Текст книги "Реальность сердца"

Автор книги: Татьяна Апраксина

Соавторы: Анна Оуэн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 49 страниц)

– Вы, кажется, меньше прочих удивлены поступком Реми Алларэ?

– Это так. Я ожидала подобного. У алларцев много своих обычаев, не меньше, чем у огандских Кланов, да они ведь и родичи между собой… – улыбнулась Кларисса. – По одному из обычаев у военного вождя, который не может сражаться сам, есть девятина, чтобы выбрать себе преемника.

– Почему же бастард, а не этот горе-дуэлянт?

– Реми никогда не любил сыновей Клер. Старуха Алларэ говорила… – госпожа Эйма осеклась. И нужно же было так проговориться! Она, выученная, как молчать или лгать, но и под пыткой не выдавать своих тайн, в пустячном разговоре…

Под нижним платьем она всегда носила длинный узкий стилет без рукояти, плотно прижатый к телу корсажем. Королевская гвардия, внимательно оглядывавшая Клариссу при входе во дворец, и не догадывалась, что низкий вырез платья таит в себе еще что-то, помимо соблазнительной фигуры. И останется – не более получаса, чтобы предупредить Ханну, удрать с ней из дворца, потом бежать всем втроем. Из-за пары слов, из-за того, что Кларисса непозволительно забылась, дала скуке взять себя в плен!.. Скоринг стоял близко, очень близко – и так удачно, глядя вдаль поверх ее головы. Удар… Острие бессильно скользнуло, только прорвав ткань темно-синего расшитого жилета. В следующее мгновение оба запястья Клариссы оказались накрепко стиснуты. Скоринг хорошенько встряхнул ее. Стилет упал на пол. Как это могло быть?!

– Я ношу кольчугу. – Какой спокойный у него голос…

– Это не кольчуга!.. – нет, не может быть, совсем другое ощущение – словно острие прошлось по оконному стеклу… Еще можно вырваться! Если ударить в колено, он может разжать кулак.

– Не нужно, Кларисса. Прошу вас! Госпожа моя, я все о вас знаю, – мягкий, успокаивающий голос; герцог Скоринг выпустил ее руки, но тут же обнял за плечи, прижал к груди. Другой рукой приподнял рукой подбородок, заставил глядеть себе в лицо. – Я знаю, кому вы верны, где вы жили до приезда в столицу. Я знаю, как вы любите Хельги. Вам не нужно меня бояться! Ни за себя, ни за мужа, ни за дочь…

– Но почему тогда?..

– Вы были так забавны в своем стремлении подобраться ко мне поближе, – полные губы улыбнулись. – Но дело не в этом. Кларисса, я никогда не причиню вам вреда.

– Ответьте, почему! – объятие казалось некрепким, но вырываться женщина не рискнула. Она уже видела, как быстро и ловко двигается герцог Скоринг.

– Вы – мой тонкий мостик, мой парламентер, мой единственный шанс… – Скоринг наклонился близко-близко, губы почти соприкасались, но он не попытался поцеловать Клариссу. – Вы мой единственный друг.

– Даже после этого? – стилет валялся совсем близко.

– Особенно после этого. Прекрасный повод объясниться без вашего милого лукавства, Кларисса.

– Но почему – я?

– Потому что вы помните, кто вы, госпожа моя, и не стыдитесь этого. Потому что вы еще помните, как записывали откровения охваченного страстью человека, зная, что его четвертуют за эту откровенность. И зная, для чего это совершаете. Потому что вы знаете, какими руками выковываются победы. Из каких заготовок. Вы готовы были меня убить, чтобы Хельги и Ханна спаслись бегством, и не стыдитесь этого, верно?

– Да… – едва выговорила изумленная Кларисса.

– Вот поэтому, госпожа моя. Вы играли в куртизанку, вы добивались моей благосклонности, вы подошли ко мне близко-близко – и не побоялись взяться за кинжал. Ради тех, кого любите. Кларисса, мы с вами из одного племени.

– Нет, герцог, я не ваша… – но у нее не было ни одного достойного возражения, только бессильное упрямство.

