Текст книги "Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть вторая (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 35 страниц)

Наконец пес решился. Согнул лапы, готовясь к прыжку. Предупредительно зарычал, обнажив желтые клыки. Я почувствовал, что он вот-вот нападет. Но даже если я и ошибался, я не стал рисковать. Нас разделяло ярдов семь, не больше. Зажмурив левый глаз, чтобы слегка плывущая перед глазами картинка не мешала прицеливанию, я спустил курок. Больше всего боялся в этот момент, что промокшее, грязное оружие подведет. Но пистолет податливо отозвался на движение моего пальца чмокающим, исковерканным глушителем звуком выстрела. Пуля безжалостно ужалила животное, готовое ринуться на нас, заставив взвыть от боли. Я тут же выстрелил еще два раза, проводя стволом следом за начавшим метаться в агонии силуэтом. Увидел, как зверюга, с застывшим на морде оскалом, скручивается в конвульсии и утыкается простреленной головой в асфальт в нескольких шагах от нас.

Маричка вскрикнула, вздрогнула, тем самым слегка подбила мне прицел.

– Не дергайся! – рыкнул я, грубовато отталкивая ее прочь.

Подогнув колени, завертелся по сторонам с пистолетом наизготовку, ища новые цели. Краем глаза увидел, как смутные тени перемещаются в тумане. Не стал тратить попусту патроны – слишком неверными были цели.

– Они не уйдут, – прошептала девушка обреченно. – Слишком голодны.

Словно в подтверждение ее слов, со всех сторон от нас раздался протяжной вой. Душераздирающий мотив завела одна из дворняг, но тут же подхватили другие, и их голоса слились в жуткий призрачный хор.

– Их очень много, – встревоженно прошептал я. – У меня не хватит патронов!

Я точно знал, сколько осталось патронов. Семнадцать. Ведь я опустошил почти полный магазин, самое ценное, что у меня было, стреляя по призракам. Пустоши не прощают такого расточительства.

– Мы должны идти! – поторопил я Маричку. – Скорее!

Ощущение опасности обычно подстегивало меня, придавало сил. Но в той ситуации, когда я и так ощущал себя, словно выжатый лимон, и усилием воли заставлял себя делать каждый следующий шаг, я просто не мог двигаться быстрее. Хотя наш путь пролегал по равнинной местности, вдоль остатков асфальтированной дороги, двигались мы, по моим ощущениям, никак не быстрее трех миль в час.

Некоторое время собак не было видно. По звукам, которые я слышал, когда мы удалялись от трупа убитой шавки, я предположил, что остальная стая пирует останками своего собрата. У меня промелькнула надежда, что это каннибальское пиршество насытит всю стаю, а живое доказательство смертельной опасности, которую несут неудачно выбранные жертвы, удержит псов от дальнейшего преследования.

Но надежда не оправдалась. Очень скоро стая нагнала нас. Настырно увязалась следом, поначалу осторожничая, редко показываясь из тумана, то с одной стороны, то с другой, но неумолимо сокращая расстояние, изматывая нас, провоцируя, расшатывая нервы.

Три-четыре раза голодные псы теряли бдительность и приближались настолько, что мне удавалось навести на какого-то из них прицел и выстрелить, ненадолго замерев. Как минимум дважды выстрелы заканчивались жалобным поскуливанием и топотом множества быстро удаляющихся лап. Однако, стоило мне решить, что я избавился от них, как в тумане слева или справа вновь раздавались оживленная возня и приглушенный рык.

– Слева! – в страхе вскрикнула Маричка.

На этот раз рык раздался так близко, что я не стал даже останавливаться. Прицелился наспех и нажал на курок прямо на ходу. И похолодел, услышав, как забитый грязью затвор отозвался противным, сухим щелчком. «Проклятье!» – подумал я. К счастью, собаки были не настолько умны, чтобы сообразить, что у них только что появился шанс порвать нас на части. Вынырнувшая было из тумана пятнистая шавка, когда я навел на нее прицел, в панике метнулась назад, узнав характерное движение и не желая повторить судьбу своих предшественников, валяющихся на обочине дороги позади. Но я осознавал наше положение вполне ясно.

