Текст книги "Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть вторая (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 35 страниц)

Глава 9

§ 69

Мое пребывание в станице началось с подзабытого ощущения. Впервые за много дней я почувствовал себя чистым и вымытым. Для купания казаки использовали плохо отфильтрованную холодную воду из близлежащей реки, которую бабы накачивали в большие ржавые цистерны. «Душевая» находилась в дальнем углу станицы, огороженная стенкой из ржавых листов жести. Роль «душа» выполнял обыкновенный шланг.

Меня сопровождала Ванда – тихая женщина со скорбным лицом, помогавшая мне, по указанию Джерома, обжиться в станице. Паренек лет двенадцати, бдительно охраняющий воду от растраты, пропустил нас без помех. Хмурая проводница зашла следом за мной, взяв в руки шланг и кивнув мне, мол, раздевайся.

– Я и сам справлюсь, – протянув руку за шлангом, молвил я.

Женщина безразлично пожала плечами, мол, как хочешь, и отдала мне шланг.

– Я найду тебе одежду, – произнесла она в ответ с некоторым сомнением. – Если удастся. В станице-то таких рослых мужиков немного.

– Посмотрите в рюкзаках, которые ваши ребята у меня отжали. Там должно было быть кое-что подходящее, – посоветовал я, вспомнив о высоком детине-комсомольце, а подумав о своей перевязке под одеждой, которую я не менял уже добрые сутки, добавил: – Будет здорово, если найдутся еще и бинты.

Отрезвляющий холодный душ со склизким куском чего-то похожего на мыло, насчет которого даже не хотелось гадать, из чего оно сделано, мало кто назвал бы удовольствием. Но Легион научил меня относиться к таким вещам педантично и без эмоций. А несколько месяцев на пустошах также не прибавили прихотливости. Так что, не обращая внимания на холод, я добросовестно смыл со всего тела толстую корку пыли и въевшегося пота, долго и тщательно вымывал грязь из отросших волос и щетины. Ванда вернулась, едва я закончил. Для гостя атамана нашлась не только одежка, но и полотенце. Судя по уважительному взгляду хлопца, сторожащего душ, такие излишества были здесь в диковинку.

Женщина, похоже, не захотела или не смогла разыскать трофейные шмотки комсомольцев, но все же голым меня не оставила. Среди принесенной одежды оказались: вязаные шерстяные трусы и носки, явно местной работы; полинявшая от бесчисленных стирок белая майка; коротковатые и широковатые на меня темно-синие спортивные штаны на шнуровке, какие раньше шили на близлежащей текстильной фабрике в Индепентеца и необъятный меховый свитер. Обуви не нашлось, но добротные берцы китайского производства, в которых я прошагал много сот миль за эти несколько месяцев, были еще в сносном состоянии.

– Бинтов нет? – выглянув из-за загородки, переспросил я, прежде чем надевать майку.

– Софья, медичка наша, тебя посмотрит. Она сноровистая, лучше твоего перевязать сумеет, – ответила Ванда, остановившись цепким взглядом на свежей пулевой ране у меня на предплечье.

Судя по выражению ее лица, подобные раны не были здесь такой уж редкостью.

– Пойдем, отведу тебя к Софье. Она сейчас как раз смотрит женщину твою.

Меня удивило выражение «твоя женщина». Лишь запоздало я вспомнил, что по-украински может звучать одинаково «женщина» и «жена». Впрочем, что бы ни имела в виду Ванда, вряд ли она правильно представляла себе наши отношения с Маричкой. Однако я не посчитал нужным вдаваться в объяснения.

– Ну веди.

Меня отвели к одной из самодельных хижин, состоящих из повешенных вокруг небольшой площади четырех простыней и ковров. Заглянув туда, Ванда протараторила что-то неразборчиво. Ей ответил другой женский голос, затем раздалось какое-то шуршание и Ванда, оглянувшись на меня, сказала:

– Заходи. Софья разбирается во врачевании, она тебя осмотрит.

