Текст книги "Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть вторая (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 35 страниц)

Голова профессора Брауна повернулась в сторону, где сидел Смит. Тот вскочил, и сбивчиво заговорил со смесью гневного раздражения на меня и благоговейного страха перед начальством:

– Триста двадцать четвертый, что за чушь?! Все это записано в контракте, который вы добровольно подписали!

Нановизор услужливо выбросил прямо перед моими глазами подчеркнутые строки контракта, которые витиеватым юридическим языком гласят, что я, как того требуют законы загадочной республики Силенд, даю свое безоговорочное и безотзывное согласие на прохождение всевозможных программ биостимуляции.

– Вот черт, – досадливо цокнул языком я. – Слушайте, с «добровольным подписанием» была та еще история… Ну да ладно, давайте об этом не будем. Так или иначе, у меня не было никакой возможности все это прочесть. Мне жаль, если я нарушил ваши планы, но принимать стимуляторы я не буду. Примените ко мне санкции, если хотите, урежьте там зарплату, или хрен там знает, что, но…

– Господа, это чушь какая-то, просто возмутительно, вы только послушайте, что несет этот объект! – едва не захлебываясь от возмущения, залепетал своим коллегам Смит.

– Оставьте это, – властно произнес Браун. – Это задача службы безопасности, не наша. Записывайте: «Валькирия», коэффициент 1,8, и давайте следующий объект.

– Ты говорил: 1,5, – напомнил сидящий справа от Брауна доктор Махманди.

– Я передумал.

– Знаете, что?! – сойдя с платформы, которая тут же замигала красным цветом, я гневно ткнул пальцем в сторону людей за столом. – Пошли-ка вы на хер со своими гребаными коэффициентами, ясно?!

Как и следовало ожидать, парящий рядом дрон шарахнул меня зарядом электрического тока в ту же секунду. Перед глазами потемнело после первого же заряда, а от третьего я отключился.

Очнулся я, казалось, через секунду, но в реальном мире времени прошло больше. Я чувствовал, как двое людей крепко ухватив мое голое, безвольно обвисшее тело под локотки, тащат его по тропинке на территории базы. Впереди не спеша ковылял Бульдог, покручивая в руках тонфу и напевая себе под нос какую-то похабную песенку.

– Дерьмо, – выдавил из себя я.

– Это точно! – гавкнул Бульдог, не поворачиваясь ко мне. – Таких, как ты, вернее было бы назвать не мясом, а именно дерьмом. Как же я это ненавижу! У меня уже должен был начаться обед. А вместо этого я буду здесь с тобой возиться.

В мышцах я чувствовал противоестественную слабость, а реакция была заторможенной, как будто я находился под действием наркотиков. Без сомнений, дело здесь не только в ударе током. В моей крови циркулировало нечто вроде полицейской «сыворотки пай-мальчика», и я получал свою порцию транквилизатора, едва начав буянить.

– Куда вы меня тащите? – вяло проплел языком я.

– В специальное место для выбивания дерьма! – весело ответил Бульдог.

«Специальное место» представляло собой бетонную площадку примерно два на два метра рядом с внешним забором лагеря, напротив большого плаца. Посреди площадки высился толстый квадратный металлический столб выше человеческого роста. На вершине столба маячил, развеваясь на ветру флаг: угрожающего вида шипастый серебристо-стальной щит на черном фоне. Бетонные плиты под столбом были отсыревшими, с глубоко въевшимися в них бурыми пятнами. Я переместил свой затуманенный взгляд на столб, а затем на пятна, но расслабленный мозг отказывался делать какие-либо умозаключения.

– Из нового мяса ты первый, кто попал сюда, – радостно объяснил мне Бульдог. – По моему опыту: тот, кто попадает сюда первым, в итоге здесь и заканчивает.

Два человека, которые тащили меня под руки, защелкнули на моих запястьях какие-то металлические браслеты. В одном из людей я узнал командира моего взвода, Сто шестого. Лицо рекрута не выражало никаких эмоций. Грубо прижав меня передом к столбу и заставив обхватить столб руками, они соединили мои запястья вместе. Запястья мгновенно и прочно прижались к столбу – словно приклеенные. Вялая попытка двинуть ими ничего не дала. «Магнит», – догадался я. – «Для этого и нужны браслеты».

