Текст книги "Гарри Поттер для взрослых или КАК ОНО БЫЛО (СИ)"

Автор книги: Татьяна Уревич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 112 страниц)

Он грустно усмехнулся.

– Гарри, в тебе нет тонкости… – Барин приготовился к длинной тираде.

– Во-во! Это же говорил профессор Снегг, – Гарри издевательски выделил должность Снегга.

– Не начинай, – Будогорский толкнулся своим плечом о плечо Гарри.

– Я не начинаю, – Гарри отвернулся, чтобы Барин не видел, как он улыбнулся.

Что ни говори, но дружба с новым профессором вносила в его жизнь дотоле неведомые ему отношения „ОТЕЦ – СЫН“. Это грело душу. Не поворачивая свою растроганно-умилённую физиономию, Гарри буркнул:

– Я пошёл.

– Пока, – махнул ему рукой Ростислав Апполинарьевич (этот жест Гарри усёк в остеклённой раме одного из снимков, украшающих кабинет Русско-Английского Барина).

Да. Они уже в Хогвартсе. После расставания с Лешим Гарри незамедлительно трансгрессировал к Будогорскому. Тот ощупывал Гарри (всё его тело покрывали раны, синяки и ушибы), шумно радуясь его возвращению. Потом в их хижину на краю леса потекли посетители: Ладомир, его сыновья, Маришка. Все искренне радовались, что Гарри справился с заданием. Каждый из гостей заглянул в чашу, попробовал поднять меч и попросил Гарри поведать, КАК ОНО БЫЛО. Повторяя в третий раз эту историю, Гарри почувствовал большую значимость своего поступка. А на пятый уже и сам мнил себя героем. Будогорский посмеивался над ним. В то же время ощущалось, что его распирает от гордости за своего ученика. На следующее утро они расквартировались у Бабы Яги. Кратко поведав ей хронику ПОБЕДЫ Гарри (а это величалось именно так), они забрали свои волшебные палочки, а взамен отдали меч – кладенец. Меч являлся русской реликвией, и вывозить его за пределы Руси почлось бы кощунством. Бабка Ёжка расчувствовалась, засуетилась. Но Будогорский дал тактично понять, что они не задержатся. Он глянул при этом на Гарри. „Или хочешь?“ – взял Гарри его мысленную подачу. „Я бы не отказался“, – сознался Гарри, смотря Будогорскому в глаза.

– Ладно, – произнёс Барин, отвечая не то Гарри, не то Бабе Яге. – Зови каких-нибудь симпатичных ведьмочек. Мы остаёмся. Только уговор: будут все твои фирменные блюда. А сперва в баню!

– В баню, в баньку, в банечку, – забегала Бабуля, снимая с печки веники. – Ох, робята, и попарю же я вас!

Гарри умоляюще взглянул на Барина.

– Ты, Бабуня, не забывайся! Тут дети, – строго сказал Будогорский, пряча в ладони ухмылку.

После того, как Ёжка вышла из избы, он внимательно посмотрел на Гарри.

– Я тебя правильно понял?

– Yes, – утвердительно-отважно кивнул тот.

Да. Барин всё понял верно. Вечером за столом, сплошь заставленным национальными – далеко не диетическими – кушаньями, перемежающимися с ужасающими бутылями самогона, рядом с уже знакомыми Кикиморой, Лешим (эта парочка наверняка ни одной тусовки не пропускает!) и Василисой, мило воркующей с Барином, сидели смазливые девицы – отпрыски русских чистокровных волшебников. Выглядели они вполне светски. И казались Гарри, который впервые отведал русскую водку, милашками. Одна из них села к нему на колени, сняла его очки и стала к нему ластиться, как кошка. И хотя он понимал совершенно отчётливо, что это не Джинни, ему было приятно. „Пусть ВСЁ случится, – стучало у него. – Я так хочу!“ Девица увела его в баню… вроде бы… Во всяком случае, проснулся он именно там. „Как всё прошло? – мучило его. – И БЫЛО ли?!“ Гарри слышал, что после бурно проведённой вечеринки бывает плохо. Вроде, голова болит, тошнит, слабость, дрожь в конечностях… Ничего такого у него не наблюдалось. Но тело горело. Гарри ощупал себя и застонал, глядя на красные рубцы, пересекающие наискось, будто верёвки, его грудь и руки. Необходимость выяснить ЧТО ЭТО погнала его на поиски Будогорского. Долго искать не пришлось. Только войдя в избёнку, Гарри столкнулся с её хозяйкой. Баба Яга, поправив свой замасленный платок, закатила глаза и пальцем указала на потолок.

– Тут есть чердак? – осенило Гарри.

– А то, – хмыкнула старушка.

Гарри шмыгнул за дверь и осмотрелся. Где ж тут вход? Сразу под соломенную крышу вела приставная лестница. Гарри взобрался по шатким ступеням и задержался на последней.

