Текст книги " Те, кого мы любим - живут"

Автор книги: Виктор Шевелов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 39 страниц)

– Идет, – согласился Ионел.

Вечером они принесли из леса два выкопанных молодых, стройных, как мачты, клена. Долго советовались, где посадить клены. И наконец решили: у самых окон, перед крыльцом дома Андриеша. Посадили, полили водой. Мать Андриеша накормила «работников» ужином. Андриеш с матерью жили вдвоем, его отец и старший брат погибли на войне. Фотографии их висели в комнате, а под ними на тумбочке лежали на крошечной подушке пять орденов и медалей. Андриеш был очень похож на своего отца. Ионел это сразу отметил про себя, втайне позавидовал, что у Андриеша такой хороший отец.

Утром, чуть свет, он побежал глядеть принялись ли клены. И сердце упало. Клены стояли невеселые, листья поблекли, уныло и болезненно повисли на тонких стебельках.

Оглянувшись, Ионел заметил, что Андриеш тоже смотрит на клены и тоже ничего не понимает: клены стояли друг против друга, как два больных человека.

9

Лето было в разгаре. Почти целый день отвесно висело солнце, и жара спадала только к ночи, когда в домах гасли огни и дремотной тьмою окутывалась земля. Ионел перебрался из дома на лето в лагерь труда и отдыха. Окреп, на руках налились-мускулы, живее засверкали глаза. По утрам он работал то на школьном участке – полол вместе с ребятами кукурузу и свеклу, то делал в столярной мастерской клетки для кролиководческой фермы, и все говорили: «Ионел столяр!» А после обеда – игры до самого вечера. С Андриешем Ионел сдружился, водой не разлить. Их клены, переболев, разрослись под самую крышу дома. Чуть ударит по ним ветер, зашумят, залопочут клейкой зеленой листвой, как вспугнутые птицы.

На сборе, по предложению Андриеша, Ионела назначили заведующим столярной мастерской и поручили заведовать складом, где хранились инвентарь, стекло, гвозди и инструмент школьного хозяйства. Радости Ионела не было предела. Раз ему верят, то он постарается не ударить в грязь лицом и наведет такой порядок в мастерской, какого еще никогда не было.

10

Ионел стал чуть ли не правой рукой Андриеша. К нему все обращались за инвентарем и материалами. В мастерской сооружали клетки и кормушки для ферм, ремонтировали двери и пол школьного здания. Ионел вдруг оказался нужным человеком. Везде его ждали, просили у него, требовали. И Ионел понял, что нет выше счастья, чем быть нужным. И уже как далекое прошлое вспоминал то, что было всегда наяву: отца и его дом. Света белого не было видно, так разошелся отец, когда узнал, что Ионел вздумал оставить на лето дом. Схватил Ионела за загривок, как щенка, бросил в чулан, запер его там, клянясь не выпустить, пока Ионел не сгниет. Но тут же выпустил и приказал:

– Иди и скажи им всем, что ты никого знать не хочешь, и забери свое заявление.

Ионел, прижавшись к стене, хмуро глядел на рассвирепевшего отца, не двигаясь с места. Отец трясся от злости, как в лихорадке. Сорвал с гвоздя широкий кожаный ремень и огрел им по голове Ионела. Вбежала мать. Отец ударил и ее.

– Все равно не пойду забирать заявление! – закричал Ионел и кинулся к матери. – Не смей бить маму! Не смей! Если ты еще хоть раз ударишь ее, я подожгу дом и все, что во дворе.

Штефан отступил на два шага, бледнея.

– Пропади ты пропадом со своим змеенышем, – едва выговорил он матери. – Да падет на вас крест и тяжкая кара Иеговы. – И ушел, хлопнув дверью так, что зазвенели окна.

Баба Степанида, ковыляя по комнате, как облезлая ворона, в черном платье и в серой дырявой кофте, что-то невразумительно бормотала, замахиваясь костылем, вращая круглыми, как у совы, глазами. Через минуту Штефан вернулся и увел бабу Степаниду.

– Пусть будет, как он хочет, на то, видно, божья воля, – неожиданно сказал он.

