Текст книги "Неудача в наследство (СИ)"

Автор книги: Светлана Романюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

Глава 62. Старая мельница

Михаил сидел на полусгнившем бревне внутри старой мельницы, слушал мальчишеские голоса и меланхолично размышлял о том, как он до такой жизни докатился.

Мельница была ветхая, заброшенная ещё в дни детства самого Михаила. Всё, что могло быть из неё вынесено, включая жернова, давно вынесли. Что-то сгнило, превратилось в труху. Даже водяного колеса, которое Михаил ещё застал, уже не было. Но само здание, тёмное, с провалами дверных проёмов и окон, с клочьями крыши, стояло по-прежнему, как и несколько валунов и столб, что остались от плотины. Останки эти не интересовали даже деревенскую ребятню. В отличие от омута – их излюбленного места для купания и рыбной ловли.

Вероятно, много лет назад было иначе, но сейчас Буйная – речка спокойная, мелкая, воды в ней было по пояс, не больше, и едва ли не единственным местом в округе, где глубина превышала два человеческих роста, был Старый омут. В своё время его вымыла переливающаяся через край плотины вода. Михаил помнил, как в детстве нырял в эту яму с открытыми глазами и плыл всё глубже ко дну, пытаясь увидеть водяного, что, по мальчишеским преданьям, обитал именно там. Вода у дна была ледяная, колючая. Михаилу несколько раз удавалась достать оттуда мелкие зеленоватые камешки, но водяного разглядеть не довелось ни разу.

Разлетающиеся над водной гладью голоса сообщали, что кто-то из теперешней ребятни пытался повторить эту исследовательскую экспедицию и, судя по всему, тоже пока безуспешно.

Михаил покусывал сорванную у входа травинку и наблюдал за танцем пылинок в солнечных лучах, проникающих в полумрак развалин сквозь щели и дыры. Вопрос, что он здесь делает и как будет из всего этого выпутываться, его уже не терзал, а вяло копошился на периферии сознания.

Накануне, после бодрого и немного сумбурного разговора в беседке Кречетовых, Михаил благородно взял на себя заботы о том, чтобы донести до Андрея Дмитриевича информацию о сапогах, а до Николая Дементьевича о том, что он стал жертвой не слишком разумной мальчишеской шутки. В ходе совещания Кречетовы решили, что ежели Николенька возьмёт всю вину на себя – это будет с его стороны очень благородно, да и генералу не так обидно, как если бы ему сообщили, что его хотела провести юная прелестница, которой он столь часто пел дифирамбы. При этом заседателя новостью о записке и назначенном свидании решили не тревожить.

Разговор с Андреем прошёл легко и споро. Приятель выслушал о следах, знаках, подозрениях и, не теряя времени, засобирался в Крыльск, поговорить с сапожником.

– Я знаю, у которого Турчилин сапоги починяет, – говорил Андрей. – Да тут сапожников-то не так уж и много. Я всех объеду. Вдруг кто из них что вспомнит. Не набойки, так размер. Завтра после полудня вернусь уже… Дополнение к отчёту, что Анна Ивановна оформила, судье занесу, но толку от этого… Сам понимаешь.

Михаил понятливо кивал, соглашаясь с приятелем. Шансы, что эта поездка что-то изменит или что-то прояснит, были минимальными, но упускать их не следовало. Андрей скрылся в клубах пыли, а Михаил двинул к дому, перекусить и переодеться перед встречей с отставным генералом. Да и, если честно, добираться пешком до дома Турчилина не хотелось.

Напекло ли ему голову по дороге, съел ли он что-то особенное за ужином – Михаил затруднялся вспомнить, но вот то, что идея, сперва показавшаяся ему гениальной, пришла именно за едой – помнил отчетливо.

Сперва дико начал зудеть затаившийся в последнее время знак. Затем вспомнилась Кречетова-старшая. Два её знака и то, как она у отца Авдея заключение писала. Сама серьёзная, сосредоточенная, суровая. А волосы у неё – легкомысленные мягкие завитки. Всё время из причёски выбивались и на лицо падали, а она их сердито за ухо заправляла. Михаил усмехнулся и как наяву вспомнил чуть хрипловатый голос и условия пари, что она говорить начала: «Если в течение следующих двух недель я с тем делом справлюсь, что до того вы лишь мужчинам прочили, а вы женскую роль…»

Женскую роль? Михаил даже нож с вилкой отложил. Второе условие заключается в том, что он женскую роль исполнить должен? Эта мысль Михаила озадачила настолько, что он даже о расследовании на время забыл. Экое пари странное выходит. Сперва она мужское дело выполняет, затем он за женскую роль берётся… Страшно подумать, что там за третьим условием скрывается.