– Ростислав Апполинарьевич? – крикнул он. – Вы тут?

– Тут мы. Тут, – заспанно пробормотал Барин. – Иди пока завтракай. Мы скоро присоединимся.

Гарри спустился и стал в нетерпении маршировать перед взволнованно квохчущей избушкой. Вскоре показался спортивный торс Будогорского. Спускаясь первым, он прихватывал хорошенькую девчонку за её миленький задик, а она дурашливо хихикала. Увидев Гарри, профессор нимало не смутился.

– Знакомься, Гарри. Это Верочка, – представил он свою спутницу.

– Мы знакомы, – окинув Гарри цепким взглядом, поморщилась та.

– Вряд ли молодой человек это помнит, – снисходительно пояснил ей Будогорский.

Гарри вспыхнул.

– Да мне, собственно, пора. Василиса, возможно, будет за завтраком. Не хочу её видеть, – скривилась Верочка.

– Веруня, дай знать, если что, – целуя ручку своей даме, поспешил распрощаться с ней Барин. – Пока, родная.

Будогорский сжал на мгновение её ручки и отвернулся. Его красивое лицо не выражало никаких чувств. Гарри загородил собою дверь, преграждая таким образом путь в дом.

– В чём дело? – удивился Будогорский.

– Поговорить надо, – зло бросил Гарри.

Барин облокотился ногой о крутой подъём так называемого „крылечка“. Выглядел он, как всегда, потрясно. Гарри вспомнил, как его раздражал Барин, когда только появился в Хогвартсе. „Всё же я реже НЕ ошибаюсь, чем ошибаюсь“, – подумал он. Его жгла обида. За то, что Будогорский совсем не так безупречен, как ему бы хотелось. Что он, его учитель, нисколько не стесняясь своего воспитанника, с кем попало… А в отношении самого Гарри? Разве настоящий отец допустил бы подобную оргию в присутствии сына?.. На миг перед ним промелькнуло лицо Сириуса, который тоже не был образцом нравственности для своего крестника… Но тут же поспешил отогнать эту неприятную мысль. Это значит, что Будогорскому попросту плевать, что о нём подумает Гарри. Да что там… вообще Барину на всех плевать! Живёт в своё удовольствие, ни с кем не считаясь. Даже не побоялся признаться, что никого никогда не любил… оральный облик, так сказать, налицо.

– Та-ак, – Будогорский внимательно наблюдал за Гарри. – Разговор, похоже, будет долгим. Давай-ка присядем.

Он сел на верхнюю ступень крыльца, а Гарри указал на сваленное бревно подле входа. Гарри сел и сложил крестом на груди руки.

– Ты знаешь, что значит этот жест? – улыбнулся Будогорский.

– Какой ещё жест?

– Вот этот, – Барин скрестил, как Гарри, руки.

– И что?

– То, что ты закрыт для общения… И знаешь ещё что: я рад, что тебя бесит мой образ жизни… С другой стороны, в жизни нужно попробовать всё… или почти всё. Чтобы понять, что ЭТО не твоё. Однако путь этот довольно скользкий. В твоём, как бы это сказать, внутреннем стержне я уверен. Поэтому и допустил сегодняшнюю ночь… Это ведь не твоё, Гарри, так?

Тот молча кивнул и поднял на профессора осуждающий взгляд.

– А Вы?

– Я конченый человек в этом смысле, – усмехнулся Будогорский. – Тебе не стоит так реагировать. Нужно быть терпимым к слабостям других, Гарри. Кроме того, я никого не обманываю: у меня нет ни жены, ни невесты. Эта Верочка имеет прозвище… впрочем, лучше его не озвучивать. Какой бы она не была, она всё же женщина… Мир?

Барин протянул ему пятерню. Гарри ответил тем же. А потом, задрав свитер, обнажил свой поджарый живот, исполосованный красными полосами.

– Бедный мальчик! Тебя славно попарили… да на солнечные ожоги… – Будогорский озабоченно зацокал языком.

Бабка Ёжка выдала им склянку самопальной мази, и вечером того же дня началось лечение. Вот уже неделя прошла. Раны заживали медленно. Одно утешение: Рон с Гермионой встретили его как героя. Джинни смотрела на него недвусмысленно влюблённым взглядом. А Полумна с Невиллом готовы были носить на руках. Чашу Будогорский поместил в директорском кабинете, не зная пока, как поступить с ней в дальнейшем. Зато МакГонагалл казалось, будто она знает. Нынешний Директор (исполненный, конечно же, самых благородных побуждений) решила создать музей хогвартских раритетов – идею, без сомнения, ей подкинул Флитвик. Туда, разумеется, будет входить всё, так или иначе связанное с историей Хогвартса: меч Гриффиндора, чаша Пуффендуй… ну, и что-нибудь от каждого директора. Что конкретно – она пока не придумала.