В хижине загорелась свеча, освещая лицо заспанной худой женщины с подвижными и умными, но в то же время резкими и суровыми чертами лица. Как и у Ванды, на лице этой женщины не было ни малейших следов косметики, а короткие волосы были собраны сзади в пучок. Возраст женщины определить было трудно – могло быть тридцать, а могло и хорошо за сорок. В хижине лежали, тяжело дыша, как минимум двое людей. Стоял тяжелый, неприятный запах пота, йода и медицинского спирта.

– Ну заходи, чего стал! – позвала меня Софья.

Маричка была внутри. Также переодетая, в бесформенном шерстяном свитере под горло, девушка попивала что-то горячее, остро пахнущее травами, из горячей алюминиевой кружки. В свете зажженной на столе свечи я мог видеть ее бледное и измученное лицо с непривычным для него выражением, очень похожим на расслабленность. Увидев меня, она устала улыбнулась.

– Димитрис, ты здесь! Я так рада!

– Ты в порядке?

– Да. Когда нас вели сюда, я, честно сказать, начала немного волноваться. Но тут со мной очень хорошо обращаются. Ты встретил здесь своих старых друзей, да?

Я утвердительно кивнул.

– Потом поговорите. Допивай отвар! – распорядилась Софья строго, и Маричка сразу ее послушала. – А ты иди сюда. Что там у тебя?

– Ничего серьезного. Просто нужна перевязка.

– Дай-ка гляну. Подойди сюда, к свету.

Вначале мне показалось, что Софья имеет весьма отдаленное отношение к медицинской профессии, как и многие знахари-самоучки на пустошах. Но осмотрела она меня явно со знанием дела. Я обратил внимание, как ее наметанный глаз, словно сканер, сразу считал с моего тела всю возможную информацию: от огнестрельной раны на предплечье переместился к посиневшим ссадинам на груди и свежему порезу на щеке; скользнул по черным кругам под глазами, преждевременно поседевшим волосам и носу, носившему следы перелома; прошелся по старым толстым рубцам на спине, навсегда оставленным кнутом; ненадолго задержался на крохотных, но многочисленных следах инъекций на венах; приметил покрытые задубевшими мозолями и мелкими шрамами ладони. Кажется, от нее не укрылись даже несколько имплантатов на месте выбитых зубов.

Я ожидал, что после этого последует много вопросов. Но врач оказалась удивительно немногословной. Она сразу перешла к делу: тщательно обработала раны и очень ловко наложила повязку.

– Отравленное лезвие? – переспросила она, занимаясь лицом.

Я согласился с этим выводом кивком.

– У меня нет препаратов, которые могут помочь. У нас плохо с медикаментами.

– Мой организм уже справился с ядом. Иначе я бы тут не стоял.

Софья задумчиво кивнула.

– Редко видела людей с таким богатырским здоровьем. Но ты, похоже, привык испытывать пределы своей живучести. Не боишьсяь, что даже твой организм в конце концов не выдержит?

– Никогда об этом не думал.

– Человеческое тело может выдержать многое. Но это, – Софья красноречиво кивнула на вены. – Это убивает вернее, чем пули, ножи или клыки зверей.

Я промолчал.

– Что ты принимаешь?

– Я не могу сказать.

– Вряд ли тебе удастся удивить меня. Я многое в жизни повидала.

– Ты не знаешь этого препарата.

– И чем же он так хорош?

– Это оружие.

– Наркотики никогда не делают людей сильнее. Только слабее.

– Ошибаешься.

– В конце концов делают слабее, – упрямо повторила Софья. – И убивают. Всегда.

– Он для кратковременного эффекта. Никто не ждет, что я проживу долго.

Столь прямой ответ, кажется, озадачил ее. На лбу врача пролегло несколько морщин. Казалось, она готова была уже спросить, при каких обстоятельствах я начал принимать этот препарат и кто эти люди, не ждущие, что я проживу долго. Но в конце концов прирожденная осторожность взяла верх над любопытством.

– У тебя есть с собой запас? Если это редкий препарат, ты его тут не найдешь.

Мой взгляд был красноречивее слов.

– Ты знаешь, что может тебя ждать, когда?.. – она не закончила свой вопрос.

– О, да. Знаю.

– Сильный абстинентный синдром?

– Убийственный.

– Придется выдержать.

– У меня так или иначе нет выхода.

