Текст книги "Реальность сердца"

Автор книги: Татьяна Апраксина

Соавторы: Анна Оуэн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 49 страниц)

– Нет.

– В Скору?

– Нет.

– В Оганду?

– Зачем?

– В Тамер?

– Какой Тамер?! – вытаращился Бориан.

– Тогда куда???

– На Церковные земли.

– Зачем??? Минут десять спустя Фиор понял, что из данного свидетеля добыть обоснования сможет разве что хорошо обученный расследователь ордена Блюдущих Чистоту или Бдящих Братьев. Кто угодно, владеющий способностью доставать ощущения прямо из их владельцев, минуя разум владельцев. «Потому что на Церковные земли» – вот и все. Потому что вот. Потому что граф Саура точно знает. Только объяснить не может, а потому и не будет. Хуже всего – герцогу Алларэ казалось, что Бориан абсолютно прав. Ну да, именно туда, а куда же еще? На Церковные земли, разумеется; и пытать его, дабы получить некое понятное уму объяснение – бесполезно, ибо нет того объяснения, только чувство… Графа Саура он уговорил побеседовать с присланными архиепископом Жераром людьми не сразу; но тот согласился. Ожидая результатов, герцог Алларэ ходил по кабинету от стены к стене. Ноги утопали в мягком ковре с длинным густым волосом. Шаги были не слышны, и это отчего-то раздражало. На стене висела карта. Небольшой кусок земли, зажатый между территориями Собраны и Оганды. Со стороны Собраны Церковные земли граничили с Бруленом, Сеорией и Мерой, с другой отделялись от Оганды рекой Виеной и выходили к Четверному морю. Потому оно Четверным и называлось, что омывало берега четырех держав: Церковные земли, где стоял Нерукотворный Храм, искони считались отдельным государством. Даже не государством, а общей – и неприкосновенной для всех – территорией, которой управляла община монахов. Проезд через них был открыт для всех, как всем было разрешено паломничество. Нерукотворный Храм был святым местом и для омнианцев, и для ноэллианцев. Сам герцог Алларэ в паломничество ни разу не отправлялся, но представить Нерукотворный Храм мог – по рисункам, по описаниям. Посреди равнины, недалеко от морского побережья, возвышалась громада, более всего похожая на застывший фонтан из расплавленного черного камня. Внутри нужно было пройти через лабиринт пещер и ходов, чтобы достигнуть алтаря – огромной чащи со сталагмитами по краям, однако ж, каменные «подсвечники» не нарастали под воздействием каплющей сверху воды. Они были сотворены однажды, вместе с храмом. Паломники, ведомые монахом, проходили через лабиринт и могли поставить на один из сталагмитов свечу, зачерпнуть воды, набиравшейся невесть откуда в каменную чашу; вода эта считалась святой и смывающей все грехи, кроме трех смертных. Ну чего же ради такой толпе народа понадобился Нерукотворный Храм? Проклятье святой водой не смоешь, это было бы слишком просто…

– Я могу только удостоверить, что господин граф Саура искренне верит в то, о чем говорит, – неслышно появился за спиной монах-расследователь. – Большего я сделать не могу, господин герцог-регент.

– Это я и сам могу… Простите. От кого это его озарение? От Сотворивших? От Противостоящего?

– Нет, ни от Сотворивших, ни от Врага, – покачал лысой головой престарелый расследователь; по рекомендациям – самый опытный в Тиаринской обители.

– Тогда откуда? – Фиору мучительно хотелось заменить цветок на родовом гербе волком: коли герцог то и дело воет, то пора уже.

– Есть и сам мир, служащий Сотворившим всем сердцем, он направляет и дает силы тем, кто соблюдает волю Матери и Воина.

– Видимо, я изрядно грешен, – вздохнул регент. – Меня ничего никуда не направляет…

– Вы же говорили, что и вам помыслы графа Саура кажутся верными? – старик изумленно потер нос. – Не гневите богов, возводя на себя напраслину.

– Вообще… мир. Откуда это? Ни в одной проповеди, ни в одной книге я не читал… Старик-монах уставился на господина регента, как давеча граф Саура.