– Ну? Что? – встретили его неспящие друзья.

– Что „что“? – вопросом на вопрос ответил Гарри.

– Что ОН решил предпринять сейчас? Вслед за чашей? – пояснила Гермиона.

Его и самого мучило: сколько можно упиваться этой победой? „Завтра поговорю с ним. Обстоятельно“ – решил он. И вновь перед его глазами предисловием ко сну закружились калейдоскопом дневник Тома Реддла – раз! перстень Салазара Слизерина – два! слизеринский медальон – три! чаша Пуффендуй – четыре!.. и дальше, чуть в отдалении, брошь Кандиды Когтевран – пять, доспехи Годрика Гриффиндора – шесть, Нагайна – семь. И всё! Всё! Когда-то это случится? Но ни завтра, ни послезавтра поговорить с Будогорским не представилось возможности. Дело в том, что семикурсникам вменялось в обязанности дважды в год пробовать себя в качестве преподавателей. Фокус был в том, что проводить следовало ВСЕ дисциплины – вне зависимости от того, как ты по ним успеваешь. Причём: объяснив новую тему, на втором занятии ты должен устроить опрос с практическими заданиями, а на последующих провести опытно-экспериментальную работу. Последнее, что тебя ждало: закрепление материала в творческих заданиях. Для чего требовалось самостоятельно разработать конспект, представить его на обсуждение курирующему тебя специалисту, а потом уже выходить на арену. Всё это занимало четыре дня. В пятницу проверялись творческие работы учащихся и вывешивались результаты. Если оценки учеников были низкими, то итоговая отметка стажёру тоже была таковой. Эта педагогическая практика именовалась „Программой повышения квалификации начинающего мага“ (или „курсом молодого бойца“). Большим подспорьем были рукописи прошлых лет. На их основе легко можно было составить свой конспект. Большинство ребят так и делали. Но не Гарри. У Дурслей ему негде было складировать свои свитки – все пергаменты прошлых лет он уничтожил. А сейчас, соответственно, приходилось пыхтеть самому да ещё и без подсказок. Из ложной гордости Гарри ни к кому не обращался за помощью. Неудивительно, что некоторые конспекты ему приходилось переписывать по два, а то и три раза. И если занятия по защите давались ему сравнительно легко – Будогорский никогда не придирался, отдавая дань умению Гарри давать материал в практике; со Слизнортом проблем также не возникало – главным образом потому, что Гарри, скрывая ото всех (а в первую очередь от Гермионы), вновь завладел учебником Принца, пойдя на своего рода сделку с совестью: мол, Принц – это Принц, а Снегг – это Снегг=две большие разницы; с Флитвиком они всегда ладили (равно, как и с его предметом); да и с мадам Стебль не было особой головной боли: она, будучи фанаткой своих питомцев, львиную долю урока проводила сама (и так же ревностно и вдохновенно сочиняла конспекты лекций – всем без исключения студентам); а вот МакГонагалл доставляла ему немало неприятных минут. В этот году на своем курсе они начали осваивать трансфигурацию себя, любимого. И казалось невероятным, что эта сложнейшая часть магической трансфигурации, получалась у него лучше, нежели превращение какой-нибудь финтифлюшки в чашку или ложку, как того требовал учебный план младших курсов, где они преподавали. Но куда там! Стоило только Джинни обратить на него свой взор, как он начинал краснеть и заикаться. Ведущий педагог присутствовал на всех занятиях своих подопечных – таков был порядок. И каждый раз после урока МакГонагалл выговаривала Гарри, что „для мракоборческой карьеры нужно получить по моему предмету хотя бы ‚выше ожидаемого‘! Пока я эту оценку – увы! – поставить не имею права“. Получив от неё последнее предупреждение, Гарри решил, что просто не имеет права предавать свою мечту. В связи с этим, он засунул свою гордость куда подальше и отправился к Будогорскому. Дверь в кабинет профессора распахнулась, и на пороге возник сияющий Барин.

– Гарри! Проходи! – радушно пригласил он его.

Класс оказался полон.

– О-о-о! – пронеслось по аудитории.

Гарри ничего не понимал. Он присмотрелся: „Ага! ОД в полном составе!“ Гарри вопросительно посмотрел на Будогорского.

– Я тут – уж не обессудь – кое-что рассказывал о нашем с тобой пребывании в России. Ребята теперь знают, что научиться владеть своими руками – тяжкий труд. Но, в принципе, это в пределах возможностей каждого.

Гарри промычал что-то вроде: „А-а, у-у“. Барин поднял руку, призывая всех к молчанию.

– Послушайте! Со следующей недели, по окончании практики VII-го курса, начнутся регулярные занятия нашего факультатива. Милости прошу всех желающих!

