Текст книги "Реальность сердца"

Автор книги: Татьяна Апраксина

Соавторы: Анна Оуэн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 49 страниц)

– Кто еще желает примерить венец королей Сеорнов? – Король Араон обвел взглядом замерших от изумления людей. – Выходите. «Это не я говорю, это все не я говорю и делаю, но кто, кто же?..» Король посмотрел в сторону, где должен был стоять герцог Скоринг – и с изумлением понял, что там никого нет. Светловолосый человек в бело-синем кафтане больше не возвышался над толпой. Противостоящий его побрал, что ли?! Араон кивнул ближайшему служке, тот все понял и с почтительным поклоном поднял и подал королю венец. Араон надел его сам, вновь взглянул на собравшихся. Даже говорливый герцог Алларэ, кажется, лишился дара речи. Нет, увы, не лишился.

– Что ж, Араон, желаю вам прожить оставшиеся шесть лет весело! Реми Алларэ, опираясь локтем на руку черноволосого бруленца, решительно двинулся к выходу. Алларский здоровяк и давешний эллонец, что принесли на заседание Ассамблеи проклятую грамоту, растолкали своих и подошли к самому амвону, поднимая на руки бездыханное тело Аэлласа. Король смотрел на них, зная, что оружия ни у кого нет, зная и другое – громадному голубоглазому алларцу достаточно одного удара кулака, а рядом с Араоном – лишь мальчик-служка и дряхлый, беспомощный патриарх. Но двое мужчин даже не посмотрели на короля, и он поднял голову, глядя на стремительно пустеющий собор. Все, кто сидел с левой стороны, покидали его, не оглядываясь. Другие, их было куда меньше, выстроились друг за другом, ожидая следующего этапа – принесения присяги новому королю. Араон заметил, что пятеро крадучись выскользнули из своей очереди и тоже направились к дверям. Пусть идут. Скоро, очень скоро они приползут обратно, как побитые псы, и будут на коленях скулить о прощении!

7. Собра – Оганда

– Радуйтесь, герцог! Все прошло по вашему плану, верно?

– Помолчите, юноша.

– Ну, тогда скажу я, – поднялся Гильом Аэллас. Саннио вздохнул, теребя в руках перчатки. В кабинете герцога Алларэ сидели только те, кого выбрал сам Реми, остальным пришлось расположиться в парадной гостиной этажом ниже. Туда набилась целая толпа, так и следовавшая за герцогом из собора. Наверх же пригласили лишь восьмерку доверенных лиц. Рене, Сорен, Бернар, Гильом, Бертран Эвье, сопровождавший Саннио, Кертор, Ларэ. Обсуждение итогов коронации и планов на будущее быстро переросло в ожесточенную перепалку, причем Саннио, неожиданно для себя оказался главным спорщиком и основным оппонентом Реми. Неудивительно, что в конце концов герцог Алларэ недвусмысленно приказал ему заткнуться. Но вот оборвет ли Реми владетеля Аэлласа? Не все из присутствующих понимали, что сделал два часа назад Гильом, удержавший не брата, а Кесслера. Пожалуй, лишь сам Саннио, Рене и Бернар Кадоль могли понять, почему высоченный алларец поступил именно так. И, конечно же, герцог Алларэ; неужели он заткнет и Гильома?.. Гоэллон решил, что это будет последней каплей. Если Реми не выслушает Гильома, то больше нет смысла оставаться рядом с ним. Дядя поймет. Тот, кто не способен разглядеть и оценить преданность, не достоин доверия.

– Я дважды говорил о том, что Скоринг сумеет преподнести сюрприз во время коронации, – очень спокойно, без тени упрека напомнил голубоглазый великан. – Так и оказалось. Венец поддельный, сомнения в этом нет, а гибель моего брата – дело какой-то силы, не имеющей отношения к силе венца Аллиона. Жаль, что мое пожелание о присутствии в храме Бдящих Братьев было отвергнуто.