– Вы Первую молитву до конца дочитывали?

– «И дайте мне силы на деяния не во вред миру сущему сотворенному, но во благо его, и дайте мне силы отличить благо, и лишь его нести», – повторил Фиор то, что помнил лет с трех. – Э-э?..

– О чем же, по-вашему, в молитве идет речь? О каком мире, о каком благе? – расследователь смотрел на регента, как на малое дитя. – Сотворившие породили величайшую гармонию, и лишь злодей, исказивший свою суть до предела, не способен уже расслышать ее в малом и большом… «Вот только проповедей мне еще и не хватало, – вздохнул про себя Фиор. – Особенно, зная, кто на самом деле, что сотворил!»

– И что, простите, с этим всем делать мне? Регенту Собраны, а не доброму верующему? – герцог Алларэ слишком поздно понял, что плетет сущую ересь…

– Регенту Собраны надлежит быть добрым верующим, – старик не возмутился, напротив, по-доброму улыбнулся. – Вы не из тех злодеев, о которых я говорил. Вы – от крови Сотворивших, и злу трудно коснуться вас, а тем более проникнуть в суть. Не препятствуйте тем, кто услышал, что велит все сущее, ибо оно не может ошибаться. И вы слышите этот голос, но первейший ваш долг в ином. Как вы и сказали, вы – регент Собраны, соблюдайте свой долг и молитесь за тех, кто ныне в других землях. «Волка, – подумал Фиор. – Волка на герб…»

– К вам господин Виктор Мерно! – объявил слуга. За последние три седмицы в доме Клариссы побывало много разных господ, чуть меньше – дам, но вот покойники приема еще не просили. Тем более – покойники не свежие, а уже год как похороненные. После девяти вечера госпожа Эйма не принимала, дело было уже к одиннадцати, но «господин Мерно» разбудил в ней любопытство. Человек, именем которого назвался поздний гость, был племянником знаменитого винодела из Меры и погиб при скандальных обстоятельствах, – попытавшись изнасиловать служанку. Интересно, кто же решил представиться именно так? Кто – и, главное, зачем?

– Зови, – кивнула она, оправляя платье.

– Что это вы проделали со своими волосами? – выговорила Кларисса, когда гость зашел в ее кабинет и сел в кресло.

Право слово, к герцогу Скорингу у нее была сотня вопросов куда важнее, но при виде гостя, ставшего вдруг жгучим брюнетом, да еще и постриженным «под Реми», с языка слетел именно этот.

– Всего лишь краска, госпожа моя, – улыбнулся Скоринг; женщина моргнула, еще раз убеждая себя, что это все-таки герцог Скоринг, а не кто-то еще. Разительное преображение, нечего сказать. Некогда светловолосому и светлокожему скорийцу оно было не к лицу, но вот узнать его – даже зная наизусть каждую черту – и в двух шагах было затруднительно. И – краска; ясно уже, где он был. Кларисса не слыхала о подобной краске; настой ореховой скорлупы мог затемнить волосы до темно-русого оттенка, но не черными же их сделать?..

– Однако, – покачала головой Кларисса. – Желаете вина?

– Я попросил бы вас отпустить прислугу. Если это, конечно, возможно.

– С чего вы взяли, что я останусь с вами в доме наедине? – конечно, есть еще Фелида, но какая из девочки защита? – Не слишком ли дерзкая просьба?

Под прямым взглядом герцога Скоринга Кларисса передернулась. Вот же новости – коварный злодей с глазами раненого ребенка…

– Я не причиню вам ни малейшего вреда. Клянусь своей жизнью.

– Намеренно – не причините, – женщина пыталась удержать злость в кулаке. – В этом я не сомневаюсь. Но таланты свои вы уже продемонстрировали отменно! У меня только одна дочь, господин герцог…

– За ними присматривали, очень надежно!

