Текст книги "Русский транзит"
Автор книги: Вячеслав Барковский
Соавторы: Андрей Измайлов
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 42 страниц)
Я выпустил из рук отключившегося самца и встал в киба-дачи. Вперед, Давидик, вперед! Попрыгаем, побегаем! Ибуссену, схему передвижений я уже прикинул. Вперед! Даже если мне рука откажет… что ж, переквалифицируюсь на минуточку с каратэ на таеквондо. Одними ногами, без помощи рук уделаю! Иди, макивара ходячая, иди!
Он шел, размахивая секачом, огибая операционный стол, а я пятился и пятился. Не отступая, но заманивая.
Тесновато тут у вас и… э-э… многолюдно, если можно так выразиться в отношении изуродованных туш. Можно! И не в отношении туш. Не обошелся все-таки самэц-Илья без глупостей. Пока мы кружили с Давидиком вокруг стола, самэц вышел из отключки, включился. И не только включился, но и включил. Я обернулся на новый возникший звук – скрежещущий вой. Очухавшийся самэц, дико ухмыляясь тащил, выставив перед собой… электропилу на полных оборотах. Длинный шнур тянулся за ним и тянулся. Не бесконечный же это шнур!
Нечто подобное я наблюдал по «видику». То ли со Шварценеггером, то ли с еще каким-то мордоворотом. Одно дело – кино. А здесь… не кино!
Электропила в трясущихся руках самца выписывала «восьмерки», виляя из стороны в сторону. Сложноватое положеньице: передо мной разделочный стол с остатками, с месивом (как бы мне в такое же месиво не превратиться!), справа – секач, слева, с тыла – пила! И кругами не пройдешься, как давеча в кабинете у Бесо. И рука стала неметь…
Пичкал меня в отрочестве Бояров-старший древними греками, мало что осело в башке, но к ситуации всплыло восклицание царя Леонида: «О, Геракл! Пришел конец храбрости человеческой!» То-то и оно…
Самэц пихнул электропилой мне в живот – я прянул назад и подставил-катнул под верещащие зубья передвижные носилки на колесах с отмучавшимся алкашом. Пила вгрызлась в остывший безразличный труп и застряла, вой оборвался. Шнур все-таки не бесконечен – вилка из розетки вылетела.
Я толкнул каталку на Илико, и он, сбитый ею, вместе с пилой брякнулся на пол, а следом за ним, на него, обрушился труп с застрявшим в нем жутким прибором. Обезумевший самэц сначала заорал победно, решив, что попал в меня. Потом заорал от кошмара (на него, знаете ли, мертвяк напал!) и засуетил лапками, как раздавленный жук.
Худо-бедно, несколько секунд у меня есть, пока самэц и алкаш в паре выясняют, кто кого победит. Я сосредоточился на Давидике с секачом.
Он замахнулся сверху вниз – мне удалось уйти. Секач закончил движение, врубившись в операционный стол. Давид выдернул оружие с заметным усилием. Сейчас секач опять пойдет на замах! Решающее слово за моей реакцией!
Пошел замах! Я атаковал Давида блоком, зафиксировал его руки и врезал ногой по… нижнему уровню. Секач выпал, звякнул об пол. А я добавил, скрючившемуся вурдалаку кулаком и коленом в морду.
Потом перехватил поперек, как тюк, и бросил в сторону поднимающегося самца. Они повалились все вместе, по пути опрокинув еще одну каталку с освежеванным мертвяком. Давид по сложной траектории падения задел полку с колбами, банками. И я воочию убедился, что слон в посудной лавке – не отвлеченное сравнение. Брызги, осколки, хруст, бульканье и… рычание. Давид рычал, срывая голосовые связки. Не знаю, что там было в колбах-банках (кислота? щелочь?), но одна половина лица у Давида мгновенно стала мокро-блестящей, багровой. Он схватился ладонями – кожа поползла, как влажная промокашка. Глазное яблоко вспухло и целиком вылезло из орбиты. Давид рычал и крутился на одном месте, натыкаясь то на тела, то на операционный стол, то на ползущего самца-Илью.
Самэц-Илья, похоже, зациклился на электропиле – плохо соображая, он тянул в кулаке шнур к розетке. Дотянул, ткнул. Пила взвыла.