– Разумеется, – Скоринг опустил руки и сделал полшага назад. – Вы мне не рабыня и ничем не обязаны. Вы можете уйти и не возвращаться. Я не причиню вам вреда. Вы вольны идти к золотому герцогу…

– За что вы так ненавидите Реми? – изумилась женщина. Она опустила руку на тонкий, не толще удилища, ствол кофейного дерева. Растеньице обиженно качнулось, темные глянцевые листья с удлиненными кончиками затрепетали. Клариссу и Скоринга теперь разделяла усыпанная мелкими пестрыми камешками дорожка; она заметила, что герцог-регент наступил на стилет. Он уже полностью справился со вспышкой чувств, исказившей лицо до неузнаваемости. «Быстро, слишком быстро для искренней ненависти», – подумала Кларисса. Впрочем, герцог всегда был быстр.

– Это неважно. Впрочем… вы так хотите это знать, а я хотел бы видеть его лицо, когда вы расскажете ему. Прежде всего скажу – я не хотел убивать герцогиню Алларэ, но нисколько об этом не жалею. Я лишь взял жизнь за жизнь, но чтобы защитить будущего короля, а не походя, даже не заметив того…

– Смерть Анны Агайрон – его рук дело?

– Да, и все было проделано так глупо, что показания герцогини указали бы на истинного отравителя. Самое нелепое, что метил он не в Анну, а в Мио.

– Жизнь за жизнь? – напомнила Кларисса.

– У меня была сестра-близнец. Ее давно забыли. Ваша Ханна красива, а Ирма была тоже высокой, но слишком неуклюжей. Еще она была очень похожа на меня. Что простительно мужчине, то уродует женщину. Дурочка влюбилась в герцога Алларэ. Ему было семнадцать, он упивался поклонением дам и господ столицы. Ирма… для него она была лишь некрасивой навязчивой девицей. Он публично оскорбил ее и отверг. Другая бы поревела и утешилась, но сестренка… – Скоринг повернул голову в сторону. Тяжелый правильный профиль – впору на монету, и такой же неподвижный. Голос и выражение лица слишком уж расходились между собой. – Она покончила с собой. Я тогда был на Западном фронте. Отец запретил мне мстить, сказав, что это запятнает честь семьи. Для всех Ирма просто утонула, несчастный случай.

– Но вы еще и приказали пытать его!

– Я делал это сам. Мне нужна была исповедь…

– Герцог Гоэллон не простит вам смерти Мио, – вздохнула Кларисса.

– Я знаю, – пожал плечами Скоринг. – Знаю, но не жалею об этом. Моей сестре было далеко до герцогини Алларэ, но разве любить можно только золотых девочек? Кларисса замолчала, поплотнее закутав плечи накидкой. Поблизости от герцога-регента вдруг стало холодно, невзирая на всю духоту зимнего сада.

– Спрашивайте, госпожа моя, дальше. У вас ведь много вопросов.

– Не сейчас, – покачала головой Кларисса. – Мне нужно обдумать услышанное.

– Думайте, сколько сочтете нужным. Поверьте только, что вам я не лгал.

– Что у вас за кольчуга? Герцог Скоринг резко рванул вверх рубаху. Кожу обливало тонкое стекло, совершенно прозрачное. Блики подчеркивали рисунок мышц.

– Я знаю, откуда это… – шепотом сказала госпожа Эйма.

– Разумеется, знаете. Ученица старухи Алларэ не может не знать.

– Об этом я тоже могу рассказать? – она шутила, но уже решила для себя, что не станет ни о чем подобном говорить Реми. Слишком многое нужно узнать, проверить, свести концы с концами. Если Скоринг солгал…

– Конечно. Алларэ попросту не поймет, а герцог Гоэллон едва ли не догадывается сам. Я дал ему вполне недвусмысленный знак. Он даже верно меня понял.

– Урриан… я никак не могу понять, чего вы хотите! – Кларисса шагнула вперед и осторожно прикоснулась к тому, что герцог Скоринг назвал кольчугой. Теплое стекло, гибкое и очень прочное, наверное. Острие стилета не оставило на нем даже царапины, а ведь она била сильно.

– Я могу и рассказать вам. – «Можешь, конечно. Только я сначала должна понять, насколько можно тебе верить. Есть ли в твоих словах хоть толика правды, или все это игра, где я – вожу, у меня глаза завязаны платком, а ты прячешься, ускользаешь, обманываешь…».