Щека, грудь и живот покрылись мурашками от касания холодного металла. Над головой я слышал свист флага, который немилосердно кидал из стороны в сторону злобный ветер.

– Это что, какое-то наказание? – пробормотал я. – Оставите меня здесь на всю ночь?

Бульдог от души заржал. Смех получился у него похожим на лай.

– Нет-нет. Не волнуйся, все закончится очень быстро, мясо. Мы вот-вот начнем. Только майора дождемся.

Томсон не заставил себя ждать. Он уже приближался по тропинке быстрым и угрожающим шагом, каким ходят люди, собирающиеся кому-то врезать.

– Опять этот паршивый ублюдок?! – гневно взревел он. – Так я и знал! Всыпь ему нещадно, Тауни! Я хочу видеть, как с него слазит чертова кожа!

– Будет сделано, майор! – пообещал «Бульдог» Тауни. – Для меня это будет удовольствием, сэр!

Я услышал у себя за спиной свист и громкий треск кнута, на пробу разрезающего воздух. Я слышал, что кнут при ударе способен развить сверхзвуковую скорость. До моего сознания начала плавно доходить суть происходящего. Телесные наказания не применялись в армиях цивилизованных стран уже добрых двести лет. Но я был не в армии.

– Они что, собираются лупить меня кнутом? – спросил я у Сто шестого.

Однако тот ничего мне не ответил – его взгляд был устремлен в какую-то другую точку. Томсон, тем временем, подошел ко мне так близко, что я ощутил несвежий запах его дыхания.

– Сейчас… – поднося ко мне свое лицо с дергающимися прожилками, которое в моих глазах расплывалось надвое, с садистской радостью прошептал он. – … тебе будет по-настоящему больно. Этот кнут сделан из углеродных нанотрубок. Он снимет с твоей чертовой спины кожу так же легко, как нож снимает кожуру с картофеля. Эти шрамы никогда не заживут. Они помогут тебя запомнить. Запомнить, кто ты, мясо.

– И вы хотите, чтобы я после этого на вас работал? – спросил я, заглянув в расширенные зрачки майора. – Да я прикончу каждого из вас, едва у меня выпадет возможность.

– О, это ты так думаешь, мясо! – засмеялся майор хохотом сумасшедшего. – Это отголоски воспоминаний из твоей прошлой жизни. Они скоро сотрутся. Ты станешь другим. Очень скоро. Ты станешь орудием убийства. Совершенным. Безотказным. Беспощадным. Ты станешь легионером, мясо. Либо ты сдохнешь.

Я не успел больше ничего ответить. Томсон отошел и махнул рукой. В ту же секунду кнут снова со хлопком разрезал воздух – и последовал удар.

– А-а-а!!! – не помня себя заорал я.

Такой боли мне еще чувствовать не приходилось. Тело как будто обжигало пламенем, в тысячу раз жарче, чем огонь свечи или зажигалки – как плазменный огонек газовой горелки. Кнут разрезал кожу легко, как промокшую бумагу – проникал под нее, казалось, на несколько сантиметров, едва не доставая до позвоночника.

– А-а-а! Черт возьми! – заорал я. – Да вы спятили! УБЛЮДКИ ХРЕНОВЫ!

Со мной больше никто не разговаривал. Один удар следовал за другим через равные промежутки времени – ритмично и неумолимо. Все тело превратилось в один сплошной сгусток боли. Сердце трепыхалось в груди с такой силой, будто стремилось поскорее остановиться. Истошные крики рвались из легких сами по себе, временами перемешиваясь ругательствами и проклятиями. В глазах то темнело, то сверкало. Зубы сжимались так, что готовы были вот-вот раскрошиться. Я физически ощущал, как моя спина покрывается глубокими бороздами, словно болото, перепаханное танковыми гусеницами. Кожа сходила целыми пластами.