Размышления его по этому поводу были долгими и извилистыми. А что в результате? А в результате вчера он к генералу не пошёл, а сегодня, обряженный в женские тряпки, сидит в самом тёмном углу заброшенной мельницы и ждёт встречи с Турчилиным.

Идея пришла внезапно и в тот момент показалась едва ли не гениальной. Восторг от собственной находчивости и изобретательности, охвативший его вчера и лихорадивший до последних минут, притушил и усталость, и зуд в ладони, и даже голод. Михаил вчера оставил на тарелке недоеденный ужин, а сегодня даже не притронулся к завтраку, чем очень огорчил повара и насторожил Степана. Слуга потерянно бродил по дому и бубнил себе под нос:

– Чегой-то деется… Деется-то чо… Барин не ест, не пьёт. В комнате покойной матушки заперся и сидит там в пылище, как сыч! То ли заболел и смертушку свою чует, то ли влюбился… Не иначе! Помяните мои слова, через несколько дней или помрёт, или женится…

Михаил слышал обрывки фраз, поражался витиеватости логических построений, но от своих намерений не отказывался. С каждой минутой идея мистификации казалась ему всё заманчивее, всё привлекательнее.

В той другой, далёкой жизни изображать других персон – это была прерогатива Вячеслава. С этим никто не спорил, к этому никто не рвался. Лицедействовать, когда у тебя в команде безликий имеется, которому богами для этого всё дадено? Смысл? И в голову не приходило. Каждый свои таланты использовал, своим делом занимался. Но сейчас, когда Вячеслав далеко, когда ему нужна помощь, придётся амплуа сменить. Кардинально. Михаил осторожно перекладывал вещи, оставшиеся от матушки: платья, корсеты, чулки. Последнее отодвинул сразу. За ненадобностью. Толика здравого смысла в его голове имелась, он прекрасно осознавал, что дольше чем на пару мгновений никого обмануть не сможет. А большего ему и не требовалось.

Остановил свой выбор на блузке, юбке и шляпке с густой вуалью. Подумал и добавил шаль, в которую аккуратно завернул выбранные вещи. В очередной раз подивился цикличности в истории. Вот даже в моде. Сколько тем тряпкам лет? Мать умерла, когда ему и пяти не было, значит – не меньше трёх десятков. И что? Ежели кругом посмотреть то он третьего дня почти такую же блузку на одной барышне в Крыльске видел. Так что с этой точки зрения чувствовал он себя весьма уверенно. Беспокоило то, что размахом плеч и ростом он явно не в маменьку пошёл, так что влезть во всё это безобразие будет непросто. Но ничего – шалью задекорирует.

Кречетова-младшая очень удачное место для предполагаемого свидания выбрала. Укромных, полутёмных, плохо просматриваемых со стороны входа уголков там уйма. А вот время назначила – отвратительное. Средь бела дня! Михаил предпочёл бы или пораньше, или позже. Но чего не изменишь, того не изменишь. Чего уж…

Михаил взял свёрток с одеждой, мел, пистолет и, провожаемый испуганно-недоумевающими взглядами челяди, зашагал по тропинке прочь от дома. Везло ему необычайно. По дороге к мельнице он не встретил ни единой живой души. Преспокойно зашёл внутрь, осмотрелся. Исписал всю стену напротив входа знаками. Теми самыми, что на сапоге у убийцы были, да теми, что на жертвах злодей выводил. Замыкать контуры и активировать их, конечно, не стал. Вернулся ко входу, проверил, видно ли. Убедился, что знаки просматриваются замечательно: крупно, чётко. Турчилин мимо не пройдёт. После такого ему уже не до Ольгиных прелестей будет. Тут главное, чтобы он и себя выдал, и не сбежал раньше времени.

