Текст книги "Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть вторая (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)

– Ну давай, сука! – взревел он, бросаясь на меня, охваченный боевым ражем.

Момент для схватки он выбрал удачнее некуда. В нём было очень много «Валькирии» – намного больше, чем во мне, и уж куда больше, чем полагалось при его сержантском звании. А у меня всё ещё кружилась после пожара голова и саднили ушибленные рёбра. И без того намного более лёгкий и юркий, сейчас он двигался на порядок проворнее меня. Мягкой поступью он прыгал вокруг, как дикий кот, рассекая воздух лезвием меча с такой скоростью, что наблюдавший за нами человек никогда бы не уследил за его движениями невооружённым глазом.

Несмотря на очевидное преимущество противника в скорости, я не впадал в панику и оставался спокоен – школа Грей-Айленда была жестокой, но эффективной. Мои движения были экономными и сдержанными. Я предугадывал его действия и уклонялся от режущих ударов, перемещая центр тяжести и качаясь, словно маятник, временами пытаясь осторожно контратаковать. Несколько раз ему удалось полоснуть меня по руке, прорезав рукав и пустив кровь. Один раз краешек лезвия прошёлся по моей щеке, неглубоко рассекая кожу от глаза до верхней губы. Его глаза торжествующе блеснули, когда по моему лицу обильно потекла кровь. Я же рану напрочь проигнорировал.

Вскоре я наконец дождался его типичной актёрской ошибки, легкомысленно широкого киношного взмаха, лишнего и неоправданного в этой ситуации. Левой рукой я перехватил и заломил его руку, держащую меч. Правой – глубоко всадил свой кинжал ему в печень. Противник не мог почувствовать боли, но его глаза округлились от невинного удивления. Не давая ему шанса опомниться, я тут же ударил его лбом в центр лица. Затем ещё раз. Поставил подножку. Повалился на него всем своим весом, не выпуская зазубренной рукояти кинжала, который вошёл в тело уже по самую рукоять и проворачивался внутри, с каждым движением превращая внутренние органы в кашу. Он положил ладонь мне на лицо, попробовал выдавить глаза, но я вывернулся, с собачьей яростью впился зубами ему в пальцы. Ударил костяшками пальцев левой руки в нос, чувствуя, как хрустит и ломается носовая перегородка.

– Сукин ты сын, – прошептал Локи, захлёбываясь кровью, но не переставая противно ухмыляться. – Что, хочешь убить меня, да?!

Его правая рука с прокушенными насквозь пальцами сжалась у меня на горле, попробовала выдавить кадык. Я вывернулся, заламывая его руку в локте. Кажется, ощутил, как трещит локтевой сустав. Надавил сильнее, до неприятного хруста. Локи издал стон, но даже боль, едва-едва проступавшая сквозь пелену «Валькирии», не способна была стереть с его лица ухмылку.

– Ты же всё равно не убьёшь меня, – облизнув кровь, текущую на губу из сломанного носа, прошептал он с издёвкой. – Ты ни на что не способен, Сандерс, пока в тебе нет сотни миллиграммов. Вот тогда ты становишься настоящим убийцей. Помнишь, как мы тогда ухлопали проповедничка с его семейкой, а? Вот была забава!

Он попытался схватить меня за горло левой рукой, которая всё ещё была в рабочем состоянии. Но я к этому времени уже не контролировал себя. Произнесённые им слова подняли из глубин моей души дремлющих там демонов, выпустили наружу целый вихрь гнева, придали мне нечеловеческих сил. Взревев, я с лёгкостью отодрал худые цепкие пальцы от своего горла, какой бы мёртвой не казалась их хватка. Отпустив глубоко сидящий в теле кинжал, изо всех сил саданул выпяченной костяшкой среднего пальца правой руки ему в нос, и без того переломанный. Такой удар должен быть очень сильным, чтобы носовая кость сдвинулась с места и проникла глубоко внутрь, прямо в мозг. Мой удар оказался именно таким. Я с удовольствием увидел, как осмысленное выражение быстро покидает его глаза, движения становятся медленными и скованными. Я повторил свой удар ещё раз. Потом ударил левой. Затем ещё, и ещё, будучи не в силах остановиться от слепой ярости, превращая лицо в один сплошной сгусток кровавой массы. Сам не заметил, как из груди начал рваться звериный рык.

