Текст книги "Неудача в наследство (СИ)"

Автор книги: Светлана Романюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

Глава 44. Штрихи

– И что означает сие? – вопрошал отец Авдей с крыльца, уперев руки в бока.

Круглое лицо его раскраснелось от духоты, белые волосёнки слиплись и повисли неопрятными сосульками. По рясе медленно расплывались тёмные пятна пота.

Куры, до того бегавшие по всему двору, окружили приятелей и тоже заинтересованно поглядывали на них то одним, то другим красноватым глазом. Михаил и Андрей смущённо оттирали руки платками. У ног их лежали грязные кузнецовы сапожищи.

– Версию одну проверяли, – наконец пояснил Михаил и хотел почесать нос, но взглянул на свои пальцы и передумал.

Наглые пёстрые несушки мельтешили. Одни копались в пыли, вторые постепенно подбирались поближе к гостям и, пытаясь добиться от вышедших во двор людей если не корма, так хоть внимания, вступали в беседу: «Ко! Кро-ко-ко-о-о…»

– И как? – не отставал от приятелей отец Авдей. – Проверили?

Он тяжело спустился с крыльца. Дышал шумно, с присвистом.

– Проверили, – буркнул Андрей. – Не подтвердилась.

По тону его чувствовалось, что он смущён.

Когда Михаил обратил внимание на обувь кузнеца, друзьям сразу вспомнились ехидные реплики Фёдора Николаевича о том, что убийство легко раскрыть и в смерти женщины, скорее всего, либо муж виноват, либо любовник. Вынести обувь из душных комнат во двор было делом одной минуты. Впрочем, от духоты это никого не избавило. Ни ветерка, ни свежести на улице не было и в помине. Серые неподвижные облака затянули всё небо до горизонта.

Андрей Дмитриевич извлёк из карманов сюртука тонкую мерительную ленту, небольшой блокнот, карандаш и с гордым видом пояснил:

– Я всё, что в лесу намеряли, цифрами записал…

Михаил одобрительно кивнул. Перед мысленным взором всплыл след, Михаил протянул руку и перевернул правый сапог. И тут же чуть не хлопнул себя им по лбу от досады. Никакого каблука. Никаких набоек и орнаментов.

Андрей, не обратив внимания на гримасы друга, ловко шлёпнул атласную полоску на стоптанную плоскую подошву и присвистнул.

Сапог кузнеца по размеру на полвершка превосходил давешний лесной отпечаток.

Теперь же приятели кратко описывали священнику найденные улики, а заодно и признавались в охвативших их подозрениях.

– След – это уже кое-что, – протянул отец Авдей. – Но вы не только след от сапога учитывайте. Мне вот очень следы на лице Настасьи не понравились.

– На лице? Так ведь на лице ран-то как раз и не было, – уточнил Андрей.

Михаил тоже уши навострил.

– Я не про раны говорю. Про знаки. Рисованные.

– Полоски кровью? Так, может, он просто руку вытирал? Или лицо трогал…

– Всё может быть. Но уж больно знакомыми кажутся… Может, и случайно, тут вы правы. Но сдаётся мне, я совсем недавно что-то такое видел. А где и что именно, не вспоминается…

Небо окончательно просело под весом свинцовых облаков. Навалилось, выдавливая воздух из лёгких, не давая расправить грудь во всю ширь. Дыхание стало мелким, частым. Куры притихли, но от людей не отходили. Жались к ногам. Пару раз ковырнули клювами брошенные в пыль сапоги.

Андрей вновь открыл захлопнутый было блокнот.

– Полоски, что на лице убитой были, я тоже зарисовывал. Схематично, правда…

Михаил заглянул через плечо приятеля. На листке несколько линий пересекались в разных местах и под разными углами. В памяти вновь всплыл след в лесу.

– На отпечатке том, на каблуке, штрихи похожие были.

Андрей быстро перевернул страницу. Все трое, включая отца Авдея, уставились на орнамент.