И с того дня отец переменился. Ни словом не обмолвился, когда Ионел собрался и ушел в лагерь труда и отдыха. Только заплакал, прижал голову Ионела к груди, поцеловал в лоб. Ласковый и какой-то растерянный. В глазах его одна доброта. Раза три Штефан наведывался к Ионелу в школу, раз даже принес конфет, справлялся, как он живет. Приходила и мать. Она, как всегда, была молчалива, поглядит минуту на Ионела и уйдет.

А сегодня утром Штефан пришел опять. Ионел, отправив ребят на приусадебный участок, возился один в кладовой, приводил ее в порядок после выдачи инструментов и материалов. Дверь была открыта настежь. Ионел не заметил отца, пока тот не поздоровался.

– Ты чего, тата? – спросил Ионел.

Штефан, войдя в кладовую и присев на ящик, стал рассказывать, что затеял строить во дворе новый деревянный сарай для овец и что плохо ему одному, без помощника. Ионел насторожился. Лагерь он не бросит, как бы отец ни настаивал.

– Но я не за тем пришел, чтобы тебя домой забирать, – точно угадав мысль Ионела, со вздохом сказал Штефан. – Помощи пришел просить. С гвоздями у меня туго, а потребность большая. В сельпо нет. В район ехать – время терять, а у тебя, гляжу, вон их сколько. Один ящичек можно уступить, бог не осудит. А я, Ионел, твою помощь по гроб не забуду.

– Гвозди не мои – школьные, и я не дам! – сказал Ионел.

– Я другого и не ждал от тебя, сынок, – поднимаясь с ящика, жалостливо сказал Штефан. – Я не прошу, чтоб ты так, задаром, давал, а взаймы... На неделе съезжу в район и верну.

– Нет! – опять отрезал Ионел.

– Ну и на том спасибо, сынок. Придется мать сегодня снарядить в район, пусть сходит. Гвозди позарез нужны, а мне недосуг расхаживать. Прощевай, сынок. Спасибо, мать и отца пожалел. – Штефан, тяжело ступая, направился к выходу.

Ионелу показалось, что отец за последнее время постарел, осунулся.

– А когда вернешь гвозди? – остановил он его.

– Сказал, на неделе. Съезжу в район и гвоздь в гвоздь верну. А сейчас мать посылать за двадцать верст, – далековато, и так вся по тебе извелась, ноги едва волочит. Хоть бы наведывался чаще, а то так и дорогу к отцу и матери забудешь.

Дрогнуло у Ионела сердце. Что-то в нем противилось: нельзя идти на уступки отцу. «Нельзя, нельзя»,– думал Ионел. Но и мать жалко. Отец обязательно отправит ее за тридевять земель, не посчитается ни с чем. И Ионел дал отцу ящик гвоздей. И, только когда отец скрылся за воротами, понял, что сделал ошибку. Чужим добром распорядился, как своим. И хоть успокаивал себя Ионел, что гвозди вернутся в кладовую обратно, отдаст долг отец, все равно сосало под ложечкой.

Ионел хотел уже выйти и запереть кладовую, как заметил, что мимо двери мелькнула какая-то тень. Ионел выбежал на улицу и почти столкнулся со Спиридоном. Уши у Спиридона торчали, как у летучей мыши, по лицу расползалась приторно-сладкая улыбка: Весь вид Спиридона говорил сам за себя. Кровь в Ионеле закипела. Давно поджидал он случая встретиться один на один со Спиридоном, расплатиться с ним за все, да и не таким Спиридон был, чтобы не знать, кто динамо-машину разбил.

– Гвозди с татой воруете из школы, да? – спросил, воркуя, Спиридон и засмеялся. У Ионела было мертвенно-бледное лицо. – К земле прирос?.. – начал было опять напирать Спиридон с ехидцей, но не закончил фразы – Ионел сильным ударом сшиб его с ног.

Новый картуз слетел с головы Спиридона. Ионел наступил на него ногой.

– Не губи картуз! Меня бей, голову оторви, но картуз не губи! – заголосил Спиридон и, вскочив, бросился, чтобы вырвать из-под ног Ионела картуз.

Но Ионел новым ударом опять уложил Спиридона. И такая злость разобрала Ионела, что не мог больше сдержаться. Бил Спиридона без жалости. Навалился сверху, придавил к земле.

– Вот тебе, вот тебе за гвозди, чтоб не, совал носа, куда не надо... – цедил сквозь зубы Ионел. – А теперь за другое, – и так поддал под бок Спиридону, что у того перехватило дыхание. – Врешь, притворяешься, крыса!