Я очень быстро потерял счет ударам и времени, и сам не заметил, как безвольно повис, подогнув колени, с воздетыми кверху руками, удерживаемыми магнитами. Из глаз против воли лились слезы. Даже не помню, молил ли я о пощаде. Кажется, как-то раз крикнул «Хватит!» вместо «А-а-а!», но вряд ли кто-то мог и хотел различить слова среди моих воплей.

– Сколько там, Тауни? – спросил Томсон.

– Двадцать, сэр.

– Всего-то? – удивился майор. – Маловато будет. Эй, мясо! Что скажешь? Хочешь еще?

Герой кинофильма на моем месте послал бы этого ублюдка куда подальше. Но я нашел в себе силы лишь для того, чтобы промолчать, прижавшись щекой к холодному столбу и сдерживая всхлипывания. Всю мою спину жгло огнем, будто я был грешником, которого поджарили на сковороде.

– Надо было подождать дольше, сэр, – услышал я позади голос Тауни. – Из него еще не вышел толком транквилизатор. Он, небось, кайф от всего этого ловил. Давайте я всыплю ему еще хоть десяточек, а?

– Отставить! Этот слабак еще сдохнет, чего доброго, и тогда мне совсем не удастся с ним позабавиться.

Томсон вновь подошел ко мне, присел рядом на корточки и, схватив рукой за затылок, повернул мое лицо к себе. В его глазах светилось торжество.

– Это был мягкий вариант наказания за невыполнение приказа, мясо. Для новичков. Если ты ослушаешься еще раз – то получишь сорок ударов. Затем – восемьдесят. И так будет каждый раз. Вдвое больше. Пока ты не сдохнешь. Ты это понял?

Я тяжело дышал и молчал.

– Ты здесь – никто. И звать тебя – никак. У тебя нет никаких прав, никаких желаний, никакого мнения. Ты – мясо. Если ты усвоишь это быстро – у тебя будет шанс остаться цельным куском. Если нет – мы превратим тебя в фарш.

Томсон ушел. Кто-то отключил магнит, и мои руки безвольно упали. Я сполз к основанию столба, будто тряпичная кукла, и скорчился в позе зародыша.

– Знаешь, что, мясо? – «Бульдог» Тауни захохотал, сматывая свой кнут. – То, что только что было – это щекотка. Нет, правда. Этим кнутом я способен перебить человека пополам одним ударом. На два кусочка. Я уже пробовал.

Я не слушал его – продолжал валяться кулем на сыром бетоне, истекая кровью, пока меня обильно не стошнило.

– Пусть полежит тут полчасика. А потом веди его баиньки, Сто шестой, – распорядился Тауни. – Завтра вас ждут напряженные тренировки.

Последнее, что я помню в день прибытия на Грей-Айленд – это как Сто шестой и еще один рекрут тащат мое едва живое тело под локотки в сторону казармы, а я время от времени издаю стоны. Они обращались со мной как с мешком с картошкой, и меньше всего на свете я ожидал услышать от них хоть слово. Однако второй из них, склонившись ко мне, вдруг прошептал прямо на ухо – совсем тихо, голосом, полным фанатичного благоговения:

– Скоро тебе станет легче, Триста двадцать четвертый. Боль уйдет. Навсегда уйдет.

Я мало что в тот момент соображал, но нашел в себе силы, чтобы повернуть голову в сторону говорившего. Я не заметил в его лице ничего особенного – такой же лысый и исхудавший, как и все. Но он улыбнулся и одними губами прошептал:

– Валькирия. Валькирия спасет тебя от боли.

– Заткнись, Девяносто пятый! – строго прервал его Сто шестой.

Я так и не понял, о чем говорил Девяносто пятый. Меня затащили в казарму блока «А» и погрузили в мою капсулу. Когда израненная спина прикоснулась к поверхности капсулы, я издал отчаянный вопль и начал барахтаться, отбиваясь от укладывающих меня двух или трех пар рук. В этот момент, кажется, в мозг поступила новая мощная порция транквилизатора, и последние силы покинули меня. Практически безучастно я наблюдал, как крышка капсулы надо мной закрывается, и капсула начинает наполняться прозрачной жидкостью, похожей на воду. Остатки моего сознания вяло шепнули, что сейчас меня здесь утопят, но мне было уже все равно. Когда жидкость наполнила капсулу полностью и начала проникать через ноздри и рот в мои легкие, я провалился в забытье.