– НЕНАВИЖУ ТЕБЯ, СУМАСШЕДШИЙ УБЛЮДОК! СДОХНИ! СДОХНИ, ДОЛБАННЫЙ ПСИХ!!! – ревел я, не помня себя. – ЭТО ВСЁ ТЫ! ЭТО ИЗ-ЗА ТЕБЯ Я ВСЁ ЭТО ДЕЛАЛ, СУКИН СЫН!

Всё вокруг превратилось в один сплошной кровавый туман – всё, за исключением ненавистной рожи, которую мне хотелось бить, рвать на части, грызть, уничтожать…

– Хватит, пожалуйста! – вдруг вынырнул из тумана отчаянный голос девушки. – Остановись, Димитрис!

Звук моего имени подействовал. Волна неконтролируемой кипящей ярости отступила так же внезапно, как нахлынула. Кулак, занесенный для очередного ненужного удара, замер на полпути к цели. Тяжело дыша, я поднял голову. Не думал о том, как выглядит сейчас мое лицо, с длинным порезом наискосок от меча, со следами от чужой крови на руках и губах. Увидел лишь ужас, написанный на лице девушки, которая смотрела на зверскую расправу, не решаясь ни подойти ближе, ни бежать. Свинарник за ее спиной продолжал потрескивать и разгораться, освещая сюрреалистическим красным светом бледное лицо селянки, мою запачканную кровью морду и лицо мертвеца, превращенное моими стараниями в фарш. Я вдруг вспомнил, где я, кто я, почему я тут нахожусь.

– Он убил бы нас, – прошептал я, глядя в полнящиеся ужасом глаза девушки, не зная, сможет ли она понять. – Он убил бы меня и тебя, если бы…

– Знаю! – прошептала та, несмело кивнув и сглотнув слюну. – Просто все уже кончено.

Я кивнул. Вдруг вспомнил ее имя. Вспомнил, откуда она мне знакома.

– Маричка, – вытянул я имя из приоткрывшихся закромов памяти. – Ты же Маричка, да?

– Да, – кивнула она. – Это я, Димитрис.

Не думал, что когда-нибудь увижу человека из такого далекого прошлого. Тем более не думал, что после всего, что со мной сделали, смогу его вспомнить. Я не узнал ее по голосу – возможно, из-за появившейся в нем хрипоты. Но лицо я все же вспомнил. Перед глазами вдруг всплыли картинки из далекого прошлого, когда мама приводила к нам домой свою любимую воспитанницу из центра Хаберна, ту самую, которую она не пожелала отдавать в «Вознесение», занизив некоторые ее баллы, чтобы она смогла жить в нормальной семье в Олтенице.

Девочка была на два года младше меня, умная и любознательная, очень послушная и воспитанная как для «дикарки». Помню, как она с восхищением рассматривала убранство нашей квартиры, казавшейся ей верхом роскошью, и с не меньшим восхищением слушала, как я важно рассказываю, что у меня есть девушка в далекой Австралии и что я поеду туда учиться. Помню даже, как подслушал, что Маричка плачет, умоляя маму оставить ее у нас, а та, слышавшая за время работы уже десяток таких просьб, поглаживает ее по голове и ласково, с тактичностью истинного психолога объясняет, что у девочки будет своя собственная семья, такая же как наша, и что ее будут любить там не меньше…

Господи, неужели все это действительно было со мной, неужели эти простые человеческие воспоминания могут принадлежать к моей жизни?! Я открыл рот, намереваясь еще что-то сказать, как-то объяснить маминой воспитаннице все те ужасные вещи, которые она только что видела, и много других, о которых она даже не подозревала.

Но не успел.

§ 56

Над нашими головами послышался рев вращающихся роторов, в лица подул порыв поднятого ими ветра. И без того тусклый лунный свет, едва-едва пробивавшийся сквозь низкую облачность, заслонила огромная тень. Контуры этой тени были мне знакомы. В Содружестве китайский четырехмоторный десантный винтокрыл, «Фунчжан» называли «летающей коровой». Он был неуклюжим, более громоздким и неповоротливым, чем наши «Вороны». Но зато мог перевозить на своем борту до сорока десантников.