Спиридон и молил, и плакал, и стонал. Мокрое лицо его вспухло и расползлось, красное и противное.

– Говори, кто разбил динамо-машину? Не может такого быть, чтоб ты не знал. – Ионел скрутил на его груди рубашку. – Ну, чего молчишь?

А Спиридон в самом деле не мог произнести ни слова. У него даже во рту пересохло, язык отнялся, глаза от страха омертвели. Ионел сильнее придавил Спиридона к земле, правой рукой-перехватил ему горло.

– Все скажу, все скажу... – залепетал Спиридон. – Это я. Это я. Тата мне за это картуз новый купил.

Ионел не поверил тому, что услышал. Он теперь сам испугался от неожиданности. Но заставил Спиридона повторить все сначала. Спиридон слово в слово все пересказал. Ионелу стало противно. Прикоснулся он к Спиридону и, казалось, влез в липкую грязь, которую уже ничем не смыть.

– Уйди! – встав на ноги, брезгливо сказал Ионел.

Живой как ртуть Спиридон взвился с земли, схватил валявшийся рядом картуз и, прижимая его к груди, пустился наутек, сверкая голыми пятками.

11

В послеобеденное время вся детвора лагеря труда и отдыха высыпала на школьный двор. Просмоленные солнцем, полные здоровья и энергии, ребята звоном звенели, половодьем разливались голоса далеко по долине, где мостились в густых садах белые глинобитные дома. Двор школы большой, есть где разгуляться. Ребята гоняли в футбол, играли в городки, в лапту, кто во что горазд. Двор, казалось, кипел от множества ребячьих лиц и подвижных, как маленькие рыбки, голоногих девчонок.

Ионел стоял в воротах и так ловко брал мяч, что приводил в восхищение всех футболистов. Даже Андриеш, который защищал ворота другой стороны завидовал ему. Ионелу за каждый ловко взятый мяч аплодировали болельщики, стайкой теснившиеся около ворот; тут же стояли Нина Андреевна, дежурившая в тот день от учителей по лагерю, директор школы и еще две учительницы. Ионел расцветал от счастья. Жизнь его теперь переменилась: он и силы набрался, и не чужой никому, и на душе до слез весело. Спиридона Ионел заставил пойти к Нине Андреевне и рассказать слово в слово, как он ему, Ионелу, рассказывал, когда и по чьему наставлению разбил электрическую машину. Ионел сдержал все-таки слово, данное Нине Андреевне, и от этого было хорошо и легко. А что касается гвоздей, то завтра воскресенье, и отец их обязательно вернет. «Раз занимал, то вернет!» – отмахнулся от набежавшей мысли Ионел и тут поймал труднейший мяч. Сам удивился, как смог сделать это. Рядом стоявшие девчонки завизжали. Нина Андреевна одобрительно кивнула ему головой. У нее, как спелые сливы после дождя, черные глаза. Смеются они – и ничего нет роднее на свете.

– Гляди, ребята, – крикнул кто-то, – поп идет!

Ионел оглянулся. От школьных ворот шел его отец.

Под рукой у него ящик с гвоздями. Первая мысль, которая пришла Ионелу, – это броситься к отцу и увести его отсюда прежде, чем он успеет что-нибудь сказать. Но он тут же отказался от этого, заметив, что отец держит путь к директору школы. Страшная догадка обожгла Ионела. Но он еще не верил.

Штефана плотной стеной обступили ребята. С ног до головы он был одет в черное. Во всем дворе вдруг наступила тишина. Отец, подойдя к директору и учителям, поклонился им и поставил перед ними на землю ящик с гвоздями.

Любопытные ребята, теснясь, лезли друг на друга.

– Вот полюбуйтесь, чему вы учите наших деток. Воровству, – спокойно и громко произнес Штефан, обращаясь к директору. – Комсомолия. Пионерия. Как петлю, галстуки детям понацепляли. А толку на копейку. Ионел раньше, бывало, пуху куриного с чужого двора не унесет. А как отлучили вы его от дома, от отца и матери родной, в лагеря свои запрятали – вот и результат. Принес он ящик гвоздей и говорит: «Вот, тата, на хозяйстве пригодится, спрячь». Я ну его журить. А он мне толкует: в школьном хозяйстве ничего своего, мол, нет, все общее. Брать можно, не греша. Так что подобру-поздорову возьмите ваши железки и отдайте мне моего сына! Не хочу, чтобы он до конца вором и разбойником рос. Вон бедного Спиридона как он избил! И никто ему и слова не сказал. А Спиридона из школы исключили. Не человек – зверь растет. Вот какие у вас порядочки.

