Текст книги "Реальность сердца"

Автор книги: Татьяна Апраксина

Соавторы: Анна Оуэн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 49 страниц)

– А заводные?

– Нет, – признался Виктор.

– Купите трех, – велела Керо. – Нам нужно доехать до города Кальросо на Виене за семь дней.

– Госпожа не боится устать? – низкорослый смерил ее недоверчивым взглядом.

– Госпожа боится опоздать, – ответила она, поднимаясь. – Идите, мы выезжаем через два часа. За это время можно скупить всех лошадей. Но нам нужны только три.

– И вы хотите выслушать все, от начала до конца, – дядя кивнул. – Что ж, я и сам думал, что время настало. Завтра я уезжаю на запад. Дослушав, вы поймете, зачем я это делаю. Пока же нам нужно вернуться лет на пятьдесят в прошлое. Точнее уж, на пятьдесят пять… Саннио поджал ноги, поудобнее устроился в кресле. Конечно, в присутствии короля подобало сидеть, чинно выпрямившись и опустив ступни на пол, но сам король вообще разлегся на кушетке, подпер щеку кулаком, а свободной рукой подкидывал уже пустой серебряный кубок. Герцог Гоэллон присел на край стола, сверху вниз глядя на гостей и племянника. Только герцог Алларэ застыл в кресле, не касаясь лопатками спинки, словно кол проглотил. Пара гостей – в неприметных темных плащах, на довольно плохих лошадях, – пожаловала в дом полчаса назад. Слуги немедленно позвали Саннио в гостиную; в первый момент он удивился – что еще за обитатели предместий, чего им надо? – но потом оба скинули капюшоны, и молодой человек узнал родичей королевской крови. Вошедший следом герцог Гоэллон не слишком-то удивился, а когда Элграс заявил, что он приехал не просто в гости, а в гости за тайнами, только кивнул; потом пригласил гостей в свой кабинет, велел Никола подать вино и не беспокоить ни при каких обстоятельствах.

– …так один семнадцатилетний юноша сделал подлость, а другой – благородную глупость. Ролан, тогда еще Ролан Сеорн, не рассказал об услышанном никому. Ни отцу, ни брату, ни исповеднику.

Алессандр вздрогнул и потянулся к кувшину, чтобы налить себе еще вина. Ничего себе история!

– Эниал Сеорн женился восемнадцати лет от роду, через два года у него родился первенец, Элор. Еще через год умер король Лаэрт. Прошло довольно много лет, и не происходило ничего, достойного нашего внимания, за исключением того, что король Эниал постепенно сходил с ума. Он был тихим и безобидным безумцем, боявшимся всего на свете. Герцог Ролан стал при нем негласным правителем Собраны, он же был и маршалом, и главой королевского совета. Принц Элор был безумцем совсем другого сорта – злым, мнительным, жестоким. Его младший брат Ивеллион же казался совершенно здоровым. Он близко сдружился с моим старшим братом Арно. Должно быть, именно это и толкнуло Элора на преступление. Это – и проклятие. Герцог Гоэллон надолго замолчал.

– Мать с отцом были в столице, а мы охотились с Реми Алларэ. Мне было девятнадцать, ему пятнадцать. Когда мы вернулись в замок, гвардия сообщила мне, что Арно заперся в своих покоях с сестрой, и, кажется, она кричала. Я поднялся наверх, приказал взломать дверь и вошел в комнату первым. Без оружия. Арно бросился на меня с рапирой и кинжалом, он был то ли пьян, то ли безумен… обороняясь, я убил его. Я не хотел этого, но не смог вовремя остановить руку.

– Как это могло быть? – изумился Саннио. – Голыми руками…

– Любопытный вы мой… возьмите рапиру и кинжал, – кивнул на ковер над камином герцог Гоэллон. – Нападайте! Саннио встал в стойку, сделал выпад. Через мгновение он ощутил, как лезвие рапиры уперлось ему под мышку слева; правая рука с кинжалом оказалась вывернута над головой. Быстро, слишком быстро, чтобы понять – но вполне доходчиво.

Пошевелиться он не мог; да и зачем? Уже, считай, был убит – собственным оружием.

