Текст книги "Неудача в наследство (СИ)"
Автор книги: Светлана Романюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)
– Как же так?! – ахнула Аннушка. – Пётр Ростиславович не родных ведь, не детей… Нету их ещё… Зачем же? Как?
Князь вскинул голову, двое видящих встретились взглядами, Аннушке показалось, что она куда-то проваливается, теряет зрение, опору и сознание. Когда тьма рассеялась, то видела она уже совсем другую комнату и другими глазами.
Петенька смотрел на выгибающегося дугой человека и никак не мог поверить ни в то, что этот воющий обрубок его отец, ни в то, что рассказанная им история – правда. Нет! Какие ритуалы на родной крови?! Это сказки, просто страшные сказки! У отца гангрена и множественные повреждения внутренних органов. И внешних. Петенька слышал, как Поликарп Андреевич говорил маменьке, что он бессилен и единственное, что может сделать, – это дать обезболивающее, оно утишит боль, но может вызвать некоторую спутанность сознания, галлюцинации и бред. Из горла отца вылетел звук, даже отдалённо не напоминающий человеческий. Видно, не очень-то помогал этот порошок от боли, а вот сознание путал знатно. Виданное ли дело?! Убивать своих детей! Отец этого бы никогда не сделал! Никогда! Даже помыслить о таком было невозможно!
Но в памяти настойчиво всплывали воспоминания о братишке, что внезапно умер, когда ему ещё трёх лет не было. О двух сёстрах, что родились одна за другой с интервалом в год, но не пробыли на этом свете и недели. Петенька их совсем не помнил, он и видел-то их всего по разу. Зато очень хорошо помнил мать. Сперва весёлую, счастливую, с большим круглым животом, а потом – резко похудевшую, с заплаканными глазами и распухшим носом. И как Поликарп Андреевич и отец Авдей хором говорят о провидении, о Шестиликой и её милосердии, но мама не утешается, а только пуще плачет.
Ещё отчего-то вспомнилась Параска. Она появилась в доме года три, а может, и четыре назад. Родители тогда часто запирались, ссорились. Отец кричал, а мама плакала украдкой. Звали Поликарпа Андреевича, тот приходил, долго был у матери, затем ещё дольше что-то говорил отцу, разводил руками и качал головой. Отец ярился, бил посуду. После они с матерью куда-то уезжали. Несколько недель их не было. Петенька тогда скучал шибко, но терпел, отчего-то верилось, что нужно потерпеть, когда родители вернутся, всё наладится. Всё вновь хорошо будет. Родители вернулись, но мать по-прежнему была грустна, а отец – зол. Затем он куда-то уехал один, а вернулся уже с Параской – крепкой конопатой девкой. У Орловых и до реформы-то крестьян всего и было, что две семьи, они на земле работали. А в дому маменька сама справлялась. Ну разве что бабка ей иной раз приходила помогать. А теперь появилась Параска, и ей даже выгородили в кухне небольшую комнатушку. Маменька Параску отчего-то сразу невзлюбила, ходила смурнее прежнего, хотя Параска была доброй, работящей и покладистой, ни в чём ей не перечила. Петенька хорошо помнил кроткие коровьи глаза на её лице и запах. От Параски всегда пахло теплом, потом и едой. Может, это было оттого, что она жила при кухне? Папенька, напротив, с появлением Параски успокоился и повеселел. Когда у Параски стал расти живот и она всё больше стала напоминать корову Зорьку до того, как та отелилась, маменька и вовсе перестала выходить из комнаты, плакала целыми днями. Телёнок, вернее ребёнок, у Параски родился громкоголосым. Особенно громко он кричал ночами, требуя материнского внимания и еды. Петенька не высыпался несколько недель, а потом привык и уже не замечал шума. Когда в доме наступила тишина, Петенька даже не сразу это понял. Просто в один день увидел, что Параска молчалива, заплакана и бледна, а маменька не запирается в комнате, не ругается, а смотрит на неё с жалостью. После этого две женщины не то чтобы подружились, но мать больше Параску не шпыняла и посуду не била. Живот у Параски стал расти второй раз. Чем больше он становился, тем задумчивее и суровее становилась Параска. А потом она исчезла. Отец метал громы и молнии, ярился. Ругал реформу. Маменька молчала, но Петенька видел, что она тихонько радовалась. Затем папенька поехал искать и возвращать Параску, но вместо этого нашёл старую яму с кольями на дне. Её, видно, вырыли несколько лет назад, когда на юге были пожары и, спасаясь от них, в окрестные леса много всякой живности пришло. И волки, и даже медведи. Волки в ту яму так и не попались. А папенька…
Нашли его не сразу. Принесли домой. Яму засыпали и отрядили людей осмотреть окрестности, нет ли где ещё подобного. Только папеньку этим уже не спасти было.