Я одним махом перепрыгнул через операционный стол, подбираясь к двери. С сумасшедшими я тоже (как и с женщинами) не сражаюсь. А они оба уже – за гранью рассудка… (Да и я сам – на грани!) Рычание Давида, вой пилы, рев Илико, безмолвные, но пугающие трупы – всё казалось, что они вот-вот восстанут и примут участие в общей мясорубке.
Да, мясорубке! Давиду под руку попал нашаренный секач. Давид бесцельно, слепо принялся размахивать им – не целясь именно в меня, а просто от боли, от страха, от ненависти. Круша и разбивая все, что встречалось на пути.
Я в свою очередь нашарил на полу тот самый тяжеленный никелированный гаечный ключ, чтобы отразить шальной удар. Отпрыгнул от вихляющей, но прущей на меня электропилы. Еле успел пригнуться – секач просвистел в миллиметре от головы. Отклонил гаечным ключом визжащие зубья – сноп искр! Упал на спину с кувырком назад, тут же встал на корточки и… да, мясорубка. Я был между ослепшим Давидом и свихнувшимся Ильей. Только что был – и успел исчезнуть. А они… встретились. Электропила вонзилась в живот Давиду, пропорола, расшвыривая клочья и ошметки. А секач угодил Илье в основание шеи, перерубил яремную вену… Фонтан!
Еще мгновение они устояли на ногах и – рухнули. Полный сюрреализм: электропила продолжала выть, наматывая кишки, дробя кости там, внутри.
Я дотянулся до шнура, дернул. Вой стих. Все стихло. Тихо-тихо. Как… как в морге.
Дорого бы дал Голливуд за право съемки этой ночки. А мне и даром не надо! Зажмурить бы глаза и ходу, ходу!
Но глаза пришлось открыть пошире и обсмотреть каждый труп. В конце концов я сюда заявился с определенной целью.
Сереги Шведа среди «бревен» не было. Грешен, промелькнула досада: ну вот, опять куда-то торопиться, что-то предпринимать. Будто бы окажись Швед здесь в виде трупа, меня такое больше устроило. Тьфу!
А торопиться надо. И предпринимать надо. От плеча в руку толчками пошла тупая боль. Я наконец вырвал скальпель из плеча, хлынула кровь. Черт знает, к чему только я здесь ни прикасался, а трупный яд пострашней цианида. Среди разгромленной посуды я по запаху определил то, что нужно. Перепутать невозможно. Банка расколота, все вытекло, но на донышке плещется. Я набрал горсть спирта, лодочкой поднес ладонь к ране и пришлепнул-плеснул-размазал. Зашипел, как сто гадюк. Терпи, Бояров, «гуси летят…». И уже совсем ничто, совсем каких-то пятьдесят граммов хватанул глоткой. Обожгло. В голове стало холодно и прозрачно. Голове стало трезво.
Кровь. Кровь. Кровь. Достукались, вурдалаки, доигрались. И самэц-Илья, и шофер Давид. А доктор Чантурия… Где он? Ясно, где! Мчит на пару с моим мимолетным знакомцем из московского эспэ, с так называемым «секретарем» на суровую разборку. И везет с собой… очередные «запчасти» и… Серегу Шведа. Хотелось бы верить – не расчлененного, а целенького. Пусть обдолбанного, пусть под наркотой, но живого. Пока живого.
И выехали они не очень давно, сразу после «операций» – Давидик оставлен был для приборки и толком ее даже не начал еще. И тут мы с корешом Илюшей…
Таким образом фора у доктора и «секретаря» – полчаса. Ну, сорок минут. Ну, час. А в прозекторскую никто не сунется: заперта наглухо, без начальника никак не войти, надо дождаться начальника, Реваза Нодаровича… Дожидайтесь!
Глава 7
Дорога казалась бесконечной. Трасса. Догоню. Я не я буду, если не догоню. Иначе все впустую. Иначе действительно я, Бояров Александр Евгеньевич, стану не я, не Бояров… Догнал же я уважаемого директора Мезенцева Николая Владимировича чуть ли не у самой границы. А у того и фора была где-то такая же, и автомобильчик скоростной, и на весь путь всего три часа, и знал он, что за ним гонится «оловянный солдатик» Бояров.