– Вот примерно так, – вздохнул, отходя на шаг, герцог Гоэллон. – У меня не хватило мастерства, чтобы остановить движение на середине. Да, я действительно убил своего брата, в этом слухи не врут. Осмотрев комнату, я обнаружил труп сестры. Ее убил Арно. То, что было в вине, которое прислал принц Элор в подарок двоюродным братьям, свело обоих с ума – но тогда я об этом не думал. Я отдал все нужные распоряжения и в тот же день уехал прочь из Эллоны. Я искал смерти, но воли на самоубийство у меня не хватило. Я не собирался оказываться в сопряженном мире, это вышло случайно. Просто свернул в горах не на ту тропинку. Поначалу я решил, что заживо взят в Мир Воздаяния – вполне ожидаемая участь для братоубийцы… но это оказался мир, населенный людьми достаточно милосердными, чтобы объяснить мне правду. Они же и помогли мне избавиться от желания смерти.

Там я провел полтора года, и еще полгода потратил на обратный путь. Я вернулся в Эллону и узнал, что мать умерла через девятину после сестры и брата, а отец при смерти. За пару дней до кончины он рассказал мне о проклятии.

– Почему он молчал раньше? – спросил Фиор, опередив Саннио.

– Только увидев, что случилось, он действительно поверил в силу проклятия, – пожал плечами герцог. – Потому и рассказал мне. Я… мне тоже трудно было в это поверить. Куда проще списать все на действия безумца, боящегося, что его лишат трона в пользу брата. Принц Элор к тому времени был уже законченным сумасшедшим. Фиор, теперь вы понимаете, почему отец обращался с вами подобным образом?

– Хотел защитить меня от Элора?

– Да. Не лучший способ, но другого он выдумать не смог, только показать всему свету, что отпрыск – ничего не значащий бастард, который не может угрожать трону. В год моего возвращения потребность в этом пропала, а Элор уже не мог причинить никому вреда. – Жесткая усмешка. – Еще через два года умер Мышиный Король, а Ивеллион занял трон.

– Когда вы поверили в проклятие? – спросил Элграс.

– Несколько позже. Судьба свела меня с внуками генерала Шроста. С братом мы сдружились, за сестрой я ухаживал и хотел жениться. Генерал Шрост был одним из тех, кто находился тогда в доме. Герберту я рассказал о том, что услышал… он был весьма рассудительным, но вовсе не суеверным молодым человеком, и решил, что мы просто должны быть осторожны. Не ссориться по пустякам, не позволять чувствам взять верх над разумом. Это звучало здраво… Но в тот же год мы фехтовали забавы ради, я споткнулся, моя рапира переломилась и острие попало ему в глаз. Он умер на месте. Герда отправилась за помощью, и ее сбросила лошадь. Все это оказалось правдой…

– Ох-х… – Саннио вздохнул и тут же прикусил губу. Слышать все это, рассказываемое так спокойно, было трудно. – А потом действительно все умерли. При разных обстоятельствах. Вы меня в архив отправляли…

– Да, я отправлял вас в архив, чтобы выяснить, кто еще жив. Потом была война с Тамером, и у меня на глазах Денис Эллуа, последний из Эллуа, убил генерала Мерреса, а Рикард убил его. Я убил Рикарда; в том не было нужды, я мог обезоружить его и отправить под трибунал, но в тот миг я понял, что ему могут не вынести смертный приговор, а, значит, рано или поздно он пересечется с кем-то из вас…

– Они тоже ничего не знали? – спросил Фиор.

– Не знали. Как я мог убедиться, знание ни на что не влияет. Проклятье сбывается так или иначе. Всем нам суждено умереть от руки друг друга или от руки своих потомков. Пока не останется никого… Повисла долгая мучительная тишина. Саннио лихорадочно повторял про себя все услышанное, а заодно и смотрел на товарищей по несчастью. Фиор был бледнее первого снега. Он стискивал сцепленные в «замок» пальцы и молчал, опустив голову. Элграс выронил пустой кубок и переводил растерянный взгляд с Фиора на герцога Гоэллона.

– Пейте вино, господа, – тихо сказал дядя. – Оно может помочь.

– А помимо вина? – король сел – гибкий, словно рысь, мальчик. – Неужели с этим ничего нельзя сделать?