Саннио скрутил несчастную перчатку, словно прачка – полотенце, и уставился на герцога Алларэ. Тот сидел в кресле напротив окна, бледный и усталый; кажется, он почти не слушал. Молодой человек отменно понимал, какой ценой Реми далось присутствие на коронации. Накануне герцог вновь рассорился с мэтром Беранже, едва не прогнал его вон, а с утра потребовал от Гоэллона приготовить ему достаточно надежное снадобье, чтобы устоять на ногах. Тогда он подчинился; сейчас же понимал, что напрасно пошел на поводу у герцога. Безвредных и действенных бодрящих средств не существовало, и Беранже сказал истинную правду, когда бросил Саннио в лицо: «если он умрет, вся вина будет на вас!». Только долго спорить с Реми не мог даже старый опытный лекарь; а уж Саннио, на которого наседал и Кесслер, готовый с ножом у горла добиваться выполнения любого пожелания герцога, тем более не нашел в себе сил отказаться. Бернар Кадоль, которому мэтр Беранже доложил о подвиге его господина, задохнулся от гнева и едва не ударил юношу в лицо; тяжелый кулак просвистел в воздухе и разбил надвое тяжелую столешницу.

Не стоило этого делать; Саннио прекрасно все понимал, и, отдавая Сорену кубок с питьем, боролся с желанием вылить его на пол, а потом – с внутренним голосом, кричавшим изнутри: толкни его, толкни, пусть уронит, пусть тщательно приготовленный настой лучше заляпает ковер… Реми зябко поежился, кусая губы. Он смотрел в лицо своему вассалу, и Саннио, поймавший лишь тень того взгляда, едва не свалился со своего подоконника. Вместо гнева и злости его вдруг захлестнули боль и жалость. Для чего, за что одному человеку все это?! Подло, несправедливо, невозможно!..

– Гильом, вы смогли бы увести за собой людей? – тихий, бесстрастный вопрос.

– Нет, господин герцог.

– А я не смог бы при Бдящих Братьях.

– В этом не было бы нужды, – тихо, словно извиняясь, напомнил господин Ларэ.

– Господин герцог, что вы делаете?

– Ох, Фьоре, я так надеялся, что вам-то объяснять не придется… Господа, кто из вас считает, что мы можем себе позволить потерять герцогство Скора и баронство Брулен?

– Каким образом? – спросил Бернар.

– Сейчас Скора поддержит своего герцога. Если он будет взят Бдящими, как еретик, Скора отложится в одночасье, Брулен примкнет к ним. Там каждый третий – «заветник» или сочувствующий. Они будут спасать свои шкуры, – Реми говорил медленно, но четко. – Выход к Четверному морю. Торговые пути. Кто еще страдает провалами в памяти?

– Скору и Брулен в любом случае придется вычищать от заразы сталью, – развел руками Гильом.

– Вторую войну с Тамером за год мы себе позволить не можем, – ответил Реми.

– В Тамере «заветников» сжигают живьем, – тихо проронил Ларэ.

– Ради Скоры и Брулена тамерский кесарь станет самым верным из «заветников», – усмехнулся Бертран Эвье.

– Именно так, – подтвердил Реми. – Если Скора и Брулен решат отложиться, тем, кто родом оттуда, нужно будет убраться вон из Собраны. Всем. Этого Скорингу не хочется, его тянет в регенты, а соратники надеются урвать кусок пожирнее. Пока им не грозят монахи в алых рясах…

– Я думаю, что он уже подготовил путь к отступлению и заручился поддержкой кесаря Тамера, – добавил Бертран.

– Не сомневаюсь. И мы не можем начинать войну, пока не убедим кесаря в том, что ему, благонравному омнианцу, нужно держаться подальше от еретиков, а все, что происходит в Скоре и Брулене – внутреннее дело Собраны. Ответа я еще не получил. Понадобится не меньше девятины.

– Господин герцог, вы до такой степени не доверяете нам? – спросил Саннио, только что обнаруживший, насколько мало и он, и все остальные знают о планах Реми.

– Я даже себе не доверяю, – огрызнулся герцог Алларэ. – А уж вам-то, с вашими причитаниями и стонами…

– Вы ведь и сейчас раскрыли только часть карт? – Гоэллон не обратил внимания на намеренное оскорбление.

– Вы правы, сокровище. Всему свое время, – вяло улыбнулся Реми.

– Отлично! – Саннио поднялся и прошел по кабинету. – Ну что ж, коли вы единственный знаете весь замысел, то в следующий раз, когда попросите меня приготовить вам то питье, я покажу вам вот это! – перед носом алларского герцога оказалась весьма выразительная фигура из пяти пальцев, где большой торчал между указательным и средним, касаясь лапок паука на кольце.