Оставшиеся в магазине семь или восемь патронов были теперь бесполезны. У меня просто не было времени и возможности остановиться и тщательно прочистить оружие, да и вряд ли это вообще было возможно под таким дождем. Вопреки полуобморочному состоянию, я очень ясно сознавал, сколько серьезно наше положение.

– Что случилось? – прошептала мне на ухо девушка. – Что такое?

Я даже затруднялся ей ответить. Как-то не хотелось говорить, что, если честно, наши шансы пережить следующие несколько минут довольно малы. Однако судьба, подбрасывающая нам одно испытание за другим, неожиданно сжалилась и сделала небольшую подачку. Из тумана перед нами вынырнула ржавая фура, уже много лет как навсегда застрявшая на обочине дороги. Сложно было представить себе более неприглядное зрелище, чем эта изъеденная коррозией металлическая коробка, выпотрошенная мародерами начисто еще задолго до моего рождения. Но сейчас она смотрелась для нас как оазис посреди пустыни.

– На крышу! – прошептал я сквозь зубы. – Скорее!

Осознание смертельной опасности придало Маричке прыти. Девушка припустила вперед, в сторону кабины и уже секунду спустя была на крыше, а еще через секунду – свесилась вниз и протянула мне руку. Это показалось мне поначалу излишним, однако я определенно недооценил одолевающие меня слабость и головокружение. Мой прыжок выдался неуклюжим и неудачным. Если бы не своевременная помощь девушки, я, скорее всего, просто потерял бы равновесие и размозжил себе череп об асфальт.

Оказавшись на прогибающейся подо мной крыше фуры, в непроглядной мгле, я не смог даже понять, с какой стороны край, и вначале боялся двинуться, чтобы не упасть. Желая найти хоть какую-то точку опоры, я приобнял девушку за плечи. Поддерживая друг друга, мы аккуратно присели и отползли подальше от краев, стараясь двигаться тише, чтобы под нами не треснула проржавевшая крыша.

Повсюду вокруг доносились грызня, поскуливание, топот тяжелых мягких лап по асфальту и земле. Казалось, собаки, словно настоящий хитроумный противник, почувствовали воодушевление, когда мы заняли оборонительную позицию, и перешли в наступление. Мы не могли видеть, но слышали, как вокруг фуры мельтешат, по ощущениям, не менее десятка псиных силуэтов, многие из которых царапают когтями бока, воют и прыгают, пытаясь вскарабкаться к нам наверх.

– Они не отстанут от нас, – в отчаянии прошептала Маричка.

Мне тоже так казалось. Но я не видел смысла говорить об этом. Вместо того сосредоточился на своем пистолете, который способен был если не спасти нас, то, во всяком случае, выиграть время. Попробовал разобрать его, выбить из заклинившего затвора испорченный патрон и привести в порядок. Но когда увидел, как много внутри грязи, то понял – чудом следовало считать то, что оружие до сих пор вообще работало.

– Черт, – бессильно выругался я.

Сверху продолжал хлестать холодный дождь.

– Не стоило тебе идти со мной, – прошептал я, но, призадумавшись, сам же и опроверг свои слова: – Нет. Это мне не стоило приходить в Пожарево. Не стоило приезжать в Европу. Мне вообще очень много всего в жизни не стоило делать.

– Не говори так! – оборвала она меня, едва сдерживая слезы. – Так говорят, когда надежды уже нет! Я не хочу умирать! Не здесь! Не так! Не сейчас!

Остатки «Валькирии» в крови еще притупляли чувства страха, но не могу сказать, что я совсем не понимал Марички. Атмосфера для смерти и впрямь была довольно паскудной. Я долго продолжал возиться с пистолетом, прежде чем найти в себе мужество признать поражение и отложить испорченное оружие в сторону. У меня оставался «Вул», он все так же покоился в кобуре за лодыжкой. Но несерьезное карманное оружие, всего лишь с одним шестизарядным магазином, едва ли было способно разогнать буйствующих вокруг, обезумевших от голода псин. И как эти твари так здесь размножились, если им нечего жрать?!