Студенты начали расходиться. Гарри остался наедине с Будогорским.

– Что у тебя? – не поднимая глаз, деловито спросил Барин, приводя в порядок бумаги на столе.

– Вот, – Гарри протянул ему черновик последнего конспекта по трансфигурации.

Будогорский пробежал его глазами и охарактеризовал так:

– Что ж, неплохо. Но без выдумки. Давай-ка мы сделаем так…

В четверг МакГонагалл ненадолго задержалась. Войдя в класс, она замерла. За столами не было ни единого ученика. Зато тут и там громоздились композиции из самых невероятных предметов. На одной из них, на фоне бархатной шторки, сидел орёл и невозмутимо чистил перья.

– Добрый день, профессор! Проходите, присаживайтесь, пожалуйста, – важно поздоровалась птица.

– Гарри! – всплеснула руками Минерва МакГонагалл. – Это Вы?

Гарри (а это был, действительно, он) обернулся самим собой.

– Профессор, на опытно-экспериментальном занятии мы довольно успешно превращали животных в предметы и обратно. И обратили внимание, что черты животного отображаются в предмете, который получается в результате опыта. Так, кисточки на ушах рыси нашли своё выражение в кистях по углам подушки; когтистая лапа беркута так и осталась ею в ноге напольного торшера… И так далее (МакГонагалл кивнула). В связи с этим мною была выдвинута следующая гипотеза: личностные черты человека, подвергнутого трансфигурации, также находят отражение в получившихся предметах. Более того, они узнаваемы…

– Поттер! – МакГонагалл сдвинула брови. – Не хотите ли Вы сказать, что предметы выставленных здесь, так сказать, „натюрмортов“ – учащиеся VI-го курса?

– Верно.

– Но… как?

Гарри дотронулся палочкой до мягкой игрушки волка с буйной шевелюрой. Тут же игрушечный волчок стал профессором по защите от тёмных искусств.

– Приветствую Вас, Минерва. Я был рецензентом этого молодого человека, – отрекомендовался Будогорский. – Так что волноваться абсолютно не о чем.

МакГонагалл вздохнула.

– Вам, профессор, – обратился к ней Гарри, – предлагаются анкеты, которые Вы будете заполнять по ходу занятия.

Росчерком волшебной палочки он уложил стопку анкет на стол Председателю жюри (в качестве которого выступала МакГонагалл).

– Завтра, – продолжал он, – я обработаю данные исследования и представлю Вам в виде сводной таблицы.

МакГонагалл едва заметно улыбнулась.

– Это материал не VI-го курса, а Вашего, Поттер. Ну, что ж. Вы заработаете высший балл, если Ваша гипотеза подтвердится… хотя… ладно. Все комментарии позже… Так, например, я уверена, что это никто иной, как Полумна Лавгуд (Директор указала на престраннейшие часы – ходики, зыркавшие туда–сюда глазами Полумны).

Гарри дотронулся до ходиков и перед ним появилась мисс Лавгуд собственной персоной.

– Браво! – скромно поаплодировал Будогорский. – Что мы пишем в анкете, Гарри?

Гарри пояснил.

Следующей была опознана слизеринка Матильда Бигхаус – она была заколдована в вазу с фруктами: фрукты были поедены червяками и выглядели так, будто их начинили ядом (точь-в-точь, как её глаза). Дальше пошло по отработанной схеме: наблюдение – анализ – опознание – заполнение анкеты. МакГонагалл увлеклась и раскраснелась. Студенты, которых уже опознали, пытались её сбить с толку, но она отшучивалась и на провокации не поддавалась. Сдвоенная трансфигурация прошла на одном дыхании. МакГонагалл забрала заполненные анкеты и сказала, что сама обработает данные. Отличную оценку она поставила ему заочно, пожурив, однако, за то, что Гарри обратился не к ней, а к Будогорскому. Рон с Гермионой уже обедали, когда к их столу присоединились Гарри и Джинни. Рон выглядел всклокоченным и смущённым. Гермиона, наклоняясь к ним, сказала вполголоса:

– Мандрагора нагадила ему на руки. V-ый курс так хохотал, что Рон сбежал от стыда с урока. Поэтому профессор Стебль не сразу оказала ему помощь. Взгляни на его руки.

Гарри покосился на руки друга. Пальцы у того страшно раздулись в суставах – как у больного артритом старика – и были такого цвета, если бы он родился чернокожим. Заметив, что на него смотрят, Рон отшвырнул ложку и спрятал руки меж колен. Гермиона покачала головой.

– Рон! Это же глупо! Мы ведь только учимся. У всех бывают курьёзные промахи…

– Что-то я не помню таких „промахов“ ни у тебя, ни у Гарри. Даже у Невилла сошло всё более или менее благополучно… Эх, плакала моя мечта стать мракоборцем! По практике, похоже, зачёта не получу… Да я больше и не сунусь к этим противным малявкам!