– Можно, – усмехнулся герцог. – Например, то, что собирается сделать герцог Скоринг – свергнуть богов. Тогда проклятье перестанет действовать. Только вы все знаете о цене.

– Откуда он узнал? – спросил Саннио. Все вставало на свои места… если только понять, что за дело скорийцу до чужой беды.

– Об этом мне неведомо, но он действительно знает.

– Вы солгали, – резко поднялся Элграс. – Вы говорили правду, а сейчас – солгали!

– Я бы Блюдущим головы поотрывал, начиная с вашего наставника, – герцог вздохнул, потом усмехнулся. – Хорошо. Я расскажу. Вы все знаете, что Церковь говорит о Противостоящем, и она не лжет. Только умалчивает о том, что Противостоящий и впрямь, как учат «заветники», создал наш мир. Все три обитаемых мира. Он покинул его, и пришли Сотворившие – добрые, мудрые боги. Когда Противостоящий вернулся, он возжелал уничтожить забывшее его творение, и хочет этого до сих пор. Но есть то, чего Церковь не знает вовсе: извечный враг всего сущего вернулся не один.

– Ах вот в чем дело! – Саннио прикрыл рот ладонью, но поздно – вопль уже прозвучал. – Я-то думал…

– И что же вы думали? – ядовито спросил дядя.

– Ну, или Противостоящий передумал все уничтожать, или Церковь просто не знала, чего он хочет…

– Не так глупы отцы нашей Церкви, – улыбнулся герцог Гоэллон. – Просто они не догадались, что их двое.

– Спасайтесь, мой король, их там двое! – Элграс напомнил остальным концовку старой байки про осаду форта; Саннио каким-то чудом ухитрился улыбнуться.

– Примерно так. Вот от этого второго герцог Скоринг и узнал все, что касается проклятия. Они верные союзники, понимаете ли…

– Что же, этот второй так добр и милосерден, что готов нам помочь? – прищурился Фиор.

– Невероятно добр и невероятно милосерден! – герцог взял со стола рапиру, которую недавно забрал у племянника, задумчиво провел рукой по сильной части клинка. – Именно он и вложил в уста той тамерской девочки проклятье…

– Зачем?! – хором спросили все трое.

– Он хочет избавиться от Матери и Воина, чтобы занять их место. Пророчество святого Андре нельзя понимать буквально, но оно верно. Пока жив хоть один отпрыск Золотой династии, боги присутствуют в нашем мире. Со смертью последнего прервется связь между ними и нашим миром. Тот, второй, загнал нас в ловушку. Либо смириться с тем, что затеял герцог Скоринг, избавиться от проклятия и от чудес заодно сейчас, либо дождаться, пока это случится благодаря проклятию.

– Тогда зачем вы мешаете Скорингу? – спросил Фиор.

– Я не готов платить такую цену за избавление от проклятия.

– Оно же все равно случится? – Саннио чувствовал себя очень тупым. Проклятие, не проклятие – а вот хорошо бы дядю связать и отвезти в Шеннору. Пусть там отдыхает в обществе господина Эйка и не мешает герцогу Скорингу завершить задуманное. Тем более, что скориец приготовил все – все! – для того, чтобы действие не обернулось катастрофой.

– Не случится, – отрезал герцог Гоэллон.

– Каким образом? – теперь Элграс успел первым.

– Есть способ… но я не могу рассказать вам о нем.

– Герцог Гоэллон… – угрожающе протянул король.

– Ваше величество, вы вольны казнить меня или отпустить, но объяснений я вам не дам, – спокойно ответил эллонский герцог. – Выбирайте. Либо вы верите мне и отпускаете, либо не верите – тогда арестуйте меня сегодня же и заприте понадежней, ибо я постараюсь бежать при первой возможности.

– Хорошо, отправляйтесь и поступайте, как считаете нужным. Хуже уже некуда, вдруг да будет лучше… – Элграс вздохнул. – Вы ведь вернетесь?

– Не уверен.

– Дядя!

– Герцог!

– Герцог Гоэллон! Я ведь могу и передумать!

– Господа, я не привык раздавать обещания, которые едва ли смогу выполнить. Ваше величество, ложь вам не по вкусу, так удовольствуйтесь правдой!