– Вы сказали, что не лгали мне. А кому лгали?

– Всем, – усмехнулся регент, поправляя воротник. Рубин в герцогском перстне отбросил алый блик. «Не знаю лжи!» – вспомнила Кларисса девиз рода Скорингов. – Отцу, королю, Араону, этому… горе-засланцу герцога Гоэллона, бастарду, «заветникам»…

– Ну и как я могу верить, что мне вы не лжете? – топнула ногой женщина; хрустнул под ногой сырой гравий. Скоринг развел руками – устало, равнодушно.

– Не вижу способа вас в этом убедить. Идите, госпожа моя, вам нужно отдохнуть. Я всегда буду рад вас видеть.

– Один монах пригласил к себе в гости другого. Ночь была студеная, и приглашенный замерз до полусмерти под дверью. Наконец постучал он в дверь кельи, и спросил: «Брат, разве не сам ты пригласил меня?». Тебя, ответил монах, но не твою гордыню… «Послушник Эрин» расхохотался так, что его могли услышать на всем этаже, плюхнулся на лавку и улегся затылком на колени брата Жана. Веревку, стягивавшую волосы на затылке, он опять где-то потерял, так что перед старшим воспитателем оказалось создание, мало гармонировавшее с суровой обстановкой кельи послушника. Не то хорошенькая девица с пышными бледно-золотыми волосами вокруг прелестного лица, не то вестник Сотворивших, решивший вдруг поваляться на лавке. На коленях у брата, которому вменялось в обязанности призывать его к порядку. В любом случае ясно делалось, за что Элграса уже назвали «нестроением ходячим».

– Притча, конечно, содержит в себе шутку. Но… – брат Жан поколебался, – ржать над ней не подобает, ибо вы не конь, а юноша. Также не подобает и принимать чересчур вольные позы, дабы не смущать братию. В широко распахнутых глазах мелькнула слишком уж взрослая, понимающая насмешка – но еще по-детски безжалостная. Вместо того, чтобы встать, послушник повернулся набок, поймал ладонь Жана и опустил себе на щеку.

– Вы-то не смутитесь. А мне здесь… одиноко. Понять подростка было несложно. У Жана было двое старших братьев и сестра, все дети держались вместе, постоянно возились, почти каждую ночь спали в одной постели. Об одиночестве и мечтать не приходилось – не было такого повода, да и слова такого не было. Оказавшись в монастыре, он словно ухнулся с разбегу в прорубь: обжигающий холод обращения, границы уставов, стены, двери… и пусть даже почти всегда холодная пустая тишина была желанной – после часов тяжелых занятий, после работ по хозяйству, – все же Жану тогда недоставало человека, которому вот так, запросто, можно положить голову на колени.

– Хорошо, пусть так. Но больше не пугайте остальных.

– Ладно… Его высокопреосвященство еще не вернулся?

– Вернулся. Но подумайте, может ли он слишком часто приглашать вас к себе. Сколько в Тиаринской обители послушников?

– Шестьдесят два.

– Именно. И обычно они вообще не видят архиепископа. Разве что издалека. А если некий сеорийский мальчик зачастит к его высокопреосвященству, то что подумают остальные?

– Что это его сын? Брат Жан слегка шлепнул мальчишку по губам. Элграс обиженно надулся, сел и по-жеребячьи тряхнул головой.

– Следующий раз вы седмицу проведете в подвале за подобные речи.

– Я же пошутил…

– Это была дурная шутка, – отрезал монах. Старший воспитатель встал и прошелся по келье. Никаких поблажек послушнику Эрину не сделали, разумеется. Вся обстановка состояла из широкой деревянной лавки с тонким шерстяным одеялом, табурета и стола с подсвечником и кувшином для воды. В углу у двери был вбит крюк. Больше – ничего; беленые стены, усыпанный осокой пол. Однако ж, принц и здесь ухитрился навести свой порядок: стол подтащил к лавке так, что мог класть на него книгу или свиток, не поднимаясь с ложа, на табуретку накинул привезенный с собой из монастыря Святого Иллариона потрепанный плащ с золотым шитьем.

– Нет ли у вас затруднений в обучении?