§ 42

Если не считать похмелья после единственной в моей жизни серьезной пьянки почти шесть лет назад, утро вторника 17-го мая 2089-го года стало первым утром в моей жизни, когда я не сразу смог вспомнить ни дату, ни день недели, ни где я нахожусь, ни даже свое собственное имя.

С таким же трудом мне удавалось восстановить в памяти события предыдущего дня. Казалось, будто я пытался выудить из памяти воспоминания далекого детства, а не события, произошедшие не далее, чем 24 часа назад. В сознании не складывался ни один четкий образ – лишь призраки и химеры.

Проснувшись и сделав первый вдох, когда крышка капсулы автоматически открылась и из нее начал убывать физиологический раствор, я не почувствовал обычной утренней бодрости, прилива сил и природной энергии. Я не ощущал ни легкой жажды, ни здорового утреннего голода. Но по телу струилось что-то иное. Чужеродная, противоестественная энергия. Она не приносила ни легкости, ни удовольствия. Она лишь будоражила и гнала вперед – как розги своры разъяренных чертей.

– Триста двадцать четыре! Немедленно экипироваться и приступить к выполнению распорядка дня! – прозвучал бестелесный голос в моем мозгу.

Я сам не заметил, как оказался на ногах. Правая нога слегка барахлила. Подводила и правая рука. Что-то совсем неладное было со спиной. Но ни малейшей боли я не чувствовал. Повреждения, мешающие двигаться, воспринимались с досадой, как неполадки бездушного железного механизма. Они не позволяли мне эффективно выполнять свою функцию – только и всего.

Сознание в этот момент не вполне мне принадлежало. В нем тяжко бродили воспоминания о вещах, которые мне никогда не доводилось слышать. Это чем-то похоже на отголоски сна, которые подчас остаются утром. Только вот обычный сон очень быстро стирается в памяти, уходит с течением дня. А эти воспоминания – напротив, все сильнее выступают из глубин подсознания, со временем приобретают четкость и оформление.

Мне уже доводилось испытывать нечто подобное много лет назад, в интернате, и особенно в «карцере». Там это называлось пассивной обучающей нагрузкой (ПОН) и считалось средством обучения и воспитания. Не знаю, как это называлось тут, но принцип был тот же, а действие – намного мощнее. В конце концов ты перестаешь понимать, что ты услышал в реальности, а что было навеяно тебе во время ночных сеансов гипноза. Кажется, что знания были в тебе всегда, едва ли не с младенчества, а может, и из прошлых жизней. Ты ничего не узнаешь – ты просто вспоминаешь.

– Живо на улицу, мясо! – кричали инструктора по утру.

Механические движения рук – и одежда уже на мне. Такие же неосмысленные движения ног – и я уже на улице. У меня не возникло никаких сложностей с выполнением команд, за исключением чисто технических, вызванных моими травмами. Лишь несколько минут спустя, когда я уже был в строю, прихрамывающей походкой стараясь поспеть за остальными, в моем сознании зашевелился маленький червячок сомнения.

«Что за дерьмо? Вчера меня лупили кнутом до потери сознания, я едва не умер. Я не могу быть здесь сейчас, не могу бежать. Это какой-то чертов сон. Или сном было то, что вчера? Я не понимаю». Мое сознание, утратив прежнюю остроту и цепкость, блуждало внутри черепной коробки по кругу. А тело продолжало механически выполнять команды – само по себе.

В утренней программе роты «А» не было ни завтрака, ни утренней разминки. Первым делом нас заставили экипироваться: тяжеленные бронированные доспехи; пояса со свинцовыми гирями, словно у аквалангистов; титановые шлемы с закрытыми забралами и замкнутой системой дыхания; здоровенные рюкзаки, плотно набитые металлической стружкой; незаряженные штурмовые винтовки. Все это весило никак не меньше пятидесяти килограммов. Пока мы экипировались, майор-инструктор Томсон громко отсчитывал 60 секунд, по окончанию которых инструктор и парящие над нами дроны начали лупить отстающих зарядами электрического тока.