Мальчик смотрел на умирающего в муках отца, глотал слёзы и гнал от себя неуместные мысли о Параске, животах и детях. Он старался не вглядываться в лежащего на изгвазданных простынях человека, а запомнить отца здоровым, весёлым, сильным и красивым, таким, каким он был всего несколько дней назад, но почему-то в память врезался чёрный обрубок и ком тряпья с кровью и гноем. А ещё голос, чужой, горячечный, невнятный, рассказывающий о проклятии, ритуале и тайнике, где лежат подробные записи, как этот ритуал проводить.
– Не веришь? – хрипел чужой голос. – Ничо, время придёт – поверишь! Первый раз оно шибко заранее приходит, чтобы успел ты о наследничке позаботиться…
Затуманенные болью глаза смотрели на Петеньку с такой злобой, что не оставалось сомнения в том, что в эту минуту, если бы отец мог, он бы и Петеньку в жертву принёс для того, чтобы прекратить свои мучения. Петенька попятился к двери.
– Ты ежели детей настругать не успеешь, не тушуйся. Параску найди, сестра али брат тоже сгодятся! – оскалился отец, затем дёрнулся и завыл.
Петенька спиной вывалился в коридор и с грохотом захлопнул тяжёлую створку, за которой вой складывался в вовсе уж невероятное:
– Про мать не забывай! Сгодится и она!
Петенька шагал меж деревьев знакомой тропкой. Под ногами местами похрустывал ледок, местами чавкала густая грязь. Стемнело. Петеньку подзнабливало. Сколько раз он обещал себе не тянуть до последнего? Да каждый раз! А всё едино тянет… Отсчёт оставшегося времени не раздавался в голове щёлканьем метронома, а бился набатом. Неудачи и неприятности сыпались непрерывным потоком, количество порезов и ссадин, полученных только за последние пару часов, давно перевалило десяток. Но самым страшным был вой. Каждый раз в той какофонии криков страха и стонов боли, что наваливались на Петеньку со всех сторон, самым жутким был последний вой отца. Отец…
А ведь он сперва не поверил его словам. Думал, что сказки… А кто бы на его месте поверил? Понимание того, что то был не бред умирающего, а реальность, в которой ему предстоит отныне жить, пришло спустя несколько месяцев после похорон. Постучалось ранним утром предчувствием беды, тихим тревожным шёпотом на краю сознания, приглушённым стоном на пороге слышимости. В то утро начался первый отсчёт. В то утро кончилось детство. Петенька тогда очень испугался, даже где находится тот тайник, про который отец перед смертью сказывал, вспомнил не сразу. Да, не сразу, но вспомнил! И отыскал. А потом читал. Читал записи, схемы, пояснения, дневники… Петенька передёрнул плечами, дневники нескольких поколений Орловых произвели неизгладимое впечатление на читающего их потомка.