– Есть. Я не хочу заниматься вместе с этими… – мальчик осекся раньше, чем брат Жан приготовился сделать ему очередной выговор за «ослов», «баранов» или «безмозглых неучей». – Любезными ровесниками, которые в своем блаженном неведении искушают меня нетерпением и скукой. В прошлом монастыре я уже выучил все то, что здесь будут изучать год!

– И вправду так? – удивился воспитатель. – Идите-ка сюда, дайте руку. Пальцы у послушника оказались длиннее, чем у брата Жана – пришлось пристраивать свою ладонь так, чтобы сошлись все кончики. Воспитатель попросил принца прикрыть глаза и принялся проверять его. Тепло, холод, простенькая мелодия знакомого всем с детства псалма… Элграс не ошибался, как ни пытался наставник его запутать – угадывал все, что у старшего на уме. Незаметно для сосредоточившегося мальчика Жан отодвинул руку, потом и вовсе убрал ее за спину, отшагнул. Запрокинутое напряженное лицо, едва двигающиеся губы…

– Волнение. Жадность. Ревность. Недоверие. Уныние. Радость. Похоть… – скулы слегка подернулись румянцем. – Скрытность. Стой! Попался, еретик! – юноша распахнул глаза, удивленно посмотрел на свою руку, потом на стоящего у самой стены наставника. – Вот, я же говорил!..

– Вы ни разу не ошиблись. Это не первый год обучения, а третий. И это говорит лишь о том, что теперь вы будете читать книги, изучать историю Ордена и помогать брату-скарбнику.

– Почему?!

– Потому, что скоро вы будете королем, а не расследователем.

– Я не понимаю, объясните! – взмолился мальчик, глаза подернулись дымкой слез.

– Возьмите себя в руки. Выпейте воды, сядьте. Я все объясню. Рассказ оказался долгим. Послушник Эрин не верил, спорил, убеждал, что с ним все будет не так, но, наконец, получив напоминание о запрете герцога Гоэллона, смирился. Под конец разговора у брата Жана пересохло в горле и начала кружиться голова; кровь молоточками стучала в виски, хотелось спать. Вместо того, чтобы спрятать свои чувства, он вновь взял принца за руку и позволил тому услышать.

– Ой… простите, я такого не хотел.

– Я знаю. Для вас подобного тоже никто не хочет.

– А… а как же вы расследовали дела? Или я противнее еретиков? – подмигнул упрямый мальчишка.

– Приходилось терпеть. Потом – долго отдыхать. Вот этому я вас буду учить сам. Начнем завтра же. А то после первого королевского совета вас сюда привезут на носилках. Принц улыбнулся – вот уж воистину маленькое ехидное чудовище, верно сказал герцог Гоэллон – и брат Жан предположил, что на носилках будут выносить тех, кто будет достаточно глуп, чтобы препираться с его величеством Элграсом. Пожалуй, уроки риторики ему стоит посещать и дальше, только с послушниками на год-другой старше. Прежний наставник принца был или нерадив, или глуп: юноша прекрасно умел изъясняться подобающим образом, но делал это из-под палки. Либо после десятка замечаний подряд, либо в ответ на резкость. Наставник Тиаринской обители уже сумел привить мальчику вкус к стройной фразе… а вот примешивать к ней постоянную насмешку Элграс научился сам. Благо, ему было кому подражать. Все лучше, чем прежние «Ой!» и «Ай!», либо быстрая заученная скороговорка уроков – слова, бездумно слетавшие с губ в полном соответствии с учебным свитком, но не задерживавшиеся в голове.

– Расскажите про расследование, – попросил послушник. – Проявите снисходительность к не видевшему ничего подобного младшему собрату.

– Я провел лишь одно. Еще же точнее – провели меня, – признался брат Жан. Врать монаху Ордена непозволительно ни при каких обстоятельствах, даже младшим, даже временным гостям обители. – Вас это тоже затронуло. Помните же бегство с постоялого двора?

– Такое сложно забыть, – а судя по радостному блеску в глазах, выводы сделать оказалось еще сложнее. Для Элграса все это так и осталось лучшим из приключений в его жизни.

– В баронстве Брулен ересь последователей веры истинного завета набрала силу еще за год до моего прибытия туда. Причиной моего вызова стал несчастный случай. Случайно прерванный обряд жертвоприношения повлек за собой гибель троих жителей деревни. Так часто случается.