Она вновь задумчиво кивнула. Я за это время уже успел одеться. Из-за полога палатки доносились оживленные голоса, шаги и, кажется, потрескивание костра. Если я правильно расшифровал смысл этих звуков, то станица готовилась к пиру.

– Как Маричка? – спросил я, перед тем как уходить.

– Ты о девушке? Она так и не представилась. Вы с ней близки?

– А это важно?

– Я не разговариваю о здоровье пациентов со всеми, кто об этом спрашивает.

– «Пациенты», – хмыкнул я, услышав столь неуместное здесь слово.

– Ты можешь насмехаться, – ровно проговорила Софья, но ее губы сделались тонкими, указывая на хорошо сдерживаемое раздражение. – Но поверь, что с моим скудным инвентарем я спасла жизни десяткам людей. Другого врача здесь нет. Во многих селениях нет и такого.

Я вдруг вспомнил о девушке чем-то неуловимо похожей на эту, по имени Флорентина Лопез. «В мире слишком много подобных мест и слишком мало врачей», – кажется, говорила она. Помню, мне было совестно рядом с ней. Ведь она была человеком, спасающим жизни, а я был человеком, не делающим ничего полезного. Теперь вот рядом со мной эта Софья, а пропасть между ней и мной еще глубже: та, что спасает жизни и тот, что безжалостно их отнимает.

– Я не пытаюсь насмехаться.

– В случае с девушкой я не могу поставить диагноз, не имея оборудования.

Помолчав немного, она добавила:

– Но, исходя из моего опыта – ее кашель выглядит не очень хорошо.

– Ты, кажется, дала ей какое-то средство, – я кивнул на пустую кружку. – Это поможет?

– Конечно, нет. Это обыкновенный травяной настой от кашля. А у нее явно не ОРВИ. Я видел, как она выхаркивала сгустки крови. Если любишь её, отвези её в место, где есть томограф. И не затягивай с этим.

Я с благодарностью кивнул. Несмотря на суровость ее манер, Софья явно пыталась помочь и беспокоилась о здоровье каждого попавшегося ей человека, как и надлежит настоящему врачу.

– Ну давай, иди уже. В честь тебя, кажется, праздник решили устроить.

– А ты не участвуешь?

– Мне не до праздников. На моем попечении слишком много больных. А твоими стараниями мне еще и приволокли двух раненых. Вот тебе небольшой совет – если решил кого-то пожалеть, то стреляй по ногам, а не в живот или в шею.

– Вы поможете им? – переспросил я.

Я бы не удивился, узнав, что казаки хладнокровно расправились с безоружными комсомольцами, не став утруждать себя лишней возней. Понятие «военнопленных» здесь вряд ли существовало. Однако Софью мой вопрос удивил.

– Нас могут называть «дикарями», но здесь никому и в голову бы не пришло отказать в помощи раненым соплякам только из-за того, что им задурили головы и заставили натянуть на руки красные повязки. В этом наше главное отличие от «цивилизованных», которые могут совершенно законно, по их мнению, сгноить человека в концлагере из-за его политических взглядов. Надеюсь, эти глупцы увидят эту разницу и одумаются. Если только мне удастся выходить их после твоей обработки.

Слова «концлагерь» и «политические взгляды» были сказаны тоном, дающим понять – Софья говорит исходя из собственного опыта. По ее внешности, впрочем, можно было догадаться, что она не из коренных казачек. Ее выдавали зубы – слишком белые и хорошие для уроженки пустошей. Что ж, станица всегда становилась убежищем для отверженных.

Кивнув, я одернул полог палатки.

– Эй! Если станет невыносимо – приходи ко мне. Попробуем что-нибудь придумать, чтобы приглушить симптомы, – произнесла она на прощанье.

Я с сомнением покачал головой. Какой бы у нее не был врачебный опыт, она вряд ли представляла себе, о каких симптомах идет речь. И уж точно в ее потрепанной аптечке не найдется ничего способного заменить «Валькирию». И все же рядом был человек, желающий помочь. А я, кажется, уже почти научился ценить такие вещи.

– Еще раз спасибо.