Сперва было просто страшно. Страшно умирать. Потом стало страшно так жить. Убить мать и жить? Принести в жертву своего ребёнка (не первого, первенец под защитой) и жить? Лить родную кровь и жить?.. А потом всё равно умереть. Страшно и мучительно, теряя последние остатки человеческого, что ещё теплилось в душе. Нет! Петенька очень быстро понял, что это не его путь. Такой жизни ему не нужно! Для того чтобы не убивать детей, их просто не нужно заводить! А мама? Решить, что будешь стойким и не поднимешь руку на близкого, – просто. Пока стоны слышатся где-то далеко, а маятник тикает тихо-тихо. Но как исполнить это решение, когда крики будут денно и нощно звучать в голове, заглушая реальность? Когда время начнёт утекать, как вода из пальцев, когда боль от ран станет невыносимой. Надолго ли хватит его решимости? Дневники говорили, что он был не первым, кто принимает столь похвальное решение. Дед тоже так решил. Правда, поздно. Не до, а после первого ритуала. У него уже был ребёнок… Дед понял, что такая жизнь ему не нужна, и решил проститься с нею сам, не дожидаясь, когда обратный отсчёт зазвучит второй раз. Он написал о своём решении и наложил на себя руки. Следующую запись делал уже отец. Его летящим почерком очень безэмоционально и деловито на трёх страницах шло описание, сколько недель и как именно мучился дед перед смертью. Петенька сделал верный вывод, что проститься с этим миром просто и быстро проклятие ему не даст. Но может, он и решился бы на это. Броситься в Старый омут с камнем на шее, ну или яду крысиного выпить. Зато всё закончится! Цепь разорвётся! И никто больше не будет страдать. Передавать такое ярмо сыну? Упаси Шестиликая! Петенька тогда почти решился, но вспомнилась Параска. А если у него есть брат? После смерти Петеньки проклятие перейдёт на него? Что будет делать человек, который в одно прекрасное утро услышит этот отсчёт последних мгновений? Про ритуалы он знать не будет. Значит, его возможный брат просто умрёт в муках. А если к тому времени он заведёт семью? У него дети родятся? Проклятие перейдёт на них? На всех? Будет целая династия рано и в муках умирающих? А чем это тогда отличается от принесения брата в жертву во время ритуала? Тем, что при ритуале брат отмучается один раз, и всё, а если Петенька прыгнет в омут, мучиться будет целая вереница пусть незнакомых, но родных для Петеньки людей?
Петенька думал. Читал. Тратил последние деньги на запросы в архивы, на покупку старых пыльных фолиантов. Петенька считал, чертил и перечерчивал. Он нашёл выход! Маленькую лазейку. Крохотную нестыковочку! Проклятие ведь на Орьла накладывалось. У того шансов не было, но почти век спустя у него, у Петра Ростиславовича Орлова, шанс есть. Петенька добавил пару вспомогательных знаков, и теперь ритуал давал отсрочку. Малые жертвы, чужая кровь… Вовсе не человеческая даже. Кошки! Отсрочка выходила небольшой, но она была! Человек всё время кого-то убивает, чтобы жить. Рубит курам головы, режет скот, охотится… Петеньке нечего было стыдиться! Наверное, нужно было признаться кому-то, попросить помощи… Но Петенька не мог. Представлял, как мать узнаёт, что на самом деле происходило с её детьми, и замолкал. Как и кому можно рассказать, что все твои предки – чудовища? Петенька вспомнил, сколько жертв было принесено впустую, прежде чем он добился хоть какого-то эффекта, и криво усмехнулся. Голуби, котята, кролики, пара собак… Он достойный продолжатель династии.
Нога подвернулась. Сапоги с набойками для ритуала были велики и безбожно хлябали. Лодыжку прострелила острая боль. Колокольный звон усилился. Потусторонний вой тоже. Дыхание смерти шевелило волосы на затылке. Петенька похромал дальше, стараясь не обращать на это внимания. Он успеет. Он всё успеет. Уже близко. Это была хорошая идея, заботиться о жертвах заранее. Укромное место. Шалаш. Клеть с парой котов. Хотя уже холодает, нужно подумать о чём-то более тёплом…
Потянуло дымком. Петенька насторожился. Дальше пошёл куда осторожнее, таясь и прячась, хотя времени оставалось – считаные минуты. Сердце стучало где-то прямо в ушах. Это было даже хорошо. Шум крови заглушал потусторонние стоны и обещания мук. Петенька выглянул из-за старой берёзы. У шалаша оранжево плясал огонёк костра. Рядом с ним стояла пустая клеть, сидел какой-то бродяга и деловито поворачивал над огнём освежёванные тушки котов, насаженные на прутья.
Петенька смотрел в огромные козьи глаза с повислыми вниз ресницами и методично выводил знаки. Пока углём. Несмотря на густые сумерки, зрачки у козы превратились в две узкие горизонтальные щели, как будто она смотрела на яркий огонь. Петенька разглядывал белую морду и радовался, что после начала ритуала жертва впадает в некое подобия транса, не бьётся, не сопротивляется, вообще не шевелится. Он очень надеялся, что и боли жертва не ощущает. В памяти мелькнул шалаш, костёр и распростёртое на снегу тело бродяги. Нищий ведь тоже замер и не шевелился. Но в отличие от козы смотрел осмысленно, до самого конца. Сколько времени прошло? Полгода? Семь месяцев? Восемь? Неважно. Кошмары Петеньку до сих пор мучили и, видно, долго ещё не отпустят… Вернуться на следующий день к шалашу, убрать следы, завернуть в старые тряпки тело и приткнуть под какую-то корягу неподалёку было едва ли не сложнее, чем проводить ритуал. Возможно, из-за того, что в ушах притихли стоны и голоса, обещающие нечеловеческие муки и гибель, и ничто больше не заслоняло реальности.