А здесь, а теперь – новое путешествие из Петербурга в Москву, часов шесть в идеале. Парочка, доктор-»секретарь» на «скорой», на «рафике». И я на «скорой», на «рафике» (надеюсь, не будет мне икаться, когда в больнице обнаружат пропажу… там еще две «скорые» оставались, всего же их было четыре – лужица маслянистая натекла, недавно была там эта самая, четвертая машинка, за которой я и гонюсь). Они тоже торопятся – «запчасти» чем свежее, тем качественней, – но пока не подозревают о погоне, потому больше заботятся о том, чтобы благополучно доставить груз. Значит, неизбежны остановки, сбавление скорости, мало ли…
Я же заботился лишь о том, чтобы догнать.
На исходе четвертого часа езды под сто десять кэмэ, я все-таки тормознул. Полминуты. А то засну за рулем и впилюсь куда-нибудь окончательно и бесповоротно. Тормознул у колодца. Целиком опустил голову в ведро – ледяная! Про– булькал, пару раз глотнул. Повело. Колодезная водичка легла на спирт. Переживем. Уж это худо-бедно переживем!
Еще через двадцать минут далеко впереди замелькал «рафик». Он! Догнал! Я сел ему на хвост, сократил дистанцию до сотни, метров и включил сирену. Стопануть нас никто не стопанет: ясное дело – две «скорые» мчатся, вероятно, по вызову, жизнь человеческая в опасности! То-то и оно. В опасности. Жизнь. Но не так, как представляется стороннему наблюдателю. А Бояров упрямый, Бояров сирену не отключит даже при въезде в Москву, даже при парковке у эспэ на Пятницкой. Нужна вам громкая музыка, вурдалаки?! Не нужна? Ну попробуйте остановиться и выяснить отношения с рехнувшимся шофером. Видок у меня был еще тот – медицинский халат в кровавых брызгах, кляксах, пятнах. Пробирала азартная дрожь. Рука онемела, но я и одной правой вас ухайдакаю!
Пошел пригород. Уже столица. Мы проскочили окружную, выкатили на Ленинградское шоссе. Передний «рафик» выжимал максимум. Я не отставал. Сирена надрывалась. Еще чуть-чуть и никуда вы от меня не денетесь.
Мельком я глянул в зеркальце. Если я нагонял «рафик», то меня нагоняла черная «Волга». Хороший у нее двигатель, если умудрялась нагонять. Нагнала. Шли вровень. Стекла с дымкой, ничего не разглядеть. «Волга» засигналила мне подфарниками, приказывая прижаться к бровке и остановиться. Милиция? Комитет? Дураки набитые! Не меня надо прижимать к бровке, а ту «скорую», что впереди!
Переднее боковое стекло медленно съезжало вниз, образуя узкую, потом широкую щель. Я ткнул пальцем вперед, мол, не меня, а их держите! Охнул от приступа боли – правая рука на руле, только левой и можно было указать. И тут же снова охнул – уже не от боли. Из «Волги» в щель высунулось дуло автомата, ударила очередь. Дураки набитые? Сам ты, Бояров, дурак набитый! Не милиция это, не КГБ…
Мой «рафик» метнулся, рыскнул и по всем законам физики вылетел с трассы, под откос. Он кувыркнулся, покачался и наконец замер, лежа на «спине».
Я успел напрячься, выставить одну руку и ноги враспор. Почти не ушибся. Отлично!
Хотя оценка «отлично» вполне условна, если ты висишь коленями на руле, шеей упираешься в крышу, а с двух сторон машины подстерегают каждое движение два здоровенных кунака, держа тебя на мушке. Ай да Бес! Ай да «секретарь»! Ай да чеченцы!
Я знал, что машины после кувыркания взрываются только в кино, однако вверх ногами под дулами автоматов чувствуешь себя неуютно, как-то унизительно…
– Привет, брат (прозвучало у Джемала: «бы-рат»)!
Давно не виделись! Джемал отметил кровавое пятно у моего левого плеча и вроде бы приятельски пихнул кулачком как раз туда, в плечо. Я собрал все силы в узел, чтобы не заорать и на еле выдавленной улыбке ответил:
– Ну, привет!
А вот ответить на пиханье кулачком своим «дружеским» ударом не удалось. Затылок огрело (прикладом?), меня подхватили и буквально закинули в черную «Волгу».