– Девятиликого знаки здесь есть, – нахмурившись, заявил священнослужитель. – Устаревшее начертание. Такие до раскола ещё использовали.

Он щурил голубые глаза и осторожно водил пальцем по схеме:

– Вот девятый лик – Нужда, вот третий – Треба… Остальное не разобрать.

Ощущение чего-то огромного, неотвратимо приближающегося, усилилось в разы.

Михаил по-новому взглянул на черточки. Божественные символы на подошве обуви – это странно и довольно жутко. Хотя жуткого и странного в этой истории и без того хватало. Знак на руке потеплел, словно кто по ладони ободряюще погладил. Михаил взглянул на руку, мельком удивляясь, что, оказывается, число треугольников уменьшилось уже на треть.

– Но на лице не такие, – сообщил Андрей, открывая рисунки то на одной странице, то на другой.

– Похожие чем-то, – упорствовал Михаил.

Отец Авдей лишь плечами растерянно пожал и головой качнул.

– Похожие, – со вздохом согласился Андрей. – Что там чёрточки скрещиваются, что здесь полосочки пересекаются.

– А ещё пояс на несчастной приметный был, —сообщил отец Авдей, повторяя за уездным заседателем тяжкий вздох.

Михаил попытался вспомнить эту деталь гардероба на убитой, но не преуспел. Всё, что ниже плеч, было в таком состоянии, что ни пояса, ни фасона платья не понять. Судя по позеленевшему лицу Андрея Дмитриевича, он тоже поясок припомнить попытался.

– Она его на днях надела. Вышила себе пояс, мужу рубашку. В храм приносила, чтобы я освятил. Пояс широкий, яркий. Там же и повязала… Удивительно. Вот столько лет, прости Шестиликая, она хвостом на стороне вертела, а мужу на рубахе обереги вышила. Аккурат перед смертью…

Михаил внезапно вспомнил сцену на дороге. Только сейчас он понял, что хохотушка, с которой кокетничал бравый генерал, и зверски убитая в лесу крестьянка – одна и та же женщина. То ли слова священника о том, что жена кузнеца хвостом вертела, и упоминание яркого пояса подстегнули память, то ли просто время вспомнить пришло.

– А я её видел недавно, – признался Михаил. – С поясом. Она к Турчилину в бричку садилась…

– Ко?! – вклинился в беседу длинноногий петух.

Изогнутая шея и крючковатый клюв вопрошали о наличии совести у стоящих кучкой людей. Хозяйка не появлялась во дворе уже второй день. Хозяин появлялся, но должного внимания не оказывал. Конечно, время года и не слишком высокий плетень позволяли разжиться пропитанием и без их участия, но хотелось какой-то определённости и стабильности.

– Кш-ш-ши! – раздражённо шикнул на него Михаил.

Кочет хлопнул чёрными крыльями и отскочил, напоследок пребольно клюнув Михаила в ногу.

Вдали раздался раскат грома.

Глава 45. Гроза

Раскаты грома раздавались совсем близко, позади, буквально в двух шагах, ливень низвергался стеной, сверкало. Гроза неотвратимо догоняла коляску. Прохор лихо посвистывал и, позабыв про болячки, виртуозно работал кнутом. Отец Авдей звал переждать ненастье у себя, но Андрей и Михаил отказались. И теперь кучеру приходилось играть с непогодой в салки.

К дому Милованова подкатили с шумом, ветерком и первыми крупными каплями дождя, упавшими в потяжелевшую пыль двора. Гроза, взъярившись, что они смогли убежать, ударила в спину наотмашь, и за те несколько шагов-прыжков, что отделяли коляску от крыльца, приятели промокли до нитки.

– Вот так хлынуло! – то ли восхищённо, то ли ошарашенно воскликнул Андрей, отфыркиваясь и отирая лицо рукой.

Михаил что-то неразборчиво прошипел в ответ. Одежда облепила тело. В ботинках хлюпало.

– Охти, горе! Эк вас угораздило! – запричитал появившийся в прихожей Степан.