Стая продолжала кружить вокруг, вконец осмелев и разъярившись. Пока собакам не удавалось забраться на крышу, но я не обманывал себя насчет того, что это станет для них непреодолимой преградой. Вопрос был лишь в том, много ли у нас времени.

Возможно, остался единственный шанс.

– Пригнись, – велел я Маричке, нащупав за поясом круглый металлический предмет. – Прижмись к крыше покрепче. Закрой уши. И держись.

Она даже не стала ничего переспрашивать – просто сделала, как я сказал. И хорошо, что так. Мое объяснение могло бы ей не понравиться. Звери были совсем близко от нас, копошились и грызлись прямо у стен фуры. Я сознавал, что отчаянный поступок, пришедший мне в голову, вполне мог убить нас вместо того, чтобы спасти. Но выбирать не приходилось.

Маричка вздрогнула и крепче прижала ладони к ушам, когда до нее донесся металлический лязг. Она уже не могла слышать, как продолговатый металлический предмет со стуком покатился по асфальту. Зато это слышали собаки. Они шарахнулись поначалу, но очень скоро сбежались к нему, движимые рефлексом, заложенным в их генах за долгие столетия служения человеку, и примитивным животным любопытством. Я прилег на девушку сверху, накрыл ее своим телом. Прикрыл голову руками.

Миг спустя туман впереди разорвался яркой вспышкой. Отголосок взрывной волны ударил в бок фуры, заставив ее покачнуться, словно утлый корабль на волнах. Я вцепился ногтями в ржавый металл, силясь не съехать вниз. Видел, как из эпицентра взрыва полетели во все стороны клочки мяса, кишок и шкур, украсив потрескавшийся асфальт гротескным извращенным натюрмортом. Завоняло горелой шерстью. Визга вокруг было очень много, с разных сторон. Он был таким истошным, что от него обрывалось сердце, и никак не желал прекращаться.

– О, Боже, – я услышал, как девушка подо мной плачет. – Боже, я больше не могу! Пожалуйста, хватит!

Я хотел сказать ей что-то. Объяснить, что это был единственный наш шанс выжить, что я всего лишь оборонялся. Но я не смог вымолвить ни слова. Жалобные стенания искалеченных живых существ, мучающихся от невыносимой боли, вонзались прямо в сердце, парализуя мысли, замораживая на языке любые слова и оправдания. Во мне не осталось в этот момент, кажется, ничего, кроме отвращения к самому себе.

Но зато мы были живы.

Закусив губу, я вытащил из кобуры «Вул». Подполз к краю крыши. Целясь на звуки, по очереди сделал выстрелы в каждый из трех источников стенаний, пока они не прекратились. После этого установилась мертвая тишина. Собачьи лапы больше не шелестели по асфальту и земле – стая отступила в ужасе перед огненными демонами, разом и так жестоко забравшими так много собачьих жизней. Стенания живых еще собратьев, ползающих в собственной крови, были хуже и страшнее любого голода. Ничто не могло сравниться с человеческой жестокостью.

– Вы сами меня заставили, – тихо прошептал я в туман.

Будто это могло иметь хоть какое-то значение.

– Пойдем, – я потормошил рукой девушку. – Пойдем, Маричка.

– Оставь меня! – рыдала она, истерично отбрыкиваясь от моих касаний. – Просто оставь меня здесь, прошу!

Я совсем забыл, как это бывает у людей. От переизбытка переживаний и сильного стресса девушка впала в истерику. Она не способна была адекватно воспринимать реальность. Но я так и не нашел нужных слов, чтобы вывести ее из состояния аффекта. Я совсем разучился объяснять свои поступки. Совсем забыл, каково это – уговаривать, утешать, подбадривать. Все это не требовалось легионерам. Ведь для этого у нас была «Валькирия».

– Взрыв могли заметить, – наконец молвил я. – Мы должны уйти отсюда, сейчас же.

Замечание показалось мне трезвым и логичным, но оно не подействовало. Девушка не ответила, лишь продолжала рыдать. Наверное, надо было дать ей некоторое время, чтобы прийти в себя и поразмыслить над ситуацией. Я осторожно поднялся на ноги. Спрятал «Вул» с оставшимися тремя патронами обратно в кобуру за лодыжку. Ступил в сторону кабины, намереваясь спуститься и осмотреться. Внезапно замер, навострив уши. Мне померещилось, что сквозь стук капель дождя о кузов я слышу где-то невдалеке шум, напоминающий рев автомобильного мотора.