Петенька грустно усмехнулся. Отсрочка в тот раз вышла не такой уж и большой – с неделю всего. Некоторые котейки и то больше времени давали.
Шаг в сторону отозвался жжением в стёртой до мяса ноге. Сапоги. Чёртовы сапоги! Петенька ненавидел их всей душой. Даже пытался заменить, но ничего путного из этого не вышло. В чём он ошибся? Где? Повторил ведь всё, до мельчайших подробностей, схема артефакта в записях Орьла была. И сперва казалось, что всё идёт хорошо, всё идёт как надо и вместо громоздких сапог у него теперь небольшая бляха, которую можно носить с собой в кармане… Обманка, очередная обманка… Время закончилось внезапно, прямо на балу! Пришлось срочно искать следующую жертву. Что бы он делал, если бы котёнок ему под руку не подвернулся? А ежели бы в диванную во время ритуала кто вошёл?.. Хорошо всё то, что хорошо заканчивается… Но к сапогам пришлось вернуться.
Ничего! После сегодняшнего ритуала он отдохнёт. Он кое-что пересчитал, изменил. Поправка на массу тела жертвы. Ежели бы эта поправка была тогда в лесу, у шалаша… Может, и отсрочка бы вышла поболее. Петенька вздохнул. Осторожно, кончиками пальцев погладил белый шелковистый козий чуб и вскинул руку. В лунном свете блеснуло длинное, тонкое, чуть изогнутое лезвие.
– Не смей! – истошный женский визг раздался совсем рядом, перекрывая сонм призрачных стонов и предсмертных криков.
Петенька обернулся и понял, что опоздал с ритуалом. Его смерть была уже тут. Рядом. Она летела на него, сверкая потусторонней зеленью глаз. Первым побуждением было сдаться, сжаться в комок, закрыть голову руками и умереть. Нет! Петенька тряхнул головой, упрямо закусил губу и ринулся навстречу фурии.
Спустя несколько минут он, глотая слёзы и давя рвотные позывы, завершал ритуал. Осознание того, что перед ним никакой не демон смерти, не чудовище со змеями вместо волос, а всего лишь хозяйка козы, пришло внезапно, затопило ужасом и раскаянием.
Когда всё завершилось, он постоял ещё немного, глядя на дело рук своих, затем развернулся и шатаясь побрёл к ручью. Нужно было попытаться замыть кровь.
Петенька сидел в гостиной дома Кречетовых и наслаждался покоем и приятной компанией. Ольга Ивановна щебетала о каких-то пустяках, погоде, ягодах и ватрушках. Петенька блаженно щурился. Подопечного, которому он должен был читать сегодня лекцию, не оказалось на месте. В голове было пусто, гулко и, самое главное, тихо. А он, оказывается, отвык за последние годы от этой тишины. Ни стонов, ни воплей, ни предчувствий смерти и мук. Петенька вздохнул и счастливо улыбнулся собеседнице, не особо вслушиваясь в её слова. Как это может сочетаться в одной душе, довольство, покой и почти счастье, с одной стороны, и ужас от содеянного и неподъёмный груз вины – с другой? В который раз за последние несколько дней Петенька пытался найти ответ на этот вопрос и в который раз не преуспел. Он вздохнул, собираясь поддержать светскую беседу, но из враз пересохшего горла не вылетело ни звука. Вернулось всё: и колокольный звон, и обещание скорой смерти, и крики агонии. Мощно, громко, навалилось сразу и вдруг.
Петенька изо всех сил цеплялся за реальность, не давая себе соскользнуть в беспамятство. Как же так? Всё напрасно? Вновь ритуал? Так скоро?! Нет!
Людей в гостиной прибавилось. Они что-то говорили, о чём-то спрашивали. Петенька силился участвовать в разговоре. Даже сам попробовал что-то спросить у Анны Ивановны, тема была важная. Он чувствовал, что важная, что чем-то эта тема и его касается, но чем именно – понять смог не сразу. Дыхание перехватывало от навалившегося ужаса, а волоски на руках ершились.
