отвечали на мои вопросы еще до того, как я начинал спрашивать. Тем самым приглашая к взаимности. Ну-ну! Аккуратист извлек автономную телефонную трубку с антенной, набрал номер именно Лийки и поднес к моему уху.
– … – Да, это Лийкино молчание. И молчание это не под дулом пистолета.
– Лий! Бояров! Вы – как?!
– … – Они – нормально. То есть живы-здоровы-свободны. – … – А ты, Бояров, как? (В ЭТОМ молчаливом Лийкином вопросе была изрядная доля отстраненности. Оно и верно. Сам же неустанно пропагандирую американизм «это моя жизнь», а сам втянул женщину с дитем в черт знает что. Извини, Бояров, они – нормально, теперь – нормально. Лийка имеет право сказать-смолчать: «это моя жизнь». Потребуется хороший адвокат? Она поможет. В остальном – извини…).
– Анкл-Саша! – завопил по параллельной трубке Барабашка. – Я… – отбой.
Аккуратист дал отбой. Убедился, мистер Боярофф? Вот и достаточно.
Убедился. Хоть Барабашка не предал, судя по тону. Впрочем, не уподобляйся, Бояров, совковому телеублюдку, нарекающему предателем каждого отошедшего в сторону, дабы в дерьме не забрызгаться… Убедился. В чем таком я убедился? В том, что Лия Боруховна Ваарзагер, большой специалист в компьютерных заморочках – сексот ФБР? Это уж вряд ли. Это я начинаю заболевать, Или натуральный агент Федерального Бюро, аккуратист-фебрила стремится меня заразить. Мало мне тридцати лет житья-бытья в Совдепе, где каждый– любой друг-товарищ-брат – потенциальный стукач, норовящий под легким нажимом преобразоваться в стукача кинетического! А той же Лийке – мало?! Она-то за версту, за милю обойдет каждую-любую секретную службу, желающую добра (Мы же вам только добра желаем!.. То-то мои собеседники чуть ли не изнывают от желания добра Боярову Александру Евгеньевичу!).
Так что не надо меня заражать, мистер аккуратист. Даже если вам, фебрилы, удалось занести инфекцию подозрительности в головенку Лии Боруховны, со мной этот номер не пройдет, я закален… А ведь наверняка наплели фебрилы миссис Ваарзагер: Боярофф тщательно законспирированный агент КГБ, он давно на примете у спецслужб вашей новой родины, миссис Ваарзагер, вы очень рисковали собой и своим сыном, пойдя на поводу у кагэбэшника Бояроффа, миссис Ваарзагер, большая удача, что наши люди подоспели вовремя и обезопасили этого парня, он вас принудил, миссис Ваарзагер, мы понимаем, но теперь все позади… К чему он вас, кстати, принудил, миссис Ваарзагер? Когда вы с ним встретились? О чем он вас просил? То есть что он требовал? Компьютер? Дискета? Где? Вы же неотлучно были с ним, начиная… Начиная с какого времени вы неотлучно были с ним?
Лийкина молчаливость – не глухонемое безмолвие. Лийкина молчаливость разумна и достаточна. Если она им что-то и сказала, то самую малость – чтоб отстали. Отстаньте все! Добровольно-принудительное сотрудничество со службами, желающими добра, – осознанная необходимость для большинства граждан Страны Советов, а миссис Ваарзагер принадлежит к меньшинству, злополучному нацменьшинству Страны Советов, откуда и вырвалась благодаря сей принадлежности. И отстаньте! Она – свободный человек в свободной стране. «Это моя жизнь!».
Да, пожалуй. Отстал. Не буду. И если даже мне потребуется адвокат, за помощью к Лийке я обращаться не стану. Отдыхай, Лий. От Боярова, от дерьмообразной каши, которую он заварил и чуть было не окунул с головой в нее. Отдыхай. А я как-нибудь обойдусь своими силами. Ежели и не обойтись мне без адвоката, найдется, в конце концов, э-э… специалист по вопросу, похлопочет. Этот… специалист по вопросу доподлинно знает, в чем мистер Боярофф грешен и где он безгрешен. Доведется Марси говорить правду, одну только правду и ничего, кроме правды, и ни один американский суд не признает мистера Бояроффа виновным. А в чем, собственно, я виновен?!