Михаил чувствовал эмоциональный подъём, уверенность, что всё непременно получится. Продолжалось это ровно до того момента, как он натянул возмущённо потрескивающую материнскую блузку. Застегнуть удалось лишь несколько нижних пуговиц. На спине ткань натянулась, но держалась, не лопалась. Пошевелить руками было сложно. Михаил пару раз вздохнул в полвздоха и решил вернуть свою рубашку. Под шалью да в полумраке фасон не разглядеть, а свобода движения ему важна.

Вот только переодеться не смог. Рубашка и сюртук на том месте, куда он их определил, отсутствовали. Как отсутствовал и камень, которым они были придавлены. Двигаясь осторожно, пытаясь не превратить натянутую на плечи блузку в лохмотья, Михаил заглянул за торчащее из стены бревно, на котором и пристраивал одежду, и увидел, как ком ткани медленно сползает в дыру. Михаил рванулся, выбросил вперёд руку и плюхнулся животом на пол. Как назло, камень окончательно потерял связь с опорой именно в этот момент. Он, как живой, юркнул вниз, утягивая за собой сюртук, рубашку, шейный платок и приподнятое настроение Михаила. Треск ткани на спине и громкий всплеск далеко внизу раздались практически одновременно.

Михаил сплюнул в сердцах вслед улетевшей собственности, поднялся на ноги и, стряхивая налипший на грудь и живот сор, почувствовал себя идиотом. Донёсшиеся с улицы звонкие мальчишеские голоса лишь укрепили его в этом чувстве. Что на него нашло? Зачем этот маскарад? Из-за пари? Он ведь даже условий точных не помнит. Ради дела? Кто сказал, что Турчилин и есть убийца? Оленька? Он же сам крайне скептически отнёсся к этому варианту и этому плану, озвученному Кречетовой-младшей. Что изменилось? Голову ему напекло, что ли…

Михаил прошёлся до дверного проёма, постоял там. Послушал, как мальчишки рядятся, кто первый ныряет за водяным. Посмотрел на часы. До прихода генерала оставалось не больше четверти часа. Михаил сорвал травинку, сунул её в рот и, махнув рукой, вернулся в полумрак развалин. Натянул юбку поверх брюк, возблагодарив всех богов, что не додумался снять и их. Посмотрел вниз на кокетливо выглядывающие из-под подола щиколотки. Юбка заканчивалась ладонях в трёх над землёй. Горе-лицедей досадливо цыкнул и нахлобучил на голову припасённую шляпу. Затем поднял шаль, стряхнул с неё труху и укутался, пытаясь прикрыть порванную на спине и не застёгнутую на груди блузку. После чего уселся на бревно, жевать травинку и предвкушать встречу.

Глава 63. Встреча

– Вы? – бегло осмотревшись, удивлённо произнёс Турчилин с порога. – Признаться, я шутника помладше увидеть ожидал…

Михаил перекинул травинку в угол рта и, равнодушно пожав плечами, затряс рукой. Знак на ладони уже знакомо стрельнуло болью. Беглый взгляд помог убедиться, что вторая чёрточка исчезла.

Генерал похлопал по ноге зажатым в руке прутом, затем отбросил его. Он прошагал через всё помещение и, глянув на ладонь разряженного Михаила, понимающе произнёс:

– Пари! Это несколько проясняет дело. Я в ваши годы, помнится, на спор по Моштиграду с женскими панталонами на голове гарцевал. Эх! Молодость…

Генерал вздохнул и, поскрипывая чем-то в спине, уселся на бревно рядом с Михаилом. Настенная роспись, которую Михаил столь тщательно готовил к его приходу, не удостоилась со стороны Николая Дементьевича ни капли внимания.

Турчилин поёрзал, устраиваясь поудобнее, и в конце концов замер, откинувшись спиной на стену и вытянув вперёд длинные ноги.

– Хорошо! – сказал он, прикрыв глаза. – Я помню, как эту мельницу строили. Помню, как работала она… Как разбирали, не видел – воевал.