– Это вам кажется, что это было надежно. Я и говорю о ваших талантах. Ваш надежный присмотр висел на трех гнилых ниточках, и хуже всего, что вы этого не понимаете! Я долго пыталась решить, что означало все случившееся – ваше равнодушие к жизням троих детей или то, что вы, мягко говоря, неумелы…

– Увы, второе, госпожа моя, – Скоринг опустил коротко стриженую голову. – Клянусь вам, мне казалось, что все в порядке!

– В том-то и беда… Хорошо, прислугу я отпущу. Я пока даже не буду спрашивать, для чего вы ко мне явились, – Кларисса поднялась. – Вы мне все расскажете. Но если вам от меня что-то нужно, согласие я дам, только поняв, что и зачем. Или же – уходите, не сказав ни слова. Я не выдам вас, но и не более того. Слуги немного удивились, но куда больше обрадовались, узнав, что получают сутки отпуска при условии, что покинут дом прямо сейчас. Они давно поняли, что госпожа Эйма, жена къельского наместника и подруга весьма важных господ, порой занимается делами, от которых нужно держаться подальше, дабы и краем уха не услышать половину слова – себе же дороже выйдет. Гость так и сидел в кресле, склонив голову. Веяло от него запредельной тоской, усталостью и безнадежностью. Не лучше, чем давеча от Руи. Надо понимать, оба противника друг друга стоили – и по упрямству, и по манере все на свете делать тайно, в одиночку и тратя себя столь беспощадно, словно жить им вовсе не по сердцу. Кларисса опустила на столик поднос. Новомодный напиток кофе казался ей отвратительным на вкус – сколько ни лей патоки, все едино от горечи глаза на лоб лезут, – но весьма полезным при долгих трудных беседах. Гость же клевал носом, и ему явственно хотелось спать.

– Я сразу начну с того, зачем явился. Мне нужно, чтобы вы помогли мне встретиться с господином герцогом Алларэ.

– А корону кесаря тамерского вам не нужно?! – опешила Кларисса.

– Нет, благодарю, – вымученно улыбнулся Скоринг. – Мне нужно только то, о чем я прошу. Задавайте любые вопросы, может быть, мои объяснения помогут вам принять решение.

– Хорошо, – первая порция густого темного напитка отправилась по чашечкам. – Начнем сначала. Как вас вообще угораздило ввязаться в подобное дело?

– Ввязаться? – в усталых глазах плеснулось искреннее недоумение. – Помилуйте, госпожа моя! Все, что произошло, я устроил сам от начала до конца.

– И с чего вы начали? – приподняла бровь Кларисса; она прекрасно помнила рассказ Фелиды о том, какие идеи переполняли голову покойного казначея последние пятнадцать лет, если не больше.

– Начал я с того, что совершенно случайно оказался в том мире, что добрые омнианцы называют Миром Воздаяния, а ноэллианцы – попросту соседним обиталищем людей. В девятнадцать лет я еще не слишком интересовался воззрениями ноэллианцев, и поначалу сам счел его приютом грешников, но очень быстро обнаружил, что этот весьма искаженный с виду мир – куда разумнее и правильнее, чем наш с вами. Я понял разницу на себе, но еще лучше понял, начав изучать его внутреннее устройство… Нет, сам по себе он почти во всем подобен нашему, единственная разница – во влиянии богов. Я говорю о правилах, по которым живут люди. А также и о степени вмешательства Сотворивших в ход его жизни. Сравнение это привело меня ко вполне ясным выводам и вполне понятным желаниям. Я пришел к отцу с рассказом об увиденном. Рассказ его впечатлил и стал основанием для всех последующих действий.

– Что же, жизнь в этом мире так прекрасна? – прищурилась Кларисса. – Настолько, что мы должны подражать ей?

– Нет, ни в коем случае! Она весьма разнообразна, как и наша. Что-то там лучше, что-то – куда хуже, – досадливый жест; но собеседник сердился на себя, что не смог донести свою мысль. – Но там есть свобода, о которой мы и не слыхали, даже вообразить ее себе не можем. К своей жизни тамошние обитатели пришли длинным и трудным путем. Мы можем воспользоваться их опытом и многократно сократить свою дорогу.

– Для чего? Чем вас не устраивает то, как мы живем?