Сколько времени? Сколько у него времени? Он пытался расслышать, высчитать. Не минуты. Не часы. Больше. Сколько? День? День. Может, чуть больше… Но почему?! Так резко! Так внезапно…
Дверь отворилась, и в комнату вошёл Порфирий Парфёнович, крепко держащий за руку Николеньку. Крыльский видящий оглядел всех присутствующих и проскрипел:
– Добрый день, барышни, ваш брат – чрезвычайно деятельный молодой человек. Я бы даже сказал, возмутительно деятельный!
В комнате будто похолодало на пару градусов. Петенька поёжился и потупил взгляд. Смотреть в рыбьи безучастные глаза старого видящего было выше его сил. Хвала Шестиликой, Порфирий Парфёнович пробыл недолго. Следовало уходить и ему, но, пока Петенька пытался выдавить из пересохшего рта слова прощания, в комнате завязалась оживлённая беседа. Сёстры Кречетовы тормошили брата, приставая к нему с расспросами.
– Не слышно? – присоединился к ним и Милованов. – А что было видно?
– Видно-то? – оживился Николенька. – На кладбище из домовины Настасью вынесли. Князь руками поводил. Всё как засияет! А потом – бах! И одни кости!
Петенька вскинулся и едва не закричал. Вот так просто? Князь руками поводил, и всё? Всё зря? Смерть, кровь – всё напрасно. От Настасьи остались только кости, а ему нужно искать новую жертву. А как найдёшь её? Все испуганы. Все сторожатся. Коты и те под присмотром! Видящих понаехало… Сам князь Ромадановский, советник при особе Его Императорского Величества, руководитель Специального комитета при особе Его Императорского Величества, прибыл. Чтоб ему пусто было! Им! И советнику, и императору!
Увидев скрестившиеся на нём взгляды, Петенька выдавил из себя прощальный спич. Что он говорил? Он сам с трудом осознавал, но, судя по лицам окружающих, что-то правильное, подходящее случаю. Попрощался и вышел. Нужно было идти домой. Время ещё есть. Он всё подготовит. Всё рассчитает. Всё сделает. На него столько времени никто не обращал внимания, не заметят и в этот раз.
Петенька сидел на берегу Старого омута. Даже днём вода в его глубине была непрозрачна и темна. Время убежало стремительно, куда быстрее, чем течёт Буйная. Ничего не выходило. Ему уже ничто не поможет. Либо он умрёт, либо они его вычислят во время проведения ритуала и схватят. И он всё равно умрёт, но чуть позже. Как он мог пропустить это? Как мог не учесть?
Видящие чувствуют столь грубые возмущения эфира. И, судя по вчерашнему разговору, Анна Ивановна их тоже чувствовала. Ему повезло, что она в силу отсутствия необходимых знаний раньше не поняла, с чем связаны её приступы. Надеяться, что таких знаний не хватит у Порфирия Парфеновича и уж тем более у Леонтия Афанасьевича, было глупо.
Провести ритуал и бежать! Выиграть время и спрятаться. По уму нужно было бежать давно. Но кто ж знал, что всё сложится именно так?
В ушах выло, за спиной клацало, волосы шевелились на затылке. Самым жутким был голос отца, который, перекрывая все звуки, выл прямо в голове:
– Про мать не забывай! Сгодится и она!
Петенька поднялся, спотыкаясь на ровном месте, подошёл к самой воде. Зачерпнул. Умылся. Руки тряслись. Вместо собственного отражения из воды на него глядела темнобровая красавица с чёрными косами.
– Не забыва-а-а-ай! – тянула она голосом отца.
Домой идти нельзя. Куда? В омут? Петенька заметался по берегу. Галька, щепки – всё не то. Валун, но крупный, с места не сдвинешь. Взгляд наткнулся на остов мельницы. Может, там есть что-то подходящее? Пока бежал туда, рассёк руку и дважды ссадил колени. От воя заложило уши.
Знаки, начерченные мелом на старой стене, бросились в глаза сразу. Кто-то неумело, но старательно перечертил все символы, что на набойках отцовых, а вернее дедовых или даже прадедовых, сапог красовались. Пару символов переврал. С пропорциями напутал. Рука кое-где дрогнула, но суть этот кто-то уловил верную. Петенька запрокинул голову и зашёлся то ли в смехе, то ли в плаче. Зажал себе рот руками. Постоял пару мгновений, разглядывая белые линии, и бросился на старые доски.