– Хам приютский! – Реми усмехнулся и приподнял брови. – Вы бы хоть кольцо сняли…

– Ага, хам, и приютский, и как говорили у нас в приюте – кто хочет сидеть на двух лавках, окажется на полу. И больно ударится неким местом. Мне продолжать?

– Нет уж, спасибо, не надо, – покачал головой герцог. – Вас уже все поняли. Можете не щеголять дальше народной мудростью и босяцкими жестами. Саннио, покраснев, обернулся, но на него смотрели с добрыми улыбками. Гильом Аэллас одобрительно кивнул, Кадоль подмигнул, а Бертран Эвье приподнял кулак с отставленным большим пальцем. От этого юноша еще больше смутился и попятился к своему подоконнику, мечтая провалиться сквозь землю. К нему подошел Фиор Ларэ, молча встал рядом плечом к плечу. В глазах золотой пылью искрилось тихое веселье.

– Так… благодарю господина Гоэллона за демонстрацию… э-э… милой непосредственности… и семейных традиций… – Саннио не поверил своим ушам: Реми смеялся, впервые за все эти дни – не резким и злым смехом, а легко и радостно. – Но давайте все-таки к делу?

– Так что там с Тамером? – спросил Бернар.

– За невмешательство Тамера придется платить. Учитывая состояние казны, это огорчительно, но придется скормить им этот пряник. Пусть склеят зубы патокой.

Кнутом же послужат Оганда и Хокна. Королева Стефания не откажет нам в поддержке.

Ее ноты в Тамере принимают всерьез. Но уж коли западные земли отложатся, ноты не помогут, и песни тоже. Вот почему Церковь пока должна молчать. Должна – и будет.

– Это поэтому патриарх согласился?.. – спросил Саннио.

– Патриарх – труп ходячий, а вот епископ Лонгин мечтает надеть белый клобук, – ядовито объяснил Реми. – Он очень близок к нашему почтенному патриарху. И он взял на свою душу тяжкий грех лжи.

– Он был очень, очень огорчен этим, – фыркнул Рене. Саннио обвел взглядом собравшихся в кабинете. Благородные люди переглядывались, пожимали плечами, недоуменно разводили руками. До каждого в свой черед доходила одна простая истина: Реми обвел всех вокруг пальца. Он вел сражение, в котором каждый отряд знал только о своей задаче, и каждый подозревал, что полководец вот-вот проиграет сражение… а Реми смотрел на них, и знал, что победит. Кажется, у герцога Алларэ нашлось свое поручение для каждого. Бернар Кадоль хранил исповедь монахини, Рене встречался с епископом Лонгином, Аэллас договаривался со всеми владетелями о том, кто и что будет делать, Кертор перетянул на свою сторону агайрцев и мерцев, которые сейчас буйно обсуждали свои планы этажом ниже… Кто занимался перепиской с Огандой и Тамером? Кажется, Фиор Ларэ: то-то он покраснел и спрятал глаза после слов Реми «я так надеялся, что вам-то объяснять не придется»… Замечательно, просто замечательно – все при деле, и один господин Гоэллон, как дурак, два дня был уверен, что Реми просто «рассчитывает на коронацию». Кажется, так же думал и Гильом? Наверняка так, а то не погиб бы Виктор, да и Сорен не рвался бы примерить поддельный венец. Что за невозможный, нестерпимый, ужасный человек – герцог Алларэ!.. Заставить всех действовать по своему плану, показать каждому лишь кусочек мозаики, ввести всех и каждого в заблуждение, прикинуться недальновидным и наивным…

– Ну что, господа, у вас еще есть сомнения в моей дееспособности? – тихо и зло спросил Реми. Лицо опять залила нехорошая бледность, подчеркнутая алыми пятнами на скулах.

– У меня сейчас появятся, – тихо сказал Фиор; Саннио кивнул и посмотрел на него умоляющим взглядом. Ларэ прошел к креслу Реми, наклонился и вежливо, но настойчиво заговорил. Герцог сперва гневно сдвинул брови, тряхнул головой, но королевский бастард продолжал говорить, едва слышным шепотом, и Алларэ сдался. Сорен выглянул наружу, вошли двое молчаливых слуг, подняли и унесли кресло.