– Никакие они не малявки! – вступилась за V-ый курс Джинни. – Гарри в их возрасте уже участвовал в турнире трёх волшебников!

– Ты пойдёшь, Рон! – схватила его за руку Гермиона. – Пойдёшь!.. Или я…

Но она не успела закончить.

– Фу-у! – послышался насмешливый голос Забини. – Чем это так воняет?

Группа слизеринцев загоготала. Рон стал цвета спелого помидора.

– Не обращай внимания, Рон. Если хочешь, я могу пойти с тобой вместе, – шепнула ему Гермиона. – Что у тебя там после обеда?

– Защита, – промямлил Рон, глядя в сторону.

– Вот видишь! – обрадовалась она. – Скажешь, что ты будешь сегодня работать с ассистенткой. В ходе твоего занятия это вполне допустимо.

– Хм-хм, – закашлялся Рон, пугливо озираясь по сторонам.

„Значит, в написании конспектов для Рона участвовала Гермиона“, – отметил Гарри и переглянулся с Джинни. Но вслух произнёс:

– Не дрейфь, старик. Спорим, что всё будет тип-топ?

Рон кисло улыбнулся, а Гарри поднялся из-за стола. У него оставалось ещё одно занятие: „Квиддич для начинающих“. Было бы глупо предположить, что он как-то специально к нему готовился. Но всё же следовало составить нечто вроде плана урока. „Как это Гермиона успела уже всё сдать? Всё-таки она невероятная девчонка!“ – размышлял он на пути к стадиону.

– Гарри! – окликнул его густой бас. – Гарри, стой же!

Гарри обернулся. К нему спешил Хагрид.

– Хагрид, привет! – Гарри бросился в объятия к великану. – Давно вернулся?

– Да ты что, Гарри, не в курсе? Неделю стажировки семикурсников не начали бы, если б не было на месте всех преподавателей!

– А у тебя что, тоже кто-нибудь стажируется? – довольно бестактно сболтнул Гарри.

Хагрид обиженно поджал губы.

– Конечно, вашей троице мой предмет неинтересен. Как, наверно, и я сам. А я ещё хотел пригласить вас к себе в субботу… Дай, думаю, соберу всех друзей в первый выходной… Теперь вижу, какие у меня друзья.

У Хагрида, всегда немного сентиментального, на глаза навернулись слёзы. Гарри смотрел на здоровяка – профессора и его переполняла нежность. Он погладил Хагрида по плечу (вернее, по локтю – выше дотянуться не смог).

– Ну что ты, Хагрид. Ты же знаешь, как мы тебя любим. Я вот, например, в этом году вообще не хотел возвращаться в школу. Если бы не ты…

Хагрид замер, навострив уши.

– Ладно, – проворчал он. – Приходите, значится… в субботу. В три часа дня.

Потом развернулся и потопал к своей хижине.

Гарри удивился – с чего это вдруг такая пунктуальность? Но, по большому счёту, какого-либо значения этому факту не придал. А зря. Потому что, когда они с Роном и Гермионой явились в субботу к трём, увидели нечто небывалое. Жилище Хагрида разукрасили подобно пряничному домику. На улицу выставили столы со всякой снедью. А рядом с этим великолепием прохаживался неузнаваемый Хагрид. Он был…. во фраке! Неведомо, кто сварганил ему подобный прикид, но сидел он на нём отменно. Кудлатая голова Лесничего тоже была приведена в порядок. А сам он постоянно поглядывал на ручные часы размером с хороший будильник. Всё прояснилось в тот момент, когда в небе появились точки, которые, по мере приближения, превратились в знаменитую колесницу madam Maxim. Хагрид помог сойти этой величественной женщине со ступеней кареты со всей почтительностью. И со всей своей немного неуклюжей предупредительностью подвёл её к столу.

– Друзья мои! – обратился Хагрид к собравшимся (тут, к удивлению Гарри, был весь педсостав Хогвартса). – В этот торжественный день… нет, не так… САМЫЙ СЧАСТЛИВЫЙ день я объявляю вам всем, что Олимпия согласилась стать моей женой!

– Ура! – грянул хор преподавательских голосов, перемежающихся с хлопками открывающегося шампанского и аплодисментами.

Хагрид, как это за ним водится, всплакнул, прижав к глазам белоснежный (?!) платок. После чего чмокнул в щёку порозовевшую невесту.

Рон, открыв рот, наблюдал эту мизансцену.

– Чёрте что! – наконец вымолвил он. – Какая-то эпидемия свадеб: Билл, потом Люпин, теперь вот Хагрид. Кто на очереди?

Глава 11. WHO IS YOUR ANGEL?