Едва мы натянули на себя снаряжение, нас выгнали колонной по трое через ворота воинской части, и погнали по извилистой скалистой тропе, вьющейся вдоль океана. Мы семенили по склонам каменных скал, спотыкаясь о влажные от морских брызг булыжники, много километров. Казалось, что этому пути никогда не будет конца. Томсон ехал позади нас на гусеничном вездеходе, осыпая проклятьями и время от времени стреляя в отстающих из ружья с электрошоковыми зарядами. Из-за своей хромоты я быстро отстал от строя, и мне досталось больше всего зарядов. Но я даже не ойкал и не прерывал бега – тело лишь рефлекторно вздрагивало.

– До чего же ты никчемный червяк, Триста двадцать четвертый! – орал Томсон, время от времени обгоняя меня на своем вездеходе, обдавая пылью и щебнем. – Неужели ты не можешь бежать быстрее? Беги быстрее, мясо! БЫСТРЕЕ!!!

Однако ни крики, ни угрозы, ни электрический ток не способны были заставить меня ускориться. Была лишь одна сила, которая вообще несла мое искалеченное тело вперед, вопреки законам физики и логики. Эта сила струилась в моих жилах. «Валькирия», коэффициент 1,8», – звучал холодный голос в глубинах моей памяти.

Очень скоро Томсон плюнул меня и укатил вперед, оставив меня плестись по тропе одному, в сопровождении дрона, готового запустить электрошоковый заряд, если я остановлюсь. Но я не остановился. Меня обогнала рота «B», а затем и рота «C». Со стороны инструкторов этих рот доносились насмешки и брань. Но я продолжал путь, пока в конце концов не достиг тренировочного полигона, расположенного на другом конце острова.

Занятия здесь были уже в самом разгаре. Сотни рекрутов черными точками мелькали на полосах препятствий, неистово занимались на спортивных площадках или просто отжимались от пола безликой черной массой, времена получая сапогами или дубинками от орущих на них инструкторов.

– Давай скорее, Триста двадцать четвертый! Живо, мразь! – приветствовал меня Томсон.

Тогда я еще не понимал, как работает «Валькирия». Не знал, что в отместку за нечеловеческую силу и избавление от боли она забирает память. Тогда мне казалось, что я не забуду этот день никогда в жизни. Но в итоге из нашей первой тренировки я запомнил лишь отдельные эпизоды.

Помню, как мы голыми ползали на брюхе под пластом колючей проволоки в то время, когда над нами завис беспилотник и стрелял холостыми патронами из бортовых пулеметов, осыпая спины дождем раскаленных добела пулеметных гильз. Гильзы оставляли на телах ужасные ожоги, но причиняли накачанным стимуляторами рекрутам лишь небольшую боль.

Мы барахтались в ледяной соленой воде, захлестываемые волнами, царапаясь о скользкие камни. По команде инструкторов мы дружно ныряли под воду, задерживая дыхание на длительное время. Тех, кто не добирал до нормативов, инструктора подзывали к берегу и держали под водой силой.

Вся рота не меньше часа молча стояла по шее в грязи, налитой в бетонный бассейн, держа на вытянутых руках над собой винтовку и армейский рюкзак, набитый металлической стружкой, в то время как Томсон, прохаживаясь по мостику над грязевым бассейном, курил папиросы одну за одной, силясь попасть окурком в чью-то бритую голову.

Как раз в этот момент тренировку почтило вниманием большое начальство. В преддверии этого визита, в первый раз в жизни я видел на лице майора-инструктора Томсона выражение, весьма близкое к страху.

– Профессор Браун, сэр! – вытянулся он по струнке.

К этому времени мои руки, сжимающие над головой винтовку, онемели так, что я почти их не чувствовал, и все мое внимание, как и внимание других рекрутов, было сосредоточено на том, чтобы не опустить их. В голове царило мрачное оцепенение, сквозь которое, вопреки бездеятельности, не проникали никакие мысли. Но все же, услышав эту фамилию, я поднял взгляд.