– Какая вам понадобится помощь? – деловито спросил Элграс.

– Благодарю, ваше величество, никакой.

– Я выпишу вам открытый лист на любое действие. Особо повторяю – на любое, – качнул головой король. – Захотите – воспользуетесь, не захотите – порвете…

– Спасибо, ваше величество. Господин регент, вам с королем пора вернуться во дворец, время уже позднее. Надеюсь, вы получили все ответы.

– Да, вы правы… – Фиор поднялся; Саннио взглянул на него и подумал, что лучше было бы оставить господина регента в доме и до утра отпаивать горячим вином. Пожалуй, услышанное потрясло его больше всех. Король то ли не был особо впечатлительным, то ли еще не понял толком, что рассказал герцог Гоэллон. А вот королевский первенец понял, да еще как. Сам потомок проклятого рода еще не сумел уложить историю у себя в голове. Как-то вот не удавалось понять, что он опасен для дяди, Фиора и короля Элграса.

Опасен, может стать причиной гибели любого из троих – и они могут стать причиной его смерти; но последнее как раз не пугало. Куда хуже то, что можешь, вольно или невольно, причинить вред этим троим. Неужели действительно можно избавиться от проклятья, но не ввергнуть мир в хаос катастрофы? Гости ушли, Саннио остался наедине с дядей. Тот уселся на кушетку, поманил молодого человека рукой, и, когда племянник сел рядом, нажал на плечо, заставляя положить голову себе на колени. Саннио опешил. Такого между ними в заводе еще не было; и мучительно не хотелось думать о том, что уже не будет. Ладонь лежала на плече, теплая и тяжелая; до слез щемило в груди, и только одна мысль вертелась в голове: «Ну почему я был таким дураком? Почему шарахался, обижался, злился? У меня же никого, кроме него, нет…»

– Вам, драгоценнейший, я могу рассказать и кое-что еще. Вы были озадачены тем, что я не объявил вам о вашем происхождении сразу, но терпеливо скрывали свое недовольство. Так?

– Да…

– Простите за доставленное неудобство, но мне нужно было разобраться, что вы такое.

– А если бы я оказался подобием принца Элора?

– Я бы вас убил, – просто сказал герцог Гоэллон, и племянник поверил; но не обиделся. Скажи ему сейчас дядя, Элграс или Фиор «Умри, чтобы я жил» – он подчинился бы, думая лишь о том, что избавляет кого-то из троих от опасности.

– Не женились вы из-за проклятия?

– Нет, по куда более прозаической причине, – усмехнулся дядя. – Потомством я обзавестись не способен, а в обществе нелюбимой супруги не нуждаюсь.

– После той девушки?..

– Да. Увы, второй возможности полюбить мне судьба не послала.

– А герцогиня Алларэ?

– Ох, Саннио, Саннио… – дядя потрепал его по волосам. – Если ваша жизнь сложится удачнее моей, то вы никогда не окажетесь в подобной ситуации, и вам не придется отвечать на любовь верностью, заботой, защитой… чем угодно, кроме любви. Неприятно понимать это и не иметь ни малейшей возможности объяснить, потому что тебя не слышат. На ком вы там собрались жениться?

– На родственнице герцога Скоринга, Фелиде, – ну вот, опять поймал! Резкая смена темы – и Саннио проболтался. Хотя после поездки в обитель он подозревал, что скорийка не будет так уж возражать…

– Не буду врать, что меня радует подобный выбор, – вздохнул герцог Гоэллон. – Но это ваша жизнь и ваше сердце, делайте с ними все, что хотите. Я даю вам разрешение на брак до совершеннолетия. И должен рассказать кое-что еще. Ваши сыновья тоже будут детьми золотой крови, только внуки уже будут свободны от нее. Будьте особо внимательны к сыновьям, когда им исполнится тринадцать. Этот год определит их судьбу. Вы положили всю данную вам силу в живучесть и умение приспосабливаться, Фиор – в умение терпеть и оставаться собой, Элграс – в умение ладить с людьми. Я… мое детство было слишком безмятежным. Я был младшим сыном, мне было позволено выбирать себе любое занятие, я и не хотел ничего, кроме изучения медицины. Обернулось же иначе… Надеюсь, я был не худшим из герцогов Эллонских, хотя никогда к этому не стремился, как не хотел и жизни при дворе.