– Не мельтеши! – прикрикнул на него Михаил и, осторожно ступая, двинулся внутрь дома. – Лучше приготовь смену одежды. И мне, и Андрею Дмитриевичу. Халат какой найди, что ли…

– Будет сделано, всенепременно! И чайку горячего принесу. С коньячком, как вы любите! Опосля такого-то… Сей же момент!

Степан тараторил, уверял, успокаивал, а сам при этом выглядел виновато-испуганным. Бегающий взгляд. Подрагивающие руки. Губы и те тряслись.

«Опять он моё вино со Славкой квасил, что ли?» – озадачился Михаил и осторожно втянул носом воздух. Алкогольных паров не ощущалось. Или это после кузнецовой избы нюх отшибло, или дело было в чём-то другом.

– Момент, говоришь? А чего ж не торопишься? – спросил он путающегося под ногами слугу.

– Дык не доложился я вам ещё, барин. Гость у вас. В кабинете дожидается…

Брови у Михаила взлетели вверх и сошлись.

– В кабинете? Моём? Без меня? А чем гостиная не устроила?

– Не ведаю! Его высокоблагородие дюже гневались и бумажкой трясли! Мсьё Нуи и тот стушевался…

Услышав про грозное высокоблагородие с бумажкой, Михаил бросил тревожный взгляд на Андрея, который ответил взглядом недоумевающим. Оба ускорили шаги. По паркету за ними тянулся влажно поблёскивающий грязный след, но на него никто не обращал внимания.

Наскоро растёрлись и переоделись в считаные мгновения.

Сухие, чуть встрёпанные и раскрасневшиеся, ввалились в кабинет.

Фёдор Николаевич Амос вольготно расположился за рабочим столом Михаила и с брезгливой миной передвигал с места на место письменные принадлежности.

– Не повезло с погодой, да, – покачал он головой, увидев вошедших, и, обращаясь лишь к Михаилу, небрежно добавил: – Я ваш стол временно реквизировал в служебных надобностях. Вы же не возражаете.

Михаил как раз готовился бурно возразить, но времени ему на это не дали. За окном сверкнуло и громыхнуло практически одновременно. Фёдор Николаевич откинулся на спинку стула и, посмотрев на Андрея, поинтересовался:

– Как успехи, Андрей Дмитриевич? Родных, близких, знакомых убитой опросили?

Заседатель набычился. Сжал руки в кулаки и спрятал их за спину. Михаил решил, что возражать по поводу незаконно оккупированного стола уже поздно, и, отступив, устроился в любимом кресле. Оттуда наблюдать за происходящим в кабинете было не в пример комфортнее.

Андрей чётко докладывал судье о том, что друзьям удалось узнать к этому моменту. Слова падали медленно и весомо. Андрей подробно остановился на описании следов, отпечатке сапога, знаках на подошве и на лице несчастной, её походе в храм и встрече с генералом Турчилиным незадолго до гибели. Казалось, сама природа подыгрывает рассказчику. Молния сверкала в самые драматические моменты повествования, раскаты грома раздавались аккурат тогда, когда в монологе наступала выразительная пауза.

Михаил слушал друга, а сам вспоминал, что в детстве грозу недолюбливал. Не боялся, нет. Но каждый раз в такие моменты ему было смутно и тревожно. О том, как определить, приближается гроза или уже уходит, ему, тогда восьмилетнему, рассказал дед в одну из редких минут просветления.

– Считай, Мишка! Считать – оно по жизни полезно! Ну! Считай, кому говорят! – кричал дед Игнат и грозно тряс зажатой в руке бутылкой.

– Один, два, три… – послушно начинал считать внук.

За окном громыхало, и Михаил, вздрогнув, замолкал.

– Во-о-от. Молодца! – хвалил дед, булькал в стакан и шумно отхлёбывал что-то тёмное и резко пахнущее. – Эх! Хорошо!.. Теперича следующей вспышки ждать будем…

За окном сверкало. Дед давал отмашку, и Михаил послушно тянул:

– Один, два, три, четыре…

Бах! Михаил осекался и втягивал голову в плечи.