– Простите, господа, это наши семейные традиции. И наш неповторимый герцог, – Рене развел руками, потом склонился в шутовском поклоне. – Я тоже не представлял себе и пятой части…

– Никто не представлял, – хором сказали Аэллас и Кадоль, остальные согласно кивнули. Кертор вдруг расхохотался, запрокинул голову и запустил руки в волосы. Высокий, звонкий, немного нервный смех напоминал звон колокольчика. Он был настолько заразителен, что Саннио, борясь с хихиканьем, расслышал даже, как смеется Ларэ. Тихо, но вполне искренне. Накануне они проговорили не меньше получаса, и хотя более скрытного и замкнутого человека Гоэллону встречать еще не доводилось, он догадался о причине многих печалей королевского бастарда. С весны Ларэ потерял слишком многое и многих. Возлюбленную, подругу, отца; старший из полубратьев оказался маленьким чудовищем, а младший пропал без вести.

– Я утоплю Филипа в Сойе, когда он тут появится, – отсмеявшись, пообещал Кертор. – Если б не этот поганец, где бы я сейчас был?

– В фамильном склепе? – ехидно спросил Рене. Сон и разговор по душам определенно пошли ему на пользу: Саннио второй день видел его настоящим, живым, уверенным в себе…

– В родовом замке! Верите ли, если бы на осеннем празднике я не оказался рядом с герцогом Гоэллоном…

– Вы считаете, что оказались там случайно? – спросил Ларэ.

Кертор удивленно похлопал длинными темными ресницами, недоверчиво взглянул на Фиора, потом брови его медленно поползли вверх по лбу. Саннио с удовольствием наблюдал за тем, как до Флэля доходит суть сказанного. Вот ему кажется, что Ларэ просто пошутил, потом он что-то прикидывает – брови сдвигаются в тонкую прямую черту, – вот он, наконец, понимает, что слово «случайность» тут на редкость неуместно, и вновь запускает узкую ладонь в роскошную завитую шевелюру…

– Кертор, вы жалеете? – продолжил язвить Рене Алларэ.

– Если только о двух девятинах, проведенных рядом со Скорингом, – вздохнул Флэль.

– Да, вам не позавидуешь, – серьезно кивнул Кадоль. – Но могу поздравить. Меня вы обманули. Теперь я знаю, в чем было дело… Смех, звон бокалов, шутки. Саннио это покоробило – совсем недавно погиб Виктор Аэллас, и, кажется, об этом все забыли. Даже Гильом, родной брат. Вернувшийся к подоконнику Фиор Ларэ тихим шепотом спросил: «В чем дело?», и Саннио так же едва слышно, только для него, ответил: «Веселье какое-то неуместное! Танцы на поминках…».

– Господин Гоэллон, вы несправедливы. Нам всем и страшно, и тягостно, а потому и нельзя грустить, – ответил Фиор, глядя в бокал, до краев наполненный темным густым вином, и протягивая юноше второй. Саннио, озадаченный этим парадоксом, молча принял бокал и принялся в очередной раз разглядывать своих соратников. Вот Бертран Эвье, недавно вернувшийся с войны на севере, светловолосый, но смуглый, как огандец или керторец. Впрочем, единственный керторец – Флэль – как раз светлокожий и с пепельными волосами, только ресницы и брови темные. Бертран грызет зубочистку, раскачиваясь на стуле, Кертор стоит рядом, то и дело громко, выразительно вздыхая. Элегантный, изящный, в превосходно сидящей камизоле и узких облегающих штанах. Щеголь, но вовсе не пустышка. Бертран же – с виду обычный вояка, во время северной кампании именно он был правой рукой герцога Гоэллона; парадный мундир ему удобен и привычен.