– Но… если проклятье…

– Не беспокойтесь об этом, милейший мой Саннио. Живите, как жили. Все, на сегодня довольно, мне нужно отдохнуть. Завтра рано утром я уезжаю, давайте попрощаемся сейчас.

– Я хочу вас проводить!

– Не нужно. Прошу вас, идите спать, – герцог поднялся и протянул наследнику руку, потом крепко обнял. – Будьте счастливы, Саннио. Иногда для этого нужно постараться, но вы уж старайтесь, пожалуйста. 4. Собра «Я не хотел…» Перо царапнуло по бумаге, вывело простые слова, потом выпало из пальцев. «Чего – не хотел?..» – спросил себя Фиор. Рождаться на свет? Быть сыном своего отца и родичем других потомков Золотой династии? Наследовать с кровью проклятие? Где-то далеко, за Дворцовой площадью, тоскливо выла собака. Еще громче завывал ветер в кронах деревьев, бился в не прикрытое ставнями окно, заставлял гудеть стекла в рамах. Недобрая, тревожная ночь заглядывала в комнату, и ее взгляд сверлил спину, но не было сил встать и задернуть надежные, плотные занавеси, не тянулась и рука к колокольчику. Более всего прочего он не хотел давать клятву Элграсу; но у самых дверей спальни брат цепко схватил его за руку, заглянул в лицо и потребовал:

– Поклянись, что ничего с собой не сделаешь!

– Клянусь, – вяло выговорил Фиор, не слишком еще думая над тем, что произносит.

– Нет, не так, – пальцы стиснули запястье так, что перед глазами поплыли цветные пятна. Хватка у Элграса была уже не мальчишечья. – Поклянись моей жизнью.

– Ты шутишь?..

– Поклянись, братец.

– Клянусь. Твоей жизнью. Ох, Элграс, какая досада, что королей не порют! – на мгновение душное полузабытье отступило, через него проявилась нахальная голубоглазая мордочка младшего брата. – Ты…

– Теперь я могу спать спокойно, – выразительно зевнуло коронованное чудовище.

– И ты спать иди. Или у меня оставайся?

– Я… пока не хочу. Теперь герцог Алларэ отчаянно жалел о том поспешном отказе. Может быть, стоило разбудить его величество, как тот когда-то будил старшего брата в Эноре. Лечь рядом, слушать размеренное сонное дыхание, ждать утра и слепыми глазами пялиться в полутьму, прорезанную огнем единственной свечи в ночнике. Поехать в особняк рода Алларэ, так и не ставший домом? Домом не были и покои регента, три совершенно чужие, необжитые комнаты; Энор тоже им никогда не казался – отцовское поместье, место службы. Безумная идея приехать к Клариссе – да, за полночь, через лабиринт ночных улиц, – поманила и исчезла, как болотный огонек. Глупо, нелепо, нельзя. Остывшее вино в нелепом золотом кувшине с хороводом полнотелых девиц на пузатых боках, исчерканная попусту бумага, догорающие свечи в шандале – и долго, очень долго до утра. «Я не хотел…» Никто не хотел – ни герцог Гоэллон, ни его племянник, ни Элграс, ни все те, кого больше нет. Никто не хотел рождаться обреченным на злую смерть, на гибель от руки близкого или, хуже, на его убийство.