– Это было человеческое жертвоприношение?

– Нет, еретики выбрали в дар Противостоящему собаку. Но и трое случайно пришедших в то место тоже отдали ему свои души.

– Каким образом?

– Когда замыкается круг еретиков, они словно бы открывают колодец. Сами они в безопасности, но случайно оказавшийся поблизости, зверь или птица… и даже человек, попадают в плен. Они всегда погибают.

– А обряд похож на совместную молитву в праздник, верно? – прищурился принц.

– Ее ведь тоже нельзя прерывать. Только мы обращаемся к Сотворившим. Брат Жан сглотнул, потом изумленно захлопал глазами. Воспитанник сказал что-то богохульное, запретное и противоестественное… противоестественное ли? Круг молящихся у алтаря, соединенные руки, сливающиеся в унисон голоса – храмовые моления, каждую седмицу проводившиеся во всех монастырях Ордена Блюдущих Чистоту. Только в Ордене, не в обычных церквях и соборах. То же – у Бдящих Братьев. После молитв, прочитанных с открытым сердцем, каждый чувствовал незримое присутствие Сотворивших, прозрачное прикосновение света и тепла, внушавшее чистейшую из радостей, надежду, любовь и веру. Гордость служения, счастье единения с богами, благословлявшими все сущее, всех живых, разумных и неразумных… Только в главном Элграс ошибся, существенно ошибся – вот в этом и почувствовал брат Жан нечто, глубоко противоречащее правде.

– У меня к вам два насущных вопроса: неужто вы не поняли разницы… и кто пустил вас на моление?

– Я сам пришел, а меня не прогнали. – Мать и Воин, настоятель Ириней говорил о строгих порядках в Тиаринской обители?! Или принц Элграс – тот таракан, что всегда дырочку найдет? По седалищу задумчивого «таракана» плакали розги, вымоченные в соленой воде. Праздничные моления – для братьев, закончивших обучение; для разума юноши прикосновение дланей Сотворивших может оказаться слишком серьезным испытанием. Радость нужно принимать готовым к ней сердцем, а этот юный егоза… …впрочем, боги не отвергнут своего потомка, даже если он лезет туда, где ему еще несколько лет не место. Мать и Воин бесконечно милостивы ко всем, вот и мальчишке не повредило. Брат Жан знал, что случается с послушниками, которые оказались не готовы к праздничным молениям. Всю жизнь, до самого конца они хранили молчание, улыбались и смотрели в неведомое, недоступное остальным. Их называли блаженными.

Обнаружь герцог Гоэллон вверенного попечению архиепископа наследника престола в подобном состоянии – от святой обители не осталось бы камня на камне.

– Разница в том, что Сотворившие отдают, а Противостоящий забирает! – осенило «таракана».

– Вот так-то лучше, – кивнул воспитатель. – Наблюдение же ваше… вполне вероятно могло бы стать темой для ученого трактата, и даже не для одного.

– Вы думаете, я первый до этого додумался?

– У меня нет в этом уверенности, но я при первой же возможности спрошу его высокопреосвященство. Пока же извольте не радовать братию своим наблюдением. Вдруг это все-таки ересь…

– А что тогда со мной будет? – живо заинтересовался мальчик.

– Тогда вам придется прочитать множество трактатов, которые убедят вас в обратном.

– Считайте, что я вообще ничего не говорил!

..печаль мою не вместит белый лист, И до утра он предо мной, как прежде – пуст и чист.

– Можно, я больше не буду это читать? – взмолился Саннио.

– Вам не по вкусу вирши дамы Тианы?

– Не по вкусу! Мою, предо мной… а перед кем еще? Перед патриархом?!

– Вы можете сказать лучше? – заинтересовался Реми.

– Даже и не пытался, но это не значит, что я обязан заучивать наизусть подобные глупости.