«В суде будешь оправдываться…»– присказка совковая, доступно разъясняющая: до суда дело не дойдет. «Я другой такой страны не знаю, где так вольно, смирно и кругом!». Однако вроде бы нынче я в иной стране… Но методы! Или я сильно переоценил количество степеней свободы в стране Бога и моей?! Спецслужбы – они и в Африке спецслужбы. И… в Америке.
Любопытно, где они сели мне на хвост? Неужели еще тогда, когда я слинял из «Русского Фаберже»? Или когда я по– новой объявился вокруг да около гнездилища фроляйн-мисс– товарисч Галински? Хрен вам всем! Не было хвоста! Даже когда Лийка гнала «даймлер» в аэропорт – и тогда за нами не было хвоста. И на кой был бы подобный хвост?! Вот же он, Бояров, – с дискетой, хавайте! Впрочем, схаваешь его, как же! Впрочем… схавали же… В аэропорту. Ага, вот! Может, фебрилы предприняли нечто похожее на совково-ментовское «Внимание! Всем постам!». Да, тогда есть полный резон пронаблюдать за аэропортом: вдруг мистер Боярофф вознамерился покинуть пределы США с бесценной дискетой в двойном дне чемодана. Так и есть! Вот он! Будем брать! А как его возьмешь? А так…
И вот я здесь. Где – здесь, кстати?!
Аккуратист снова упредил мой вопрос:
– За-стэн-кьи Лью-бьян-кьи! – на чудовищном русском произнес он, вытаращив глаза. Ну, пошути-и-ил! И опять перешел на аккуратный английский: – Мистер Боярофф, я с огромным уважением отношусь к вашим многочисленным достоинствам. Приношу извинения за ваше несколько скованное положение, но… если рассуждать здраво, это как раз комплимент, дань одному из ваших многочисленных достоинств. Мы ведем вас почти два года. Вы оказались нестандартной личностью. Вы не примкнули ни к одной из преступных группировок. Вы не занимались противоправной деятельностью… хотя некоторое неуважение к Закону проявили. Буду откровенен, нас это устраивало. До поры до времени. Мы полагали, что ваши… соотечественники рано или поздно обнаружат вас и тем самым обнаружат себя. И – не ошиблись.
– А чего меня обнаруживать! Я и не прятался! И не бегал ни от кого!
– Да, мы отметили… – аккуратист аккуратно усмехнулся. – Возможно, я неудачно выразился. Но вы меня поняли? Прекрасно! Но! Чем дальше, тем больше вы нам стали мешать. И не только нам. Вы помешали абсолютно всем. Вы очень неудобный человек, мистер Боярофф… Не представляю, как уживается с вами тот, кто с вами живет. Никак не могу представить!
Э, мистер! Не нравится мне твоя интонация! Захлопни пасть!
– Э, мистер! Как вас там?..
– Зовите меня Тэрри.
Да уж, друзья-соперники, да уж. Чего и следовало ожидать.
– Мы пили на брудершафт?
– Зовите меня мистер Коудли, если больше устраивает.
Шел бы ты в задницу, Тэрри Коудли! Так и знал, что не понравимся мы друг другу. Нельзя ему давать ТАКОЕ оружие против себя, зря вскинулся Бояров при намеке «уживается– живет». Однако… Марси. Неужели рекламный манекен Коудли и Марси… Тьфу! Она же не дура! Ну да Тэрри тоже, вероятно, не дурак – так только… видимость создает. Я тогда, пожалуй, пойду по его стопам – видимость. Он избрал имидж красавца-американца. Изберу-ка я имидж брайтонского русскоязычника: «Вот, бля, когда я вышибалой, бля, работал в Питере, такие, бля, понты…».