Михаил обречённо смотрел на генеральские ноги. Сапоги на них были не новые, с невысоким голенищем из мягкой кожи и очевидно тачались по заказу. Форму имели индивидуальную, учитывающую все особенности строения стопы генерала, в том числе выпирающую у основания большого пальца шишку. Было заметно, что обувь изначально шилась с учётом этой особенности, а не растянулась при носке. Михаил с грустью смотрел на эту замысловатую форму, сравнивая её с обнаруженным в лесу следом, и понимал, что не совпадает не только форма, но и размер. Даже на глаз было видно, что из-за косточки ежели генерал и втиснет ногу в простой сапог, то только в очень широкий. Гораздо шире того следа.

– Маскарад-то ты не зря устроил? – спросил генерал, приоткрывая один глаз. – Пари-то выиграл?

Михаил качнул головой.

– Оно ещё не закончено. Да я к выигрышу и не стремлюсь, – признался он.

– Нда? Ну что ж, бывает и так, – вздохнул Турчилин, вновь закрывая оба глаза. – Только вот знаешь, при любом раскладе, выиграешь ты али проиграешь, о девичьей репутации подумать бы не мешало. Хотя тут ты более-менее сообразил. На записке имени не было. Пара намёков в тексте только.

Михаил мысленно похвалил Оленьку – не безнадёжна.

– Да и о своей не забывай. Я, знаешь, когда по столице с панталонами на голове ходил, то панталоны-то шляпой прикрывал. Их и не видел никто… Условия спора того прямо не запрещали… А ты? Переодевался-то тут али так и шёл?

– Тут.

– Уже легче.

– Но обратно так пойду.

– Себя-то в зеркало видел?

Михаил невесело усмехнулся, сплюнул измочаленную травинку и сказал:

– Видеть не видел, но представление имею.

– Во-о-от! Это хорошо, что имеешь… А какой здесь народец живёт, знаешь? Хлебом не корми – дай сплетню разнести… О тебе тут и так в последнее время много наговорили, а ежели в таком виде с кем столкнёшься – до конца жизни не отмоешься…

– Я свою одежду в омут уронил.

Помолчали оба. Паузу вновь генерал прервал.

– Кхе! Ну, может, и отмоешься. Они тут как дети. Новую тему найдут и про тебя забудут. Про меня, знаешь, чего только не говорили! Даже в колдовстве обвиняли. Меня! Представляешь? Меня! Я тогда с Виталинкой со своей простился как раз… Болела она долго, страшно… Я её по лучшим докторам возил. По курортам… Там и схоронил. У моря. Она страсть как море любила… Ну через неё и мне толика докторского внимания перепала. Зубы вот себе тогда сделал. Фарфор! Лучше родных. Родные-то я давно растерял. Какие выбили, какие сами попортились. А тут вишь? – Турчилин широко улыбнулся. – Красота! Я когда их первый раз вставил, Виталинка аж визжала от восторга. Ты, говорит, лет двадцать с плеч скинул… Спину мне вот тоже тогда же вправили… Корсет, правда, ношу с тех пор не снимая. Слышь? Скрипит, окаянный, но хоть к земле не гнёт… Подлечили меня, в общем… А Виталинку не спасли…

Михаил молчал, не зная, что сказать, и не особо понимая, к чему генерал клонит. А тот повздыхал и, ткнув Михаила локтем в бок, продолжил:

– Так я когда сюда вернулся, про меня чего только не плели! И жизнь я из жён своих тяну, поэтому и схоронил трёх уж, и ритуалы я провожу кровавые ради вечной молодости… Но ничо. Тому про зубы рассказал, тому костоправа посоветовал, и затихли. Новые жертвы нашли. Так ты, друг мой, заранее подумай, кому и чего ты будешь рассказывать, чтобы твой сегодняшний маскерад объяснить. Нда… От меня вот только в этом деле помощи не жди… Я ведь осерчал маненько. А что? В своём праве!

Михаил согласно вздохнул.

– Я ведь думал, это мальчонка Кречетовых шалит… Розгу даже по дороге присмотрел – жизни мальца учить. Тебя увидал – розгу выбросил. Но жизни тебя поучить хочется… Жаль, розга для этого уже не годится – поздно. Ничего, так оно тоже неплохо получится. Жизненный урок – «Поступки и их последствия» называется.

Генерал хекнул, с явным трудом поднялся на ноги. Отряхнул прилипший к штанам сор. Труха и щепки долго не хотели покидать его одежду, но Турчилин справился и, попрощавшись, вышел.