Все. Никакой Камиль на помощь не придет. Стрельбу на трассе видели-слышали проезжающие шофера. Что с того? Кто из них поспешит сообщить? И о чем? «Стреляли…» – по хрестоматийной реплике Саида из «Белого солнца пустыни». Мало ли теперь стреляют?! По этому показателю мы уж точно догоним и перегоним Америку, если уже не… В кого стреляли? Не в тебя? И будь счастлив. А то настучишь кому не надо, и в следующий раз – в тебя. Хата с краю. Только дураки набитые суют нос куда не надо, вот и получают по носу. Да, надо признаться, я – дурак набитый. В данной, конкретной ситуации. Без малого семь часов гнал машину, и под носом рация маячила. Каждая «скорая» снабжена рацией. А я-то, дурак, подивился оперативности чечни. За те полтора часа, которые я висел на хвосте у доктора-»секретаря», запросто можно успеть сообщить по рации хозяину: за нами хвост, мы там-то и там-то, высылайте бойцов. Выслали. И я свое получил. По носу. В нос… Опять прыснули из баллончика…
Я пришел в себя тогда, когда перед «Волгой» медленно открывались металлические ворота с приваренными посередке красными звездами – по одной на створке. Не знай я, в чьих руках нахожусь, запросто решил бы, что попал в плен к Советской Армии.
Меня выволокли из машины, протащили по гравиевой дорожке с булыжным, крашенным известью бордюром (ну точно – армия!) в дом.
Дом… Роскошный зальчик. Камин. Хрустальная люстра. Кожаные глубокие кресла, цветной телевизор, холодильник «Розенлев». Бутылки, бокалы чешского стекла. Роскошь, но какая-то стандартная. Гостевой домик, генеральский. Для особо почетных гостей. И этим гостем был не я. Я – так, по случаю…
Хоть и лето на дворе, в камине, выложенном валунами, лениво тлели березовые поленья. А лицом к камину, спиной ко мне в кресле восседал человек. Вот он-то и есть почетный гость доблестных вояк-летунов (то, что неподалеку, почти за стенками – аэродром, вычислить было не сложно: специфические шумы, обрывки громкой диспетчерской связи, низкий рокот самолетов).
Почетный гость неторопливо, плавно крутанулся вместе с креслом, чтобы лицом к лицу.
– Сандро, дорогой!
Да навидался я твоего лица! Тошнит от него! Тоже мне, показушник. Пусть у тебя и шрам, как у большого художника, но только и есть от художника, что шрам. Ни вкуса, ни чувства меры, ни оригинальности – насмотрелся, Бес, дешевеньких фильмов. Давай-давай, продолжай давить собственной значительностью – мне начхать!
Бес шевельнул бровью – мои конвоиры испарились. Миссию по доставке они выполнили, дальше разговор без свидетелей. А вздумай Бояров рыпнуться, у Беса «беретта» наготове. И у Джемала тоже ствол. И у «секретаря». Почетная свита почетного гостя, ощущающего себя здесь хозяином. А доктора Чантурия что-то не видать…
– Сандро, дорогой! Мы в прошлый раз не договорили. Ты куда-то пропал. Невежливо это, Сандро, дорогой. Я тебе столько вопросов хотел задать, а ты…
– У меня к тебе тоже вопрос, орел!
«Секретарь» и Джемал было бросились на меня, и остановил их только гортанный окрик Беса. Орел птица – благородная, но птица. Назови урку хоть орлом, хоть соколом – то же, что петухом. Страшней нет оскорбления. А Бес и его свита по существу урками и были, как бы ни рядились в респектабельные одежды сотрудников совместного предприятия, как бы ни качали валюту из вполне «законных» источников.
Урки! Это шанс! Это хороший шанс! Сколько бы их тут ни было, сколько бы стволов они ни имели… Сейчас-сейчас. Идея должна созреть. Поговорим пока.
– Если я на него отвечу, ты ответишь на мои?
– Отвечу.
– Мужчина? Слово?
– Слово.
– Спрашивай.
– В том «рафике»… в сегодняшнем… много «препаратов»? То есть я хочу знать, есть там… Короче, целиком. Человек. Или только… части?..
– Есть. Живой. Пока живой. Почему спрашиваешь? Откуда знаешь? Тоже Чантурия сказал?! – и Бес послал «секретарю» столь специфический взгляд, что мне вдруг мгновенно стало ясно: закончилась разборка Чантурии с Бесом, доболтался Резо, довыступался, никогда никому Реваз Нодарович ничего не скажет, и на могилку ему цветочков никто не положит, ибо неизвестно, где она, собственно.