На мостике над бассейном мелькнули черные складки накрахмаленного костюма, одетого на худого мужчину средних лет с тонкими аристократическими чертами, которые вызывали оторопь даже тогда, когда он улыбался. Особенно когда он улыбался. Говард Браун наиболее напоминал штандартенфюрера СС из фильмов о Второй мировой войне, который сидит в своем кабинете и блаженно наслаждается музыкой Вагнера, пока за окном расстреливают евреев. Даже имя под этот образ подходило.

– У вас здесь что, детский садик? – тихо спросил профессор у инструктора. – Вы приказали им держать руки ровно, а у половины они дрожат. Вы всегда так добродушны к своим подчиненным, которые игнорируют ваши приказы, майор… или, лучше сказать, капитан?

– Сэр, виноват, сэр! – исступленно пролаял инструктор, косясь на рекрутов обезумевшим от злости взором.

– Каждого, кто не в состоянии сдержать дрожь, строго накажите, – посоветовал Браун холодным елейным голосом, и презрительно сощурился. – Вы разочаровали меня, майор. Ваша группа очень слаба. А между тем, к нам пожаловал важный гость со стороны заказчика. Сам генерал Окифора прибыл специально, чтобы посмотреть на «Железный Легион»… Самюэль! Да, да, подходите, пожалуйста!

– Мне и отсюда все хорошо видно, Браун. Ничего особенного, – отозвался его собеседник грубым басом.

Мостик затрясся от тяжелых шагов. Самюэль Окифора, возможно, действительно занимал генеральскую должность, но, как и Чхон, на кабинетного чиновника нисколько не походил. Скорее на людоеда. Я легко мог представить себе его в ожерелье из человеческих зубов, поедающий мозг из черепа убитого врага, но моего воображения не доставало, чтобы представить себе этого свирепого чернокожего великана, сидящего в офисном кресле.

– Эти худые заморыши, – продолжил Окифора, презрительно харкнув в сторону рекрутов. – Даже рядом не стоят с моими бойцами из сил специальных операций.

Никогда не забуду кровожадной улыбки на его невыразительном мясистом лице, когда он наблюдал за истязаниями рекрутов. Каждый квадратный сантиметр накачанного стодвадцатикиллограммового тела этого человека хранил память о жизни, проведенной в войсках специального назначения – жизни, которую бы никогда не смог прожить нормальный человек. Едва я увидел его, я понял, что в результате его визита Грей-Айленд может стать лишь еще большим адом.

– Они еще себя покажут, – самоуверенно возразил Браун, ревностно защищая свои подопытных. – А не они, так другие. В конце концов, это лишь тестовый материал. «Валькирия» таит в себе практически неисчерпаемый потенциал, но на исследование всех ее возможностей требуется много времени….

– Пока еще сраная «Валькирия» – это всего лишь твоя игрушка, Браун, на которую были потрачены сотни миллионов фунтов. Мне плевать на всю эту научную хрень. Можете так и передать Чхону. Мне нужны солдаты!!! И они нужны мне быстро!!! А здесь я пока еще вижу затравленных химикатами лабораторных крыс, которые едва стоят на ногах. Я уже инспектировал учебку проекта «Крестоносцы» – они выглядят достойнее. А проект «Сатана» – ещё лучше. Какого хера финансировать ваши долбанные эксперименты, если они не дают нужных нам результатов?!

– Программа подготовки еще не закончена.

– Срал я на вашу программу! У вас три месяца до контрольных учений. Там мы посмотрим, кто на что способен. Пока еще все выглядит так, что это протухшее мясо можно отправлять на свалку.

Окифора ушел, не удостоив нас больше ни единым взглядом. Зато нам достался взгляд синих глаз профессора Брауна – взгляд со спрятанным за завесой спокойствия неистовым бешенством.

– Работайте нам ними, майор, – процедил сквозь зубы Браун, перед тем как уйти.

– Есть, сэр!

Инспекция возымела на Томсона просто магическое действие. И без того законченый садист и психопат, он начал метаться, словно заведенный, раздавая удары тонфы направо и налево, удваивая и без того непосильный натиск.

Мы часами занимались атлетическими упражнениями, выжимая из себя все, на что были способны. По команде инструкторов мы застывали в самых нелепых и неудобных позах, и стояли в них до тех пор, пока мышцы не отказывались слушаться команд мозга – тогда нас покрывали лютой бранью и ударами тока.