§ 70

Маричка вместе с Вандой дожидалась меня у входа. После кружки горячего отвара и переодевания в теплые сухие вещи ее щеки порозовели, придав девушке более здоровый вид. Несмотря на это, на ее лице все еще читалась неуверенность, а движения были скованными. Она с опаской косилась на жителей станицы, проходящих мимо нас в сторону разгорающегося вдалеке костра.

– Все в порядке, – первым делом заверил ее я. – Ты угадала, я встретил здесь своего друга. Мы в безопасности.

– Я это почувствовала. Со мной очень хорошо обращались, – кивнула она, устало и чуть натянуто улыбнувшись.

Затем она с интересом втянула ноздрями воздух. В нем можно было почувствовать восхитительный аромат жарящегося на огне мяса.

– Кажется, я не ела сотню лет.

– Так это ж ради вас все готовится! – встряла в разговор нетерпеливо дожидавшаяся нас Ванда. – Идемте за мной скорее, поближе к костру! Атаман, небось, там уже.

С таким предложением сложно было спорить, и мы двинулись следом.

– Ну наконец-то! – приветливо махнул рукой Джером, когда увидел нас подходящими к костру. – Топайте скорее! Кабанчик уже практически готов!

Вокруг огромного костра, разведенного прямо посреди тоннеля, собралась, кажется, вся станица, от мала до велика. На глаз здесь было сотни две людей, не меньше. Лишь некоторые из здешних носили украинские традиционные рубахи (вышиванки) или щеголяли казачьими чубами и усами. Большинство жителей станицы на вид не слишком отличались от жителей Свештарей, Пожарева, Липника, Кирны, Нового Замка или любого другого поселения на пустошах, где мне доводилось бывать.

Столпившись на расстоянии нескольких шагов от раскаленных углей, над которыми плавно вращался вертел, люди с упоением вдыхали упоительный запах жареного мяса и дыма костра, жадно следили глазами за стекающими на угли потоками жира. Бородатый казак, ловко управляющийся с вертелом, время от времени сурово поглядывал на детей, которые рыскали вокруг, норовя, кажется, отщипнуть себе сочный кусок свинины еще до того, как она будет готова. В тоннеле, по-видимому, была оборудована вентиляция, и все же от обилия дыма было душно и жарко.

В толпе стоял гомон, выражающий восхищение и предвкушение пира.

– Сколько в нем весу-то? Ну центнер же, не меньше!

– Не, где-то восемьдесят кило. Молоденький был хряк. Но здоровый, эх, здоровый!

– Это какой уже за месяц, третий? Не помню я, чтобы когда-то так наедались. Вот времена пошли!

– Молодцы наши охотнички! Выпью сегодня за них не одну чарку!

– И за гостей выпьем! Это ж в честь них такой пир!

Люди с нескрываемым интересом поглядывали на меня и на Маричку. Вопреки ожиданиям, в глазах туземцев преобладало дружелюбие, а не подозрительность или враждебность. Слово атамана, должно быть, многое здесь значило. А может, не так страшны и свирепы казаки, как их малюют?

– Давай сюда, Димка! Садись сюда, рядом со мной! – Джером радушно похлопал ладонью по толстенному бревну, на котором сидел. – Так, а ну-ка пропустите их сюда! Борек, а ты проследи, чтобы им достался самый лучший кусок!

– А то как же, пан атаман! – довольно ощерился бородатый шашлычник. – Они ничего вкуснее в жизни своей не ели, это как пить дать!

– Кстати, насчет «пить». Самогон притащили уже?! Давайте, давайте, не жалейте! Сегодня каждому мужику и бабе можно выпить по чарке, а то и по две. Не каждый день к нам такие гости жалуют. Да и не «гости» это вовсе. Это наши вернулись домой!

Люди с некоторым сомнением осмотрели странного, потрепанного седоватого мужика и затюканную чернявую девушку, примостившихся на бревне рядом с атаманом. Но аппетитный запах свинины не располагал к подозрениям, и они великодушно признали эту парочку за «своих», тем более, что это обязывало их лишь к тому, чтобы как следует выпить и закусить.

– Расслабься, Димон! – Джером с размаху водрузил мне на плечо руку, хватка которой оказалась удивительно крепкой, и по-братски прижал к себе. – Тут все свои! Сейчас поешь, выпьеш, отоспишься. Что бы там у вас ни было, все это позади.