– Вылитый Руи, – вздохнул бывший герцог; наследник рода Гоэллонов никак не мог приучиться называть его «господин Алларэ», за что каждый раз получал выговор. Попытка ознакомить Саннио с новомодными поэтическими творениями, которые пользовались успехами в салонах провалилась с треском. Натренированная память секретаря позволяла ему запоминать их хоть свитками – с листа, с единственного прочтения, – но зачем забивать свою голову мусором? Неужто важных дел нет? Вчера они с Бернаром с утра до ночи просидели над отчетами управляющих, разбираясь в налогах и податях, льготах для беженцев, пожертвованиях на приюты, ссудах, взносах на содержание монастырей, школ, лечебниц, над доходами и расходами. Саннио отменно считал и в уме, и письменно, но от избытка цифр и сведений голова шла кругом, к тому же приходилось принимать решения. Выделить средства на восстановление замка Бланш, прошловековой резиденции королевы из рода Гоэллонов, сгоревшей (резиденции, вестимо, хотя судя по письму – так сгорела сама королева) в прошлом году, или нет – учитывая, что пресловутый замок лет сто никто не посещал, а на поддержание его в должном виде уходило тысяч пять сеоринов год? Дать ли ссуду на восстановление поголовья лошадей владетелю Солье, конюшни которого постигла эпидемия случной болезни – тут Бернар постучал себя по лбу и посоветовал проделать с конюшнями то же, что случилось с замком Бланш… После вчерашнего даже чтение виршей могло считаться отдыхом. К тому же принимать у себя в гостях Реми Саннио почитал за удовольствие и честь. Даже со стихами. Даже с разглагольствованиями о модах, погодах и о том, что он в годы господина Гоэллона никогда не сидел дома сиднем. Приятное времяпровождение было прервано через час после полудня – еще более приятным событием. Поначалу Саннио не обратил внимания на шум во дворе – ну, сменяется охрана, или слуги что-нибудь уронили, или припасы привезли…

– Граф Бориан Саура! – в хитрую рожу Ванно хотелось чем-нибудь кинуть: нельзя же подобные сюрпризы – и без предупреждения. – Прикажете пустить?

– Прикажу тащить за уши, пока еще куда-нибудь не делся!

– Разумный подход, – кивнул Реми. – Хотя я говорил, что с этим-то ничего не случится. Воистину – не случилось; юный саурский граф даже не слишком изменился. Вытянулся на ладонь – это с весны-то! – загорел до кирпичного оттенка, что в сочетании с ярко-рыжей шевелюрой и темным, винного оттенка, дорожным костюмом производило убийственное впечатление; еще слегка посерьезнел. Впрочем – вправду не изменился ли? Смотря с чем сравнивать. Нелепый хамоватый мальчишка, которого почти год назад Саннио с дядей нашли на севере, куда-то делся. Перед Реми и Алессандром стоял вполне достойный наследник своих славных предков. Поверить, что ему зимой исполнилось только пятнадцать, было трудно.

– Добрый день, господа! – поклонился граф Саура. Вежливо и даже вполне изящно. «Приятно видеть, – подумал Саннио. – Учитывая, что и мои труды в это тоже были вложены…»

– Я привез письмо от герцога Гоэллона.

– Отлично, давайте его сюда. Садитесь и рассказывайте, где вы пропадали и что с вами случилось, – сказал Гоэллон, и, видя, что Бориан вопросительно взглянул на Реми, молча кивнул. – Вы голодны?

– Нет, благодарю, но от вина не откажусь. Прежде чем вскрывать письмо, Саннио решил выслушать рассказ – и не прогадал, история того стоила. Разумеется, никакие силы небесные, земные и подземные не утаскивали карету, с этим прекрасно справились гвардейцы господина Скоринга, тогда еще не герцога. Разумеется, жители деревни Берниссар попросту разыграли перед молоденьким лейтенантом убедительную комедию – как и предполагал рассудительный Бернар Кадоль, любивший приговаривать: «Чудеса вершат Сотворившие, а удел смертных – головотяпство». Бориана почтительно, но решительно препроводили именно туда, куда он и направлялся, в замок Шпроде, разлучили с эскортом, взяли под постоянное наблюдение… и принялись всячески баловать. Господину графу Саура оказали достойнейший прием. К его услугам были лучшие повара, вышколенные слуги, отменные лошади, прекрасные наряды и все прочее, чего желала душа господина графа. Включая охоту. Исключая возможность отъехать от замка Шпроде на тридцать миль, или – отойти на три шага от крепостной стены без постоянного сопровождения из пяти-шести гвардейцев.