Михаил долго смотрел на опустевший дверной проём. Слушал пение птиц и мальчишеские голоса. Наконец остались только птицы. Михаил скинул женские тряпки и вышел на берег. Там пристроил их в траве, сунул в середину свёртка пистолет, разделся окончательно и плюхнулся в воду.

Смеркаться стало неожиданно рано. Утянутую одежду водяной так и не отдал. Видно, решил, что сам в ней щеголять будет. Вконец посиневший, со стучащими зубами и гусиной кожей, Михаил вышел на берег. Растёрся шалью. Натянул штаны. Обувь связал шнурками и повесил через плечо. Тряхнув мокрыми, тяжёлыми волосами, задрал подбородок и зашагал домой. Тропинки, правда, несмотря на гордый и независимый вид, выбирал дальние, окольные, малохоженые. К заднему крыльцу родного дома подошёл на закате. Прошлёпал босыми ногами, оставляя грязные следы на ступенях, и, отворив дверь, нос к носу столкнулся с Леонтием Афанасьевичем Ромадановским.

Глава 64. Задушевные беседы

– Однако… – весело хмыкнул Леонтий Афанасьевич, почёсывая рыжую с проседью бакенбарду.

– Ваше сиятельство? Прошу прощения, гостей не ждал, – развёл руками Михаил.

– Вижу, что не ждал, – отозвался князь Ромадановский. – А мог бы… Столько писем за неделю, да ещё и столь многословных, мне даже супруга моя не строчит, когда мы с ней в разлуке…

– Так я ж одно только успел вроде бы…

Князь поморщился, отчего его узкое лицо изогнулось, стало напоминать серп, и проворчал:

– Одно? Ты одно, приятель твой – второе, соседка – третье… Да я о Крыльском уезде за всю свою жизнь слышал меньше, чем за последние дни… И веришь – век бы ещё не слышал! Ну хоть бы кто радужное что написал! А то – мерзости одни… Хотя нет. Вру! Судья местный исключительно о благоприятном состоянии дел рапортует. Специально его отчёты за несколько лет последних поднял. Некий Амос Ф.Н.

Михаил передёрнул плечами. Закатное солнце грело мало, да и ветерок значительно посвежел.

– Озяб? – усмехнулся Леонтий Афанасьевич. – А ты б ещё нагишом на прогулку отправился! Ступай уже. В порядок себя приведи да в гостиную спускайся. Я там расположился пока.

Глубоко внутри Михаила поднимало голову раздражение, слишком многие в последнее время вели себя по-хозяйски в его доме. Захотелось если не сделать, так сказать какую-нибудь глупость.

Ромадановский развернулся и отправился вглубь дома, лишая его такой возможности. Михаил выдохнул, понаблюдал за его неровной, чуть подпрыгивающей походкой. То ли долгая дорога разбередила старые раны князя, то ли за время их разлуки он успел получить пару новых – выяснить это у Михаила возможности не было, да и не очень-то и хотелось, если честно. Он потёр ладонью лицо и отправился в свою комнату, ему требовалось переодеться и собраться с мыслями. Судя по всему, разговор предстоял долгий и напряжённый.

Не прошло и двадцати минут, а Михаил уже входил в гостиную, где с удивлением узнал, что Ромадановский прибыл не один, а в сопровождении Андрея Дмитриевича. Приятель сидел на краешке кресла, спину держал прямо, руки сцепил в замок на коленях, взглядом старательно буравил дырку в паркете. От этого архиважного дела оторвался лишь на мгновение, глянул на вошедшего хозяина дома, сложил брови уголком, отчего вид его сразу стал то ли извиняющимся, то ли умоляющим, и вновь к ковырянию пола взглядом вернулся.

Леонтий Афанасьевич стоял у окна и любовался открывающимся из него видом. Завидя вошедшего Михаила, он слегка шевельнул рукой, и в гостиной, толкая перед собой дребезжащий сервировочный столик, появился бледный Степан. Слуга на удивление споро расставил угощение на столике и, прошептав: «Чай подан. С коньяком, как вы любите», испарился из комнаты. Михаил мысленно усмехнулся. Ни тебе блеяния, ни разбитой чашки, ни ударенного локтя – оказывается, Степан может без всего этого обойтись.