– Кларисса, вы когда-нибудь задумывались о том, что запасы руды, угля, торфа не бесконечны? Те умения, которыми владеют наши соседи, позволяют расходовать их крайне экономно. Они были вынуждены научиться этому, почти полностью исчерпав все блага своего мира. Мы тоже уже вынуждены, но еще даже не знаем об этом. Путь, что выбрали для нас боги, ведет в тупик. Смерть от голода и холода, без малейшей возможности воспользоваться теми ресурсами, что еще остались в нашем распоряжении. Но дело даже не в этом, в конце концов, до этого часа еще столетия… – усталый вздох. – Боги, вы ведь знаете, что это самозваные боги, загнали нас не в тупик, а в ловушку, которая уже готова захлопнуться. Они уподобились змее, кусающей свой хвост…

– О чем вы говорите? – удивилась Кларисса. Все предыдущее звучало стройно, но довольно-таки бессмысленно. Господин герцог Скоринг, кажется, оказался философом из тех, чья мысль простирается на века и тысячелетия. Мечтатель, борющийся с опасностями далекого будущего; впрочем, мечтателями называли и служителей Истинной Церкви Собраны, сказавшими однажды: «Рабство неугодно Сотворившим и должно быть искоренено!»… только вот они действовали убеждением, а не силой, не решали за других, как им должно жить и по какому пути следовать.

– Золотая династия проклята. Король Эниал, будучи еще юнцом, совершил один из тех поступков, за которые Сотворившие карают смертью. Все, кто был причастен к тому преступлению, обречены пасть от руки друг друга. Два закона вступили в противоречие друг с другом, и ни один из них не может быть отменен. А Противостоящий вернулся. Он ждет часа, когда прервется связь самозваных богов с миром. Связь эта – Золотая династия. Войдя в мир, он разрушит его. Все три мира.

– Проклятье?.. – изумленно выговорила Кларисса. – Что должен был совершить этот юноша?!

– Всего лишь взял силой тамерскую пленницу. Она же прокляла его и всех причастных. Не менее десятка офицеров и солдат, бывших в том доме…

– Простите, что значит «всех причастных»?! – хозяйка едва не вскочила. – Этого не может быть, карают лишь одного виновного. Или, простите, это было непотребство, совершенное всеми?..

– Отнюдь нет. Но таковы были слова проклятия, и боги позволили ему сбыться. Рано или поздно что-то подобное должно было произойти, ведь само право на проклятие позволяет такое развитие событий.

– Но где и когда проклинали всех?

– Вы не верите мне? Что ж, попробую доказать. Одним из таких якобы причастных оказался и Ролан Гоэллон. Вы знаете, что случилось с его детьми? В этом был виноват не столько Руи Гоэллон, сколько Элор Сеорн, его двоюродный брат. Потом принц Элор погиб – вам нужно называть имя его убийцы?

– Нет, благодарю… – Кларисса и раньше предполагала, кто покончил с безумным братом Ивеллиона, в этом ничего нового не было, но в целую толпу проклятых женщина не поверила. Она знала, что так быть не может; гибнет виновный. Слуги господина Мерно, не воспрепятствовавшие злодеянию Виктора, остались живы и здоровы, как и сам винодел. «Всех причастных» – что это значит? Затруднительно представить себе юного Ролана Гоэллона, который помогает брату-близнецу изнасиловать несчастную тамерку… Отец Руи скорее бы помог девице. А остальные? Десяток человек, офицеры армии Собраны – тоже помогали? Или хотя бы одобрили подобное деяние королевского отпрыска?.. К тому же бывшей куртизанке казалось, что собеседник пытается убедить не столько ее, сколько себя: в голосе вдруг прорезались чужие ноты; это резало слух.

– А осведомлены ли вы, как сложилась жизнь потомков маршала Мерреса, еще того маршала Мерреса? Все его сыновья так или иначе убили друг друга. Несчастные случаи и не только. А обстоятельства смерти его внука Алессандра и Рикарда, а также полковника Эллуа – все они были потомками пресловутых причастных. Эллуа убил старшего Мерреса, Рикард – Эллуа, а герцог Гоэллон – Рикарда. Проклятье сбывается даже против воли самих проклятых – герцог Гоэллон был весьма дружен с внуком генерала Шроста, но Герберт Шрост погиб в дружеском поединке. Или вы думаете, что герцог Гоэллон не дорожил жизнью своей невесты? Она тоже умерла не от естественных причин.