Потом несколько часов отрабатывались приемы рукопашного боя. Рекруты разбивали ладонями кирпичи, рассекая руки до кровавых мозолей, а за этим – отжимались на кровоточащих кулаках, подгоняемые яростными криками инструкторов с электрошокерами. Уже на этой стадии несколько человек потеряли сознание.

От тренировок перешли к единоборствам. Они не имели ничего общего ни с привычными мне боксерскими спаррингами, ни с учебными поединками в полицейской академии, ни с занятиями по самбо в полиции. Я считал себя прекрасным бойцом, повидавшим всякого. Но Грей-Айленд показал мне: я еще ничего не видел. Разбившись по парам, рекруты, погоняемые струящимися у них в венах стимуляторами, с ненавистью и отчаянием истязали один другого, нередко калеча и ломая, но как бы далеко не заходили обезумевшие от звериного существования люди – инструктора почти никогда не останавливали бой.

Я практически не помню лица человека из роты «С», с которым меня заставили драться. Слова «партнер» или «соперник» тут были не уместны. Каждый из нас смотрел на другого налитыми кровью глазами, как на самого лютого кровного врага. «Валькирия» клокотала в наших жилах, заставив забыть обо всем.

– ДАВАЙ!!! – ревел Томсон.

Противник набросился на меня с перекошенным от ярости лицом, намереваясь разорвать на части, и очень быстро пыл схватки привел меня в неистовство. Я остановил себя лишь тогда, когда осознал, что сижу верхом на нокаутированном человеке, лицо которого разбито в кровь, и ощущаю у себя во рту вкус крови. Разжав зубы, я увидел, как на грудь сопернику выпадает кусок его уха.

– Добивай этого слабака, мясо! Убей его, Триста двадцать четвертый! – ревел у меня над ухом Томсон.

В этот момент в моей голове щелкнул какой-то предохранитель. В памяти вдруг всплыли воспоминания, которые не имели ничего общего с Грей-Айлендом. Совершенно ясно я вдруг вспомнило лицо своей мамы, когда она укладывала меня спать, еще совсем маленького, укрывая двумя пуховыми одеялами, пока позади, улыбаясь, пыхтел папа, забрасывая в печь дрова. Мама целовала меня в щеку. Я глядел на промерзшее окно с прилипшими к нему снежинками, улыбался, и мои глаза незаметно закрывались…

– Ты что там, уснул?! Бей его!!! – ревел майор.

– Вы тут все с ума посходили, – вдруг прошептал я, опуская кулаки.

– Ах ты сукин сын!

Кулак Томсона обрушился мне на лоб, словно таран. Затем трое его подручных из числа рекрутов, попавших в эту дыру месяцем раньше меня, включая Сто третьего, долго били меня ногами, а потом тащили к асфальтированному плацу у входа на тренировочный полигон. Томсон, сопя, как взбешенный носорог, с чувством разбил об асфальт две стеклянные бутылки из-под воды, а затем раскрошил осколки сапогом.

– Упал, отжался, Триста двадцать четвертый! – взревел он.

«Товарищи», притащившие меня сюда, бросили меня прямо на стекло.

– Отжимайся, сукин сын, иначе, я клянусь – сегодня ты получишь вдвое больше кнута, чем вчера. Не только ты – весь твой чертов взвод!!!

Проблеск сознания, заставивший меня остановить избиение человека несколько мгновений назад, пока еще не угас. Я понимал, кто я. Понимал, где я нахожусь. И я способен был контролировать свои действия. Посмотрев на стоящих вокруг рекрутов, я не увидел в их глазах ни ненависти, ни мольбы. Эти люди были сломлены задолго до того дня, как я ступил на чертов остров. И все же угроза коллективного наказания, которая, я не сомневался, будет исполнена, придала мне сил.

Я перевернулся и стал кулаками прямо на битое стекло. Сделал первое отжимание. Стекло захрустело под костяшками пальцев. Пульсирующая в крови «Валькирия» теперь была моим другом – благодаря ей я не чувствовал боли.

– Кто ты?!