Школьный двор точно вымер: ни звука, ни шороха. Даже те ребята, которые только что восхищались, как ловко на воротах стоял Ионел, теперь со страхом думали: «Ионел – вор», – и брезгливо косились на него. Андриеш, полюбивший Ионела как родного брата, чуть не заплакал: неужели он ошибся в нем?

– Ионел, это наши гвозди? – спросил директор школы.

– Наши, – коротко ответил Ионел, еще ничего не понимая и дрожа всем телом.

– А почему они оказались у твоего отца?

Ионел молчал. Штефан ухватил его за руку:

– Пойдем отсюда, сынок, от греха! Пойдем! Пусть простят нас люди добрые. Гвозди мы им вернули, но в семью их мы больше не ездоки. Хватит, научены. Пусть плохо по-старинке жить, зато без воровства. Бывайте здоровы, люди добрые, и вы, детки. – Штефан опять поклонился и, не выпуская руки Ионела, направился со двора.

– Неправда все! Неправда все! – сквозь слезы закричал вдруг Ионел и с силой вырвал руку. – Это он все сам так подстроил. Я не вор! Я не вор, Нина Андреевна, не вор!—и, обхватив обеими руками голову, упал на землю. – Я не вор!..

Ионел забился в припадке.

Нина Андреевна протолкалась вперед и сурово сказала Штефану:

– Уйдите!

12

Солнце, закатившись за холм, сполохами отсвечивало на вечернем небе. Затихла, присмирела в преддверии ночи земля. Лощины гнали прохладу и неприметно бросали пахучую росу на поблекшее разнотравье и виноградники. Село дымило печными трубами.

Собрав в маленький узелок немудреные пожитки, Ионел и его мать решили навсегда уйти от отца. У них нигде не было родственников. Но все-равно – оба так решили – без отца, бабы Степаниды и их дома будет лучше. И отправились куда глаза глядят. Мир не без добрых людей, приютят. Минуя путаные, узкие улочки, выбрались они на окраину села. Впереди лежала широкая укатанная дорога. У обочины дороги стоял белый дом под красной черепичной крышей.

Мать, прощаясь с селом, поклонилась до земли. На глаза набежали непрошеные слезы.

– Погляди, какой красивый дом под черепицей,– оказала она Ионелу, чтобы хоть как-нибудь заглушить в себе тоску и слезы.

– Неужели не знаешь, мама? Это же тетки Иляны дом. А вон, видишь, два клена у крыльца? То мы с Андриещем их посадили.

Клены росли по обеим сторонам дорожки, ведущей к крыльцу. Их густые, кудрявые кроны уже были прихвачены дыханием близкой осени. Подсвеченные вечерней зарей, их листья и впрямь казались выкованными из красного золота. Пусть течет половодьем время, бьют седые морозы, метут землю суровые ветры – кленам стоять: родились они волею крепкой человеческой дружбы.

Ионел, сняв шапку, молча прижал ее к груди, и, не отрываясь, глядел на золотые клены.

– Ты говоришь, Ионел, вы их, эти клены, с Андриешем посадили? – спросила мать.

Ионел кивнул головой.

– Тогда нам незачем дальше идти, сынок. Свернем с дороги, постучим в этот дом, он откроет нам дверь. Только у добрых людей может приняться и так разрастись дерево.

И дверь, открылась. Андриеш назвал Ионела своим братом.

НЕОБЫЧАЙНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

1

Андрей Самойлов и Петька Курочкин – старые. друзья. Так, по крайней мере, считают они сами. Правда, обоим вместе исполнилось только двадцать пять лет и срок их дружбы не превышает трех месяцев. Но разве в этом дело?

По характеру Андрей и Петька разные люди. Андрей – молчалив и спокоен, Петька – задирист и вспыльчив. И внешне они разные: Андрей высок и худощав, Петька коренаст и плечист. Андрей аккуратен, на нем ладно сидит серый костюм, всегда сверкающие ботинки й белоснежная рубашка застегнута на все пуговицы, Петька, напротив, не уделяет большого внимания одежде. Он носит спортивную «бобочку» с застежкой-молнией, брюки гладить не любит и ботинки не слишком часто чистит.