На днище у этой модификации «Фунчжана» были расположены по меньшей мере три мощных прожектора, каждый из которых свободно вращался на своей турели, выискивая лучом в хаосе горящей деревни скопления людей или другие объекты, заслуживающие внимания. Словно рыбы-прилипалы, сопровождающие акулу, вдоль бортов огромного корабля бесшумно скользили, мигая красными лампочками, «Иэн», круглые шарообразные дроны, удешевленные переработанные копии дронов, производимых в Содружестве, которые китайцы обожали бронировать и оснащать легкими пулеметами, не слишком заботясь о скорости и бесшумности.

– ВНИМАНИЕ! ВЫ НАХОДИТЕСЬ В ЗОНЕ СПЕЦИАЛЬНОЙ ОПЕРАЦИИ СИЛ ОХРАНЫ ПОРЯДКА ЕВРАЗИЙСКОГО СОЮЗА! ВЫ ОКРУЖЕНЫ! НЕМЕДЛЕННО СЛОЖИТЕ ОРУЖИЕ И НЕ ОКАЗЫВАЙТЕ НАМ ПРОТИВОДЕЙСТВИЯ! – вещал мощный усилитель, установленный на борту винтокрыла.

Не думаю, что кто-то из наемников, оставшихся в деревне без руководства и четких указаний, всерьез собирался оказывать сопротивление аэромобильной группе Союза. Скорее всего, он начал пальбу просто со страху. Однако евразийцы отреагировали мгновенно. «Фунчжан» начал резко маневрировать, «Иэны» хищно устремились вниз. Сразу с нескольких сторон от деревни загрохотали выстрелы.

– Черт возьми! – выругался я, инстинктивно пригнув голову и затравленно оглянувшись по сторонам. – Иди прячься куда-нибудь! А мне надо бежать!

– Подожди, я… – начала было торопливо говорить что-то Маричка.

– А-ну стоять, Фролов! – остановил меня знакомый голос одновременно со щелчком затвора. – Держи руки так, чтобы я их видел!

Славомир ковылял ко мне, левой рукой все еще прижимая жгут к простреленном плечу, а правой, слегка подрагивающей, сжимая направленный на меня пистолет. Я замер. Медленно, чтобы не спровоцировать на выстрел, повернулся к нему.

– Лучше не дергайся, – предупредил он меня, оскалившись золотыми коронками. – За живого китайцы дают больше, чем за труп. Но я не жадный.

Мое положение выглядело безнадежным. Хоть Славомир и был не в лучшем состоянии, опытный головорез вряд ли промахнется с расстояния в десять шагов. У меня в подмышечной кобуре все еще был Norinco, но за ту секунду-полторы, которые понадобятся, чтобы выхватить его и навести на цель, хороший стрелок успеет выстрелить дважды. Уклониться от пуль на таком расстоянии шансов немного. Оставалось разве что импровизировать и надеяться на счастливый случай. До момента, когда евразийские каратели разберутся с наемниками и полностью возьмут Пожарево под контроль, у меня оставалась минута-другая, не больше.

– Так ты сдал нас? – переспросил я, делая, как бы ненарочито, шаг в его сторону. – И почему же твои друзья явились так поздно? Почему не устроили засаду, не перехватили нас по пути?

– А ты как думаешь? Всем нужна красивая картинка для телика, – сощурился балканец с циничным, неискренним смешком. – Хотят показать во всей красе очередное селение, в котором «оборотни» устроили кровавую резню. Это намного эффектнее, чем просто задержать банду наемников. Вы с ними не сильно отличаетесь. На здешний народ вам одинаково плевать.

– А в кого это они стреляют? – сделав еще один короткий шажок, сокращая расстояние между нами, спросил я, кивнув в сторону горящих домов, над которыми барражировал, подыскивая место для посадки, огромный винтокрыл, пока вокруг гремели пулеметы, из которых каратели уничтожали «оборотней». – Твои дружки, что, не в курсе твоего плана?