Радикально у Беса вопросы решаются. Есть человек – есть проблема. Нет человека – нет проблемы. Да, но я еще есть. И у них со мной проблемы. Ближайший исход предугадать несложно. Урки. Это мой шанс, что они урки…
– Я тебе вопрос задал, Сандро, дорогой!
– Бес! Это мой друг! И если вы его кончите, то…
– То что?
Я промолчал.
– У тебя, Сандро, дорогой, много друзей, как я вижу. Одних ты пытаешься спасти. Другие тебя спасают. Вот, между прочим, вопрос: кто были твои друзья? Те, что разгромили квартиру, обидели моих людей, тебя увезли. Ну те, в масках?
– Бесо, дорогой! Сам не знаю! Сам голову ломаю! Они же в масках были! – я откровенно вызывал вспышку ярости.
– Это я тебе голову сломаю! – наконец подал голос «секретарь». Пискля, оказывается, евнух хренов! Лучше бы молчал!
– Сандро! Ты так не шути, дорогой. Ты парень сильный, ты мне с первого раза понравился. И дружбу умеешь ценить. Я бы сам за друга жену зарезал. А если бы ты стал нашим другом, у тебя все было бы – валюта, уважение, дача. Знаешь, какие дела я проворачиваю?!
– Знаю. Хорошо знаю. И теперь не я один. Ты мне с первого раза НЕ понравился, Бесо. И я предупредил друзей. Если со мной что-нибудь случится, они знают, куда идти и что говорить.
– Это что за друзья? Те, что со стволами под законом ходят? Не смеши, Сандро!
– У меня всюду друзья, Бесо. Даже в Комитете… – забросил я удочку. Он не клюнул. Даже шрам не задергался. То ли прикрышка у Бесо сильная, то ли я неубедительно сказал.
– Давай вернемся к нашим вопросам, Сандро, дорогой. Не отвлекайся. Я ведь тебя не о том спросил…
– А мне трижды начхать на твой спрос! – перебил я. – Урка помойная!
Джемал ощерился, выхватил нож-бабочку и закрутил перед собой с характерными щелчками.
«Секретарь» хлопнул себя по колену и с недоумением уставился на хозяина: мол, до каких пор!..
Бес задрожал изуродованной щекой.
Повисла ватная тишина. И в этой тишине выстрелило полено в камине. Бес вздрогнул. Он вздрогнул! И пригнул голову. Но тут же пришел в себя и впился глазами:
– Ты же обещал! Мужчина? Слово дал!
– Смысла нет, – небрежно сказал я, будто и не о себе речь. – Вы же меня все равно зароете в лесочке. Как Чантурию. Хороший доктор был, Бесо, очень хороший.
– Да, Сандро, хороший. Из-за тебя, с-сыволочь, пришлось убрать. Из-за тебя, с-сыволочь, я ленинградский филиал потерял. Ты, с-сыволочь, нам все испортил. Ты и твои друзья, с-сыволочь. Я тебя в землю закопаю. Но если будешь молчать, то сначала Джемалу отдам!
– Резать буду… – предвкушающе пообещал плюгавенький, шарнирный Джемал, крутя нож-бабочку. – Без наркоза. Не как всех, а без наркоза. Сначала пальцы. Потом глаза. Потом одно яйцо, потом…
– Хрен вам всем, урки помойные! – рявкнул я – Не будете вы меня резать. И стрелять в меня не будете. А я захочу и уйду. Когда захочу. Вот уже захотел! Ну? Стреляй! – и я прошелся дорожкой влево-вправо. Но не к двери сзади и не к ним троим вперед. Позади кунаки – могут сдуру пальнуть. Да и эти трое могут сдуру пальнуть, подступись я к ним. Именно сдуру.
Первым сообразил Бес. Да, урки. Немножечко зарвались. Это у себя на Пятницкой можно устраивать охоту на человека за закрытыми дверями. Это без свидетелей в близлежащем лесочке «секретарь» может засадить перо в бок доктору Чантурия, получив по рации «добро» от хозяина. Это в качестве важной шишки из совместного предприятия Бесо– хозяин даже в гостевом генеральском домике. Но!!! Урки помойные. Красные генералы готовы на любые сомнительные сделки, но под благопристойной личиной. А когда и если личина сбрасывается – и на территории военного аэродрома махают кинжалами и палят из краденого оружия КАКИЕ-ТО ЧЕРНЫЕ, то все.