Рене беседует с Бернаром, и трудно представить себе двух менее похожих людей. Высокий, гибкий, стройный Рене и широкоплечий основательный Кадоль. У Рене лицо выразительное, по нему слишком легко читать, а Бернар только иногда позволяет догадаться о своих мыслях: когда ему этого хочется. У Рене роскошный кафтан: шелк оттенка «зимняя хвоя», по нему шитье красным золотом; а Бернар в своем серо-черном платье мог бы затеряться среди небогатых купцов. Богатый плащ с серебряной вышивкой он оставил внизу вместе со шляпой. Сорен Кесслер, неугомонное пламя, от которого, кажется, скоро останется лишь легкий пепел – бруленец не отходит от Реми ни на шаг со дня освобождения, и, кажется, вовсе забыл, что такое сон. Рядом – Гильом Аэллас; по сравнению с ним Сорен кажется еще более тонким и хрупким, похожим на свечу: белое прозрачное лицо, пламенные блики в волосах. Гильом, положив ему руку на плечо, что-то мягко, но настойчиво выговаривает, словно отец или заботливый дядюшка.

Господин Ларэ, стоящий напротив Саннио. Заметно неправильное, слишком тяжелое лицо, и это вызывает щемящую досаду: ему бы хоть чуть больше той красоты, которая досталась родичам по материнской линии; и на этом лице – невозможные, нечеловеческие яркие сапфировые глаза в окружении длинных золотых ресниц, заставляющие вспомнить рассказы о короле Аллионе. Привычная грустная складка у губ, неброское зеленое платье с узкой золотой полосой отделки на рукавах и по вороту. Даже здесь, среди друзей, Фиор кажется слишком одиноким…

– Пейте вино, господин Гоэллон, – заметил слишком пристальный взгляд Ларэ. – Дальше нам слишком часто будет не до вина, не до смеха. Вы еще будете вспоминать этот день.

– Называйте меня по имени, – тихо попросил Саннио, и невольно добавил. – Если это вам не покажется излишней фамильярностью.

– Ну что вы, Алессандр. Благодарю. Вы мне не откажете в этой же любезности?

– Нет, конечно же, нет… – Рядом с Ларэ он всегда терялся и невольно вспоминал первые дни с герцогом Гоэллоном: тогда тоже казалось невозможным найти верный тон, правильные слова. – Ваше здоровье!

– Герцога Алларэ и вашего дяди, – добавил Фиор.

– Жаль, что не вы наследник, – ляпнул вдруг Саннио, ляпнул – и прикусил язык, но уже было поздно.

– Простите, Алессандр? – Синеглазый бастард изумленно воззрился на него. – Я вас не понимаю…

– Мне кажется, вы очень похожи на короля Аллиона, – заливаясь румянцем, объяснил молодой человек.

– Благодарю, вы чрезмерно добры, – теперь покраснел и Ларэ. – Когда вы увидите принца Элграса, поймете разницу между нами.

– Он не такой стеснительный? – кажется, в вино что-то подсыпали… хотел же сказать «скромный»!

– Да уж, этой черты он лишен, – улыбнулся, качая головой, Фиор. Кажется, бестактности он не заметил, хотя с господином Ларэ нельзя было за подобное поручиться.

– Я… я прощу прощения! Еще одна мимолетная, грустная улыбка и прямой, все понимающий и прощающий, взгляд. Ларэ медленно поднял руку и коснулся плеча Саннио мягким, очень деликатным жестом.

– Не нужно, Алессандр. Я вас понимаю. Этот день и мы здесь… – Ларэ не закончил фразу, да и не нужно было; так даже лучше. Саннио опустил голову, пытаясь как можно крепче удержать в памяти все детали мозаики. Голоса, слова, смех и удивленные восклицания, звон бокалов, цвета, запахи, обстановку – каждую частицу происходящего. Еще несколько минут, и все кончился. Все разойдутся, чтобы заняться общим важным делом, общим – но каждый будет играть свою роль, выполнять свою часть замысла, и, может быть, уже никогда они не соберутся вот так, вместе… кто-то погибнет, кто-то уйдет.

Странное, терпкое и сладкое, горькое и звонкое ощущение безвозвратно уходящих бесконечно ценных мгновений. Острое – до боли в груди, до слез под плотно сжатыми веками…

– И мы здесь, – повторил он, усилием воли заставил себя вскинуть голову и открыть глаза. Ларэ молча кивнул.

– Господа, в десять часов прошу вас собраться здесь же или сообщить, если это окажется невозможным, – заявил Рене, выйдя на середину комнаты. – Позвольте вас поблагодарить.

– За восемь дней вы добрались сюда из Сеории?

– Не вижу ничего удивительного в том, чтобы за восемь дней проехать около двухсот миль, это расстояние можно преодолеть и вдвое быстрее. Я же ехал несколько кружным путем. Вас не так уж просто было найти.