– Вставай! – вскрикнул я обеспокоенно, не оборачиваясь.

– Оставь меня!

– Вставай, скорее!

Она лишь продолжала всхлипывать.

– Послушай, – я нетерпеливо вздохнул, собираясь с мыслями. – Ты должна встать! Мы должны идти, иначе!..

В этот момент мне в лицо ударил сквозь туман луч прожектора. Невольно отшатнувшись, я оступился. В самый неподходящий момент голова вновь вскружилась, координация подвела, и я ощутил, как нога сдвигается с крыши на то место, где под ней зияет пустота.

Затем было короткое падение и сильный, болезненный удар.

§ 62

Даже не знаю, почему я не потерял сознание. Но вместе с ударом об асфальт остатки сил окончательно покинули тело, доведенное до предела износа изнурительным марафоном из гребли и ходьбы. Теперь всей моей воли хватало лишь на то, чтобы оставаться в сознании. Я лежал на асфальте, подогнув под себя ноги, тяжело дышал и слушал, как кровь стучит в висках.

Прожектор, установленный, видимо, на крыше подъехавшего внедорожника, продолжал безжалостно лупить в нашу сторону. Вскоре со стороны, откуда шел свет, послышались шаги как минимум трех пар ног.

– А-ну слезай оттуда, быстро! – приказным тоном крикнул по-русски парень, судя по голосу, не старше двадцати. – Слезай, или последуешь сейчас за своим дружком! Слышишь меня?!

– Не понимает, наверное, по-русски, – брезгливо отозвался другой голос, который мог принадлежать девушке совсем юных лет, которые не мешали ей быть злобной и стервозной совсем по-взрослому.

Раздраженная девица тут же крикнула по-румынски с акцентом:

– Слезай! Слезай, говорю, курва!

Некоторое время со стороны, где должна была находиться Маричка, не доносилось ни звука, за исключением истеричных всхлипываний. Наконец она сумела совладать с собой, прокашлялась и слабым, измученным, охрипшим голосом отозвалась по-румынски:

– Не стреляйте в нас, пожалуйста.

– Ты кто такая?! – продолжала орать стервозная девица.

– Я просто бродяжка. Я никому не хочу зла.

– Ого-го! – отозвался вдруг со стороны третий голос, тоже говорящий без акцента по-русски и тоже принадлежавший, похоже, молодому парню. – Сука, тут, ребята, скотобойня! Кто-то реально псин гранатой подорвал! Кишки повсюду! С ума сойти!

– У тебя откуда гранаты, сука?! – угрожающе допытывалась агрессивная девица у Марички. – Отвечай быстро, мы с тобой церемониться не будем!

Маричка ничего не ответила. Тогда со стороны говорившей донесся раздраженный щелчок затвора.

– Встань, сука ты такая, чтобы я тебя видела! Вот так! Попробуй только что-то выкинуть! А теперь слезай! Живо!

Судя по звукам, Маричка подчинилась команде. Затем донеслась возня, какая бывает, когда-то кого-то грубо, бесцеремонно и ожесточенно обыскивают.

– Где твои вещи?! – продолжала бушевать девица. – Потеряла?!

– Нашла у нее что-то? – осведомился другой голос.

– Нихера! Да ты посмотри на эту шлюху замызганную, она же тут почти голая ошивается! Первый раз такое вижу! Ты кто вообще такая, шмара?!

– Я никто, – обреченно произнесла Маричка. – И у меня ничего нет…

– Ты, я смотрю, сука, не кумекаешь, с кем дело имеешь! Нашивки видишь вообще?! Мы тебе, мать твою, не гопники! Мы – патруль добровольческой комсомольской дружины! Мы здесь охраняем порядок, усекла?! Боремся с диверсантами, шпионами, саботажниками и корабо…колабо… коллаборационистами. Ты хоть знаешь, что это такое, замухрышка?!

– Ничего я не знаю, – испуганно прошептала в ответ Маричка. – Я никого такого не встречала, честное слово. Ничего плохого не делала…

– А граната откуда?!