– Вы удивительно хорошо осведомлены о таких подробностях чужих жизней…

– Я потратил на расследование десять лет. Кстати, племянник герцога Гоэллона обращался к тем же архивам, что и я. Сейчас в живых осталось лишь четверо. Герцог Гоэллон, его племянник, старший сын короля Ивеллиона – и король Элграс. Проклятье неумолимо, оно сбывается всегда. Эти четверо или их потомки покончат друг с другом. Это случится внезапно, как всякая насильственная смерть. Золотая династия, связывающая сущий мир с богами, прервется и боги утратят власть над миром. Возможно, лишь на час – но в этот час войдет Противостоящий, а на его стороне вся накопленная им сила. Ее хватит, чтобы уничтожить все и вся…

– Прекратите меня пугать! – взмахнула рукой Кларисса. – Я поняла, чем это грозит. Дайте мне подумать. Она встала из кресла, взяла чашечку уже остывшего кофе, отхлебнула и поморщилась; потом прошла к окну и уселась на подоконник, глядя на герцога Скоринга, тоже давившегося горькой дрянью. Все звучало так связно, так похоже на правду – даже неожиданная выходка Фиора укладывалась в этот ряд: он сказал, что ему нельзя жениться. Фелида догадалась верно: в браке обычно рождаются дети. Проклятые дети проклятых родителей, обреченные на смерть или убийство.

Брат и сестра герцога Гоэллона, которого когда-то называли Руи-Братоубийцей – вот, значит, в чем было дело. Вот о чем молчали и старуха Алларэ, и сам герцог…

– Откуда вы вообще узнали о проклятии? Сомневаюсь, что Руи откровенничал с вами на этот счет.

– Противостоящий вернулся не один. Он нашел другого бога, а тот обманул его, не желая разрушения. Если он займет место нынешних узурпаторов, то будут отменены не только чудеса, которые так дороги герцогу Гоэллону, но и проклятье. Все, что я узнал – я узнал от него. Он существо совсем иное, он не одержим желанием опекать, сдерживать, отучая думать и принимать решения…

– Хорошо, закончим с богами, – решительно оборвала Скоринга хозяйка, поняв, с чьего голоса поет бывший регент. Откровения высших сил порой очень трудно понять и уложить у себя в голове, но с тем, что проклятье существует и действует, спорить бессмысленно. – Зачем же вам понадобились два государственных переворота?

– Первый – потому, что я решил затеять более крупную игру. Еще до моего рассказа отец хотел свергнуть Золотую династию – представьте себе, чем бы это обернулось? До того он всего лишь хотел разделить страну на несколько частей и стать королем западных земель. – Потомок жадного казначея брезгливо поморщился.

– Притязания моего отца сразу показались мне слишком мелкими. Зачем брать лишь часть, когда можно взять все? Потом «заветники» поведали ему, что открывший путь Противостоящему получит власть над всем нашим миром. Я знал, что это обещание лживо, а мир будет разрушен, однако ж, угадайте, какова была цена моих разъяснений по сравнению с подобными перспективами? С еретиками отец связался по моей подсказке – одна из моих ключевых ошибок. Когда отец выслушал обещания «заветников», ему понадобилось сделать так, чтобы они могли свободно проводить обряды, питающие Противостоящего. Одновременно с тем он пытался добраться до кого-то из Золотой династии, отдать его для жертвы. Меня не устраивал план, по которому я должен был править небытием во славу рода Скорингов. Я хочу видеть Собрану существующей, единой и сильной.

– Вы не могли просто остановить отца намного раньше? Вы ведь в конце концов сделали это.

– После смены богов неизбежно воцарился бы хаос, который мог бы уничтожить державу и без высших сил. Мне нужна была возможность провести реформы, и я ее добился. Добился, опираясь на те силы, что у меня были.