– Ну! Вишь? Четыре! А в прошлый раз сколько было?

– Три…

– Во-о-от! – тянул дед и гулко глотал своё пойло. – Значит, уходит гроза-то… А ежели бы, к примеру, два было?

– То приближалась бы? – робко предполагал юный Михаил.

– Молодца! Голова! В меня пошёл! А не в этого… Червь земляной! Моль! Немочь бледная!..

Дед выходил из себя, начинал ругаться, и внук, видя это и уже зная, чем всё закончится, старался тихонько улизнуть в свои комнаты.

Сейчас Михаил слушал друга и считал про себя, сколько длится интервал между вспышкой и грохотом. Гроза уходила столь же стремительно, как совсем недавно приближалась.

Андрей закончил доклад и умолк. Фёдор Николаевич оглядел подчинённого с ног до головы, затем медленно, торжественно даже, трижды хлопнул в ладони.

За окном громыхнуло. «В последний раз, видимо», – подумал Михаил. После вспышки прошла почти минута.

Судья опустил руки на стол и заливисто захохотал. Голова его откинулась. Глаза зажмурились, отчего лицо собралось в мелкую складочку. Из широко открытого рта вырывались брызги слюны и звуки, отдалённо напоминающие лай.

Глава 46. Арест

– Ох, уморили! – простонал Фёдор Николаевич, промокая выступившие на глазах слёзы. – Вам бы авантюрные романы писать! От поклонниц отбою бы не было… Нда… Дети! Сущие дети! И знаки у них! И генерала приплели!

– Что вы имеете в виду, ваше высокоблагородие? – отрывисто спросил Андрей, на щеках его играл нездоровый румянец, молнии из глаз сверкали похлеще, чем недавно за окном.

Михаил молча ждал объяснений.

Судья резко оборвал смех. На лице его появилось презрительно-высокомерная гримаса.

– А вы, голубчик, в пузырь не лезьте, – прошипел он, глядя в глаза Андрею. – Так как ежели это не детская наивность в ваших сердцах пылает, то придётся мне думать, что намеренно вы с приятелем меня в заблуждение вводите! Намеренно следствие по ложному пути направляете! Соучастники вы тогда, получается!

– Что вы имеете в виду? – повторил свой вопрос Андрей, но в этот раз голос его звучал не возмущённо, а скорее потерянно.

– Я-то? Да что говорю, то в виду и имею. Глупости вы мне изволите докладывать! Осталось только понять, от недалёкости сие или по злому умыслу… Ну-ка, скажите мне, когда женщина эта убита была?

– В ночь с шестицы на седьмицу. Двух суток ещё не прошло.

– Та-а-ак, правильно, – похвалил подчинённого судья. – А теперь вы, дражайший Михаил Николаевич. Вам известен некий Вячеслав Павлович Огрызко?

– Разумеется, – подтвердил Михаил, чувствуя, как от нехорошего предчувствия начинают ныть зубы. – Мы же у вас с ним вместе несколько месяцев назад с документами были. Регистрацию он прошёл.

– Были. Прошёл. Я обратного и не утверждаю, – умильно улыбаясь, успокоил его судья. – Я вовсе даже о другом спросить хочу. Где был вышеупомянутый Огрызко в ночь с шестицы на седьмицу?

– Здесь!

– Ой ли? А ежели подумать? Ну, напрягитесь! Вспомните!

– Ночь с шестицы на седьмицу Вячеслав Павлович Огрызко провёл в этом кабинете! Мы с ним здесь разговоры говорили и вино пили, – с нажимом произнёс Михаил.

Фёдор Николаевич тонко улыбнулся и протянул:

– И разговоры вели, и вино пили, охотно верю. Вот только не всю ночь! Когда Вячеслав Павлович в этот кабинет вошёл?

– Часа через три после полуночи, – нехотя признал Михаил.