– Не трать на нее время, Юлька, – вдруг решительно оборвал ее первый из заговоривший, по-видимому, старший из троицы. – Я чувствую, что вон тот персонаж, что там лежит, поинтересней будет. Лимонка наверняка ему принадлежала.

– Сдох, как думаешь?! – предположила Юлька. – Лежит как убитый.

– Да нет, вроде ворочается… или показалось. Петь, иди обыщи. Попробуем понять, что за фрукт. Уж не тот ли гад, которого в розыск объявили?

– Слишком жалко смотрится, – с сомнением покачала головой Петя. – Больше на бродягу смахивает обычного. Давай девку лучше допросим, а? Пусть Юлька у нее спросит…

– Ты чего, болван, приказы мои обсуждать тут вздумал?! – сразу взъелся на Петю командир. – Иди давай, обыщи этого. А с девкой я сам разберусь!

– Мы никому не хотим зла, – вдруг подала голос Маричка, заговорив по-русски, с легким акцентом. – Пожалуйста, отпустите нас.

– Ах, так ты по-русски говоришь? – заинтересовался командир.

– Чё сразу не заговорила?! – напустилась на нее Юлька. – Я, мля, из-за тебя язык ломала на этом долбанном цыганском языке!

– Я испугалась, – смиренно и честно ответила Маричка. – Простите.

– То, что ты по-русски говоришь – это хорошо, – вновь заговорил командир, голос которого слегка потеплел. – Но извини, подруга, это в наше время ничего не значит. Тут в округе «оборотней» ловят, диверсантов из Содружества. Тоже под русских людей косят. А сами целые деревни вырезают. Слыхала о таких?!

– Я ничего не знаю, – упавшим голосом прошептала Маричка.

– Что за товарищ с тобой? Кто такой?

– Мы с ним случайно встретились, – пролепетала девушка. – Думала, он будет охранять меня, поможет мне дойти… Но появились собаки, и…

– Куда дойти?! – рявкнула Юля. – Вы туда шли?! Что вообще в той стороне забыли, а?!

– Там ничего нет, – подтвердил Петя. – Заброшенные руины, и невдалеке пристанище хохляцких бандитов, которые «казаками» себя кличут. Вы, кстати, не из ихних-ли будете?!

– Слушай, ты! – вдруг подал голос разъяренный командир. – Я тебе уже минуты две назад сказал идти и обыскать этого урода, что вон там лежит! Ты что, оглох?!

– Ладно, иду, иду… О, ты гляди. Заворочался! Смотри что делает!

С того самого момента, как до моих ушей донеслись слова «добровольческая комсомольская дружина», шестеренки моего измученного, затуманенного мозга закрутились. Я хорошо знал, что значит это словосочетание. На оккупированных ими территориях евразийцы создавали такие дружины из местной молодежи, в основном славянского происхождения, которую взамен верности коммунистической идеологии, пусть даже показушной, наделяли оружием и карательными полномочиями. Евразийские «комсомольцы» не были серьезной боевой силой, это были всего лишь зарвавшиеся юноши и девушки, одураченные пропагандой или упоенные крошечной властью, которой их наделяло оружие. Но, по задумке местного командования, «комсомольцы» худо-бедно годились для поддержания порядка в тылах, пока солдаты Народно-освободительной армии будут сражаться на передовой.

Едва я понял, кого привел к нам шум, поднятый из-за собак, как мозг отдал организму команду немедленно действовать. Несмотря на полное измождение я перевернулся на живот и, помогая себе руками, начал медленно ползти в сторону задней части фуры, подальше от них. Вряд ли в моем мозгу в этот момент сформировался сколько-нибудь внятный план действий – скорее я пытался инстинктивно отсрочить момент своего пленения, неминуемым следствием которого станут допросы, пытки, разоблачение и затем казнь.

– Ты чего стоишь и пялишься?! Иди быстрей притащи его сюда! – распорядился командир комсомольцев.

– Да понял я, понял, – отозвался Петя, и, судя по звукам, наконец зашагал в мою сторону.