– Будьте прокляты! Будьте вы все прокляты! За что?! – всхлипывал он, стирая надписи рукавами и грудью, не обращая внимания на треск рвущейся ткани и занозы в ладонях. – Догадались, значит? Выжидаете? Интересно вам?! А помочь? Остановить? Спасти и в голову не пришло?!
Запал прошёл быстро. Петенька отступил на шаг. Оглядел получившиеся белёсые разводы. Покачался с носка на пятку. Вынул уголёк и, вновь подступившись к стене, размашисто начертил Знак Нужды.
За спиной послышался шум. Что-то гулко бухнуло.
– Ах! – раздалось испуганно и тонко.
В покосившемся дверном проёме стояла золотоволосая девчушка и огромными глазами смотрела на резко обернувшегося Петеньку.
Лиза наконец-то затихла. Лежала, сложив ладони под головой, и можно было подумать, что она спит. Петенька трясущимися руками вывел углём на земляном полу очередной знак. Девчушка оказалась сердобольной. Стоило попросить помощи и показать изодранные руки, тотчас же подставила остренькое плечо и повела домой горе-учителя. А вот заманить в обсерваторию так просто уже не удалось. Пришлось зажимать рот и тащить силой. Подниматься по приставной лестнице с брыкающимся, извивающимся и кусающимся ребёнком было то ещё приключение. Как мать не услышала?
Мать. Как она вообще умудрялась все эти годы ничего не видеть и не слышать? Ни с ним. Ни с отцом. Или видела? Петенька тряхнул головой, отгоняя непрошенные мысли и сводящие с ума голоса.
Последний раз! Он делает это в последний раз. Он закончит ритуал. Голоса умолкнут. Он соберёт отцовы документы, свои записи и скроется. Человеческая жертва подарит ему много недель тишины. За это время он непременно придумает, как можно разорвать этот круг! Он сможет!
Петенька вскинул нож. Старая лампа мигнула. Тень дрогнула.
– Князь руками поводил. Всё как засияет! А потом – бах! И одни кости! – вспомнился возбуждённый голос Николеньки.
Петенька опустил нож.
Он проведёт ритуал. Голоса стихнут. Он убежит. Князь найдёт Лизу. Поводит руками, и… бах! Всё окажется зря. Выходит, нужно спрятать тело. Спрятать так, чтобы никто не нашёл. Или взять с собой? Девчушка невелика. Ритуал остановит разложение… на время. А потом останутся одни кости, и наступит время для новой жертвы…
Ноги подломились. Петенька сел на пол и сжал виски руками. Отброшенный и позабытый нож валялся рядом, насмешливо поблёскивая лезвием.
Что он делает? Что он сейчас делает? Он действительно пытается убить ребёнка и высчитывает, сколько недель спокойствия ему принесёт эта жертва? Он? Чем он в этом случае отличается от Орьла?
Петенька закрыл глаза и завыл. Звук этот, протяжный, длинный, монотонный, хоть немного заглушал чужие крики, обещающие скорую гибель. Мысли мчались по кругу. Что делать? Очень хотелось жить. Но какова цена?
Где он ошибся? В самом начале он верно всё решил. Но что произошло потом? Он подумал, что может откупиться кровью. Чужой кровью. Малой кровью. Кошки. Мужчина. Женщина. Ребёнок? Да полно! Бывает ли кровь малой? Можно ли откупиться чужой?..
– …конечно, уникум, – воодушевлённо вещал князь. – Самоучка без дара не просто проводил ритуалы, а изменял их. Артефакты разрабатывал. Пельн, конечно, тоже много чего разработать смог, после того как дар утратил, но здесь ситуация принципиально иная. У парнишки дара никогда и не было. Всё равно как если бы от рождения слепой человек стал художником. Вполне приличным художником, прошу заметить.
Аннушка тряхнула головой и оглядела миловановскую гостиную. Все находившиеся в ней явно были под впечатлением от услышанного, но Аннушка чувствовала себя так, как будто увидела или, вернее, прочувствовала всё, о чём рассказывал Ромадановский.
– Что с ним будет? – спросил Михаил, и Аннушку затопила благодарность по отношению к соседу. Ей очень хотелось узнать, что будет с Орловым, но задать вслух этот вопрос она боялась. Несмотря на все учинённые Петенькой злодеяния, ненависти по отношению к нему она не испытывала.