– На это и рассчитывал, герцог, – Эмиль смотрел на мужчину, сидевшего на кровати с большой миской черешни в руках. – Но вам удалось…

– Это не повод для удивления. Вот если бы я не узнал своего человека, встретившись с ним нос к носу – вы могли бы озадачиться. И то, что вы оказались именно на тенистых берегах благословенной Виены, тоже вполне ожидаемо. Черешня здесь отменная, правда?

– У меня не было другого выбора. Нас искали по всему Брулену.

– Я ведь и не говорю, что вы сделали ошибку, – очередная глянцево блестящая сочная ягода отправилась в рот. – Вы с Готье поступили совершенно верно. Я вам очень благодарен, Далорн. И за спасение принца, и за спасение Керо. Мне даже неловко просить вас о помощи… Далорн сжимал и разжимал сомкнутую кольцом дверную пружину. Лубок с руки сняли только позавчера, и запястье до сих пор ныло, особенно под утро. Тугая повязка не унимала эту нудную, тягучую боль – требовалось время. Пальцы слушались куда хуже, чем нужно, вот и приходилось их разминать. Герцог Гоэллон явился пару часов назад в сопровождении одного из эллонцев отряда Готье. В первый момент Эмиль не поверил своим глазам, но пришлось прикрыть их ладонью, сложенной козырьком, и убедиться – да, это не видение; а потом со ступенек слетела Керо, и тут уж было не до сомнений. На несколько минут Далорном овладела темная, глухая ревность: его драгоценная невеста обнимала эллонского герцога, судорожно вцепившись пальцами в рубашку, прижималась щекой к груди, и, кажется, даже плакала. Потом он заметил и другое: рука герцога Гоэллона едва касалась плеч Керо, и короткий поцелуй в лоб был скорее уж по-отечески теплым, нежели страстным. Злость улеглась так же быстро, как и поднялась в душе темным облаком.

– Ну-ну, милая моя, я тоже рад вас видеть… Мы поговорим после, хорошо? Идите, вам нужно успокоиться.

Девушка, кажется, обиделась – судя по вздернутому носику и нарочито спокойной походке, которой она прошествовала мимо и вверх по лестнице, в свою комнату. Эмиль вздохнул и шагнул навстречу герцогу Гоэллону, стараясь не выдавать своего удивления. Короткое рукопожатие. Двое огандцев-приказчиков, хмуро следивших за сумятицей во дворе, убрали оружие и отправились по своим делам. Всего таких молчаливых наблюдателей в этом доме было не меньше двух десятков. Подмастерья красильщиков, приказчики, слуги и даже конюхи служили синьору Лудовико Павезе – «дядюшке Павезе», почтенному торговцу тканями, – во многих ипостасях. Любой из них дрался немногим хуже Далорна, а что они еще умели, он мог только предполагать: взломать самый хитрый замок, проследить за опытным заговорщиком, подслушать любую беседу… Половину из них знали в Брулене под другими именами и считали за своих, с членами Лиги свободных моряков они были на «ты» и вместе обделывали многие интересные дела. Эмиля они слушались, потому что так велел хозяин, но приглядывали и за ним – алларец подозревал, что по приказу все того же Павезе. Торговец тканями был хитер, предусмотрителен и полностью не доверял никому, хотя с Эмилем его связывали пять лет дружбы, а в этом доме он не раз находил приют и помощь. Посторонним же – и Шарлю Готье, и его людям, и тем, кто приезжал вместе с ними, – здесь доверяли весьма условно. Улыбались, обнимались и, по местному обычаю, крепко целовали «дорогих гостей» в обе щеки, но глаз не спускали ни днем, ни ночью. Даже кухонные мальчишки таскали за голенищем сапога длинный тонкий нож, а интересовали их вовсе не только бадьи с водой и тарелки. Брали их не с улицы, а из семейств, входивших в большую семью Павезе, которая, в свою очередь, входила в клан Кампори, а тот – в Семь Кланов.