– Мей здесь нет? – оглядывая лица вокруг, переспросил я.

По лицу друга пробежала едва заметная тень, и я внутренне напрягся, приготовившись услышать то, что приходилось слышать раз за разом, едва заходила речь о ком-то из моего прошлого. Прочтя эти мысли на моем лице, Лайонелл поспешил заверить:

– Она здесь больше не живет. Но с ней все хорошо. Насколько мне известно.

Я очередной раз почувствовал, как же о многом нам предстоит поговорить.

– А что Ярик Литвинюк? И эта, как ее там… Кларисса? – спросил я, удивившись, как эти имена, казалось бы, давно забытые, всплывают из глубин памяти.

– Эх, Димон. Как слышу от тебя все эти имена из прошлого, особенно ясно понимаю, что мы не виделись туеву хучу лет. Давай поболтаем об этом наедине, лады?

– Конечно, – согласился я.

Несмотря на кажущийся хаос, я заметил, что в расположении казаков у костра прослеживается определенная иерархия. Каждый здесь знал свое место. Я ожидал что приведшая нас Ванда, с которой Джером обращался по-свойски, сядет на пустом месте справа от атамана, но она осталась позади и скромно смешалась с другими женщинами, стоящими поодаль вместе с детьми.

На толстом бревне по левую и правую руку от атамана расселось с полдюжины мужчин – по всей видимости, его приближенные. Иные выглядели матерее и виднее Джерома – тучные, дебелые, с пышными усами и сурово сдвинутыми кустистыми бровями. В одном из них по характерному чубу и усам я узнал командира того самого отряда, который пленил нас. Мужик этот выглядел старше Джерома лет на пять-семь, был выше ростом и осанистее, и я бы гораздо легче поверил в то, что атаман здесь он.

Ума не приложу как ирландский пацан, пришедший в станицу в подростковом возрасте, сумел завоевать авторитет в дремуче-консервативном, националистическом и ксенофобском казачьем сообществе. Лайонелл никогда не блистал лидерскими качествами – скорее он был одиночкой и бунтарем. Такие люди редко попадают во власть, им от природы свойственно быть в оппозиции. Однако я, похоже, не так хорошо знаю своего друга детства, как мне казалось. Или, вернее, передо мной уже не совсем тот человек, которого я когда-то знал.

– Слава Богу, что молокосос Гриценко так плохо стреляет! – смеясь, провозгласил тот самый чубатый казак, что привел нас сюда. – А то были бы у нас вместо праздника поминки.

– Эй, да я специально мимо целился! – обиженно отозвался из задних рядов молодой казак, стрелявший в нас, но его особо никто не слушал.

– Очень вы рискнули, явившись в старое селение без предупреждения, – продолжил чубатый. – Мы давно уже привыкли, что там не встретишь никого, кроме мародеров и лазутчиков. Честно сказать, даже и те уже нечасто сюда лезут.

– Ага! – поддакнул другой казак. – Коммунисты чертовы повадились было тут лазить. Но после того, как отряд есаула Беляка недавно прикончил парочку и вывесил на столбах на съедение грифонам, скоты, кажется, поняли намек!

Ему ответил недружный кровожадный смех в среде мужиков, включая чубатого, который, по-видимому, и был тем самым «есаулом».

– Да уж. Всю свою жизнь только и занимаемся тем что пытаемся вывести отсюда всех этих мразей – нацистов, коммунистов, сектантов, бандитов и прочую шваль! – в сердцах сплюнул Беляк. – Как доложили разведчики, что увидели машину на окраине старого селения – я уже настроился записать на наш счет еще парочку…

– Хорошо, что не записал, – раздался удивительно зычный и наглый для женщины голос откуда-то из-за спин собравшихся. – А то атаман бы тебя велел на соседнем же столбе повесить!