– А этот хрен с бугра кто? – в манере дешевой питерской шпаны поинтересовался я. Жаль, «хрен с бугра» и «бля» не имеют аналогов в английском. Ладно, сгодится и son of a bitch, shit! Главное, тональность: гундосая, хамоватая.
– Это Лэн. Мистер Шейвере, если больше устраивает. Он представляет налоговое управление.
– Тоже глухонемой? – подначил я.
– С-сукин сын, а?! – живо откликнулся щекастый солдат удачи, неряха Лэн Шейвере.
– Не надо так, мистер Боярофф, – мягко укорил Коудли. – Мы же с вами знаем, вы умеете и предпочитаете говорить иначе. Не так ли? Читал я вас, читал…
Во, бля! Знай Коудли русский язык, непременно изрек бы сейчас наставительное «поэт в России – больше чем поэт!». Во, бля! Лучше уж я побуду в амплуа швейцара-вышибалы. Читал он меня, видите ли! Упрекнул! Мол, автор «транзитов», ЛИТЕРАТОР, – а хамит, будто малокультурный конь в пальто! Да русский человек от мала до велика готов бумагу марать, лишь бы от накопленного внутри кошмара избавиться! Не самовыражение, а избавление. Вам, американцам, хорошо! У вас, у американцев, каждому невротику – по психотерапевту. Накипело – пришел, вывалил: мол, сон дурной приснился, и вообще что-то я недоволен собой. Психотерапевт выслушает, разобъяснит, облегчит. А у нас? Разве со стенкой вытрезвителя поговоришь? Она-то уж точно глухонемая. Дерьмо-то прет наружу – и неважно, каков слой розовых лепестков сверху насыпан. Облегчился? Уф, полегчало. Такая вот, значит, загадка русской души: чуть что – рука к перу, перо к бумаге. Есть разница между «Не могу молчать!!!» и «Могу не молчать…». Она и есть разница между расейским графоманством и беллетристикой всего остального мира, американского, в частности. Во, бля! И нечего меня попрекать «транзитами», мистер Коудли. Поговорим лучше об иной печатной продукции – о четырех с половиной миллионах баксов. А тон я сам выберу и собственным словарным запасом распоряжусь по собственному же усмотрению. Нечего мне вкручивать про тайники души и давить на психику общими знакомыми. Мистер Лэн Шейвере? Из налогового управления? Отлично! Подоходный налог собирается содрать? Поторгуемся! Миллионы, хоть и в долларах, не в Штатах заработаны. И вообще – они здесь транзитом. Я их собираюсь увезти… э-э… м-м… да хоть куда! Хоть в ту же Россию-матушку (тьфу– тьфу-тьфу!), но и Багамы сгодятся. Или я все же обязан уплатить какую-то пошлину? Ради Бога! Сколько? Назовите вашу цену. Я не о том, чтобы продаться подороже, насчет блядей – это в другое место. Я о том, что парочка козырей на руках не помешала бы.
– Чемодан мой? – вопросительно-утверждающе произнес я.
Тэрри Коудли почти согласился со мной. Взглядом.
– В противоправных действиях я не замечен?
Тэрри Коудли почти согласился.
– Ну! Я пошел?
Тэрри Коудли согласился со мной целиком и полностью. Только я по-прежнему был «приклеен» к стулу-креслу.
Тэрри Коудли выпростал из железного шкафа такие знакомые мне дипломатические вализы – пустые, морщинистые. Бросил на стол. Вцепился в меня взглядом.
Ладно-ладно, блефовать так блефовать. Ишь, гляделки затеяли? Чего надо-то?!
– Отдайте дискету, мистер Боярофф.
– Какую еще дискету?!
– Ту самую. С которой вы ездили в Нью-Кеннан.
– Не знаю ни про какую дискету. Идите вы все на хрен! И вообще по какому праву меня здесь держат?! Я требую адвоката! Я требую немедленного освобождения! – блажил я, как последний урка. Ого, какой козырь вдруг пришел! Не нашли они дискету, не нашли!