Судья покивал.

– А до того где был?

– В комнате у себя.

– Ну тут вы не врёте, конечно, но изрядно недоговариваете, – протянул судья и с укором заглянул в глаза собеседнику. – Ай-ай, как не стыдно, дражайший Михаил Николаевич… К себе в комнату Вячеслав Павлович, разумеется, заходил. Ненадолго. Переодеться. Кровь смыть!

– На что вы намекаете? – прогремел Михаил, подскакивая на ноги.

– Шестиликая с вами! Я не намекаю. Я прямо говорю! – рявкнул в ответ Фёдор Николаевич и тоже на ноги поднялся. – Вячеслав Павлович Огрызко зверски расправился с Настасьей Филлиповой, вернулся домой, умылся, сменил одежду и отправился к вам беседы беседовать и вино дармовое хлестать!

Михаил прикрыл глаза. Абсурдность обвинений зашкаливала.

– Он не убивал! Зачем ему?

– Зачем? Ревность, вестимо… Ваш протеже уже давненько с женщиной из местных встречается. От людей не скроешься. Имя, правда, до недавнего времени не знали. Но ежели подумать, всё сходится. Дама замужняя. Афишировать отношения ни к чему…

– Убивать зачем?

– Ну, видно, дама отказала от тела. Приелся кавалер. Получше нашлись. Тот же генерал, например. Он, между прочим, герой кинджарской и андальской войн, – усмехнулся судья и, примирительно подняв руку, добавил: – Но это только предположение. Самое очевидное, но – предположение. Вы не волнуйтесь. Мы всё выясним. Непременно.

– Это не предположение, а чушь! Славка никого не убивал!

Судья лишь насмешливо заломил бровь.

– Но след! Вспомните про след, – вступил в беседу Андрей. – Явно кому-то рослому принадлежит. И знаки на каблуке. И…

– След! И как я мог забыть про след? – вскрикнул судья и хлопнул себя по лбу, затем ухмыльнулся, подмигнул подчинённому и добавил: – А очень просто я смог забыть про след. И вам его из головы выкинуть советую! Я мог бы напомнить, что дело мы имеем с безликим. Высокий или низкий – в данном случае понятие относительное. Но я сделаю акцент на другом. Где вы этот след нашли?

– На месте преступления!

– Точнее!

– Ближе к ручью, в пяти десятках саженей от поляны, где тело нашли.

– А что ж не в пяти вёрстах? Нужно было все следы в округе зарисовать, – насмехался судья. – Кто вам сказал, что след этот к убийству имеет отношение? Может, там кто-то за несколько дней до того ходил. Или через несколько часов после него… Послали же боги помощничка!

– Но Знаки…

– Какие Знаки? Какие Знаки, я вас спрашиваю?!

– Символы ликов божьих!

– Вы идиот. Я подам доклад в вышестоящие инстанции, что вы не соответствуете занимаемой вами должности в силу явной недостаточности интеллекта.

Андрей сжал кулаки. На скулах его вздулись желваки. Судья меж тем продолжил:

– Официальное заключение о том, являются ли те или другие картинки и чёрточки Знаками, может дать только видящий. А пока заключения нет, это лишь ваши домыслы.

– Когда можно ожидать прибытия видящего из Крыльска? Чтобы он смог такое заключение сделать.

– Командирование в эту глушь видящего в данном случае считаю нецелесообразным.

– Но…

– Никаких но! На весь Крыльск только один видящий! И, поверьте мне, Порфирий Парфёнович занят сверх всяческой меры, чтобы его по пустякам дёргать. Да и что бы он здесь смотрел? След ваш гроза смыла. Труп тоже омыли давно... Но вы не тревожьтесь! Ежели на допросе всплывут какие-то сведения, позволяющие заподозрить Огрызко ещё и в преступлениях магической направленности или, того хуже, в сектантской деятельности, Порфирий Парфёнович непременно подключится.