А мы были на территории военной части. Вот он, шанс. Зарвался Бесо маленько, ощутил себя ПОЛНЫМ хозяином ВЕЗДЕ. А вот хрен вам всем!
Выдался шанс – надо использовать. Потому что внезапность внезапностью, оторопь оторопью, но это ненадолго. Да, стрелять не станут, но кликнут подмогу, навалятся все разом, подпустят того, который куб, – без лишнего шума спеленают, пихнут в ту же «Волгу» – а там и до лесочка недалеко, сразу выехав с территории аэродрома.
– Ну? Давай-давай! Стреляй, падла! Я тебе не Тихон! В меня еще попасть надо! – дожимал я напористо, курсируя по мною же обозначенной дорожке, влево-вправо, влево– вправо. И…
И подобравшись, оттолкнулся, головой вперед нырнул в окно, кувыркнулся, приземлился на обе ноги. Осколки стекла еще не успели достичь земли, а я уже бежал.
– Не стреляй! – расслышал, успел, команду Беса своим подручным. – Нет!
Да, это была воинская часть, это был военный аэродром. Тот самый, который я засек в прошлый раз. Весь как на ладони. Мне на открытое пространство вылезать не стоит. И я, не снижая скорости, мчал по подлеску, вычислив, что чем он гуще, тем вероятней граница, забор, огораживающий аэродром от посторонних глаз.
Так и есть. Сквозь буйную летнюю зелень выступила стенка из белого кирпича. Я пробежал вдоль нее, выбирая точку. Высота– метра два с половиной. И то хорошо, что поверху никакой колючей проволоки. Я уже выбирал точку и мысленно уже подпрыгнул, и в этот же момент сверху на меня с размаху кинулась чья-то туша…
Да сколько же вас, черт побери! Откуда вы только беретесь! Права была Лийка: «Ну если ему так хочется, пусть бы жил!.. Грохать столько сил…».
Туша была аморфной и бесчувственной. Я все-таки достал напавшего, уже будучи сбит с ног, – провел прямой по корпусу. И корпус стал аморфным и бесчувственным.
Солдатик. Угораздило тебя, солдатик. Из самоволки возвращался. Бутылка бормотени отлетела на несколько метров, лопнула, ядовито завоняла. Солдатик. Форма новенькая, необношенная, «карантинщик». Первая, можно сказать, самоволка – а тут… Бояров. Нет бы тебе, солдатик, спрыгнуть с забора в родную часть сотней метров дальше, или минутой раньше. А теперь валяйся в глубоком нокауте, пока отцы-командиры не хватятся: «Рядовой Какашкин! Где рядовой Какашкин?!».
Здесь рядовой Какашкин. Я рядовой Какашкин.
Погрузка заканчивалась. Все торопились. Бесо в порядочном отдалении, на краю летного поля деловито общался с группкой вояк-офицеров. Его черная «Волга» соседствовала с командирским «Уазиком».
Я высматривал контейнер, хоть отдаленно подходящий по габаритам для Сереги Шведа. И не мог высмотреть. Раньше загрузили. Я ведь поспел только к середине погрузки. Солдатики косились по муравейному – от четырех медицинских «рафиков» к самолету и обратно. Бестолково хватались втроем за один контейнер и в одиночку за другой. Матерился прапорщик. Бессмертные слова! «Как мать-перемать, так мать– перемать! А как мать-перемать, так хрен?!». Салабоны! Зеленки!
Салабон, зеленка, рядовой Какашкин чухался в траве у забора – прохладно ему, наверное. В трусах и в майке, босиком! Ну, ничего. Ему есть сменка. Выгодный ченч: солдатскую форму на кроссовки, кожаную куртку. Не каждый дембель способен так прибарахлиться накануне гражданки. Вот только тренировочный «адидас» я оставил себе. Пригодится. Натянул гимнастерку и штаны поверх. Пригодится-то пригодится, но взмок я изрядно. И левая рука напрочь отказывала.
Я взбегал по аппарели в нутро самолета, ставил контейнер, мчался за следующим. Где же контейнер со Шведом? «Живой. Пока живой». Так сказал Бес. И не врал. Не врал хотя бы потому, что вся добытая мной информация (у Маринки, у Костика Сурнова) говорила за то же.
Один путь – подойти к прапорщику, попытаться объяснить. Что объяснить? Я– не я. Внутри– живой человек, мой друг. Этот на черной «Волге»– урка. И командиры ваши – дерьмо, пособники. Пока суть да дело, пока разборки… самолет «махнет серебряным крылом».