– У вас – есть адвокат? – аккуратно осведомился аккуратист. – Вы будете говорить только в его присутствии? – еще аккуратней осведомился аккуратист. – Вы можете сообщить его номер? Я готов набрать. Но в вашем положении необходима стопроцентная уверенность, что адвокат возьмется защищать интересы… такого клиента. Кстати… – аккуратней некуда сообщил аккуратист Тэрри Коудли: – … если мы с вами подразумеваем одно и то же лицо, мисс Арчдейл НЕ возьмется защищать ваши интересы. Она отлично справилась с заданием и заслужила отдых. Не так ли? Все же почти два года неотлучно находится при вашей персоне, согласитесь, утомительно. Я же сказал, вы очень неудобный человек, мистер Боярофф. Даже закаленному специальному агенту такое дается непросто…
Он все-таки поймал нечто в моих глазах и – утвердительно кивнул. Но не мне, а этому самому, третьему, который за моей спиной бряцал врачебным оружием.
Меня снова ужалило. На сей раз в шею. И я… снова пошел на хрен. Кто-то мне теперь составит компанию?!
И явился мне дядь-Гоша. И сказал он:
– Военных секретов друг от друга у нас не существует. Бомбами друг друга закидать дело нехитрое, но тогда – конец. Им. И нам. Времена маразматиков прошли. Надо жить, Санечка. А жить хочется хорошо. А как жить хорошо – для советского народа тайна. И посвящены в эту тайну немногие даже из тех, кто пришел в Кремль на смену маразматикам. Наша страна, Санечка, богатейшая страна. И нищая. А почему? Потому, Санечка, что глупый пропьет свое богатство, умный – вложит в дело, а самый-самый умный – вложится в людей, умеющих делать дело. А дело, Санечка, можно делать в стране свободных людей. А наша богатейшая страна таковой не является. Так что, Санечка, эти четыре с половиной миллиона, которые достались тебе, – мелочь по сравнению с общим количеством вывезенного и размещенного… «Золото партии», Санечка, исчисляется даже не миллиардами, а… миллиардерами. Американскими, Санечка, миллиардерами. Или ты, сынок, веришь всерьез, что любой чистильщик сапог или… извини… швейцар при своей жизни может создать собственную финансовую империю? Хаммер. Максвелл. Бернер. Маккормик. Это – наши, Санечка. В прямом смысле. Они созданы нами. Нашим сырьем, нашим золотом, нефтью, ураном… Добрая половина американских миллиардеров сидит у нас на крючке, Санечка, и, работая на себя, работает на нас. Нет, Санечка, не на страну в целом, а на тех немногих, кто давно махнул рукой и провозгласил лозунг, подзабытый со времен первых революционных лет: «Обогащайтесь!». Обогащаться можно только тогда, когда на практике осуществлен наш социалистический принцип: от каждого по способности – каждому по труду, а не принцип: всем всего поровну. И еще: социализм – это учет и контроль. Здешние миллиардеры чтут принцип, а способностями их Бог не обделил. Мы же проводим учет и контроль, чтобы они нас не обделили. И криминала никакого. Поверь мне, Санечка, нет никакого криминала. Я тебе хоть сейчас могу привести простейший пример. Мы покупаем хлеб у Запада, а бюджет составляется более чем за полгода до нового урожая. Решение принимается, и сотни миллионов переводятся в банки продавца, разумеется, валюта. Хлеб же будет отправлен нам через полгода. Тогда и сделка состоится окончательно. Но миллионы лежат месяцами на счету западных компаний. И не без движения лежат, Санечка. Да они, буржуи, пятки готовы нам лизать на таких условиях! И это только самый простейший пример – из тех, что на поверхности, из тех, что и не засекречиваются, из тех, что ясны каждому умеющему сложить один и один. И по труду получают не только буржуи, но и наши люди, организующие сделку. Что скажешь, Санечка, справедливо? Что скажешь?
И сказал я:
– Шли бы все на хрен!