Толпа расступилась, пропуская бесцеремонно ворвавшуюся в беседу особу. Ею оказалась молодая женщина примерно нашего с Джеромом возраста. Сложно было не заметить, как разительно она отличается от прочих жительниц станицы, тихих и забитых. Ее движения были порывистыми и энергичными, походка – твердой и уверенной, взгляд – смелым и задиристым. Выделялась даже ее кожа – смуглая и обветренная, в противовес нездоровой серовато-бледной коже других женщин, что указывало на частые выходы на поверхность. Одета она тоже была иначе, чем прочие бабы – кожаная одежда плотно облегала подтянутые женственные формы, русые волосы были небрежно собраны сзади в конский хвост, за поясом виднелись ножны с охотничьим ножом.

– Ишь вы, повадились вначале стрелять, а потом думать! – продолжила напирать она на Беляка. – У нас уже и так друзей почти не осталось, одни враги кругом! А вы и тех немногих, что есть, готовы в расход пустить. Атаман разве не приказывал первым огонь не открывать, а?!

Брови есаула гневно нахмурились, но он, похоже, не был слишком удивлен этой тирадой. Девушка, по всей видимости, имела здесь особенный статус, раз ей позволяли так себя вести в здешнем патриархальном обществе.

– Это мне пусть атаман пеняет, а не ты, Катька, – проворчал Беляк.

– Так он и попеняет, будь уверен.

– Хватит тут волну гнать, без тебя разберемся, – наконец лениво вступил в перепалку Джером, однако в его голосе не чувствовалось раздражения на задиристую деваху.

– Ах, ну конечно, куда мне бабе лезть в серьезные мужицкие дела?! – саркастически прыснула та, и перевела взгляд на нас с Маричкой. – Ну так я тогда бабьими делами займусь – за гостями поухаживаю. Ванда, а-ну подай-ка им по чарке! Бедолаги, я смотрю, совсем продрогли и измотались.

Ванда выглядела старше Катьки, но безропотно подчинилась. Виляя крепкими бедрами, Катька важно прошествовала к нам. Я почувствовал, как по мне скользит ее беззастенчивый оценивающий взгляд. Поймав мой встречный взгляд, она подмигнула, а уголки ее губ тронула улыбка.

– Вот, возьмите, – приняв две кружки от Ванды, Катька поднесла их мне и Маричке. – Вы, я смотрю, натерпелись там наверху. Наша наливочка вас отогреет.

Не ожидая приглашения, Катька уселась рядом с Маричкой, по-свойски положила руку той на плечо и принялась шепотом о чем-то расспрашивать. Та заметно тушевалась, но все же принялась скупо отвечать на расспросы. Я поднес к лицу кружку и понюхал. Пойло бурового цвета пахло крепким спиртом и, кажется, свеклой.

– Ну что там, Борек, готово? – переспросил Джером у казака за вертелом.

– Хм, – придирчиво осмотрев сочащуюся жиром тушу и отрезав на пробу маленький кусочек огромным тесаком, проурчал тот. – А что, очень даже! Налетай!

Минуту спустя у меня в руках уже был пышущий жаром, слегка подгоревший добротный кусок свинины. В станице явно не было принято пользоваться приборами, да и я был не в том состоянии, чтобы церемониться. Мне казалось, что я не ел уже не то что много дней – много лет. Острый запах приготовленной на огне пищи, ее упоительный вкус, жар от стекающего по пальцам жира – все это казалось мне чем-то совершенно новым и неизведанным, будто я явился из другого измерения, где ничего подобного не существовало.

– Ну как тебе, а?! – смеясь, хлопнул меня по плечу Джером, дружелюбно глядя, как я жадно разрываю зубами мясо и сам от меня не отставая. – Нечасто доводилось есть такую вкуснотищу, а?!

– Кажется, что никогда, – пробормотал я с набитым ртом.

– А то! В последнее время кабаны в округе так расплодились, что охотники приносят нового каждую неделю. Мы уже почти и не вспоминаем времена, когда приходилось одни грибы жрать. Эй, тащите-ка сюда вон тот котелок, что там? О, овощи тушеные, стахановские, то что надо. Ну давай, Димон, за встречу! Пьем за наших гостей!

Глоток крепкого самогона обжег горло, в голове приятно закружилось. Я сразу же оторвал с кости новый кусок мяса. Вкусовые ощущения были такими сильными, что, казалось, мозг сейчас перегреется от импульсов, которые посылают ему рецепторы во рту, о существовании которых я уже практически успел забыть.