– Безликий! Вячеслав Павлович – безликий. Он не способен к магии, – напомнил Андрей. – О какой магической направленности может идти речь?

Фёдор Николаевич отмахнулся от вопроса, вышел из-за стола, ободряюще похлопал Андрея по плечу и утешил:

– Не переживайте, вы ещё молоды. Я уверен, вы найдёте себе занятие по сердцу и по способностям.

Андрей дёрнул плечом, а судья перевёл взгляд на Михаила и протянул ему лист бумаги.

– Ордер на арест. Ознакомьтесь пока. А я откланиваюсь. Вещи мои уже подвезли. Погода установилась. Есть шанс вернуться в Крыльск до ночи.

– Вы ошибаетесь, – хрипло сказал Михаил.

– Думаете, задержусь? По нашим дорогам вполне возможно.

– Это ошибка. Вы арестовываете не того человека. Вячеслав не виновен!

– Ох, молодой человек, крайне редко друзья и близкие преступников кричат: «Убийца он! Хватайте его!». Поверить в это всегда сложно. Уверен, у вас получится.

– Держу пари, что Вячеслав Павлович Огрызко не виновен. Он вскоре выйдет на свободу, а настоящий преступник ещё проявит себя.

– А вы азартны?! – удивлённо вскинулся Фёдор Николаевич. – Ну что ж, пари! Следствие по уголовным делам длится не меньше недели, затем суд. После решения суда пари считается оконченным. Проигравший отдаёт десять тысяч рублей… на благотворительность.

– На развитие сельских школ Крыльского уезда, – буркнул Михаил, вспомнив свой недавний визит в местное учебное заведение.

– Хм? Ну школ так школ. Готовьте деньги, – судья хохотнул и вышел из кабинета.

Михаил смотрел ему вслед и жалел лишь об одном, что он не смог закрепить это пари магически. Хотя шансы на то, что всё и так сложится как нужно, были велики. Фамильный дар подводил редко.

– Это какая-то нелепая ошибка, – проговорил Андрей.

Михаил вздрогнул от неожиданности, с головой уйдя в свои мысли, он забыл о том, что друг стоит рядом.

– Я поеду следом и попытаюсь добиться в Крыльске правды. Я всё ещё заседатель. Что бы там ни говорил судья, должности меня пока никто не лишил! – заявил Андрей и споро засобирался домой.

Спустя сорок минут Михаил наблюдал, как два дюжих молодца усаживают мсьё Нуи в полицейскую карету с зарешеченными окошками и перегородкой из металлических прутьев внутри салона. Лицо камердинера говорило о том, что арест не прошёл гладко. Тёмным пульсировал свежий синяк под глазом. Из лопнувшей губы сочилась сукровица. Всё это при наличии старых подсохших царапин выглядело и вовсе зловеще.

– Всё выяснится! – крикнул Михаил с крыльца.

Мсьё Нуи оглянулся, послал другу усмешку и кубарем вкатился в салон экипажа. Один из стражей, потеряв терпение, попросту втолкнул арестованного внутрь. Михаил скрипнул зубами, а когда увидел лучащегося самодовольством судью, и вовсе чуть челюсть себе не раскрошил, пытаясь сдержать рвущиеся наружу проклятия.

Глава 47. Любовь к чтению

Аннушка сидела на подоконнике, обняв колени, и смотрела в окно, за которым затаилась черёмуха. Не шелестела листьями, не размахивала ветвями, а испуганно жалась к дому. Строжилось потемневшее небо. Не ворчало, не шумело, но, глядя на то, как насупились тучи, становилось понятно, что это ненадолго. Пройдёт несколько мгновений, и тишина взорвётся барабанной дробью дождевых капель, раскатами грома и визгами тех, кто не успел вовремя укрыться.

Ушла шумная Марфа. Напоила барышню чаем и ушла. Марфа ушла, а тревога осталась. Хотя, казалось бы, о чём теперь тревожиться? История Настасьи завершена. Последняя жертва отдана. Но на виски давило ощущение, что всё только начинается, что завершение одной истории – это всего лишь начало новой. Возможно, куда более страшной.

