Текст книги "Неудача в наследство (СИ)"
Автор книги: Светлана Романюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)
Глава 16. В бальном зале
Михаил проводил хозяйку вечера к диванам, установленным в углу бальной залы. Он изо всех сил старался не терять из виду старшую Кречетову, но, как только гости встали из-за стола, она как будто растворилась. Взгляд его скользил по высоким причёскам дам, по обтянутым тёмным сукном и бархатом мужским плечам, но Анны не находил.
– Отпускаю тебя, голубчик, – со смешком проговорила княгиня. – Ступай, повеселись. Нечего со старухами рядом штаны просиживать.
Михаил очнулся от дум, посмотрел в лучащиеся весельем глаза Невинской и горячо запротестовал, стараясь уверить Марию Андреевну, что ему и подле неё не скучно, и старух он здесь не видит. Но договорить ему не дали. Шутейно отхлестали веером по колену и выставили из тихого уголка в зал, напоследок заявив, что почтенные матроны, на диванах устроившись, желают потешить себя сплетнями, а он их смущает. Вот пусть идёт, танцует, веселится и непременно даст им новую пищу для разговоров. Михаил сдался. Встал, раскланялся с княгиней и рядом с ней сидящими дамами и шагнул в сверкающий и шумный зал.
По столичным меркам танцующих было немного. И вовсе даже не бал устроила княгиня Невинская, а скромный танцевальный вечер. Но то по меркам столичным. Местное же общество вполне себе было вправе считать, что на балу присутствует.
Зал был преогромный, с зеркалами по стенам. Многократно отражаясь в этих зеркалах, танцующие пары сумели устроить такое мельтешение, что казалось, будто кружится их не полтора десятка, а не меньше полутора сотен.
Диваны, на которых устроилась княгиня с компанией, стояли в одном углу зала. Пара столиков, накрытых для игры зелёным сукном, – в другом. Неподалеку протянулся ряд стульев с высокими спинками, для отдыха между танцами. Чуть дальше, за колоннадой, расположились музыканты.
Михаил обошёл зал по кругу. Раскланялся со знакомыми. Заметил Кречетова с супругой, но ни одну из дочерей поблизости от родителей не обнаружил. Досадливо поморщившись, решил, что заводить сегодня разговор с Иваном Петровичем не будет ни за какие коврижки. И уже после этого понял, что легче будет сперва найти Ольгу, а уж у неё узнать, где Анна, и вызвать её на разговор.
Пустился на второй круг, всматриваясь в лица танцующих. Остановился подле крайней колонны, посчитав, что в зале и без его метаний довольно движения, а удача охотнее придёт к тому, кто в ней уверен, а не к тому, кто беспокойно мечется.
И действительно, Ольга обнаружилась спустя пару мгновений. Затихли звуки первой польки. Кто-то выходил из круга отдышаться, кто-то просто менялся партнёрами. Буквально в нескольких метрах от Михаила Ольга лёгким наклоном головы благодарила за танец рассыпавшегося в любезностях Андрея и протягивала руку генералу Турчилину, претендующему на следующий её танец.
Разлилась мелодия вальса. Андрей Дмитриевич покинул круг и оказался подле приятеля. Кивнул ему, приветствуя, но тут же перевёл взгляд на танцующих.
Ольга светилась от радости и оживления, Турчилин поигрывал бровями, был несколько скован в движениях из-за больной спины, но в целом держался молодцом.
Михаил усмехнулся, разглядывая друга. Ни в одном человеке он не встречал ещё столь причудливого сочетания черт и качеств. Андрей Дмитриевич уступал ему примерно полголовы в росте, но при этом раза в полтора превосходил его в ширине плеч. Светлые соломенные волосы уживались у него с чёрными густыми бровями и ресницами, наивные голубые глаза, чуть вздёрнутый нос и круглые щёки с массивным квадратным подбородком, превосходная память, острый ум и энциклопедические знания в области истории, философии и искусств соседствовали в нём с прямо-таки кристальной честностью и детской доверчивостью. Как ему с таким характером вот уже без малого три года удавалось работать заседателем уездного суда и не растерять при этом бесхитростности своей – оставалось загадкой.