– Ну что ж, прошу к столу! – с видом радушного хозяина проговорил Михаил и широким взмахом руки указал на исходящие паром чашки.

– Кстати, чрезвычайно кстати, – отозвался Леонтий Афанасьевич, потирая руки, не подавая виду, что это его распоряжение было выполнено слугой.

Расположились за столом. Выпили не торопясь, каждым глотком наслаждаясь.

– Вячеслава Павловича завтра привезут. Отпускают его. Пока под подписку о невыезде, – не поднимая глаз сообщил Андрей.

Михаил признательно кивнул, весть была благая.

Несмотря на то, что день был насыщенный у всех, к блинам, пирогам и прочим угощениям никто не притронулся. Лишь Ромадановский отломил дольку от плитки шоколаду, бросил её в рот и зажмурившись ждал, пока она растает. Более всего в этот момент напоминая старого потрёпанного жизнью рыжего кота, блаженствующего на солнышке. Когда он глаза распахнул, началась форменная экзекуция.

Вопросы хлестали наотмашь, короткие комментарии по поводу ответов били точно в цель. Андрей сочувственно сопел, но в беседу не вступал. Свою порцию княжеского внимания он уже получил, теперь тихонечко приходил в себя. За два часа Михаил рассказал всё, что знал, предполагал, и даже то, о чём не догадывался, что знает. Единственное, о чём удалось умолчать, – это участие Ольги в составлении записки Турчилину и собственный маскарад при встрече с ним.

– Так, поправь меня, если я где-то ошибусь, но насколько я понял, вчера Николай Иванович Кречетов – отрок одиннадцати лет отроду – написал шуточное послание от имени своей сестры Ольги генералу Турчилину, приглашая того на свидание. Ты, узнав об этом, вызвался уладить дело, но генералу о розыгрыше не сказал, а пришёл в условленное место, измарал стену мелом и стал ждать Николая Дементьевича.

– Пока верно всё, – подтвердил Михаил, всячески избегая пытливого взгляда Андрея.

– Угу… – продолжил восстанавливать ход событий Ромадановский. – Встреча состоялась?

– Состоялась.

– И?

– Генерал к ритуалам отношения не имеет!

– Да ну! Удивительно, право слово… – ехидничал Ромадановский. – И на что ты рассчитывал, позволь узнать? И почему в таком виде вернулся?

– Я думал, если он те ритуалы проводил, то увидит знаки на стене, запаникует и себя как-то выдаст.

– На тебя с ножом кинется?

– Нет, – потупился Михаил. – Не обязательно. Просто с шага собьётся, в речи запнётся, дёрнется, наконец…

– А ты это подметишь и его на чистую воду выведешь…

– У меня и пистолет с собой был. Так-то…

Михаил вскинул подбородок и с вызовом посмотрел на гостей. Встретился с осуждающим взглядом Андрея и умильным взглядом Леонтия Афанасьевича и, вздохнув, вновь потупился.

– А в суде, – голос Ромадановского продолжал тюкать Михаила по темени, – слова твои о генеральской дрожи или о том, как старый человек в заброшенной мельнице в сумраке споткнулся, стали бы неопровержимым доказательством его вины. Да.

– Понял я уже, что глупость совершил, – повинился Михаил. – Да и не он это. Я ж рассказывал.

– Да, помню, след с сапогом не совпал. С другой стороны, – неумолимо продолжал руководитель Специального комитета при особе Его Императорского Величества, – ежели предположить, что Турчилин виновен, то теперь он будет знать, что на его след вышли, и поймать его станет в разы сложнее… Про одежду свою рассказать не забудь.

– Да что рассказывать, – пожал плечами Михаил. – Погода стояла жаркая. Турчилин ушёл, а я детство решил вспомнить. Искупнуться в Старом омуте. Пока плавал, часть одежды стащил кто-то. То ли ребятня местная, то ли водяной…

– Водяной, значит, – вскинул бровь Ромадановский. – Что ж, и про водяного выясним. А позволь уточнить, что это за роспись такая славная на ладони у тебя красуется?

– Не позволю! – мотнул головой Михаил, идя на поводу у инстинкта самосохранения. – Это дело личное, к расследованию не относящееся!