– Мясо, – прошептал я механически.

Второе отжимание.

– Зачем ты здесь?!

– Чтобы убивать.

Третий раз.

– Кто ты?!

– Мясо.

– Зачем ты здесь?!

– Убивать.

Я отжимался так долго, пока не потерял сознание, уткнувшись в стекло лбом. Последние слова, которые я успел услышать, перед тем как сознание милостиво покинуло меня – это грозный крик инструктора, который сидел на мне верхом и без конца осведомлялся, кто я и зачем я здесь.

§ 43

Счет времени очень быстро исчез. В «Вознесении» я всегда помнил, сколько дней осталось мне до долгожданного освобождения. На Грей-Айленде не считают дней. И очень скоро перестают помышлять об освобождении.

Рекрутов «Железного Легиона» тренировали садистски. Если целью занятий, которыми всю свою сознательную жизнь добровольно и с радостью занимался Димитрис Войцеховский, было укрепление его здоровья, то здесь о здоровье объекта под номером Триста двадцать четыре не думали совсем. В понимании тех, кто создал это место, Грей-Айленд был инкубатором, а мы были для них тушками, лишенными воли, разума и каких-либо прав.

Говорят, что армия способна сделать из сопливого мальчишки человека. Но на Грей-Айленде из нас не старались сделать людей. Напротив, главной целью программы проекта «Железный Легион» было лишение рекрутов человеческого облика. В конце двадцать первого века людям не место на войне – на войне нужны машины.

Инструктора в тандеме с генными инженерами призваны были уничтожить нас и собрать заново – в виде безмолвных, беспрекословных и беспощадных убийц. Шестнадцать – двадцать часов в сутки проходили в нечеловеческих испытаниях, издевательствах и унижениях, которые были призваны сломить нас, выбить из нас человеческий дух. Ни минуты отдыха, ни минуты облегчения. Если ты проявляешь слабость – тебя начинают гнать вдвойне, пока ты не упадешь без сил, высунув язык, и тогда, полуиздохшего, тебя продолжают лупить и осыпать проклятьями. Оставшееся время мы маринуемся в наших капсулах, наспех залечивающих свежие раны, сращивающих треснувшие кости и напитывающих нас энергией для нового круга ада.

Ни один нормальный человек не способен был выдержать подобного, оставшись в здравом рассудке. А мне не повезло вдвойне. Я прибыл сюда с изначально подорванным здоровьем, слабый и не способный конкурировать с остальными. Мне суждено было быть сломленным или просто умереть. Но все поменяла «Валькирия», и другие биостимуляторы, которыми меня пичкали сверх всяких норм.

Препараты вливали в нас по ночам, пока мы плавали в своих капсулах в физиологическом растворе, и этого никак нельзя было избежать. Не было никаких таблеток на завтрак и на обед, которые можно было незаметно выплюнуть. Не было уколов, ингаляций или горьких вонючих капель в нос, от которых можно как-нибудь увильнуть. Способов сачковать или укрыться не существовало.

Нас не считали нужным ставить в известность о том, чем именно нас пичкают. Однако не нужно было быть фармацевтом, чтобы понять – это далеко не «безобидные» антидепрессанты, которые, как говорят, втайне скармливают всем обывателям, чтобы примирить их с не всегда радужной действительностью. Это нечто несравненно мощнее.

Средства, которые применялись здесь, едва ли были кем-то зарегистрированы и сертифицированы, вряд ли имели официальные названия. На бумаге их, скорее всего, вообще не существовало. Сомневаюсь, что их испытывали даже на животных. Испытание производилось здесь и сейчас, прямо на нас. И доктора с интересом наблюдали, с какого момента наступает передозировка и какими будут побочные эффекты. А побочных эффектов хватало. Временами кого-то из рекрутов тошнило. Не редкостью были несварение желудка и метеоризм. Повсеместно случалась рвота. Встречались симптомы и похуже: невыносимые головные боли, психозы, неконтролируемые приступы ярости, эпилептические припадки с пеной изо рта, нервный тик, судороги, потеря сознания, амнезия. Несколько человек после особенно сильных приступов больше не появлялись в строю, и никто не знал, где они.