– А я что, идиот, по-твоему – делить на пятерых то, что можно не делить? – презрительно сплюнул старый ренегат. – И ты, это, без фокусов. Больше ни шагу! Я стреляный воробей, меня на это не возьмешь…

– Так вы, значит, не спасти нас пришли?! – внезапно вынырнув из тьмы, нарочито громко вскрикнула Маричка, остававшаяся вне поля зрения Славомира, сосредоточившего все свое внимание на источнике его потенциальной награды.

Ее внезапное появление дезориентировало наемника. Поддавшись инстинкту, он вздрогнул и рефлекторно начал разворачивать корпус к источнику шума, на краткий миг выпустив меня из поля зрения. Подаренной секунды мне оказалось достаточно. Я выполнил несколько движений синхронно: согнул ноги в коленях, шарахнулся в правую сторону, в противоположную от направления, в котором повернулся Славомир, и рванул из кобуры пистолет. Он все же успел выстрелить, но лишь один раз. Пуля впилась мне в верхнюю часть левого предплечья, кажется, в мягкие ткани. Больно, но не смертельно. Мой выстрел оказался точнее – пуля выбила наемнику правый глаз и вышла через затылок. Несмотря на то, что он был, безусловно, мертв, я опустошил еще с четверть магазина, пока не убедился, что в теле, безвольно рухнувшем на землю, не осталось ни признака жизни.

Вопреки моим представлениям о повадках гражданских, Маричка не стала ни орать, ни в ужасе закрывать лицо руками, когда при ней произошло уже второе убийство. Как для ситуации, в которой она оказалась, девушка сохраняла просто удивительное самообладание. И очень быстро приняла решение.

– Скорее за мной! – позвала она, настороженно прислушиваясь к стрельбе вокруг. – Я знаю, как выбраться отсюда!

Держась за предплечье, из которого сочилась кровь, я, словно загнанный зверь, в отчаянии огляделся по сторонам. Громадный силуэт винтокрыла как раз в этот момент завис метрах в восьми над центром пылающей деревни. Из десантного отсека опустились тросы, по ним начали съезжать одетые в серый камуфляж евразийские десантники. С западной стороны деревни слышался рев двигателей и виднелся неровный свет прожекторов – кажется, по грунтовке к деревне неслась колонна сухопутной техники. Еще один мощный прожектор засветился в кустах с востока от деревни. Наверняка кто-то сейчас приближался и с юга. Евразийцы не врали, когда объявляли по громкоговорителю об окружении.

– Димитрис, доверься мне! – нетерпеливо воззвала Маричка. – У нас нет времени!

После краткого колебания я ринулся за ней – краткий анализ ситуации привел меня к выводу, что у меня все равно не оставалось другого выхода.

Я бы сам ни за что не отыскал места, в который она меня привела. Точнее, не догадался бы в это место заглядывать. Она повела меня к одной из трех деревянных кабинок, возведенных над выгребными ямами на краю деревни. Зловоние от ям исходило такое, что чувствовалось, даже сквозь запах гари от пожаров, шагов за двадцать. Внутри было так тесно, что мне пришлось пригнуться и прижаться к зашедшей первой девушке, чтобы втиснуться.

– Прикрой за нами дверь! На защелку! – деловито распорядилась Маричка. – Фонарик есть?!

Фонарик был установлен под стволом пистолета, который я держал в руке. Щелкнув выключателем, я осветил единственное, что здесь было – невыносимо разящую помоями темную зловонную яму, прикрытую доской с отверстием для испражнений, края которого были густо вымазаны дерьмом.

– Посвети мне! – брезгливо сморщив от отвращения при мысли о том, что ей предстоит, прошептала она.