И сказал дядь-Гоша:
– Хлеб, зерно – самый простейший пример. А золото? А титан? А красная ртуть? А… трудней назвать то, что мы не вывозим для людей, умеющих делать дело. Но эта информация уже строго засекречена. И не столько от Запада, сколько от нашей страны. Буржуи сами предпочитают молчать, коммерческая тайна – это для них свято. Еще бы! Если каждый второй миллиардер преуспевает, благодаря «золоту партии»… коммунистической, которой перепадает солидный процент. Я же говорю: учет и контроль. Наши нелегалы существуют почти в каждой фирме, ворочающей миллиардами, и, повторяю, держат бизнесменов на крючке. А крючок, Санечка, прост в употреблении, но с него не сорваться. Никаких компрометирующих бордельных фотографий, никаких магнитофонных записей, никакого насилия – все в строгом соответствии с Законом. А по Закону: одним из самых тяжких преступлений в Америке является уклонение от уплаты налогов. Так что, Санечка, ты понимаешь, почему нашим буржуям выгодно молчать, набрав в рот воды, и не сообщать всему миру о происхождении миллиардов. Вот действительно: молчание – золото. Так что, Санечка, ты понимаешь, почему нашим нелегалам тоже выгодно молчать, ясно давая понять при этом, что они могут и открыть рот. И здешние спецслужбы давно в курсе, но им тоже выгодно молчать: миллиарды-то идут на благо их стране, а если секретные агенты потенциального противника способствуют процветанию Америки, пусть существуют, не так ли? Другое дело: граждане США должны платить налоги – даже с незаконно получаемых сумм. И на выявление злостных неплательщиков брошены могучие силы, гигантский аппарат – вот наши нелегалы и держат буржуев на крючке. Что скажешь, Санечка, справедливо? Что скажешь?
И сказал я:
– Шли бы все на хрен!
И сказал дядь-Гоша:
– Среди наших нелегалов сплошь достойные люди поверь мне, Санечка. Они долгие годы работают на благо Родины, Санечка. Нашей с тобой Родины. Конечно, коэффициент полезного действия равен процентам десяти-двенадцати, но иначе он и вовсе был бы нулевой. А теперь, когда всем им с каждым днем становится очевидней, что страны, по существу, нет, и кому служить – не понятно, и самое точное определение происходящему на Родине – это предательство… Да, Санечка, да. Ты вырос в другое время, ты воспитывался иначе, но у этих людей тоже была своя жизнь. И вот на старости лет – ни Родины, ни дома, ни семьи, только поливание грязью. Судьба любого нелегала, вернувшегося с холода, – тихий алкоголизм и помешательство. Третьего не дано. Вернее… третье – это остаться на Западе. Что сейчас большинство и делает. И я могу многих из них если не простить, то понять. Ты знаешь, Санечка, какая травля наших органов идет сейчас на Родине, мы подставлены крайними, хотя только выполняли приказ. Легко ли снести такой позор на склоне дней своих? Позор и предательство, Санечка, ты понимаешь? И меня предали, Санечка, меня сдали, как пешку. Но я – офицер. Или, если по-шахматному, слон – пожертвовав мной, можно и партию проиграть. Что скажешь, Санечка, справедливо? Что скажешь?
И сказал я:
– Шли бы все на хрен!