– Не обижайте его, пожалуйста! – взмолилась Маричка. – Мы ничего плохого никому не…

– Да закройся ты, заладила одно и тоже! – рявкнула на нее Юлька. – Все так говорят!

– Мы вас доставим в комендатуру, как прочих бродяг, – отрезал командир. – Вас там проверят, не преступники ли, ни диверсанты ли. Если да – к стенке. Нет – значит, как тунеядцев, к трудовой повинности. Здесь у нас теперь порядок. Теперь у нас всегда порядок будет…

Я-таки успел заползти за фуру раньше, чем комсомолец приблизился ко мне. Не обратил внимание на его оклик, но он, к счастью, не стал стрелять. Теперь у меня было несколько секунд до того момента, пока он дойдет сюда. Я действовал инстинктивно, как робот. Прислонился к задней двери фуры. Дрожащими руками достал из подсумка свой медицинский комплект, открыл его, вынул последний шприц с «Валькирией»…

– Эй, ты! – надо мной раздался предупредительный щелчок затвор в тот самый миг, как я ощутил, как энергия заструилась по венам. – Ты чего это, сука, делаешь? Наркоман, что ли?!

Я перевел мутноватый взгляд на возвышающийся надо мной силуэт. В этот самый момент стимулятор достиг мозга, изображение сфокусировалось. Вместо размытой картинки я четко увидел все детали его экипировки, каждое пятнышко, каждую черту лица. Парню было восемнадцать, не больше. Довольно высокий, бритый наголо, на голове зеленый берет. Одет в какие-то штаны и куртку местного пошива, ничего особенного – лишь красная повязка на рукаве напоминает о принадлежности к комсомолу. В руках старый как мир автомат системы Калашникова, версия со складывающимся прикладом, проржавевший и видавший виды. На меня смотрят светло-голубые глаза, простоватые и довольно глупые, глаза деревенского олуха, которому неделю назад дали автомат.

– А-ну быстро вставай! – пнув меня ногой, приказал Петька, в голосе которого настороженность все больше уступала место презрению. – Пристрелить тебя, или что?!

Я не ответил ни на угрозу, ни на пинок. Пусть почувствует, что я совершенно беспомощный, ослабевший, ни на что не способный. Пусть ощутит себя хозяином положения, расслабится, потеряет бдительность. Я открыл рот и вяло пробурчал что-то бессвязное. Моя рука сделала якобы бессмысленное конвульсивное движение, опустившись к правой лодыжке. Меня пнули еще раз, на этот раз посильнее.

– Ну что там?! – донесся издалека требовательный голос командира.

– Да это наркоман какой-то! Прямо при мне ширялся! Совсем готовый! – крикнул в ответ Петька брезгливо. – Я его ногами пинаю, а он хоть бы хны, бормочет что-то! Может ну его?!

Пальцы, уже нащупавшие рукоять «Вула», замерли. В сознании промелькнула отчаянная надежда, что использовать его не придется.

– Я тебе дам «ну его»! – рассердился не в меру ретивый командир. – У нас приказы ясные! Тащи сюда этого наркомана, или кем бы он ни был, и грузи в клетку! В обезьяннике его быстро приведут в чувство, а потом пусть на стройке батрачит!

Надежда на бескровное решение исчезла где-то на словах «в клетку». Моя тактика, между тем, сработала. Комсомолец был так спокоен на мой счет, что даже не смотрел на меня – повернул голову в сторону, откуда до него доносились распоряжения командира. Этот момент следовало использовать. Двигаться я начал с резвостью, которой он не мог от меня ждать. Левой рукой схватил и задрал чуть выше своей головы ствол его «калаша». Правой – потянул из кобуры «Вул».

– Эй, ты чё?!.

Речь Петьки оборвалась после этих слов, когда мелкокалиберная пуля вошла ему в подбородок. Остаток речи превратился в болезненный хрип. Схватившись за лицо, парень завыл, зашатался и упал. Если даже пуля не достигла мозга и не убила его, она определенно пробила подбородок и попала в рот, повредив ему зубы и язык. Болевой шок надолго сделает его небоеспособным.

– Что за хрень?! – это был крик комсомолки, которую товарищи звали «Юлькой».