Несмотря на убийственное зловоние, способное обратить в бегство или обморок человека, привыкшего к санитарии и гигиене, Маричка долго не колебалась, прежде чем сделать то, что ей предстояло. Глубоко вдохнув, она нырнула ногами прямо в разящее отверстие, и, схватившись руками за ободок, сначала свесила тело вниз, а затем разжала руки. В яме раздался отвратительный чавкающий всплеск. Посветив фонариком вниз, я разглядел девушку метрах в трех внизу, стоящую по колени в разящей мутно-коричневой жиже, с отвратительными пятнами от брызг повсюду на одежде и даже лице. Морщась и зажимая одной рукой нос, другой она отмахивалась от многочисленных мух. Кажется, бедняга побледнела еще сильнее, но губы были упрямо сжаты, а в глазах застыла прежняя решительность.

– Скорее сюда! – кликнула меня она.

На краткий миг меня посетило ощущение дежа-вю. Я был уверен, что когда-то я уже спасался от преследования столь же неожиданным и неприглядным путем, и моей проводницей в тот раз тоже была женщина. День, всплывший у меня в памяти, определенно был одним из паскуднейших в моей жизни, сродни сегодняшнему. Но я не стал сейчас об этом задумываться и дальше распутывать клубок памяти. Если я и промедлил хоть секунду, то лишь из-за ранения, которое ограничивало подвижность левой руки и мешало мне с необходимыми манипуляциями. При приземлении в яму заболели ушибленные ребра и простреленное предплечье. Зловонная жижа радушно приняла меня в свою власть, забрызгав с ног до головы. Маричка вовремя закрылась руками от поднятых моим падением брызг. К моему удивлению, она не стала ни причитать, ни плакать, как, казалось бы, полагается в этой ситуации барышне.

– Выключи фонарь! – прошептала она.

– Нас здесь найдут, – последовав ее команде, тем не менее, скептически покачал головой я. – Просто пристрелят прямо тут, в дерьме. Это бессмысленно.

Мое пророчество она проигнорировала – лишь молча отодвинула в сторону прогнившую, вымазанную помоями деревянную доску, прикрывавшую узенький проход так плотно, что сверху тот был совершенно незаметен. Проход на глаз не превышал в диаметре метра, так что пролезть туда можно было разве что по-пластунски, едва-едва протискивая свое тело вперед.

– Иди! – велела Маричка, и, увидев, что я не спешу двигаться, объяснила: – Я сразу за домой. Поставлю доску на место, чтобы сверху не было видно.

Выработанная за годы опыта недоверчивость призывала не соглашаться на это предложение, а отправить девушку вперед. Однако в этой экстраординарной ситуации я нашел в себе решимость презреть обычную осторожность. Ничего больше не говоря, я полез вперед. Тут меня ждало долгое передвижение ползком, в полной темноте. При моих габаритах плечи прижимались к стенкам норы так плотно, что проталкивать свое тело вперед приходилось буквально по дюйму. Всего лишь небольшого сужения было достаточно, чтобы я застрял. Так бы непременно и случилось, будь я в своей прежней форме. Однако за время подготовки на Грей-Айленде и последующей службы я сбросил больше двадцати пяти фунтов – вместо прежней массивности тяжелоатлета остались лишь высушенные мышцы, покрывающие кости.

Вонь еще долго ощущалась, но, возможно, разило не от оставшейся позади ямы, а от нас самих. С противоположной стороны очень скоро стало нести сыростью и илом. Пахло болотом. Через некоторое время я ощутил под собой воду. С каждым метром воды становилось все больше. Очень скоро я погрузился в нее практически полностью, задрав лицо кверху, чтобы не глотнуть мутной зеленоватой жижы. Наконец я остановился, поняв, что дальше придется нырнуть с головой.

– Затопило! – прошептал я через плечо. – Тут не пройти!

– Так и должно быть, – уверенно возразил оставшаяся позади Маричка. – Надо проплыть под водой. Совсем немного, метров десять. Ты сможешь?

Погрузиться под воду означало обречь то немногое уцелевшее снаряжение, что еще осталось у меня за поясом, в карманах и подсумке, на то, чтобы быть подмоченным, и, весьма вероятно, испорченным. Однако выбирать сейчас не приходилось. Евразийцы наверняка уже установили контроль над Пожаревом и сейчас шныряли по деревне, обыскивая каждый закуток. Повернуть назад означало почти неминуемо попасть им в руки.