– Личное… Хорошо, если личное, – протянул Ромадановский и настороженно прислушался к чему-то. Затем хмыкнул и продолжил. – А знаешь, что у тебя не современная версия знака на руке красуется, а первоначальная? Споры с этим знаком пару веков назад в моде были. Знаешь, почему из моды вышли?

– Какая-то тёмная история в императорской семье произошла. Пари сначала запретили, а затем забыли.

– Ну что ж, обывателю большего знать и не положено, – проговорил Ромадановский, обращаясь вроде бы к Михаилу, но при этом время от времени косясь куда-то в угол и вверх. – Однако ж, приоткрою для вас завесу над этой тайной. Знак для этого пари разработал сам Бьедро Пельн. Причём уже после того, как дар свой дотла выжег. О его скверном характере и своеобразном чувстве юмора знали все, но поглубже зарыться в структуру знака догадались далеко не сразу, а лишь после того, как племянница императора Бажена Хромая заключила пустячное пари с дочерью андальского посла. Девочки на цветы поспорили и спор магически знаком сим закрепили. Подробности опустим, скажу только, что пари Бажена проиграла, цветы достались андальянке. Зато за время, что пари длилось, в результате череды странных совпадений и нелепых случайностей, а также пары кровавых переворотов Бажене достался андальский престол. И нужно сказать, что почти четыре десятка лет держала она всю Андалию в своём маленьком железном кулачке. Н-да… К чему я? А к тому, что Знак этот с заковыкой. Каждый пари под таким Знаком заключающий должен быть готов, что будет втянут в дела гораздо большего размаха и уровня, нежели предмет спора. А уж какие это дела окажутся: государственные ли, исторические ли или и вовсе церковные – Девятиликий только ведает. Раздаёт их щедрой рукою, сообразно способностям тех, кто в пари участвует.

Михаилу послышался тихий стариковский смех за спиной, а судя по тому, как в ту сторону Ромадановский глядел – не ему одному.

– Отчего же сведения эти засекретили? – угрюмо поинтересовался Михаил у князя. – Отчего же Знак не запретили?

– На первый вопрос даже отвечать не буду, чай не полный идиот, сам знаешь, сколь у нас в стране желающих свою молодецкую удаль показать имеется. А по поводу запрета… Так запрещали! За решётку сажали… А потом заковычку убрали, а знак исправленный вновь разрешили. Молодёжь ещё потешилась, заскучала и забыла почти. Иногда всплывает. Но у тебя-то на руке Знак изначальный, Пельном разработанный, красуется. Эту схему сейчас в Славии человека четыре знают. А ты говоришь – дело личное…

Михаил повёл плечами, поскрёб некстати зазудевший Знак. От необходимости что-то говорить и как-то реагировать на слова Леонтия Афанасьевича его избавил ливрейный слуга князя, скользнувший в комнату.

– Мария Андреевна ответ дать изволили, – с порога объявил он. – Княгиня Невинская будет рада принимать у себя в имении князя Ромадановского. Ожидают вас, ваша светлость!

– Ожидают? Ну что ж, негоже женщину заставлять долго ждать. Иду! – проговорил Леонтий Афанасьевич, выбираясь из кресла. – Навещу Марию Андреевну, привет ей от супруги моей передам, а заодно и комнатку осмотрю, где котейку нашли несчастного. А с вами, соколы вы мои, мы беседу завтра продолжим. Вы уж будьте любезны, до той поры ничего не предпринимайте, никуда не лезьте!

Все обменялись поклонами, и Ромадановский удалился.

Но атмосфера в комнате от этого легче не стала.

– А расскажи-ка мне, друг мой закадычный, – напряжённым голосом заговорил Андрей, меча из глаз молнии, – на какое такое свидание Турчилин попёрся? И отчего это он сразу подлога с запиской не заподозрил? И чего это ты самолично улаживать дела моей невесты стал, а не меня в известность поставил?

Михаил тоскливо посмотрел на друга. Оценил сжатые кулаки, позу и даже, кажется, искры, промелькнувшие в соломенных волосах. Откашлялся, в горле першило, и, аккуратно подбирая слова, чтобы не осложнить отношений между влюблёнными, стал в сотый раз рассказывать историю своей глупости.