– Уф! – фыркнула Ольга, врываясь к сестре. – Уморил! Репей, как есть репей! Ежели бы не погода, он ещё бы час, наверное, сидел!

Аннушка непонимающе уставилась на сестру.

– Да Николай Дементьевич же! – пояснила та.

– Он репей? С чего вдруг перемены такие? – удивилась Аннушка. – Он, конечно, кавалер галантный, но меру чувствует, и момент, когда удалиться следует, всегда улавливает очень точно. Верно, опыт сказывается.

– Ну не знаю, – сморщила хорошенький носик Ольга. – Сегодня всё как обычно начиналось, а потом Николай Дементьевич про книжки заговорил… И говорил, вспоминал, рассказывал очень долго.

– Книжки? Какие, не секрет если?

– Ой! Ты вот только не начинай, а! Книжница. Не помню я! Не вслушивалась особо, если честно. Чуть со скуки не померла!

Аннушка поморщилась. После того как она услышала о Настасье, ей резало уши столь шутливое упоминание смерти.

– А ты что здесь делала? – спросила Ольга, плюхнувшись на противоположный край подоконника.

– С Марфой болтала, чай пила…

Аннушка пристроила голову на сцепленные в замок руки и вновь устремила взгляд в окно. Она не собиралась рассказывать сестре, о чём именно беседовала с Марфой. Ольга поёрзала, устраиваясь поудобнее, и тоже устремила за окно тоскующий взор.

– Гроза будет… – прошептала она. – По грозе-то не особенно по гостям поездишь. Вот почему он с утра не приехал? Невесту не навестил… Вот Николай Дементьевич навестил, а он нет.

Аннушка погладила сестру по предплечью, безошибочно поняв, о ком сестра тоскует и по какому поводу.

– Привыкай! Жених у тебя – уездный заседатель, ему некогда по округе раскатывать, глазки барышням строить… Даже таким хорошеньким!

Ольга робко улыбнулась и приоткрыла ротик для очередной порции жалоб на мужскую толстокожесть, но в этот момент в комнату влетела разъярённая Александра Степановна.

– Охальник! Распутник! Нахал! Ну ничего! Я его лошадкам на ушко пару слов шепнула. Ждёт его пара приключений в дороге! Авось пыл-то поубавит, срамник! – вопила она.

Ольга бабушку не увидела, но по ошарашенному виду старшей сестры поняла, видимо, что они уже не одни, и рот захлопнула.

– О чём ты, бабушка? О ком? – спросила Аннушка.

– О трухлявом пеньке этом! О ком же ещё? Ишь что удумал! С дитём о похабщине такой разговаривать! А ещё генерал! Воин! Тьфу! Стыдобища!

Александра Степановна пылала праведным гневом и была изумительно хороша в этот момент, Аннушка даже пожалела, что бабушку в таком виде не видит никто. Соболиные брови, залитые румянцем щёки, королевская осанка, сверкающие глаза. Можно было, конечно, Николеньку позвать, чтобы он тоже восхитился, но что-то подсказывало, что столь эстетически привлекательное зрелище будет сочетаться с не предназначенной для детских ушей речью.

– Бабушка на Николая Дементьевича гневается, – пояснила Аннушка недоумевающей сестре.

– Гневаюсь! Ещё как гневаюсь! И на него, и на срамницу эту! – топнула ногой Александра Степановна и, уперев руки в бока, грозно спросила: – О чём она вообще думала, когда о непристойностях таких с генералом договаривалась?!

После того как Аннушка вопрос сестре озвучила, они с бабушкой смогли вдосталь налюбоваться олицетворением чистого изумления и искреннего непонимания, о чём, собственно, речь идёт.

– Да что такого-то?! Мы с Николаем Дементьевичем о книжках говорили, – едва не плача утверждала Ольга.

– О да! О них! Ты когда пятый трактат Ратисьяны изучить успела?