И сказал дядь-Гоша:
– В консульстве от меня откажутся. Факов и ему подобные. Они считают, что с дискетой покончено, что я без дискеты – отработанный материал. Ты ведь звонил в консульство, Санечка? Ты понимаешь меня, сынок? Ты меня хорошо понимаешь? Прости, сынок, за мое к тебе недоверие, но даже если бы ты попытался узнать содержимое дискеты, тебе бы не удалось. Она закодирована, и код известен только мне. Я знаю тебя очень хорошо, я знаю: ты и не пытался. Да, Санечка? Ты понимаешь меня, сынок? Дискета, Санечка, в нашем с тобой положении – единственное спасение. О себе я уже не думаю, я думаю о тебе, поверь, сынок. Они выпустят тебя на свободу – я поставил им такое условие. Они готовы отдать тебе эти жалкие миллионы из чемодана. Это действительно мелочь – на оперативные нужды. Так сказать, помощь братским партиям. Мир разведки – особый мир. Мы с ними играем в одну и ту же игру, по одним и тем же правилам. И если бы ты не вмешался и не нарушил все мыслимые правила, деньги бы попали по назначению – здешним коммунистам. Но ты сам вызвал огонь на себя, проявил сложную комбинацию… Ни одного провала за все годы, Санечка, ни одного – и вот… У разведки много уровней. Вся эта мелюзга – Лихарев, Головнин, Галински, Перельман… Не самый нижний, но средний уровень. И на своем уровне они приложили все силы для того, чтобы заставить тебя замолчать раз и навсегда. А я, поверь, Санечка, приложил все силы для того, чтобы ты остался жив. Они по-своему честны, сынок… Я не про мелюзгу, я про американцев, понимаешь, Санечка? Они освободят тебя и отдадут тебе чемодан с долларами – в конце концов, ты заслужил компенсацию, а они, конечно же, с большим удовольствием отдадут миллионы тебе, чем… Гэсу Холлу. Еще и повеселятся. Но взамен – дискета. Я повторяю, Санечка, никакого криминала. На дискете – всего лишь бухгалтерия, наша бухгалтерия, учет и контроль. Каждому миллиардеру, как говорится, по файлу. Данные, полученные от наших нелегалов по нашим миллиардерам. Приход-расход. Моя задача, Санечка, свести все клочки в единое целое и переправить в Москву. Там-то над этими данными поработают: кто кому и сколько должен, понимаешь меня, сынок? Это единое целое – и есть дискета. Но они, Факов и ему подобные, сами сдали меня, теперь я считаю себя вправе распорядиться информацией по своему усмотрению. Ради тебя, Санечка. Дороже у меня никого нет. И это не предательство, сынок. Это возмездие за предательство. Вопрос обо мне решается не на уровне Факова и ему подобных, а значит, меня сдала Москва. Это давно уже не та Москва, которой мы, органы, служили верой и правдой, да-а… Что скажешь, Санечка, справедливо? Что скажешь?
И сказал я:
– Пошли все на хрен!
Стро-о-ойся! Ша-агом марш! На хрен! Запевай! Жила бы страна родная и нету других забот!..
Дядь-Гоша – генерал КГБ. И это главное. И сколько бы он ни рядился… был, есть и останется генералом КГБ. Генерал КГБ, сетующий на предательство, ищущий понимания и сочувствия у… у меня – это даже не смешно, это н-неловко до содрогания селезенки, как при наблюдении за игрой плохого актера. Впрочем, актеры они все неплохие! Да что там! Отличные актеры!
Судьба Евгеньича хранила! Сперва фроляйн-мисс за ним ходила, потом генерал ее сменил. А ребенок-Марси был резов и мил. И мне еще кто-то будет жаловаться на предательство!!! Вот, блин, родственные чувства, сочетаемые в неравных пропорциях с чувством долга перед Богом и страной (у каждого – свои: и Бог, и страна). Отстаньте, я из всей этой херни только «Овода» читал. И забыл давно. И вспоминать не хочу. И не буду. Такой я простой – Евгеньич. Бояров. Простой. Как мычание. А на большее не способен. Мычание – и только.
Оно и было. Где мы с дядь-Гошей находились, сколько людей вокруг и есть ли они, минута прошла или вечность, – не могу сказать. И действительно не могу – только мычание. Да, пожалуй, американцы не уступят нам по части всяческих ВИЛ-7, ВИЛ-77, ВИЛ-777. Ежели кто из вас когда-либо зубы, к примеру, лечил под общим импортным наркозом, то может представить мое состояние, только пусть умножит на три.
Короче, мои полушария способны были что-то воспринимать только после многократного повторения – то-то дядь– Гоша одну и ту же тему вдалбливал мне и так и сяк. А я сосредоточился на его пуговично-скарамушьих глазах, на его ступенчато-скарамушьем носе с торчащими из ноздрей седыми волосками – пытался вернуться в этот лучший из миров… во всяком случае, отнюдь не худший, невзирая на изобилие в нем предателей всех и всяческих мастей.