Как назло, все дела были переделаны еще ввечеру. Когда явился Араон, господин регент как раз закончил готовить последние бумаги к следующему совету. В Собране все шло удивительно спокойно. Ни войны, ни заговора, ни волнений среди горожан. Весной, конечно, будет недостаток хлеба из-за череды ливней и засух, но Меру и Кертору бешенство стихии по большей части обошло, да и с Огандой уже достигнуто предварительное соглашение о закупках по сниженной цене. Голода не будет. Юго-западные соседи готовы помочь всем, что в их силах – а через радушную любезность королевы Стефании проступает плохо скрытый страх перед могучим, но, кажется, лишившимся рассудка соседом. Правительницу Оганды несложно понять: недавно она еще могла надеяться, что все события, начиная с весны, происходят по скрытому сговору, по разумному плану, в котором противники враждуют лишь на словах, разыгрывая завораживающую пьесу со сложным сюжетом. Теперь и эта надежда испарилась – остается лишь выражать всемерное расположение, обещать любую помощь, возносить молитвы за здравие короля, регента и королевского совета – только бы сумели удержать в руках поводья понесшего коня… Тамер, разбитый и сломленный, затих надолго и еще лет десять не соберется даже вытанцовывать обычные свои па в Междуречье. Вести от соседей доносятся такие, что впору умереть от хохота, или хотя бы заподозрить в том враждебные происки: не иначе, тамерцы стремятся уморить весь королевский совет, который захлебнется вином, чаем или новомодным кофе, читая донесения из Веркема. У них даже действия покойного маршала Мерреса уже не распоследняя позорнейшая дурь, а хитрый стратегический ход, призванный заманить армию Тамера поглубже на земли Собраны. А что ценой жизней половины армии Собраны – так им самим не привыкать к подобному, вот и посчитали, что собранцы решили отступить от обыкновения. Молодцы, мудрые дальновидные политики окружают кесаря тамерского, нечего сказать!

Все хорошо и в сердце страны, и на ее границах – вот же причина огорчения для регента при четырнадцатилетнем короле… а только ветреная ночь тревожит, пялится в спину и зовет выйти наружу, в одиночку, только со шпагой. Переехать по мосту через Сойю, зайти в самый непотребный кабак – то ли залить глаза так, чтобы кошки покраснели, то ли искать глупой, случайной, не по своей вине драки. Обойти опрометчивую клятву, дезертировать, оставив пост и брата; не быть опасностью, ежедневной, ежечасной. Не быть. Останутся трое – но герцог Гоэллон уедет поутру, значит, только двое. Элграс и хороший юноша Алессандр, к счастью, не собирающийся являться ко двору; его – да хоть в ссылку в родовые владения отправить можно; старший родич рассердится, конечно, но поймет… Если узнает. Если вернется. Он говорил так, словно отправился в последнюю из многих своих дальних дорог. Отчего-то вспоминался забытый им в прошлый раз плащ. Дурная примета, но герцог Гоэллон вернулся, обманув такую верную примету. Только тогда он не говорил так, словно прощался навсегда – напротив, казалось, что пройдет от силы пара седмиц, и въедет в столицу на своем строгом вороном жеребце; тогда все будет хорошо, легко, понятно. Случилось же иначе – не стало ни легче, ни понятнее, а отлучка затянулась надолго.

Не во дворец нужно было возвращаться, а оставаться с герцогом, ехать вместе с ним. Куда? Неведомо, но это неважно. Туда, где есть надежда на победу, на спасение – пусть не для себя, но для младших, для их потомков, для всего мира и Собраны. Надо было – да не поехал, бездумно подчинился, а теперь возвращаться? Не поздно ли? Или – уехать одному, куда глаза глядят… Куда-то в Кертору, где в степях поблизости от предгорий Невельяны скрыт проход в иной мир. Оттуда нельзя навредить, нельзя дотянуться оружием – но можно убить и бездействием; проклятье не обманешь.

Нельзя только одного: покончить с собой, а как было бы просто развязать узел, перестать быть ходячей смертью. Только брат знал, как поймать, как сковать руки и подчинить себе. Истинный король. Тревога подбиралась ближе. Погасла одна из пяти свечей, за ней вторая. Осталось лишь три, горевших неровно и с сухим резким треском. Огарки, корявые пеньки, истекающие горячим соком. Как быстро кончились свечи! Толстые, из лучшего воска, бело-золотые дворцовые свечи, которых хватало на целую ночь – но за окном еще темно, до рассвета не меньше двух часов, а ведь слуга зажег их, когда Фиор вернулся и сказал, что будет работать… Душно, душно и тошно, а на губах горький металлический привкус, но камин потушен, и, значит, только кажется, что воздух напитан неощутимым ядовитым газом. Душно – а должно бы быть свежо, и дуть в спину, потому что портьеры не задернуты, и толстый лазурный бархат не становится на пути у сквозняков, просачивающихся сквозь щели в одинарной летней раме.