А на очереди был, как бы кому-то не показалось это странным, Северус Снегг. Ничего он не хотел столь страстно, как узаконить свои отношения с Юлией (дабы закрепить своё право на неё). Но сие было невозможно сразу по нескольким причинам. Во-первых, Юля не желала выходить за него замуж, когда он вовсе не он, а некто Черных Иван Григорьевич (такие уж документы на сей раз достал ему Миргородский вкупе с внешностью дебелого украинца с залихватскими усищами и толстущими ляжками). Во-вторых, препятствием к свадьбе была какая-никакая предосторожность. Отправив его в Россию, Тёмный Лорд мог вести за ним наблюдение. Хоть Снегг и научился нескольким фокусам, помогающим установить заслон от всяких там „тарелочек с голубой каёмочкой“ и её аналогам (Будогорский рассказывал, что Баба Яга владеет секретом обращения воды в подобие такого зеркала – для этого только надобен специальный котёл, которых по свету раз, два – да обчёлся). Ну, а в-третьих, Северус втайне мечтал о большой свадьбе. Когда он, реабилитированный, сможет отпраздновать её с размахом. Собственно, он всегда жил скромно, даже аскетично. В связи с чем у него скопилось достаточно средств. Можно даже сказать, состояние. Часть его он с удовольствием пустил бы на организацию роскошной женитьбы. На берегу океана, например. Или в какой-нибудь экзотической стране. Десятки приглашённых, фейерверк…. А что? Пусть! Глядя на Юлию, он испытывал восхищение и страх. Ему казалось, что ещё чуть-чуть, и она поймёт, как она ошиблась в своём выборе. Что он – это всего лишь он. Он, которого никогда не любили. Обижали в детстве. Дразнили в отрочестве. В юности попросту отворачивались. Что по его вине погибла Лили. А ещё он ходил на сборища, устраиваемые Тёмным Лордом. Если Юля узнает об этом, она наверняка его бросит. И он снова будет один. Только это будет во сто крат хуже, чем ДО встречи с ней. Он разом останется без её глаз, в свете которых он теперь живёт, без её нежной кожи, лёгкого дыхания, мягких ароматных волос, звука её жизнерадостного голоса… Нет, эти мысли непереносимы! Бывали моменты, когда Северус хотел опоить её каким-нибудь приворотным зельем. И, по правде говоря, останавливало его только сознание, что вечного приворота не бывает. Так получалось, что он хотел жениться… и в то же время не хотел. Испытывая постоянные муки ревности и неуверенности, он настоял на знакомстве с Юлькиными родителями. Её отец и мать были простыми людьми (раньше бы он сказал „маглами“). Но мать – так же, как и дочь, – обладала высокоразвитой интуицией и предвиденьем. Отец – очень добрый, интеллигентный человек – не обладал никаким даром вовсе. Брат – молодой учёный, специалист в области компьютерных технологий, тоже никакой не волшебник. Большой неожиданностью явился для Снегга тот факт, что у Юлии есть сын. Более того, взрослый сын. Студент университета и уже жених. По последней причине они и не познакомились ранее – Юра жил у своей невесты (тоже студентки). Так Северус узнал, что его будущей жене лет больше, чем ему самому. А на вопрос „не в морозильной ли камере она сохранила свою молодость и красоту“ выдала на-гора сверхсшибательную теорию: дескать, злобствующие ненавистники всегда выглядят старше своих лет, в то время как люди, „возлюбившие ближнего своего“ (как советуют божьи заповеди), живут долго, оставаясь при этом молодыми и лицом, и душой, и телом. И приводила в пример волшебников. Впрочем, пример этот весьма спорный. Волшебники, действительно, живут долго. Но только и добрые, и злые (Волан-де-Морту уже за семьдесят – а разве скажешь?). Вместе с Юлькой они фантазировали о будущей школе Северуса. Наверно, потому, что у самой было педагогическое образование, она горячо поддерживала его педагогические начинания. Выслушав, ЧЕМУ и КАК учат молодых волшебников, Юлия заявила, что освоит это экстерном. С тех пор по вечерам у них вошли в систему занятия магией. Сначала Северус посмеивался над её самоуверенностью. Но вскоре был вынужден признать, что более толковой ученицы у него не было за всю его педагогическую практику. Даже его собственная волшебная палочка слушалась Юлию безоговорочно. По выходным к ним присоединялся Будогорский, и они совместно принимались разрабатывать программу, коей должны овладеть юные чародеи. Юлька утверждала, что помимо специальных предметов детей необходимо учить тысячам вещей, которые расширили бы кругозор ребят и обогатили бы опыт общения с миром: естествознанию, истории мировой культуры, информатике… Будогорский также обучал Юлию. Русское волшебное наследие Юля вообще улавливала на ходу, попутно совершенствуя его. Так, к примеру, она теперь могла засунуть то или иное кулинарное изделие в навороченные ультрасовременные прибамбасы по одному только щелчку или хлопку и так же ловко управляться с кухонной утварью.