– … так откуда, говоришь, вы пришли? – сквозь туман, навеянный самогоном, слышал я где-то слева пытливый голос Катьки, выспрашивавшей, видимо, у Марички подробности наших мытарств.

Та ответила так тихо и неуверенно, что я не расслышал.

– Эх, а неплохо ты с теми «комсомольцами» разделался! – это был уже голос есаула Беляка, и обращался он, по-видимому, ко мне. – Они, конечно, молокососы, но все же с троими не каждый в одиночку так ловко управится. Это вас там так учат, да? В Содружестве вашем?!

– В Содружестве? – недоуменно переспросил кто-то.

– А то! Гости-то наши – птицы непростые. Спецназ из Содружества, евразийцев воевать пришли, так вот! – авторитетно заявил Беляк

– Да разве ж Содружество это ихнее с евразийцами воюют? – горячо вскрикнул кто-то из казаков, успевший, кажется, хильнуть уже не одну чару. – Они же вон хвосты поподжимали, пока комуняки земли новые захватывают!

Беляк и еще несколько пытливо уставились на меня, ожидая, видимо, что я примусь защищать Содружество. К счастью, из сложной ситуации меня выручил Джером, с размаху хлопнув опустошенной чаркой о бревно и гаркнув:

– Дела мы наедине обсуждать будем, как придет время! А сейчас от гостя отстаньте!

Не знаю, часто ли в станице происходили пиршества наподобие тогдашнего, но гулять казаки определенно любили и умели. Самогон лился рекой. От огромного жареного борова очень быстро остались одни обглоданные кости. Я и оглянуться не успел, как вокруг начало доноситься пьяное пение и разыгрались зажигательные танцы. Кучка мужиков, раскрасневшихся от алкоголя, собрались в кружок, в центре которого двое, поскидывав рубахи, принялись задорно бороться и совсем не понарошку молотить друг друга кулаками. Судя по обилию зрителей и их задорным крикам, здесь это была любимая народная забава.

– Эх, хорошо дерутся, аж самому хочется кому-то бока намять! – хрустнув плечами и любя поглядев на разгорающуюся драку, в которой одному из участников уже разбили бровь, проговорил Джером.

– А ну давайте-ка атаман, покажите им, как надо драться! – тут же подхватил кто-то из казаков. – Атамана нашего в единоборстве еще никто не одолел!

На лице Джерома проявился было азарт, и я заметил, что похвала, как видно, заслуженная, пришлась ему по вкусу. Но он быстро обуздал свои инстинкты.

– Не сегодня. Давай-ка, грека, пойдем куда поспокойнее. Нам обо многом лясы надо поточить. Ванда, тащи-ка ко мне наверх баклажку самогона и закуси побольше. А ты, Катька, займи нашу гостью. Позаботься, чтобы палатку оборудовали, со всем необходимым, по первому классу.

– Вы идите, идите себе, мужики, мы тут без вас разберемся! – все еще приобнимая оробевшую Маричку, заверила Катька.

§ 71

Из ставки атамана, где мне уже довелось побывать, шум разгорающихся казачьих гуляний был слышен хорошо, но все же не так чтобы мешать разговору. Джером подвинул к своему широкому столу гостевое кресло и жестом пригласил меня садиться. Небрежно сдвинул какие-то, казалось бы, важные бумаги на край стола. Ванда, тихо шествовавшая за нами, тут же водрузила на освободившееся место бутыль самогона, газетку, на которой виднелись остывшие уже жирные куски мяса, и банку с соленьями. А затем так же тихо исчезла, закрыв за собой дверь.

– Будешь? – усевшись на хозяйское место, ирландец протянул мне бумажную упаковку самокруток.

Я отрицательно покачал головой. Пожав плечами, Джером зажал между зубами толстую самокрутку, щелкнул бензиновой зажигалкой – и помещение наполнилось густым дымом с ароматом крепкой махорки.

– Ну как ты? – выдержав паузу, спросил Лайонелл.

Сложно было привыкнуть к его голосу – порывистому, хрипловатому басу, чуть похожему на рычание росомахи или другого хищного зверя. Такой голос придавал каждому сказанному слову категоричности и подавлял желание спорить.