Учатся они оба в пятом классе. Против фамилии Андрея в журнале стоят одни пятерки. Зато Петька слывёт «кадровым троечником». Секрета их дружбы никто не может разгадать. О том, что их связало, знают только они сами.

– Надо же было так поздно родиться! – вздохнул как-то Петька. – Вот жили же Павка Корчагин, Олег Кошевой, Сережка Тюленин.

Андрей задумчиво глядел в одну точку.

– Это, брат, точно, – продолжал Петька. – В скучное время мы с тобой живем. Развернуться негде. Ну какие тут могут быть подвиги, какие? Знай только – учись.

– Скучное время? – отозвался Андрей. – Эх, ты, тоже мне! А Братское море? А целина, Сибирь? Скучно, да? Тоже скажешь...

– Я не про то, – Петька досадливо нахмурил лоб.– Там, конечно, дела. А у нас что? Киснем тут, как... как огурцы в бочке! Вот бы податься куда-нибудь! А, Андрюшка?

– Я бы не прочь, но...

– Э, да какое там «но»... решим и все!

Андрей не сдавался:

– Ну, поедем мы в Сибирь. А дальше что? Ну, говори, что?

Петька вздохнул:

– Как все люди, так и мы – электростанцию будем строить.

– Строить... Это не то. Вот в Алжир бы к арабам, в Африке помогать свободу завоевывать – это другое дело.

Петька подскочил:

– Правильно!

Человек он был незаурядной фантазии, тотчас стал рисовать картину: они с Андреем в пустыне. Пески. Кара. Он, Петька, – Чапаев, Андрей – комиссар. Вот он несется на вороном коне, на солнце сабля сверкает, а вокруг, налево и направо, валятся скошенные его ударами враги, которые против негров и Африки.

– Только плохо одно, что арабы по-русски не понимают. Разговаривать с ними трудно будет, – заключил Петька.

Андрей про себя решил, что Петька правильно рассудил, конь и сабля – это не его, Андрея, дело: он никогда даже верхом не сидел на лошади, а вот комиссаром или разведчиком – это можно. И спросил:

– А как же пограничники? Границу как свою переходить будем?

Петькины глаза потухли:

– Да... Пограничники, они, конечно, народ строгий... У них через границу и комар не перелетит. А вот мы с тобой – сможем! Не пройдем, так по морю проплывем. В трюм корабля залезем между мешков – и все!

Друзья стали тайно готовиться к побегу. Перечитали в учебнике географии все, что было написано об Африке. Приготовили рюкзаки, набили их до отказа хлебом, колбасой, сахаром. Петька выкопал на огороде спрятанную обойму патронов, которую подобрал года три назад за городом, в заросшем бурьяном противотанковом рву. Патроны почистил песком и, завернув в носовой платок, положил в рюкзак.

– В Африке все пригодится, техника там отсталая, – солидно сказал он Андрею.

Но о затее приятелей вдруг пронюхал их пронырливый одноклассник – Колька Быстрое. Пронюхал и раструбил на всю школу. Петьку и Андрея подняли на смех, прозвали горе-робинзонами. Петька, правда, прижал Кольку в темном углу и надавал ему тумаков, но поездка окончательно сорвалась. Мечте о подвиге не суждено было сбыться.

2

Скучно и буднично потянулись дни. Друзья сдали экзамены. Оба перешли в шестой класс. Андрей получил похвальную грамоту, а Петька, как ни старался, чтобы не отстать от Андрея, все-таки сплоховал: отхватил-таки три тройки. Андрей упрекнул друга: не мог поднажать. Петька полушутя-полусерьезно, чтобы не выдать обиды на самого себя, сказал:

– Мне за тобой не угнаться. Ты, Андрюша, интеллигенция. А я что? Видать, в отца весь удался. Он хоть и лучший мастер на заводе, а вот неученый. У тебя вон мать учительница, отец в институте лекции читает. Чего тебе не быть отличником? А мне катить на тройках на роду написано. Я пролетариат.

– Эх, ты! «Пролетариат...» Только я вот тебе что скажу: пролетариат никогда слабаком не был, и дружить с тем, кто в хвосте тянется, не особенно весело.