– Не буду говорить, что не пользовался этими щедротами, – ухмыльнулся Бориан.

– Правда, разорить их не удалось, но я очень старался.

– Вот это верный подход, – кивнул Реми. – Тюремщику куда больше хлопот от узника, чьи капризы нужно выполнять постоянно, чем от гордеца, который ни в чем не нуждается. До начала девятины Святого Галадеона тюремщиком Бориана был бруленский господин Ян-Петер Эйк – тут граф Саура покосился на Реми, но ничего не сказал; видимо, и он заподозрил, что эти господа – родичи. Потом он скоропалительно куда-то отбыл, на смену ему пришел скориец Ванрон. Тот самый, отметил Саннио, которого три дня назад под белы руки препроводили в объятия архиепископа Игнасия… нет, не тот же самый, не мог же он раздвоиться? Значит, брат, сын, племянник или что-то около того. Судя по повторявшимся из раза в раз именам и фамилиям, бруленцы и скорийцы участвовали в перевороте семьями.

– И чего же от вас при этом хотели?

– Ничего, – тряхнул головой Саура. – Господин Эйк говорил, что скоро меня препроводят в графство, а до тех пор мне угрожают подосланные королем убийцы.

Поэтому его долг защитить меня. Ванрон говорил то же, только чаще напоминал, что я должен быть благодарен герцогу Скорингу.

– Вам остается только позавидовать, – прищурился Реми. – А разговоров о богах и вере они с вами не вели?

– Вели.

– И что же?

– Да я как-то не особо слушал. Эйк как сказанул… – конопатая физиономия расплылась в широчайшей ухмылке, и Саннио наконец-то поверил, что вернулся именно Бориан, а не его брат-близнец, воспитанный где-нибудь в Лите. – «Лучше быть рабом истинного творца, чем сыном узурпаторов». И мне его слушать сразу расхотелось. Все рабы – в Тамере! Реми Алларэ, подавившегося от смеха вином, стучали по спине в четыре руки.

– Ох, любезнейший граф мой, это лучшая шутка, которую я слышал в жизни!

– А дальше? – спросил Гоэллон, когда сам перестал хихикать. За подобную стойкость в вере Бориана стоило при жизни произвести в святые, только выделить для него отдельный чин «непробиваемого». – Как вы освободились-то и где пересеклись с герцогом?

– Это случилось одновременно, – Бориан с опаской смотрел на кусавшего губы господина Алларэ, и на лице было написано «А он опять со смеху не подавится? Может, я лучше помолчу?». – В четвертую девятину в замок явились какие-то огандцы. Вообще-то я все интересное проспал. Влетает какой-то синьор в черной косынке на все лицо, одевайтесь, говорит, пошли. Я и пошел.

– Неизвестно с кем?

– Ну слышно же по говору, что не скорийцы и не бруленцы, – удивился Бориан. – Значит, хуже не будет. Герцог Гоэллон тоже среди них был, и еще эллонцев с полсотни. Таким образом прояснилась и судьба отряда, отправленного вослед герцогу Гоэллону; увы, Бориан не знал – и не поинтересовался, разумеется – каким образом пересеклись дядя и гвардейцы, зато на вопрос «откуда взялись огандцы», он ответить смог. Саннио взглянул на большую карту, висевшую на стене его кабинета. На шелке были отмечены не только границы Собраны, но и разными цветами обозначены все герцогства, графства и баронства. За девятину с небольшим дядя побывал в Брулене, Оганде и Скоре, нашел пропавшую Керо, выручил Бориана… и опять пропал!

– Куда же делся герцог Гоэллон после вашего освобождения? – спросил Реми. – Где вы расстались?

– В Семисте, это на берегу Сойи, на границе с Бруленом и Сеорией, – обстоятельно объяснил Бориан, словно никто, кроме него не знал о речном порте Семист. – Мы с солдатами отправились на корабле вниз по реке, а он отпустил огандцев и сам уехал. Пять дней назад это было. Письмо вам передал… Господин Гоэллон, вы за ним записываете? – граф Саура с восхищением уставился на Реми. – Я половину оборотов еще не слышал… боюсь, не все разобрал!