Шаги за спиной – между окном, выходящим в сад и столом, где всего-то три шага можно сделать, но их десяток, другой… дробный топот, напоминающий бег птицы по паркету. И тишина. И дыхание над плечом. Обернуться? Чтобы увидеть лишь пустоту?

Пустоту, темную и липкую, напоенную злобой, пялящуюся из своего ничто глазами цвета голубиного крыла…

– Я не знаю, кто ты из двух. Но я не поддамся тебе! – громко сказал Фиор. Тьма едва ли не взвизгнула, вцепилась в спину острыми когтями леденящего страха, врезалась между позвонками сотней острых лезвий – и отползла в угол, шелестя, шепча едва разборчиво: «Я дождусь… Я вернусь… Это только первая ночь…». «Только первая ночь, – согласно кивнул Фиор. – Приходи, не стесняйся, будь здесь как дома. Пока ты есть, пока ты за спиной, мне будет легче жить. Назло тебе…»

– С-сойдешь с ума, – пообещал клубящийся сгусток, колыхая кисти портьеры.

– В разлуке с тобой? Непременно. Так что ты приходи. Будь со мной. Стань моей тенью. Не оставляй меня, служи напоминанием, что это не я хочу смерти, а ты заставляешь меня ее хотеть, что это не я слаб, а ты пытаешься сделать меня слабым! Ты не можешь подобраться к мальчикам, так играй со мной! Клубок под портьерой, различимый лишь уголком глаза, обиженно пульсировал, сжимался и расползался, но молчал. Фиор улыбнулся, поднял перо и обмакнул его в чернильницу, густо замарывая три слова в начале листа. «Я хочу!» Выжить и сохранить брата, страну, Алессандра – всех, кого удастся. Прожить еще пятьдесят лет, и видеть, что Собрана в надежных руках, что брат счастлив, а его потомки в безопасности, что мир не стоит на грани катастрофы, а небо не рушится на землю. «Я хочу. И я сделаю!» Темной сизоглазой твари, втекшей в пол, растворившейся в стенах, Фиор был благодарен, как никому и никогда. За то, что проявилась, показалась, позволила ощутить себя; за то, что холодным потом страха, болью укусов растворила какую-то давнюю, прочную занозу в душе. Позволила выпрямить спину – впервые в жизни по-настоящему, до хруста в позвонках, до льющегося от шеи вниз упругого тепла. Завтра будет новый день, и будут дела, да все, что угодно будет, кроме отчаяния, сковывающего руки.

Фиор зевнул, поднялся со стула, растер слегка занемевшие запястья. До спальни было совсем близко, но заснул он, кажется, еще не дойдя – и только поутру, проснувшись еще до явления камердинера, удивился, что вчера ухитрился и скинуть одежду, и аккуратно сложить ее на кресло. Старую, с чужого плеча, но хорошо послужившую – и ее не стоило обижать пренебрежением. Через щель в портьерах лился яркий радостный свет, скользил, оживляя пресный узор на сером саурском ковре, тянулся к противоположной стене, пытался добраться до совсем новой, свежо и остро пахнущей резной кленовой панели.

Никто не подкрадывался, дробно топоча легкими лапками, не выглядывал из угла, но память о вчерашней победе – еще не над призраком, над собой – осталась, не растворилась вместе с остатками легкого беспечного сна. До обеда было еще вдоволь времени, и нужно было заняться крайне тягостной, неприятной вещью; чем быстрее покончишь с ней, тем лучше. Ханна в светлом утреннем платье казалась совсем не той грозной северной воительницей из алларских сказок, что несколькими днями раньше. Удивленная неожиданным визитом господина регента девушка, совсем юная, с широко распахнутыми глазами, беззащитная и по-детски открытая. Фиор помнил, с какой легкостью эти глаза могут налиться гневом, полыхнуть молнией – помнил, но не верил. Уж лучше бы она была той, суровой девой, а не почти ребенком, прячущим руки в пышных белых хризантемах маленького сада. Цветы тянулись к ней, ластились, кивали белыми головами.