Петька вспыхнул:

– Ну и не дружи! Думаешь, ты мне больно нужен? Тоже мне, маменькин сыночек!

– Дурак! – отрезал Андрей. Петька не успел даже опомниться.

– Ты что, спятил? – крикнул он во весь голос. – Ты кого оскорбляешь? Меня? – и преградил Андрею дорогу. – Ну-ка, повтори, что ты сказал? – Петька тяжело дышал.

– Повторить? – Андрей спокойно глядел на Петьку. – Что ж, пожалуйста. То, что я сказал, правда.

Петька схватил Андрея за ворот рубахи, тряхнул, Андрей с силой, но спокойно отвел его руку.

– Нет, ты повтори! Повтори! – горячился и кричал Петька. – Повтори, говорю! – и опять схватил Андрея за ворот.

Откуда-то налетели одноклассники, окружили Андрея и Петьку. И тут же – Колька Быстров.

– Гляди, горе-робинзоны дерутся! – рассмеялся он.

Петька оставил Андрея. Быстрову пригрозил:

– Ну, ты смотри у меня! – И, растолкав ребят, выбрался из круга, наклонив голову, ушел.

Ребята затормошили Андрея:

–: Что у вас случилось?

– Ничего, – буркнул Андрей и направился в другую сторону.

3

Не виделись они три дня. Первого шага к примирению никто не хотел делать. Даже на выпускной вечер, когда подводился итог целого учебного года, они явились врозь. Ученики давали самодеятельный концерт. У всех веселое, праздничное настроение, улыбающиеся глаза, радость на лицах. Только лица Петьки и Андрея были унылые. Петька стоял в одном конце коридора, Андрей – в другом. Непривычно было видеть закадычных друзей не вместе.

Какая между вами кошка пробежала? – допытывались ребята у Андрея.

Тот невесело пожимал плечами.

А когда точно такой же вопрос задали Петьке, он сказал:

– Сами вы – кошки. Много будете знать – быстро состаритесь. Дружбе нашей крышка!

Но на этот раз Колька Быстров, сам того не подозревая, спас положение. Он решил разыграть Петьку. Увидев, что тот скучно переминается один у окна, закричал на весь коридор:

– Ребята, Андрея бьют! Парни из первой школы Андрея бьют!

Петьку будто кто в грудь толкнул. Он мотнул головой, огляделся и. ветром сорвался с места, заработал локтями, пробираясь через толпу туда, где был Андрей. Одноклассники толпой двинулись за Петькой.

Еще издали он увидел своего друга. Андрей стоял в тесном кругу мальчишек из соседней школы.

– Стой! закричал Петька. – Стой, говорю! – запыхавшийся, ворвался он в круг, загородил собою Андрея. – Драться, да? Ну-ка, кто тут смелый, налетай!– и сжал кулаки.

Глаза у Петьки сверкали, ноздри раздувались.

Ребята, стоявшие с Андреем, рассыпались в стороны.

– Ты что, белены объелся? – кто-то спросил у Петьки.

Подбежали одноклассники. Раздался взрыв смеха. И только тут Петька понял, что над ним зло подшутили. Андрей просто разговаривал с ребятами.

Петька толкнул в бок Кольку Быстрова:

– Ты теперь у меня по-настоящему получишь!

– Ты это чего, Петька? – спросил миролюбиво Андрей.

– Так, ничего. Вот этот, – показал он глазами на Кольку, – молол тут всякое. У него же язык знаешь какой? Что хвост у дворняжки – весь в репьях, так и цепляется.

Андрей, сообразив в чем дело, пожал молча Петьке руку. Петька просиял.

– Ну что ж, я всегда за мир, – сказал он.

Подошла Нина Дроздова – конферансье сегодняшнего вечера.

– Повсюду тебя ищу, Андрюша, – сказала она. – Надо же заболеть Ване Смирнову. Ты его должен заменить. Будешь читать стихи. Проваливается номер.

– Так это. ж Петька может! Он знаешь, как читает!

– Его упрашивать неделю надо, – махнула рукой Нина.

Петька был мастер читать стихи Владимира Маяковского. Никто в школе не мог поспорить с ним в этом деле. Все, кто Петьку слышал, говорили: «Талант!». Но у Петьки была тайна, из-за которой он всегда мялся и отказывался. В эту тайну был посвящен один Андрей. И состояла она в том, что наизусть Петька знал лишь два стихотворения: «Стихи о советском паспорте» и «Прочти и – катай в Париж и Китай».