– Для чего же вы отдали власть противникам?

– Разве это власть? – усмехнулся Скоринг. – Это уже, госпожа моя, то дело, с которым отменно справится нынешний казначей и прочие господа из королевского совета. Все, что мне было нужно, я сделал.

– И кем же вы желаете быть отныне? Верховным жрецом нового бога?

– Помилуйте, какая чушь! – отмахнулся гость, но губы дрогнули.

– Так чем же вы теперь желаете заняться? Какое дело вам нынче кажется достойным?

– Раньше я хотел быть посредником между нашим миром и соседним…

– Что же изменилось? – Кларисса спрыгнула с подоконника, подошла к креслу, в котором сидел гость и присела на край стола, вплотную к герцогу Скорингу, заглянула в глаза. То, что пряталось за золотыми искорками в темном янтаре не понравилось ей до крайности.

– Слишком многое пошло не так, как я ожидал.

– Что же именно?

– Это сложно объяснить… – Кларисса поняла, что продолжать нельзя: у нее было слишком много других вопросов, а на слове «будущее» у Скоринга, кажется, была натерта здоровенная мозоль.

Не видел он для себя никакого будущего – и видеть не хотел; но почему же? При этих огромных, едва постижимых уму планах?..

– Хорошо, не объясняйте. Что из случившегося вы устроили самолично? – хотелось понять, сколько же он натворил, следуя колеей своего отца, сколько – пытаясь выбраться из колеи…

– Все.

– Да неужели? – фыркнула Кларисса. Ну не спятил ли бывший регент?! – Разве взрыв дворца и последующая резня – не ваших рук дело?

– Разумеется, моих. Мне нужно было остановить и короля, и отца, и тех его тайных соратников, имена которых мне не удалось узнать.

– А хлебный бунт? А Брулен? Кто же лишил жизни баронессу Брулен и пытался похитить принца? – Кларисса подняла кофейник, желая налить герцогу Скорингу еще кофе.

– Все, что сделал мой отец, он сделал с моей подачи и с моей помощью.

– Да неужели? Фиору вы говорили другое!

– Вы же просили, чтобы я говорил пра… Оу! – правдолюбец, получивший по лбу пустым кофейником – так, что на серебряном сосуде осталась вмятина, – изумленно схватился за голову. – За что, госпожа моя?!

– За то, что ваша ложь куда больше похожа на правду, чем ваша правда!

– Но помилуйте, я же действительно рассказываю, как все было! – Скоринг потер ссадину. – Поставьте сие орудие на стол, на голове я защитных предметов не ношу…

– Простите, господин герцог, – вздохнула Кларисса. – Попробуйте рассказать еще раз. Только не заставляйте меня вспоминать уложение короля Лаэрта.

– О чем вы?

– Если подозреваемый заставляет следователя думать, что он предается самооговору, он должен быть обследован тремя служителями Церкви и двумя медиками, дабы они подтвердили, что подозреваемый находится в здравом уме. Ну где ж я вам ночью консилиум сыщу?! – Человек, который всеми силами пытался остановить понесшую лошадь, но говорит так, словно с удовольствием ехал на ней, направляя по своей воле туда и сюда – либо безумец, либо попросту издевается над хозяйкой. И если бы он пытался вот так вот, оговаривая себя, перевалить всю вину на отца. Но он же говорит ровно то и так, как думает!

– Кларисса, душа моя, я рассказываю лишь о том, что делал сам и вполне в здравом уме! – возопил скориец. – Я подвигнул отца к устройству заговора. Я навел его на мысль связаться с «заветниками». Я принимал участие в подготовке хлебного бунта, я позволил случиться казням и войне на севере. Отец ухитрился даже организовать покушение на герцога Гоэллона, к счастью, оно не удалось – но вовсе не моими трудами. Ничего не случилось бы, распорядись я полученным знанием разумно. Я не помешал происходящему… – О, да, и собор, где проводилась коронация, он самолично развалил, не иначе… Госпоже Эйма очень, очень хотелось спросить, на что был бы похож хлебный бунт, если бы гость не принимал в нем участия. Осталось бы от столицы что-то, кроме руин и выгоревшей плеши?