– Слушай, – говорил ей Северус, – у волшебников так не принято. Ты или пользуешься магией во всём или не пользуешься ей вовсе.

– Почему? – смеялась она. – Вы, волшебники, настолько спесивы, что готовы отринуть все лучшие достижения человечества?

– Ты рассуждаешь, как… как Тёмный Лорд!

– Это лишний раз доказывает, что он не дурак, твой Тёмный Лорд, – говорила на это Юлия.

Несмотря на то что она хохотала, готовилась к защите дипломной работы, а ещё при этом пела и танцевала (как того требовала её должность – ведь она была детским хореографом), Северус понимал, что чувствует себя Юля неважно. С утра она тайком мерила температуру. У неё отекали ноги – и она ежедневно делала себе массаж. И её по-прежнему мучили токсикозы – хотя уже шёл пятый (!) месяц беременности. Не зная, чем он может помочь, Северус молча страдал вместе с ней. В целом всё у них было замечательно. Утром Северуса ждал потрясающий завтрак и чистая отглаженная одежда. Юлька гнала его в ванную – это, пожалуй, был её „пунктик“. День он проводил в казённых хлопотах. А если не надо было никуда идти, то сидел в комнате, которую при помощи Ростислава оборудовали под лабораторию. Время от времени Снегг наведывался к своему другу – холодильнику и вытаскивал оттуда что-нибудь вкусненькое (ветчинку, колбаску, яблочко) и вновь воссоединялся со своими колбами. Вечером прибегала Юлька с полными сумками. Бросала свои авоськи, засыпала его вопросами (пополам с поцелуями), тащила на кухню. Начинала там что-то готовить, не переставая его тормошить. Северус слушал её и не слышал. Было очень тепло от её ауры, волнами расходившейся по всей квартире. Временами ей кто-нибудь звонил. И Северус ревностно следил за выражением её лица. Иногда ему это надоедало, он отбирал у неё телефон, сажал на колени и, прижав к себе, прислушивался к её мыслям. Бывало, что они просиживали так час – и более! – пока опять кто-нибудь не звонил или не являлся в гости: Юрик (с невестой) или Будогорский (один). Пару слов о её сыне. Он – впрочем, как и все остальные (и сам Северус тоже) – стремился попасть в сияние материнского ореола: чтобы она обратилась к нему, прикоснулась, похвалила, посмеялась с ним. Стоило ей отвлечься, выйти из комнаты – ощущалось всеобщее разочарование. Снегг искренне восхищался этим её талантом. Впрочем, Юлия не предпринимала для этого ничего. Она с этим родилась. Северусу довелось (заочно, разумеется) познакомиться с отцом Юрия – первым мужем Юлии. И со вторым также – брак с которым был непродолжительным. И тот, и другой испытывал светлые чувства к бывшей своей половине. Северус ревновал её и к первому (он был высоким, видным мужчиной) и ко второму (язвительному, лохматому музыканту). Снегг долго выспрашивал Юлию: зачем они приходят? Ну, допустим, первый пришёл, чтобы передать деньги Юре (хотя почему бы ему не встретиться непосредственно с сыном?). Но второй-то? Что их связывает? И что, чёрт побери, за объяснение: „пришёл пообщаться“? Если есть потребность общаться, зачем тогда разводиться? Кстати, понятие „общение“ у русских довольно многомерно: это обильное питание, питьё, длительные разговоры ни о чём, а потом ещё кулёк с собой опять-таки еды, питья и кое-чего из одежды. Юля говорила, что Витька (№2) очень несчастлив. И напоминает мерой своей неухоженности самого Северуса… Нельзя сказать, чтобы сие признание его утешило (скорее, наоборот). Но Снегг решил больше не муссировать эту тему. Интересно, что во время визитов и того, и другого Северус находился в квартире. Он применил дезаиллюминационное заклятие. Сидел за столом, уплетал тот же обед, что и „бывшие“, и норовил их причесать внезапным сквознячком или ошеломить внезапно падающим предметом (когда их шуточки становились чересчур фривольными). Юлька веселилась, глядя на это, а сам он чувствовал себя на двадцать лет моложе. Барин, между прочим, тоже отмечал, что Северус перестал ему напоминать этакого пасынка семейки Аддамс. Безумный Будогорский советовал ему ещё приобщиться к здоровому образу жизни, полюбить зарядку и тренажёрный зал. „Для более успешной социализации“ – говорил он. Но это был бы уже перебор. Юлия, даже беременная, не переставала делать утреннюю гимнастику и комплекс упражнений на растяжку. Кроме того, по воскресеньям она ходила в бассейн, а каждое утро начинала с контрастного душа. Её энергия била ключом (и временами его пугала). Но каждому своё. Северус пытался как можно больше узнать об ангелах-хранителях. Дамблдор упомянул, будто тем, кто не имеет возлюбленной, на помощь придёт его ангел–хранитель. Но далеко не все были с ним знакомы (начиная с него самого). Да что там!.. Ни Будогорский, ни кто иной не знали своего хранителя. Да и вообще Северус мало что знал об ангелах. К примеру, он был очень удивлён, узнав, что они есть у каждого. Даже у самого что ни на есть несчастливца. „Мой, видимо, сладко почивал все мои тридцать семь лет, – не без иронии подумал Снегг. – Хорошо, что хоть сейчас вышел из анабиоза“. Также он узнал, что у каждого ангела есть свой характер: один ленивец, другой ворчун и т.