– Смогу, – кивнул я, хотя предвидел, что подводное плавание в замкнутом темном пространстве, да еще и с раненой рукой, связано с определенными трудностями. – Если ты уверена в том, что говоришь. Ты бывала здесь раньше?

– Нет, – после недолгого колебания честно призналась она, но затем решительно добавила: – Но в том, что говорю, уверена.

Я все еще колебался, раздумывал. Девушка это почувствовала.

– Тебе придется плыть первым, мы здесь не разминемся! – заявила она. – Ты не веришь мне?

– Мы слишком далеко зашли, чтобы поворачивать назад из-за недоверия, – наконец угрюмо ответил я, и предупредил ее: – Не плыви сразу за мной. Подожди хотя бы две минуты. Если мне придется повернуть назад, и я столкнусь с тобой под водой, мы наверняка оба захлебнемся. Ясно?

– Ясно.

Я приготовился к тому, чтобы нырнуть. Тут вдруг сообразил, что говорю не с одним из бойцов Легиона, а с обычной девушкой. От этой мысли стало неуютно. Забыл, каково это – обращаться с обычными людьми.

– Ты умеешь плавать под водой?

– Не очень хорошо, – не стала врать она, но тут же заверила: – Но я сумею!

– Тогда я пошел, – удовлетворившись таким ответом, закончил я разговор.

Плыть оказалось и впрямь неудобно. Рана на предплечье причиняла сильные неудобства при плавании. Боль в ушибленных ребрах помешала сделать достаточно глубокий вдох. Продвигаться приходилось вслепую – даже если бы я и открыл глаза в здешней мутной воде, тут не было ни единого источника света, а подствольный фонарик, как и сам китайский пистолет, не был рассчитан на эксплуатацию под водой. На мою удачу, едва я нырнул, как узенький тоннель резко раздался вширь, и я перестал ощущать по бокам тесные стенки. Я плыл вперед осторожно, не спеша, время от времени ощупывая над собой каменистый потолок, экономя дыхание, на случай, если придется поворачивать назад. На Грей-Айленде каждого из нас натренировали не дышать по две – две с половиной минуты, а мне удавалось иногда даже три, но я не был уверен, что сейчас, с ушибленными ребрами, способен выдержать даже обычную норму. К счастью, оценка расстояния в исполнении Марички оказалась удивительно точна.

Я вынырнул, сделал один гребок вперед и сразу уперся в каменистый берег крохотного подводного озерца. Ступив на него, сразу уловил ощущение простора – тоннель не только расширился, но и резко раздался ввысь. Можно было выпрямиться, расправить плечи. Вот только почему-то не хотелось. Едва ощущение погони и немедленно грозящей мне гибели отступило, как навалилась накопившаяся усталость, вызванная ранами, физическим и нервным перенапряжением.

Я присел и прислонился к каменистой стене, покрытой чем-то шершавым. Попробовал включить подствольный фонарик, не особо надеясь на успех. К моему удивлению, лампочка, несколько раз конвульсивно мигнув, все же заработала. Не уверен, что работоспособным осталось и само оружие. Но, по крайней мере, у меня есть свет. Осветив полость, в которой я оказался, круговым движением фонарика, я сделал несколько наблюдений. Во-первых, определил, что это был грот, скорее всего, естественного происхождения, находящийся, вероятно, вблизи реки. Во-вторых, шершавый покров на камнях, который я раньше ощутил тактильно, был колонией бесцветного мохнатого мха, густо заселившего грот. В-третьих, здесь было очень сыро и очень холодно, особенно в промокшей до нитки и отяжелевшей одежде. Даже будучи приученным нырять в холодной океанской воде среди скользких камней Грей-Айленда, даже находясь под воздействием стимулятора, я ощутил озноб.

Грот уходил дальше, вне зоны досягаемости фонарика. Вероятно, двигаясь по нему дальше можно было дойти до Дуная. Выход, скорее всего, был расположен близко к Пожарево, в пределах зоны, которую будут прочесывать евразийцы. Но все же у меня появилась крохотная фора перед преследователями.