– Вы не дали заговорщикам оружие из того мира, вы так старательно арестовывали эллонских и алларских владетелей, что в Шеннору не попал почти никто, а тех, кто попал – выпустили. Выпустили и тех, кто был арестован по навету вашего батюшки. Верно?

– Да, разумеется – это все вело к распаду страны, а я счел это нежелательным. Мне нужна была единая, крепкая и готовая к тому, что последует за сменой богов Собрана.

– Почему Алессандр Гоэллон не был арестован вместе с Реми по обвинению в организации бунта?

– Отец это планировал, я был решительно против.

– Против взятия заложника из этого рода?! Руи был бы куда сговорчивее, не правда ли?

– Я не видел ни малейшей выгоды в том, что этот молодой человек попадет в руки «заветников», а он бы непременно к ним попал, пока отец был жив. Последовало бы жертвоприношение и явление Противостоящего. Мои планы выглядели иначе. Элграс – тот король, что меня вполне устраивает, а алларско-эллонской коалиции можно доверить исполнение моих замыслов. Начать реформы они не способны, но смогут их продолжить.

– Чума на вас, – вздохнула Кларисса. – Вы безнадежны! Ладно, я уже усвоила, что вы все делали по своему желанию и для своей выгоды. Так что на самом деле произошло между вами и Реми? Вопрос этот мог стоить жизни; но рискнуть стоило. Прошлые объяснения удовлетворили женщину лишь отчасти. Слишком разумно они звучали, к тому же герцог Скоринг тогда солгал; пусть в мелочи.

– Я попробовал с ним договориться. Он не стал слушать. Я не знал, что он… способен на такие вещи, пока не обнаружил себя за столом, выписывающим приказ об его освобождении. Дальнейшее… – гость прикрыл ладонями лицо, и Кларисса недоверчиво уставилась на него, поигрывая кофейником. Что за драма, разыгранная дурным актером?! – Я повел себя весьма постыдным образом. Мне показалось, что именно так он когда-то поступил и с моей сестрой, и с целым рядом других людей – глупость, конечно, но тогда я был уверен, что все сходится… Я приказал пытать его. Потом… потом мне было слишком сложно заставить себя думать о происшедшем.

Мне следовало приказать позаботиться о его здоровье так, как положено, но только вспоминая об этом… идиоте, я хотел его попросту убить. Целую седмицу, проклятье… Я совершил то, на что не имел права, я рискнул жизнью ценного заложника, и только потому, что позволил себе примешать чувства к… к делу… Мать, Воин и прочие боги, сущие на свете!.. Кларисса едва не выронила свое орудие допроса. Он не врал, не притворялся, это было отчетливо ясно, и от этой ясности хотелось закричать. Взрослый человек, которого большинство считало невероятным злодеем и расчетливым подлецом, закрывал лицо мелко дрожащими ладонями – словно новобранец, впервые убивший врага, словно ребенок, первый раз увидевший публичную казнь…

– Вам до того приходилось делать что-то подобное? – женщина осторожно отвела его ладони от лица, но напрасно – глаза были прикрыты.

– Нет. И если бы не моя глупость… многократная. Я только потом понял, что испугал его. Он мне, собственно, ответил на вопрос, как ухитрился пропустить подготовку к хлебному бунту. И обозначил свое отношение к этому бруленскому юноше. Я слишком явно удивился…

– Довольно, – госпожа Эйма топнула ногой. – Вы… вы просто невероятный какой-то человек! А с Араоном и Фелидой? Спрашивать об этом было – словно лезть острым инструментом в рану, но иначе было нельзя.

– Еще два моих постыдных и непростительных поступка, – Скоринг поднял голову и наконец-то взглянул Клариссе в лицо. Кажется, «непростительный» нужно было понимать буквально: то, чему нет и не может быть прощения, и даже прости Араон – бывший регент сам себя не простит. За это и за все прочее. – Из-за того, как я вел себя с Араоном, погибла герцогиня Алларэ – я своими руками подтолкнул его, но понял это только потом. С Фелидой я поступил слишком сурово, мне нужно было, чтобы она в неподходящий момент не начала упрямиться… Великолепно, просто великолепно! Прямо-таки мирское воплощение Противостоящего!..