Второй путь– спуртануть через все поле к той группке и напрямую втолковать офицерикам в присутствии Бесо. Что втолковать? Где гарантия, что для них это будет чем-то новеньким? «Смир-р-рна!» Ах, не солдат?! А где солдат?! В комендатуру! Там разберемся! И опять же самолет– тю-тю. Да и сгоряча могут и меня пристрелить. Вот при таком раскладе – могут. Повод для Беса – лучше не придумаешь. Это потом они закатят долгое служебное расследование и прочая, прочая. А мне-то будет все равно. Мне и… и Шведу.
Третий путь – АН-22, «Антей». По прибытии в эту хлебаную Швейцарию так или иначе скандал возникнет. И закачу его я. Пусть потом переправляют назад, сажают, судят, но сначала я закачу скандал, а Серега Швед будет рядом – да, обдолбанный, да невменяемый, но – живой. Мне будет на что указывать пальцем. И не пальцем в небо, куда улетел самолет, а пальцем в живое (ЖИВОЕ) свидетельство криминальных транспортировок.
«Шторки». В каждом самолете есть «шторки». Это места, где можно укрыться. В пассажирских «ил»-ах и «ту»-шках – между обшивкой и багажным отделением. Условно: «багажник» квадратный, корпус круглый. Квадрат, вписанный в круг, оставляет за своими границами достаточно места. Но то в пассажирских. АН-22 знаком мне по Афгану (Вот не думал, что еще прядется на нем слетать, сопровождая аналог цинкового гроба, но с живым другом!). АН-22 не имеет багажного отделения, он целиком грузовой. Прятаться среди грузов – дохлый номер. Найдут. Но и у него есть «шторка». Люк. И там в темноте на карачках, впритык к техническому сооружению неизвестного для меня предназначения. Неважно! Главное, нырнуть и затаиться. И молиться, чтобы не стали проверять «шторку» у самого днища «Антея» – обычно проверяют всегда, но это муторно, долго и… «дежурно». Ну кому взбредет в больную голову дезертировать из воинской части таким манером?! Да и груз торопит, «препараты», сколь бы ни были гениальны озарения безвестного ученика доктора Демихова, чем быстрее дойдут до адресата, тем дороже оценятся.
Я выждал момент, когда остался один, потянул люк на себя и нырнул вниз. Топот, грохот, звук передвигаемых ящиков. Тишина. И – набирающее силу гудение раскочегаривающихся моторов.
Самолет тронулся, побежал-побежал, дробно затрясся… Взмыл! Ну вот. Швейцария, значит? Переход Боярова через Альпы. Похолодало. За бортом – порядка минус пятидесяти. Здесь же не так сурово, но колотун изрядный. Ноль. И не распрямиться, не согреться движениями. Люк заставлен чем-то тяжелым – не выбраться до посадки. Ничего, перезимуем! Главное, выбраться из родной Совдепии.
Надо же! Никогда и в мыслях не было. Меня моя жизнь устраивала. Я понимаю Лийку. Я даже где-то понимаю тезку-Сандру, польстившуюся на одну только возможность слинять. Я больше чем кто-либо понимаю Льва Михайловича Перельмана. Но меня-то моя жизнь устраивала! Правда… в последнее время, кажется, я не устраивал свою жизнь. Очень многие вдруг так решили. Все вместе и одновременно. Вот и лечу. Оторвавшись от земли родной. Кстати, насчет «земли родной» – долететь бы хоть куда-нибудь и благополучно приземлиться. Самолет АН-22, наши умники окрестили его «Антеем». «Антей», да? Если еще поворошить остатки воспоминаний об уроках Боярова-старшего по древним грекам: могучий Антей, который мгновенно терял всю свою силу, стоило ему оторваться от земли-матушки. Умники!
Ладно, будем живы – не умрем. Лучше уж «Антей», чем «Боинг» или «Дуглас». В том смысле лучше, что я понятия не имею, где у них, у «Боингов»-»Дугласов» «шторки». Но, между прочим, крепко же схвачено у всех этих Бесо и… кто там за ними стоит? – крепко схвачено, если гуманитарную помощь перевозят не иностранные компании, а наши вояки, наши «Антеи». Конверсия, мать-перемать!