Я не стал вставать, вместо этого наоборот, прилег. Спущенные колеса все еще кое-как держали остов фуры над дорогой. Через щель между днищем машины и асфальтом я мог четко видеть человеческие ступни, обутые в резиновые сапоги и нижнюю часть ног, одетых в камуфляжные штаны, примерно в том месте, где должен был, судя по направлению крика, находиться командир комсомольцев. Прицелившись в правую ногу, я сделал выстрел. Обостренное «Валькирией» зрение четко зафиксировало, как пуля проходит через ногу в районе щиколотки. Услышал болезненный крик. Увидел, как человек, пораженный взрывом боли у себя в ноге, валится на асфальт. Сделал еще один выстрел, метя лежачему в корпус. Услышал еще один стон. Это был последний патрон.

– Какого хера?! – орала в панике «Юлька».

– А-а-а… сука… – стонал от боли валяющийся по полу командир. – Меня подстрелили!

Петька был все еще жив, хоть и истекал кровью – ворочался, стонал. Для надежности стоило прикончить его, но я почему-то не стал. Просто сдернул у него с шеи ремешок, который удерживал автомат. Сдвинул переключатель режима огня в положение одиночных выстрелов. И бесшумно скользнул вдоль борта фуры, смотрящего в сторону обочины, надеясь обойти ничего еще не понявшую девку сзади.

– Не подходите, мрази! – завопила комсомолка, в голосе которой явственно прорезался страх. – Я эту шмару сейчас порешу прямо тут, поняли?!

– Нет, пожалуйста! – это взмолилась ее пленница, которую, судя по сдавленному голосу, держали за горло.

– А-ну заткнись, дрянь!

Я выскользнул из-за фуры, надеясь, что комсомолка окажется повернута ко мне спиной. Но в этот раз удача была не на моей стороне. Буквально в пяти шагах от себя я видел бледное лицо Марички, которую сжимала за горло худая девичья рука. У виска девушки застыло дуло пистолета, который ощутимо дрожал вместе с держащими его пальцами. Лицо Юльки выглядывало из-за плеча пленницы, которой она пыталась прикрываться как живым щитом. Она оказалась удивительно низенькой и совсем юной, лет шестнадцать-семнадцать, не больше. Лицо покрывали подростковые прыщи, мышиного цвета волосы были забраны сзади в «конский хвост».

– Не подходи, сука! – завопила она. – Бросай ствол!

Я навел прицел на ее лицо, но сразу убедился, что даже на таком крохотном расстоянии выстрел будет слишком неверным. Риск убить пленницу был очень высок. Впрочем, «Валькирия» в моей крови вопила, что это, в сущности, не проблема. На этом задании у меня нет задачи спасать пленных. Это не мое предназначение. Я – легионер. Я – мясо. И я здесь, чтобы убивать.

Маричка смотрела на меня с отчаянной надеждой, которая быстро трансформировалось в отчаяние. Она видела это выражение в моих глазах. Чувствовала в них безразличие, холод. Понимала зарождающееся в моем сознании решение. Но ничего не говорила. Ужас парализовал ее. Закусив дрожащую губу, она закрыла глаза.

– Бросай! Бросай, сказала! – едва не плача, продолжала голосить Юлька, с трудом удерживая пистолет в дрожащей руке. – Я ее сейчас прикончу!

– Нет, – медленно качая головой, ответил я по-русски, встречаясь ледяным взглядом с глазами комсомолки.

Слова давались мне с трудом, они казались лишними. Существовало другое, более простое решение. Но что-то удерживало меня от него.

– Это ты бросай, – выдавил из себя я. – Это твой единственный шанс остаться в живых.

Даже не знаю, сработали ли бы слова без зрительного контакта. Но в моих глазах она прочитала очень многое.

– Врешь! – с деланной бравадой, за которой легко проглядывался страх и отчаянная надежда, всхлипнула Юлька. – Ты все равно меня убьешь!

– Нет. И твои товарищи еще живы. Их еще можно спасти, если перевязать.

– Ты врешь! Я тебе не верю!

– Или так, или ты труп. Выбирай. Я считаю до трех.

– Да пошел ты!

– Раз.

– Я не верю тебе!

– Два.

– Постой!