– Вы заставляете меня думать, что просто упиваетесь своими грехами, – Кларисса вдруг разозлилась.

– Я делал то, что хотел, прекрасно понимая, кому и сколько будет стоить удовлетворение моих желаний.

– Думаете, хоть кому-то легче от того, что вы не стремитесь оправдываться за то, что натворили? От вашего самобичевания и упоения своей невероятной подлостью ничего не исправится! Если вы надеетесь так же обойтись с господином регентом, совершить очередную ошибку и скорбно признать ее, лучше убирайтесь, пока я не позвала стражу!

– Госпожа моя, помилуйте!.. О чем вы говорите? Я просто честен перед собой и вами! Какой дурак, какой невероятный дурак!.. Сколько лет он занимался только тем, что предотвращал беды, которые могли прийти извне мира – из-за богов и претендующих на небесные троны существ; изнутри – от его ополоумевшего отца, который перевернул все с ног на голову. Покойный казначей из всего, что узнал, захотел понять лишь одно: есть способ стать правителем даже не Собраны, а всего мира… Дурость эта была женщине подозрительно знакома – герцог Гоэллон год за годом так же закрывал собой и страну, и династию, глава которой под конец дошел до того, что решился отправить его на заведомую смерть. До чего ж они были похожи – не в мелочах, в главном: в привычке называть действиями к своему удовольствию все то, что делалось дорогой ценой, и платили ее оба – собой.

– От вашей честности плакать хочется. Ладно, не мне вас судить, – вздохнула Кларисса. – С чего вы решили, что должны вмешиваться сейчас?

– Я знаю, куда отправился герцог Гоэллон и знаю, что он задумал.

– От этого вашего будущего бога?

– Да! – Скоринг вскинул голову, на щеках проступил румянец. – Герцог задумал очень сложную вещь, сложную вообще, а сейчас – просто невыполнимую. Он понял, как избавиться от проклятья, но то, что он придумал, нужно было делать раньше. Сегодня это приведет к катастрофе…

– Герцогу Гоэллону неоднократно удавалось исполнить то, что всем казалось невыполнимым, – А ты сам, разве ты задумал что-то простое и ясное? Всего-то заменить одних богов на другого и попутно избавиться от четвертого, который уничтожит все живое, как и рассказывала Церковь.

– Не в этот раз. Герцог ошибается в своих расчетах. То, что он рассчитывает сделать, попросту неосуществимо, хуже того – это смертельно опасная ошибка! – скориец говорил, едва ли не задыхаясь от волнения, это было совершенно непривычно и неожиданно. Пальцы пытались поймать что-то в воздухе; еще один повод для удивления – раньше Скоринг пренебрегал жестами. – Представьте себе человека, который швыряет факел в шахту, уже заполненную рудничным газом. Все это нужно делать не так, нельзя делать так! Я должен предотвратить это, для этого мне и нужен господин герцог Алларэ. Однако ж, если признаться самой себе, то гостю поверить куда проще, чем герцогу Гоэллону, в очередной раз отправившемуся невесть куда творить чудеса. «Расчет», да еще и явственно опирающийся на поддержку очередного претендента в боги – то, что можно хоть как-то понять. А судя по всему, что случилось в Собране в этом году, что-что, а рассчитывать и планировать герцог Скоринг умеет получше многих прочих. Даже то, что он называет своими непростительными ошибками, у других звалось бы мелкими просчетами в великолепном плане. Конечно, это не касается всего, что связано с отцом; но мог ли девятнадцатилетний юноша, ровесник Ханны, понять, что делает, когда приходит с откровенным рассказом к самому близкому человеку? Каким бы ни был тот человек – да нет, конечно же, нет… Не всякий прирожденный навигатор сумел провести бы свой корабль между льдин так, как скориец – страну и множество людей между огромным количеством опасностей. И при этом – обвинять себя во всех смертных грехах?..