п. Этим и объясняется, что их подопечные не вечно как сыр в масле катаются. Ещё больше он удивился, когда узнал что ангел-хранитель – реально существующий человек: либо ныне живущий, либо когда-то живший. Все эти сведения он почерпнул из разных источников: Юля, Будогорский и книги, которые натащил последний. Собственно, этой информации было мало. Страшно мало, чтобы решить, чем заменить ингредиент крови в Любовном эликсире. Вот, допустим, хранитель – умерший. Что тогда?.. С усыновлением дело продвигалось. Но не так быстро, как хотелось бы. Северус хотел набрать человек пятьдесят. Юлия говорила, что он сдурел: никто не даст ему вывезти из страны такое количество детей. Но он упёрся. Чем больше Северус думал о собственной школе, тем больше входил в раж. „50“ казалось ему подходящим числом, с которого можно открывать школу. Юля советовала ему приглядеться в первую очередь к тем интернатам, которые находятся в области. Она считала, что там хуже материальная база и, следовательно, скорее можно заручиться согласием как Директора детского дома, так и самих детдомовцев (а это было непременным условием соглашения об усыновлении). Но сельские детдома не все оказались зачуханными. Так, детский дом в Ивангороде имел свою ферму и мастерскую. Их внебюджетных средств вполне хватало на безбедное существование. Да ещё государство отпускало кое-какие деньжата. Молодая и предприимчивая заведующая сумела обустроить весьма комфортабельное проживание своих воспитанников. Из ивангородского детского дома Снегг взял сразу десять детей. И Директриса так прониклась идеей православного воспитания за рубежом (не иначе, как под воздействием Любовного эликсира, на употребление которого он не скупился, собираясь на очередную вылазку), что дала бы и больше. Но больше ему никто не приглянулся. Северуса огорчало, что дети большей частью будут „неволшебные“. Может, это и отвечало потребностям Тёмного Лорда, но не его самого. Им вдруг овладело экспериментальное эго: а что будет, если обучить магла азам магии? Юлия говорила, что ребёнку свойственны мифотворество и олицетворение. Детей начинают учить ремеслу чародея в одиннадцать лет. Может, это не случайно? Может, с одиннадцати по семнадцать тот самый сензитивный период для постижения магических искусств? Ведь начинают же ВСЕ дети (или почти все) около двух лет говорить? Вроде бы даже есть такой педагогический метод – „метод родного языка“ (или „метод воспитания таланта“). Поэтому Северус спешил набирать детей преимущественно смышлёных, хорошо успевающих и нравственно чистых. Здорово помогал Любовный эликсир. Руководителями интернатов для детей-сирот были в основном тётки (он заметил, что вообще в российском образовании 90% – женщины; видимо, это объяснялось низкой заработной платой), и эликсир был способен придать его не самой обольстительной роже необходимый шарм. Подчас его обаяние оказывалось столь значительным, что „педагогини“ назначали ему свидания. Ходить на них было, конечно, немыслимо. Это понятно. Но отчего-то сами предложения казались заманчиво-приятными. Юлька, видимо, что-то такое чувствовала, потому что смотрела на его очередные сборы всегда как-то особенно загадочно. Но ничего не говорила. Временами ему чудилось, что она видит его насквозь – чему подтверждением были их молчаливые диалоги. Она рекомендовала ему тщательно просматривать медкарты детей. Все диагнозы он уточнял у Юлии, не доверяя местным медицинским светилам. После педиатрического консультирования Снегг безапелляционно откладывал то или иное дело – подчас под осуждающие взгляды. Но он знал точно, что ослабленные дети не потянут ту нагрузку, которую на них возложат. И так адаптация предстоит нешуточная. Кроме того, существовала реальная угроза, что к этим детям будет проявлять внимание сам Волан-де-Морт. А это уж испытание не для тех, кто болен энурезом. Северус содрогнулся, представив, что сделает Тёмный Лорд с ребёнком, напустившим при нём лужу.