– Как полезен вам оказался замок Шпроде! – хмыкнул Саннио. – Я вам потом повторю обороты. Боюсь, что не один раз. Мы рассчитывали на возвращение герцога. Вы представляете, что тут произошло в ваше отсутствие?

– Откуда? Знаю, что король умер… – глаза графа Саура злорадно блеснули. – Траур носить не буду, простите уж!

– Траур носить не обязательно, – Саннио махнул рукой. – Радоваться, впрочем, тоже нечему. Нанесите визит капитану Кадолю, он вам все расскажет. Встретимся за обедом.

– Открывайте письмо, Сандре! – приказал Реми, когда за графом Саура закрылась дверь. – Это просто невыносимо…

– Да уж… Алессандр с опаской смотрел на простой деревянный футляр без отделки, запечатанный дешевым воском из придорожного трактира. Отпечаток кольца над узлом шнурка – знакомый; кольцо герцога Гоэллона. Письмо – лучше, чем ничего, но наследник предпочел бы увидеть дядю, а не письмо, не сотню, не три сотни писем…

– Дражайший мой племянник! Несомненно, вы сейчас крайне негодуете на то, что держите в руках письмо, а не какие-нибудь более весомые следы моего присутствия в этом, несомненно, лучшем из миров…

– Шею его, например… – проворчал Реми. – Читайте дальше!

– Увы, не могу вам обещать, что в ближайшее время мы встретимся. Обстоятельства, поведать о которых я вам не могу, ибо половину вы попросту не поймете, а о другой половине вам знать не следует, заставляют меня по-прежнему пребывать в отдалении от вас. Один из наших воспитанников должен был привезти вам это письмо, о судьбе девицы Къела, впрочем, ныне ее называют госпожой Далорн ди Къела, вы узнаете из его рассказа. С третьим же, как я знаю, и поныне все в порядке. С прискорбием сообщаю вам о том, что владетель Франсуа Файе погиб, выполняя ваше поручение. Впрочем, об этом мы еще с вами побеседуем лично, по крайней мере, надеюсь на это. С владетелем Готье все в порядке, он назначен мной в сопровождение госпожи Далорн ди Къела. Саннио вздохнул и покачал головой. Благое намерение – и вот результат… Был ли другой выход? Нет, не было; и все же жаль господина Файе, которого Гоэллон видел лишь раз.

– Впредь прошу вас не отправлять в Брулен и Скору отрядов, а особенно – отрядов, посланных дабы разыскать меня. Увы, о судьбе отправленной в баронство Брулен полусотни ничего вам сообщить не могу, остальные же прибудут вместе с графом Саура. Подтверждаю ранее предоставленные полномочия и надеюсь на то, что в вашем лице род Гоэллонов обретет достойного продолжателя нашего дела. Искренне любящий вас дядя.

– И это все? – недоверчиво спросил Реми.

– Все. Я отдам письмо Бернару, может быть, какой-то шифр или потайные чернила, но… Боюсь, что ничего, кроме этого, мы не прочтем. Писано так, что и попади в чужие руки – ничего полезного…

– Я еще побеседую с графом, если вы не против.

– Не против, но я хотел бы присутствовать.

– Ну, разумеется! Значит, Эмиль женился на вашей северянке. Неожиданно, следовательно, вполне в его духе. Что ж, дайте им Сотворившие счастья… – Алларэ поднялся, подошел к окну и замер, глядя на серую морось за стеклом. Саннио сам не понял, что за сила вытряхнула его из уютного кресла, заставила забыть и про письмо, и про глубокое разочарование тем, как все обернулось. Он встал рядом с алларцем, положил ему руку на плечо, ожидая суровой отповеди за дерзость…

– Реми… – а вот за это точно сейчас что-то воспоследует.

– Ох, Сандре, если вы будете меня утешать, это уж совсем никуда не годится! – грустная усмешка, виноградно-зеленый взгляд все туда же, за пелену дождя, накрывшую столицу. Потом Реми приобнял его, притянул к себе… неловкое движение предплечья оказалось дороже всякой награды. Саннио сглотнул. За что Сотворившие наказали своих потомков такой девичьей сентиментальностью?.. – Я слишком сильно ждал возвращения Руи, или хотя бы какой-то определенности. Увы. Мне не стоило этого делать…