– Госпожа Эйма, я должен с вами серьезно поговорить. Возможно, мои слова покажутся вам оскорбительными. Возможно, я глубоко неверно истолковал те признаки благосклонности, которые…

– Вы хороший регент, я знаю, – поднялись и опустились длинные темные ресницы.

– Но я не член королевского совета. Мне не нужны доклады. Говорите просто.

– Госпожа Эйма… Ханна… я, может быть, ошибаюсь, но если вы когда-нибудь хотели связать со мной свою жизнь…

– Хотела…

– Это было бы чудовищной ошибкой. Этого не может случиться. Я не имею права… я считал бы за честь, но это недопустимо.

– Вы дали обет безбрачия? Или король подыскал вам другую невесту? – отблески улыбки в серых глазах, и как тяжело смотреть в них, но нельзя отвернуться…

– Я еще не дал такого обета, но…

– Могу я узнать, в чем причина? – строго спросила Ханна.

– Нет, увы, нет…

– Вы неподражаемы, господин герцог Алларэ! – девушка была ниже его лишь на полголовы, она чуть выдвинула вперед упрямый подбородок и сделала небольшой шаг вперед. Обиженно зашелестели белые хризантемы, оттесненные с дороги. Глаза смотрели ясно и прямо, без тени слез, без обиды, лишь с настойчивым слишком пристальным удивлением. Серые, словно тучи над северным морем, и почему-то напоминавшие совсем другие – герцога Гоэллона. Это заставляло вспоминать об услышанной вчера истории, придавало сил, но и принуждало понимать, чего он лишается. Фиор испугался на мгновение – светлые волосы, серые глаза; дитя серебряной крови, наследница древнего племени и почти забытых сил, способная взглядом проникать в былое и грядущее. Увидит слишком много, и тогда уж ни о каком сокрытии тайны не придется и мечтать…

– Объяснитесь, – потребовала Ханна. – Я имею право знать, в чем причина.

Фиор онемел, поймав себя на подлом желании сказать: «Мы с вами не помолвлены, вы не можете задавать таких вопросов!». Незаслуженное, грубое оскорбление – может быть, и хороший способ раз навсегда покончить с девичьим увлечением, развеять все иллюзии, но так он поступить не мог; где-то внутри свербела мысль о том, что многие хорошие лекарства бывают горькими, но чем сероглазая северянка заслужила подобное, да и кто он такой, чтобы прописывать горькие пилюли? Не лекарь ведь, а причина болезни.

– Имей я право раскрыть чужую тайну, вы услышали бы мои объяснения. Однако ж, я не могу. Поверьте, госпожа Эйма, так будет лучше в первую очередь для вас. Наш союз не мог бы принести вам ничего, кроме горя. Вина эта на мне, и я не хочу усугублять ее.

– Вы здоровы, господин герцог?

– Вполне здоров, благодарю.

– Ну и как вас понимать? Вам гадалка нагадала что-нибудь страшное и ужасное, как сестрам Къела?

– Ханна, я не могу подвергать вас опасности, которую я представляю! Я буду вам вернейшим из друзей, но большее только…

– Сядьте, – приказала северянка, указывая на полускрытую цветами скамейку. После того, как Фиор подчинился, мягкие пальцы скользнули по его лбу. – Жара у вас действительно нет, но чего ж вы несете такую чушь?! Я поняла бы, скажи вы, что я напрасно выдумала себе то, чего не может быть, что вы несвободны… Что я вам противна, в конце концов!..

– Вы прекрасны, – совершенно искренне сказал Фиор, поднося к губам теплую сильную ладонь. – Вы…

– Так чего ради вы морочите мне голову опасностями? Вы в предпраздничные ночи душите невинных девушек?

– Это еще что значит?

– Был у нас один такой, насилу поймали, – брезгливо дернула плечами Ханна. – Плотник. С виду тихий, все молился да постился, а потом оказалось… восьмерых убил.

– Нет, я никого не душу, слава Сотворившим! – облегченно вздохнул герцог Алларэ. – Однако ж… Я не могу рассказать. Все, что я мог – уже сказал. Простите меня, это только моя вина. Вы будете счастливы…

– Несомненно, буду, – кивнула девушка, потом присела рядом, расправила юбку и опять заглянула в глаза. – В чем дело, господин герцог?