Соглашайся, Петька, – подтолкнул его Андрей.

Петька колебался.

– Вот, видишь: Петька остается Петькой, – усмехнулась с иронией Нина.

– Чего же ты, – почти угрожающе сказал Андрей.– А еще друг называется. Соглашайся.

И Петька решился.

4

Школьный зал был переполнен. Давно уже погас свет, раздвинулся занавес на сцене. И вот к рампе вышел конферансье – Нина Дроздова. На ней легкое голубое платье; длинноногая она и красивая, пепельные волосы ее заплетены в тугую косу. Петька не раз говорил Андрею, что если бы Нинка училась в их классе и главное – была мальчишкой, ее определенно можно было бы принять в свою компанию: решительная она и смелая, вроде Любки Шевцовой из «Молодой гвардии».

Андрей сидел в третьем ряду и в ожидании, когда выступит Петька, нетерпеливо ерзал на стуле. Уже пропел школьный хор, уже ребята из шестого класса лихо отплясали «Уральскую», а Петьки все не было. Андрей уже стал думать, не выкинул ли его дружок какой-нибудь номер. Но тут он услышал:

– Пет-р-р Ку-урочкин.

Петька неторопливо вышел из-за кулис. Уперся ногами, словно был не на сцене, а на палубе корабля во время качки. Левая рука в кармане, правую он слегка приподнял и, глухо произнеся первые слова, сжал пальцы в крепкий кулак. И вдруг заговорил басом. Каждое его слово было чеканным, весомым, падало, как молот на наковальню. Нет, это был не тот Петька, какого знал Андрей. Казалось, даже ростом он стал выше.

«...я достаю

из широких штанин дубликатом

бесценного груза.

Читайте,

завидуйте,

я —

гражданин

Советского Союза» —

бросил Петька, как бомбу, последнюю фразу и умолк.

Зал минуту молчал. Потом словно обвалился потолок. Вихрем метнулся из конца в конец гром рукоплесканий. «Бис, бис», – горланили ребята. Многие повскакивали с мест: «Молодец, Петька! Браво! Браво!» А он стоял на сцене и сдержанно улыбался. «Артист!» – радостно подумал Андрей. Еще больше он полюбил своего друга. И если бы можно было немедля броситься к нему на сцену, он сделал бы это, крепко обнял его у всех на виду и сказал: «Завидуйте, Петька – мой первый друг».

Петька прочел и второе стихотворение. И еще больше покорил зал. Его вызывали опять и опять, просили прочесть еще что-нибудь, но он раскланивался и дипломатично показывал на горло: не могу, мол, охрип...

5

Они вновь были вместе. Ушли со школьного вечера и решили завернуть к реке. Сумерки окутали улицы. На звездном небе плыла луна. Дорога, крыши домов, деревья – все залито зеленоватым светом. Тихо. На зеркальной поверхности реки лунная дорожка. Петька поднял камень, размахнулся и бросил. В воде глухо булькнуло, и по лунному зеркалу во все стороны побежали волнистые круги.

– Завтра каникулы...

– Да...

– Что будем делать теперь? – Петька задумчиво играл застежкой-молнией.

– Надо что-то придумать, – отозвался Андрей.

– У меня есть одна идея,– сказал Петька. – В Севастополь податься. К морякам. Юнгами поступить на военный корабль.

Андрей подергал себя за кончик уха. Петька терпеть не мог этой его привычки: дернул себя за ухо, значит, жди возражений.

– Дело стоящее, – подтвердил Андрей. – Только... в Севастополь нельзя. Дядя у меня там служит. Увидит, что мы с тобой приехали, – и все пропало.

– На Севастополе свет клином не сошелся, – досадливо сказал Петька. – Есть еще Одесса, Новороссийск. Городов в Советском Союзе хватит. Были б щи, а ложка найдется, – ударился Петька в пословицы для солидности. – И на торговый корабль можно поступить. Тоже море, тоже океаны. Или вот, подожди, – засуетился Петька. – Податься на «Славе» в Тихий океан китов бить. Вот идея! Примут. Учениками. Я гарпунщиком могу быть.