Погруженный в свои мысли, я вскоре услышал позади громкий всплеск. Вынырнув, девушка втянула ртом воздух так жадно и судорожно, что сразу стало ясно – она не натренирована надолго задерживать дыхание. Хрипло, мокро закашлялась, вероятно, нахлебавшись воды. Я подал ей здоровую правую руку и с легкостью вытащил из воды. Коротко кивнув мне, давая понять, что в норме, она обессиленно присела на краю озерца.

– Д-дай мне м-минутку, – взмолилась она, не в силах восстановить нормальное дыхание и стуча зубами от холода. – З-здесь можно передохнуть.

В своей промокшей до нитки ночнушке, прилипшей к озябшему телу, скрутившись в позе зародыша, девушка долго и тяжело дышала, временами покашливая. От холода ее колотила дрожь. Еще секунду назад будучи полным решимости отправиться в путь немедленно, я вдруг решил, что требуется передышка. Поставив пистолет на предохранитель, положил его так, чтобы свет падал на стену недалеко от озерца, или вернее лужи, откуда мы вынырнули. Сбросил с плеч тяжелую камуфляжную куртку с разгрузочным жилетом. Расстегнул подвязку с кобурой, затем ремень с пустыми ножнами и подсумком. Долго копошась из-за неудобств с левой рукой, с трудом стянул через голову черный гольф под горло. Разулся, стянул штаны и носки.

– Надо выжать всю одежду, – сухо объяснил я в ответ на несколько ошарашенный взгляд Марички, остановившийся на моей спине. – Советую сделать то же самое.

Я отвернулся, вдруг вспомнив, что передо мной девушка, которая может стесняться вида моего тела или оголять при мне свое. Меня меньше всего интересовало, что находится у нее под мокрой ночнушкой, особенно сейчас. Но она не могла знать этого и воспринимала, должно быть, меня как обыкновенного мужчину.

Больше не поворачиваясь к ней, чтобы не наводить на лишние мысли, я занялся своей одеждой. Левая рука слушалась неохотно и дрожала при каждом движении, так что даже как следует выжать шмотки с ее помощью оказалось нелегко.

– У тебя… – все еще тяжело дыша, проговорила Маричка сзади. – … ужасные шрамы на спине.

Я ничего не ответил. Продолжал выжимать одежду, попутно вытаскивая из карманов, аккуратно раскладывая и осматривая в свете фонарика детали экипировки. Снаряжения осталось немного. И еще меньше такого, которое осталось пригодным к дальнейшему использованию. Винтовка была потеряна в сгоревшем свинарнике, так что четыре снаряженных коробчатых магазина к ней, заботливо связанные попарно изолентой, годились теперь разве что на продажу. В пожаре погиб сетчаточник, единственное средство связи. Там же сгинули очки ночного видения. Кинжал остался торчать там, куда я его всадил. Осколочную и две зажигательных гранаты я использовал еще раньше, при штурме и зачистке поселка. Осталась одна осколочная и одна ослепительно-шумовая, которые должны были сгодиться после просушки. Пистолеты, основной и запасной, скорее всего, тоже будут работать после просушки и хорошей чистки. К Norinco у меня был один запасной магазин. В резервном – лишь тот, которым он заряжен. Персональный медицинский пакет герметичен и пережил купание. Но в нем лишь совсем немного медикаментов для оказания первой помощи в случае ранения на поле боя – большую часть из них мне предстоит сейчас использовать.

Рюкзак со всем остальным снаряжением остался в БТРе, который теперь, должно быть, уже захватили и осматривают евразийцы. С собой я взял лишь то, что могло пригодиться в коротком бою. И теперь уже поздно посыпать голову пеплом. В руки противника попала большая часть боеприпасов, продовольственные пакеты, питьевая вода, сухое топливо, запасное белье, запасной сетчаточник, батарейки, другие предметы, необходимые для выживания на пустошах. Обо всем этом следовало забыть… Я вздрогнул, вдруг с ужасом осознав, что герметичный термобокс с капсулами, вмещающими дозы «Валькирии», необходимые мне на ближайшие две недели, тоже остался в рюкзаке.

– Черт побери! – яростно прошипел я себе под нос, похолодев и сжав кулаки при этой леденящей кровь мысли.