Такова была вся северная Оганда: жаркое гостеприимство, ослепительные улыбки, щедрые пиршества во дворах в тени олив, – и припрятанные в рукавах ножи, стилеты, кинжалы. Семьи, соперничающие, а порой и откровенно враждующие между собой, тайны, планы, интриги, секреты кланов, секреты в каждом доме из белого камня, окруженного густыми высокими деревьями. Герцога Гоэллона, кажется, это совершенно не смущало. Он приветливо поздоровался со спустившимся синьором Павезе, немедленно был обозван «приемным отцом прекрасной синьорины, о котором мы слышали столько, что начали уважать уже заранее, а теперь просим нижайше почтить наш дом присутствием», на что только слегка улыбнулся, продолжая обмениваться любезностями в здешней манере, – то есть, расспрашивая о делах, прибылях, урожаях, числе мастерских, членах семьи и их здоровье. Приветствие гостя затянулось почти на час, и это еще означало, что у Лудовико уйма срочных дел, а традиции дома он продолжит укреплять вечером. От этой непрерывной болтовни, сопровождавшейся бурной жестикуляцией, непривычный человек мог бы сойти с ума, но герцог Гоэллон был терпелив. Он, как и положено дорогому гостю, обошел дом и мастерские, попробовал пять сортов вина и шесть – масла, которым Павезе тоже торговал, кивал, задавал вопросы, выслушивал ответы и, надо понимать, вполне удовлетворил первые ожидания хозяина дома.

– Я извиняюсь, я раскаиваюсь и прошу меня простить, но сейчас у меня нет ни малейшей возможности пообедать с вами вместе. Простите ли вы меня, если мы расстанемся до ужина? – Лудовико махал руками, скорбно улыбался и кланялся, едва только слезу не проронил.

– Разумеется, прощу, синьор Павезе. Признаюсь, мне и самому хотелось бы несколько отдохнуть перед тем, как продолжить знакомство с вами. Я выехал на рассвете…

– Ах, ох, какой стыд, я совсем забыл об этом! – хлопнул в ладоши Павезе. Эмиль усмехнулся – ну да, как же, забыл он. Все это входило в ритуал, который здесь очень чтили: пока гость сам не попросит об отдыхе, его нужно развлекать всеми силами, забыв о любых делах… – Мария! Мария! Проводи гостя и будь с ним любезна! На выложенной белым мрамором садовой дорожке немедленно показалась высокая суровая женщина в алой блузе и широкой черной юбке. Незамужняя племянница Павезе была слегка горбата и прискорбно некрасива, так что вместо жениха ей достались ключи домоправительницы. По мнению Эмиля, Мария была всецело довольна своим положением: детей она не любила, на мужчин угрюмо ворчала, зато готова была подниматься среди ночи, чтобы решить любой мелкий вопрос по домашним делам, и громко, шумно обижалась, если что-то проходило мимо нее.

– Чего пожелаете? – спросила она. – Обед готовится.

– Молока, если это вас не затруднит.

– Молока-а? – изумилась домоправительница; в доме Павезе все старше пяти лет пили вино, сначала разбавленное, а потом и обычное. – Ну, как скажете. Может, вам еще и черешни?

– Великолепная идея, синьора Мария.

– Синьорина, – буркнула, разворачиваясь, женщина. – Идите с синьором Эмилио, вам все подадут наверх. Комнаты уже готовы.

– Какая прелестно немногословная дама, – подмигнул Эмилю герцог. – Пойдемте…

– Да, к здешним обычаям надо привыкнуть, а еще лучше тут родиться, – ответил Далорн.

– Знаю я одного такого, который только и мечтает здесь родиться, – улыбнулся герцог. – Издали Оганда кажется такой милой страной… Сейчас Эмиль смотрел, как герцог Гоэллон опустошает здоровенную расписную миску с отборной иссиня-черной черешней, и мучил свою пружину, которую свернул для него один из подмастерьев красильщика. Кувшин с соблазнительно холодным, с ледника, молоком стоял на столе, уже наполовину пустой.

Герцог просит о помощи? Но какого рода помощь ему нужна? Спрашивать отчего-то не хотелось: Эмиль не сомневался, что не сможет отказаться – а сейчас он совершенно, решительно не желал никаких новых авантюр, даже самых заманчивых и даже в обществе Гоэллона. Он покончил с любыми планами и предприятиями, он хотел лишь одного – вернуться в герцогство Алларэ, в родную Лорну. Вместе с Керо. Осесть там, жить с молодой женой, охотиться по утрам, читать вечерами, выходить в море лишь для собственного удовольствия, учить толпу племянников, троюродных братьев и прочих дальних родственников Реми фехтовать, а потом – растить уже собственных детей.