– Не в Тихом океане, а в Антарктике наша флотилия за кашалотами охотится, – поправил Андрей. – К тому же опоздали: флотилия давно в океане. Сам в газете читал:

Петька вконец расстроился. Он был уверен, что они с Андреем способны на подвиг. И тем горше было у него на душе, что он не мог придумать, где совершить этот подвиг. А без подвига для него жизнь – не жизнь. Не в его натуре было проводить дни в будничном спокойствии.

Андрей тоже переживал, но более сдержанно. Хотя он так же, как и Петька, был твердо убежден, что в той жизни, в которой они каждый день жили, подвига никак нельзя было совершить. И вдруг Петька выдвинул новое предложение – уехать в Казахстан, на целину. Петька загорелся. Фантазия его тут же нарисовала картину ковыльной степи.

– Конца степи нет – море, только сухопутное. Орлы парят в сером небе, ночью волки воют. И люди там, как робинзоны, войну с непогодой ведут. Нам трудно, как челюскинцам на льдине, но зато об этом узнает вся страна.

Утром они написали большое и горячее заявление в райком комсомола с просьбой отправить их на целину. Но в райкоме не поняли ребят, посоветовали им подрасти. А один товарищ даже посмеялся: «Еще, чего доброго, без мамы и папы носы себе отморозите».

У Петьки совсем испортилось настроение.

6

Прошло несколько дней. И вот однажды утром к Петьке чуть ли не на рассвете прибежал запыхавшийся Андрей. Петька еще спал.

– Вставай. Дело есть.

Петьку с кровати будто ветром сдуло. Вышли в сад.

– Ну что, говори! – весь насторожился Петька.

Андрей рассказал, что ребята из их школы уехали

на лето в пригородный колхоз. Всем заправляет Нинка Дроздова.

– Пионеры шефствуют над фермой. Ну вот и нам предложили ехать, – заключил Андрей. – А то, Нинка говорит, баклуши бьете.

Лицо Петьки поскучнело.

– Тоже мне, – процедил он. – Моря! Океаны! Сели на мель. Полундра, причаливай!

– А знаешь, что на ферме ребята делают? – разозлился в свою очередь Андрей. – Нинка телят растит. А Колька Быстрое на рысаках гарцует.

Сообщение о рысаках насторожило. Петька опустил вниз и тут же поднял вверх застежку-молнию.

– На рысаках, говоришь?

– Конечно, на рысаках, – подтвердил Андрей.

– Ну что ж. Это уже интересно. Только ради тебя, так и быть, поедем, – согласился Петька.

Родители не возражали против новой затеи неразлучных друзей. И те отправились в путь-дорогу. Автобусом добрались до конечной городской остановки, а оттуда пешком по степи направились в пригородный колхоз.

Пекло солнце. Петька, вытирая ладонью пот со лба, шел молча, погруженный в свои мысли. Андрей насвистывал песенку.

– А ты как думаешь, – полюбопытствовал Петька, – рысаки в колхозе породистые?

Андрей ответил неопределенно:

– Всякие есть. Вот придем – посмотрим.

– Эх, ты! Всякие... В лошадях ничего не смыслишь. Я, брат, в детстве, когда ездил в деревню к деду, верхом скакал. У него племенные были жеребцы – что звери! – Петька немного приврал. У его деда была старая-престарая лошаденка, и, взобравшись кое-как на ее хребет, Петька, правда, проехал километра полтора верхом. Зато потом дня три ходить не мог, всю спину себе разбил. Но это не мешало ему хвалиться перед городскими ребятами, что, мол, он, Петька, лошадей знает, никто из сельских мальчишек его не обскачет! Петька настолько красиво врал, что сам начинал верить тому, что говорил. И теперь он надеялся показать Андрею, на какой класс способен. Придут в колхоз, он, Петька, вспрыгнет на рысака и с места – в галоп, ветер засвистит в ушах.

Ребята в колхозе приняли их шумно, обрадовались им: «Молодцы, что пришли». Нина Дроздова с видом хозяйки водила их по ферме. С гордостью представила по именам своих питомцев – телят.

– А где же рысаки? – не унимался Петька.

– Лошадей вчера угнали на пастбище, километров за семь – десять.

Петька дернул застежку.

– А что мы тут будем делать?

– Работы хватит, – успокоила Нина. – Мы уже подумали о вас. Будете помогать дедушке Анисиму пасти свиней.

Петька даже поперхнулся от неожиданности.

– Это ты что, в шутку?