Ольга потупилась и забормотала что-то маловразумительное. Аннушка закусила нижнюю губу, пытаясь сдержать и неуместный смех, и шокированное «Ах!», одновременно рвущиеся наружу.

– Да что такого-то?! – повторяла Ольга. – Николай Дементьевич о поэзии заговорил, а я поэзию не очень люблю, ты знаешь… Наших славских поэтов я пяток вспомнила, а когда о зарубежной поэзии речь зашла, я совсем сдулась. Он кинджарского Ватаку Оджаса разбирать стал, а я сказала, что Ратисьяна мне больше нравится… Ну чего ты смеёшься? Что такого-то? Я только его из кинджар и помнила! Он наверняка известный поэт! И написал много… У папеньки в кабинете восемь толстенных томов стоит! Ну что смешного-то?

– Но ты ни в один из этих томов не заглядывала? – простонала Аннушка, изнемогая от смеха.

– Нет! Зачем? Я ж поэзию не люблю! А там восемь толстенных книжищ!

– Нда-а-а, не срамница, – вынуждена была признать бабушка. – Дурища!

– А именно пятый трактат почему упомянула? – утирая выступившие слёзы, спросила Аннушка.

Ольга плечами пожала и заговорила тоном обиженной девочки:

– Ну меня Николай Дементьевич спросил, что из трудов сего достойного поэта меня больше привлекло, первый трактат или третий.

Аннушка подумала, что генерал всё-таки молодец, пытался выправить разговор на более-менее пристойные рельсы. Первый трактат – это сборник песен о любви вообще: и к миру, и к родине, и к родителям. Там действительно есть очень красивые и возвышенные произведения, которые даже детям можно и нужно читать. А третий трактат – это любовная лирика, детям, конечно, не почитаешь, но юным романтично настроенным девам – вполне.

Ольга между тем продолжала:

– Я подумала, что он только их хорошо знает, и назвала наобум пятый, чтобы отстал, но оказалось, что пятый он тоже знает… И когда генерал про него услышал, то прилип пуще прежнего! Говорю же, как репей! «Ах как смело!», «Ах, а какая песнь в пятом томе вам больше всего по душе? Восьмая?». Это, кстати, он хорошо сказал. Ведь если есть восьмая, то и первые семь до неё тоже есть! Это я быстро сообразила. Поэтому назвала четвёртую. Или третью…

– Седьмую она назвала, – качая головой, сообщила бабушка.

Аннушка прыснула и прижала ладони к пылающим щекам.

– Ну что такого-то? – в очередной раз вопросила Ольга.

– Судя по твоей реакции, ты поэзию любишь, отсутствием любопытства не страдаешь и с творчеством Ратисьяны знакома, – задумчиво-одобрительно протянула бабушка, обращаясь к старшей внучке.

– Ну, я и творчество Ватаки Оджаса стороной не обошла, – потупилась Аннушка, скрывая смущение и прыгающие в глазах смешинки.

– Это да, – согласилась бабушка. – Ты у меня начитанная… С тобой и без Ратисьяны есть что обсудить…

– Да объяснишь ты мне, наконец, что я такого ужасного сделала-то? – надула губы Ольга и захлопала повлажневшими ресницами.

Аннушка озабоченно нахмурилась.

– Да сунь ты ей книжку! Перед свадьбой полезно! – махнула рукой бабушка. – Только, пожалуй, начни со второго трактата, затем четвёртый подсунь. А пятый она потом, сама как-нибудь после замужества почитает. Если захочет.

– Пойдём в библиотеку, – со вздохом сказала сестре Аннушка. – Книжки оттуда возьмём. Там Ратисьяна тоже есть. Не в таком шикарном переплёте, как у отца в кабинете, но перевод хороший… Только обложку мы обернём. И ты пообещай ни родителям, ни брату на глаза не попадаться.

– Обещаю! – торжественно произнесла Ольга, и за окном, словно подтверждая серьёзность момента, полыхнула первая молния.