– Герцог, я должен вам сообщить. Я сделал предложение вашей воспитаннице, и она его приняла.

– Эк-кххм… – кажется, Гоэллон подавился очередной ягодой; он отложил миску в сторону и откашлялся, прижимая руку к груди. – Простите?..

– Я собираюсь жениться на Керо, – без церемоний объяснил Эмиль.

– Так-так-так… Это подвиг, достойный большей награды, чем прежние два. Что ж, мои поздравления! Не буду вас ни о чем просить, вы уже сделали для меня куда больше, чем это в силах человеческих.

– А о чем собирались?

– Забудьте. Женитесь и возвращайтесь домой через Кертору и Агайрэ. Готье вас проводит.

– Нет, все-таки – о чем?

– Далорн, простите за интимный вопрос – вы по любви женитесь?

– Само собой! – возмутился Эмиль.

– Тогда ваше желание удрать от молодой красивой невесты не только неприлично, но и необъяснимо.

– Куда это он собирается удирать? – прозвучал от двери подозрительно спокойный голос.

– Керо, вы уж определитесь, входите или уходите, а прятаться за занавесью – не самое изящное решение, – повернул голову Гоэллон. Эмиль улыбнулся: в тоне герцога насмешка тесно сплеталась с искренней заботой. Северянка прошла в комнату и села в кресло, подобрав пышную юбку. Лицо застыло фарфоровой маской, слишком бесстрастной, чтобы кого-то обмануть. Алларец прекрасно знал, что подобное выражение предвещает бурю, и чем спокойнее держится Керо, тем более интересные вещи предстоит выслушать тому, перед кем она посчитала необходимым надеть эту маску.

– Он никуда не собирается. В любом случае, я его с собой не беру. Не беспокойтесь, прекрасная невеста. Кстати, примите мои поздравления, я искренне рад.

– Благодарю, – вежливый кивок, хрустально звенящий голос. – Я была уверена, что вы обрадуетесь. Эмиль вздрогнул. Нужно ли понимать это так, что Керо решила выйти за него замуж назло герцогу Гоэллону? Но почему?.. Пружина звякнула и развернулась, острым концом вонзившись в стол.

– Сейчас вас, Керо, весьма превратно поймут, – ответил Гоэллон. – Похоже, уже. Далорн, вы допускаете серьезную ошибку. Керо, вам стоит объясниться самой.

– Эмиль?! – Девушка вскочила, мгновенно сообразив, о чем ей говорят. Судя по всему, между Керо и герцогом давно установилось отменнейшее взаимопонимание. – Это не то, что ты подумал…

– Откуда вы оба так хорошо знаете, что я подумал?

– Догадаться несложно, – пожал плечами Гоэллон. – Керо, извольте же…

– У нас старый спор. Выйду ли я вообще замуж. И… я проиграла. Вот и все.

– Добавлю, что эта юная дама категорически отвергла три весьма достойных предложения. Далорн, вам бы гордиться, а не выдумывать несуществующие поводы для ревности. Кстати, Керо, откройте уж секрет, который вы так долго и тщательно хранили от всех, и от меня тоже.

– Какой еще секрет? – нахмурился Эмиль.

– Что, у меня не может быть секретов? – возмущенно фыркнула девушка. – Ничего себе! Не буду…

– Почему же? – спросил с улыбкой Гоэллон.

– Потому что это глупость… – Керо спрятала в ладони заалевшее лицо.

– Милая моя, а кого из нас двоих вы боитесь удивить очередной своей глупостью? Боюсь, что после ваших похождений в замке Бру это уже решительно невозможно. Эмиль подумал, что должен вступиться за честь невесты, но желание это было мимолетным; с герцогом он был полностью согласен. Алларец ни минуты не заблуждался насчет того, что за подарок ему достался: дерзкая, упрямая, бесконечно самоуверенная и совершенно безрассудная девица, лишь по насмешке Сотворивших принадлежащая к женскому роду-племени. Такая, которую он искал всю жизнь… Но еще одно напоминание о недавнем подвиге глупости ей никак не повредит.