Марси. Итак, она специальный агент. Два года совместной жизни. «Мы ведем вас два года». Специалист по вопросу: исчерпывающие консультации о специфике ФБР. Как же, как же! Хантер-колледж. Чему-то их там учат. Многому. И не в Хантер-колледже. (К слову, основной контингент учащихся в Хантер-колледже – соплеменники Ваарзагеров-Перельманов. А Марси – ирландка в надцатом поколении!). И все байки про любовь, и все истерики про ревность, и вся эта «сивка-бурка, вещая каурка»– мгновенное появление в нужный момент в нужном месте… «Она меня хорошо чувствует». Да– да. И по следу ногтя в телефонном талмуде отыщет, и к домику Перельмана поспеет среди ночи по зову души, и от фебрил отмажет в силу давних знакомств. Лапша на уши! Любовь слепа, а ты Бояров отныне – зрячий мудак. На тебя, на живца, два года ловили рыбку большую и маленькую. Богатый улов. Гляди, ребя, такая крохотуля, в чем только душа держится! А – улов-то, улов!!! Любопытно, спецагент Арчдейл собственноручно проводила захват нелегала-таблоида Галински? Я бы поглядел, честное слово! Я бы оценил! Как специалист – в своей области. Небось по части каратэ мисс Арчдейл не уступит киношной Катьке, то есть Синтии Ротрок, упомянутой мною как-то… Да-а-а. Вот уж летят гуси, иначе не скажешь. Полетели-полетели, на головку сели. Ирландские дикие гуси. Кыш! Насрать и розами засыпать!
Теперь – дядь-Гоша. Постарался, за моей спиной, ради меня выторговал у фебрил: за дискету – Боярова с таким счастьем, как чемодан баксов, и на свободе. Говорил-то он со мной по-русски, но толмачей рядом было в избытке, хоть и не фокусировались они в моем сознании. Не все же фебрилы владеют русским в пределах «за-стэн-кьи Лью-бьян-кьи» Тэрри Коудли. Да и он вполне мог дурака валять. Говорю же, отличные актеры вы все, мальчики-девочки. И дядь-Гоша тоже неплох: «Я знаю тебя очень хорошо, и знаю: ты не пытался…». Знает он, что я пытался – ведь хорошо же меня знает. И спасает не только меня, но и себя. И не он меня, а я его! Я его спасу-выручу, когда и если укажу, где дискета. Бесполезная и бессмысленная после моих попыток… И повторял дядь-Гоша, генерал КГБ настойчивое «Ты меня понимаешь, Санечка?», не только добиваясь понимания, но и намекая… «Вы понимаете намек? – Да когда знаю, что это намек». Только полный кретин не поймет, зная… А я если и кретин, то не до краев. И фебрилы не кретины, но они НЕ ЗНАЮТ. Так что верни дискету Бояров и – большой привет! Или – салют! Как угодно. Дядь-Гоша выторговал себе почетный пенсион: с ним начнут здесь носиться, будто с писаной торбой: «Скажи пароль! А не врешь? А проверим?». Ну-ну, попробуйте. «В случае неверного набора запись стирается… Благодарю Вас!». Пусть потенциальный противник запрашивает у Конгресса те же миллиарды, гробит их на новую-новейшую программу, допустим, «Глубокое бурение», пусть старается залезть в дискету эдак изнутри, пусть лучших специалистов привлекает – Лийку Ваарзагер и самого Уильяма Гейтса – мол, нам бы докопаться, а там воздастся, всяческие налоговые Шейверсы уже испереминались от нетерпения. Пусть. С генерала КГБ пылинки будут сдувать – носитель истины! А в Москве коллеги похлопают Георгию Вадимычу и очередной орден в его личный сейф спрячут. Молодец, товарищ… (Черт! А как его фамилия все-таки?!). И вся лабуда по поводу «ах вы мной пожертвовали? ну я вас!..»– для чутко внимающих фебрил. Ты понимаешь меня, Санечка?!