Как ни старался я себя разогревать, но основательно закоченел к тому времени, когда самолет стал проваливаться в воздушные ямы, а уши заложило. Идем на снижение!
Готовься, Бояров. «Гуси летят», Бояров. И ты летишь, Бояров. За кордон. Прилетел…
Швейцарцы – педантичный народ, они, их местная полиция, пока не разберутся дотошно, не отцепятся. А мне того и надо.
«Антей» сел. Куда? Без понятия. По моим ощущениям, в воздухе мы пробыли часа три. Посмотрим.
Надо мной задвигалось, затопало. Разгрузка. Улучив мгновение, решив: «пора», я откинул люк. С хрустом, со сладкой болью выпрямился.
Работяги в ярких комбинезонах споро и оперативно таскали контейнеры. На меня глянули, но не обратили того внимания, на которое я рассчитывал. Работяги везде работяги, не ихнего ума дело. Может, так надо – приземлился русский самолет, из подполья вылезает русский солдат. М-да, неуловимый Билл.
Я спустился по грузовому трапу и, что называется, окинул взором окрестности.
Первое впечатление: никуда не улетал, все то же самое. Обманули, перехитрили?! Такой же лесок и поле. Нет, не такой. Просто я подсознательно ждал: шикарный аэропорт, горящий неон, толпы безупречно одетых встречающих!
Грузовые и военные аэродромы всюду одинаковы. Ну так что? Швейцария? Неподалеку от трапа стояли аккуратные грузовые автобусики. Не наши отечественные «рафики», но по красному кресту стало ясно – медицина. По красному кресту и по тому, что именно в них грузили контейнеры. Я силился разобрать надпись на автобусах. Не по-английски, не по-французски. По-немецки!
Фраик… Фраикр… Франкфурт! Ого, все-таки не Швейцария. В Германии. Угнали Боярова в Германию.
А вот и полиция. Она руководила разгрузкой и… погрузкой. Одновременно с выносом в «Антей» заносилась очередная партия помощи голодающим, гуманитарная помощь. Да, это вам не совдеповский бардак – каждая минута на счету, никто ничего не спутает, педантизм и порядок.
Теперь мне бы не спутать. Мне бы угадать контейнер.
Спутать было невозможно. Это не контейнер. Из пилотского отсека выкатили носилки. Больничное одеяло. Система трубочек, маска-дыхалка. Швед!!! Рука в гипсе, плюс упакована в какую-то пластмассу.
Сейчас или никогда. Я кинулся наперерез носилкам, которые толкали сзади двое наших вояк-офицериков с петлицами «медицина», в халатах, наброшенных на плечи. Толкали они эти носилки прямехонько по направлению к одному из грузовых автобусов с надписью «Франкфурт». Небось и документы честь по чести: мол, больной может сохранить себе жизнь только в западной клинике и за валюту. Сохранить? Или потерять?!
Полицейский наконец-то обратил на меня внимание, попытался перехватить. Я впился ему в рукав и потащил за собой, к носилкам. При этом орал я истошно, мешая английские, русские, немецкие слова:
– Полицай! Мафиа! Ит ыз май френд! Майн фроинд! Эр ист гезунд! Ферштейн?! Гезунд, как бык! Ай вонт ин криминаль полицай! Интерпол! Ит ыз гангстере! – тыкал пальцем в обалдевших военных медиков, которые было попытались призвать к порядку неизвестно откуда взявшегося рядового Советской Армии.
Я сделал две подсечки, уложил их на землю и продолжал вопить:
– Тейк аусвайс! У них! Ферштейн! Киллере! Убийцы! Аусвайс! Ит ыз май френд! Май бест френд! Гезунд!
В общем, конечно, позорно я выступил со знанием иностранных языков. Но чего хотел, того добился. Скандал получался. К полицейскому на подмогу бежало трое его коллег. И человек с видеокамерой бежал. И еще один. Тоже с видеокамерой. Пресса. Присутствовала постольку-поскольку: жест доброй воли, безвозмездное вспомоществование непобедимому и легендарному советскому колоссу, надо зафиксировать, обыденщина… А тут вон чего!!! Скан-дал! Только это и требовалось.
Я сдернул со Шведа маску-дыхалку. Представляю, какой гадостью ему пришлось дышать. Этаминол, мажептил… Или нечто подобное – газообразное!
– Серега!!! Серега!!! Дыши!!! Скажи им! Швед!!! Ты меня слышишь?!!