§ 57

Маричка не услышала либо просто не отреагировала на мои проклятия. Судя по возне, доносившейся сзади, девушка была занята собой – все же решилась снять и выжать свою ночнушку. Мой чуткий слух улавливал ее неровное дыхание, кашель и даже постукивание зубов от холода. Я пока еще не хотел думать о ней и о том, что с ней делать. Решил вначале заняться более важными делами.

Торопливо вскрыл медицинский комплект. Две красно-черные инъекционные капсулы без маркировки с боевой дозой концентрата новой версии, каждая по сорок миллиграммов, были здесь, как и положено, девственно-нетронуты, ведь я строго придерживался переходной программы, как бы дерьмово я себя не чувствовал. У меня не было ни капли плацебо, чтобы разбавить концентрат и сделать для себя состав, который полагался мне по рецепту. Дозатор на шприцах давал возможность впрыснуть за раз по половине дозы, но даже такой выход был нарушением режима – я получу больше концентрата, чем полагается, но при этом организм, не обманутый плацебо, будет ощущать общую нехватку вещества. Кроме того, в моих ежедневных индивидуальных капсулах была небольшая примесь препарата старой версии, которую мне предписывалось, постепенно уменьшая, принимать еще несколько месяцев, пока организм от нее не отвыкнет. В этом боевом комплекте, задачей которого было лишь дополнить суточную дозу непосредственно при выполнении боевой задачи, такой примеси не было.

«Что-нибудь придумаю. Я обязательно что-нибудь придумаю!» – решил я, судорожно захлопывая медкомплект, так как один лишь вид шприца вызвал у меня невыносимое желание немедленно впрыснуть его целиком себе в вену. Паника, вызванная отсутствием препарата, была так сильна, что мне пришлось сделать над собой огромное усилие и несколько раз глубоко вдохнуть, прежде чем сердцебиение стабилизировалось.

Я натянул обратно на ноги все еще мокрые камуфляжные штаны, застегнул ремень. Поднял с камней гольф, но остановился, задумчиво покосившись на пульсирующую рану на предплечье. Пуля все еще была внутри, я ее чувствовал. «Надо вытащить, пока стимулятор еще снимает боль», – подумал я. Действие ослабевало с каждым часом. Я уже ощущал жжение в длинном свежем порезе на лице и таких же порезах на руке, в которые только что попало все что угодно – от застоявшегося дерьма до грязной речной воды. Но есть ли у меня время, чтобы заниматься ранами?

– Куда ведет этот тоннель? – деловито спросил я, нарушив гулкую тишину.

– К р-реке, – прошептала Маричка, все еще временами постукивая зубами. – Нед-далеко от селения. Там есть лодка. Можно переплыть на тот берег.

– Это слишком опасно. Лодку сразу обнаружат.

– Надо п-пересидеть здесь. П-подождать, пока они уйдут. Т-тогда можно, – с уверенностью, необычной для своего бедственного положения, изрекла девушка.

– Нельзя здесь сидеть, – покачал головой я. – Нас тут найдут! Местные наверняка знают об этом проходе. Они укажут на него, когда начнут допрашивать.

– О нем знают совсем немногие. Один, который знал, п-погиб, – прошептала девушка, и ее голос, в последний раз дрогнув, вдруг сделался ровным и безжизненным. – Другие, должно быть, тоже. Все мертвы.

Я задумчиво кивнул, восприняв лишь содержание переданной ей информации, но не ее эмоции. Лишь некоторое время спустя вдруг осознал, что упускаю из виду нечто важное. Все это время находясь в состоянии непрерывного сильного стресса, моя ситуативная спутница до сих пор не имела возможности критически осмыслить происходящее, действовала интуитивно, по наитию. Но человеческий мозг устроен так, что шок проходит, а способность логически мыслить возвращается.

Маричка жила в селении, которое только что было сожжено, а значительная часть его населения – безжалостно уничтожена. Понимает ли она, что там на самом деле там произошло? Догадывается ли, как и зачем я пришел в ее селение? Может быть, еще нет. Но этот вопрос, рано или поздно, придет ей в голову. Возможно, совсем скоро. И мне страшно не хотелось, чтобы этот момент наступил.