С того момента, как комсомолка убрала ствол от виска пленницы, и Маричка вырвалась из ее рук, этот бой был окончен. Я не дал ей времени передумать – резко рванулся вперед, грубо оттолкнул прочь Маричку и двинул девчонку прикладом по голове.

– Не надо, пожалуйста! – рыдала она по-русски, совершенно утратив волю к сопротивлению. – Я не хотела ничего вам делать, меня заставили!

Маричка, едва-едва не распрощавшаяся с жизнью, заслуживала, должно быть, сейчас моего внимания или хотя бы доброго слова. Но моими действиями руководила «Валькирия», а не сентиментальность. Поэтому я даже не обратил на нее внимание. Заряда энергии в моей крови хватило ровно настолько, чтобы завершить все необходимое. Прежде всего – тщательно связать ноги и руки за спиной у плачущей Юльки, утратившей всю свою браваду и умоляющей не убивать ее, и затащить ее в заднюю часть внедорожника, на котором приехали комсомольцы, превращенную в клеть для арестантов. Затем – осмотреть салон внедорожника, вынуть ключ зажигания и убедиться, на всякий случай, что в салоне нет оружия, к которому даже теоретически можно дотянуться из-за решетки. После этого оставалось методично собрать все оружие, ценное снаряжение и средства связи комсомольцев.

Добыча оказалась добротной: два старых-добрых автомата системы Калашникова довоенного российского производства – АК-12 и АН-94 калибра 5,45 миллиметров, два почти столь же старых китайских 9-миллиметровых пистолета «тип-100», совсем проржавевший китайский помповый дробовик «тип 97-1», большое количество боеприпасов, подсумок с ручными гранатами, рюкзаки со снаряжением. Качество оружие и снаряжения было посредственным, евразийцы отдавали комсомольцам лишь все списанное и ненужное, но в данной ситуации жаловаться не приходилось.

Маричка, так и не произнесшая ни слова с того момента, как от ее головы отвели дуло пистолета, и находящаяся, по-видимому, в шоковом состоянии, отстраненно занималась в это время перевязкой раненых. Даже странно, что ей хватило на это выдержки в такой момент. Занимаясь своими делами, я слышал, как командир комсомольцев с простреленной голенью и второй раной в верхней части бедра постоянно стонал и матерился, а Петька – просто жалобно скулил.

– Я сделала, что могла, – услышал я голос Марички, когда заканчивал переупаковывать рюкзаки. – Один, у которого рана на лице, выглядит плохо.

Я безразлично покачал головой. Всех этих людей, безусловно, стоило убить. Я понятия не имел, почему мы возимся с ними.

– Оставь их, – буркнул я.

– Если оставить их так, их сожрут собаки, – прочитав, видимо, мои чувства по выражению на лице, прошептала Маричка.

– Тогда пристрели их, – пожал плечами я.

– Ты же решил взять с собой ту девушку, да? – Маричка кивнула в сторону джипа, где я запер Юльку.

Вообще-то я еще не думал об этом. Запер ее в клетке, чтобы исключить какие-либо неприятности. Но Маричка истолковала все по-своему.

– Так давай и этих с собой возьмем. Они же пленные. По нам не станут стрелять, если с нами будут пленные. Разве нет?

Я презрительно покачал головой. Наивно было полагать, что евразийцы станут церемониться ради спасения жизней троицы неудачников-комсомольцев. Их вряд ли остановил бы даже пленный кадровый офицер. Для кого для кого, а для евразийцев люди всегда были расходным материалом.

– Пожалуйста, – прошептала девушка, прочитав на моем лице колебание.

Даже не знаю, зачем я слушал ее. Но все же послушал. Остатков моих сил, временно данных «Валькирией» едва хватило на то, чтобы затащить двух стонущих и матерящихся раненых в клетку, где уже лежала Юлька. Закидывая туда второго, особенно дюжего, с кровоточащей раной на шее, я понял, что время на исходе.

– Умеешь водить?

– Немного.

– Тогда веди. Вот ключи.

– Куда ехать?

– Прямо. Едем к Генераторному. Машину бросим на подъезде к селению. Вместе с этими, – я кивнул в сторону кузова-клетки.