– В голове слегка туманится, – признался я.

– Ты что, все еще не пьешь? – усмехнулся тот. – Ну конечно, ты же спортсмен, чтоб тебя! Не сомневайся, до нашей глуши новости тоже доходят, так что я о твоих спортивных достижениях слыхал. И о речи твоей олимпийской тоже.

Я неуверенно кивнув, пытаясь не выдать, что сам сейчас имею лишь очень смутное представление о своей олимпийской речи.

– Ты, Димитрис, как твой отец! Слишком сильно веришь в дипломатию! Ну неужели ты правда думал, что евразийцы, послушав твои миролюбивые псалмы, бросятся тебе помогать?! Ты же не с людьми нормальными имеешь дело! Это ж те самые собаки, что Ильина на нас натравили в свое время! С ними может быть только один разговор… ну да ты, я гляжу, сам это уже понял. Раз ты тут, значит понял.

Я неуверенно кивнул. Как раз в этот день, в отличие от многих-многих прошлых, я очень плохо понимал, зачем я здесь. Однако мне пришлось бы рассказать слишком многое, чтобы объяснить кашу у себя в голове. Джером – старый друг. Даже столько лет спустя я явственно чувствовал связывающие нас узы. Но все же я не был пока готов поделиться с ним абсолютно всем.

– Здесь много всего произошло за годы, что меня не было, как я погляжу, – произнес я, пытаясь отвести разговор от моего настоящего и недалекого прошлого.

– Ты не был здесь все эти годы?

– Вообще-то был здесь однажды, – поймав всплывшее в голове воспоминание, произнес я. – Кажется, это было во 83-ем. Я хотел… хотел навестить могилы родителей.

– Они погибли? – Джером нахмурился.

– Да.

– Проклятье. Мне очень жаль, – наполнив стаканы, проворчав Джером. – Помянем.

Не чокаясь, мы выпили еще по чарке. Туман в голове усилился.

– Я догадывался, что так, – признался Джером. – Но все же не спешил их хоронить, пока точно не знаю. Хорошие они были люди, достойные. Ты не думай, Димон, что я был о них плохого мнения. Твоя матушка, знаю, хотела как лучше, когда сделала так, чтобы меня отобрали у отца. Папаня мой, чего уж там, пьяницей был беспробудным, отец из него был совсем никудышный. И все же я часто вспоминаю старика.

– Он погиб?

– Да. В первый же день войны, при обороне селения. Погиб под обстрелами в каком-то окопе, наверняка пьяный, и вряд ли он понимал почему и за что умирает. Таким уж он был человеком, папаня мой.

– Он не всегда был таким.

– Может и так. Но я знал его только таким. Да и ты тоже, – пожав плечами, жестко заключил Лайонелл, щелчком открутив банку с соленьями. – Старик был таким, как был. И все же то был мой старик.

– Мне очень жаль, Джером.

– Как твои погибли? – прямо спросил он.

– Нацисты, – поделился я одним из немногих воспоминаний, которые все эти месяцы оставалось четким и ясным, и все так же причиняло боль.

– Ну конечно. Ублюдки! А твой старик до последнего надеялся на мир с ними. И они же его в итоге и замордовали. Мир с выродками невозможен, Димон. Я всегда тебе это говорил. Только война до победного конца.

– Где он, этот конец?

– Может быть, мы еще увидим его. А не мы, так наши потомки.

– Ты уже обзавелся?

Усмехнувшись, Джером покачал головой.

– Другим был занят. И ты, как я понимаю, тоже. Так ты, говоришь, был здесь в 83-ем? И что же не заглянул к нам на огонек?

– Я понятия не имел, что ты все еще здесь. Не знал даже, существует ли еще станица. И уж тем более не знал как меня тут примут. Ты же помнишь, жители Генераторного не были лучшими друзьями казаков.

– Глупости. Все эти разногласия давно в прошлом. О них забыли, как только началась война. Станица принимала беженцев из селения как родных. Мы же все одной крови, все братья, такое не забывается. Так что ты в любое время был бы тут принят как родной.

– У меня не было возможности побродить по окрестностям. На могиле родителей, мне повстречались боевики, «славяне». Лишь чудом удалось унести ноги.