– Не знаешь, где старшая барышня Кречетова прячется? – спросил Михаил.
Андрей перевёл разом потяжелевший взгляд на приятеля:
– А тебе зачем? Не смей её обижать! Тут и так о вас разное шепчут…
– Такую обидишь, пожалуй! С каких это пор ты шептунов слушаешь? Да и обо мне, оказывается, мнения отвратного! – возмутился Михаил.
Андрей молча продолжал сверлить его взглядом из-под насупленных бровей.
– Дело у меня к ней, – пояснил Михаил, поняв, что упёршийся Андрей и с места не сдвинется без объяснений. – Вляпался я вчера, сам не знаю во что.
Михаил продемонстрировал изрисованную ладонь и коротко поведал о случившемся накануне. Друг покрутил его руку, потыкал пальцем в центр знака, утробно хохотнул и произнёс:
– Ну что сказать? Понаблюдать за этим прелюбопытно будет! Пойдём. Отведу. Аккурат к окончанию вальса успеем. Ольга Ивановна следующий танец вновь мне обещала.
Сообщив это, он плавно развернулся и двинул куда-то в сторону вдоль колоннады. Вот, казалось бы, двигался Андрей неторопливо, тягуче, однако ж перемещался при этом в пространстве споро, стремительно даже. Михаилу пришлось приложить определённые усилия, чтобы не отстать от друга, который на ходу бубнил что-то об идиотских правилах и изживших себя условностях, негодуя, что не может с приятной ему во всех отношениях барышней двух танцев подряд станцевать.
– Вот ты мне скажи, почему три раза за вечер станцевать – это прилично, а четыре – уже нет? – ворчал он себе под нос. – От четвёртого танца, что, дети появляются? По мне, так для того, чтобы репутацию испортить и приличия нарушить, вовсе не у всех на виду танцевать надобно.
Андрей бубнил, не ожидая ответа. Михаил слушал его вполуха, вертел головою по сторонам, стараясь не слишком отстать и заодно понять, куда они направляются.
– Я не могу! Понимаешь, не могу! – всхлипнул кто-то высоким женским голосом из-за колонны.
– Дура! Пара капель всего, – прошипели в ответ.
Михаил сбавил шаг, пытаясь сообразить, что это было и нужно ли вмешаться и предложить свою помощь.
– Где ты там? Отстал? Или передумал? – оглядываясь, насмешливо поинтересовался Андрей.
За колонной охнули, пискнули, раздался шелест платьев, дробный стук каблучков, и два женских силуэта метнулись прочь. Один силуэт был помельче, постройнее, второй – внушительнее, массивнее. Михаилу почудилось что-то знакомое в них.
– Хм? С каких это пор ты Веленскими интересуешься? – недоумённо спросил Андрей, проследив за направлением взгляда Михаила.
– А? Нет. Послышалось просто, – сказал тот и досадливо мотнул головой. – Идём?
– Так я-то иду, а вот ты… – пробурчал Андрей и двинулся к высоким широколистным растениям, стоящим кучкою в разнокалиберных кадках с землёю.
Оказалось, что кадки эти и зелёные разлапистые листья скрывают вход в маленькую душную нишу с десятком стульев по периметру. На стульях сидело человек шесть. Три невзрачные женщины средних лет, одна сухонькая старушка с дрожащим подбородком, худенький прыщавый юноша, которого Михаилу точно представляли, и, кажется, уже не раз, но имя которого отказывалось задерживаться в памяти дольше чем на несколько минут. Анна Ивановна тоже была там. Сидела в уголке. От вчерашнего боевого настроя её не осталось и следа. Девушка была бледна, тиха и казалась больной.
Одна из женщин что-то громко говорила. Старушка, сжимающая слуховую трубку в руке, сидя дремала, не обращая на неё внимания. Две другие дамы были поглощены разговором друг с другом. Так что слушали громкоголосую только прыщавый юноша и Анна. Оба морщились и улыбались. Юноша смущённо и стыдливо, Анна вымученно.
– Матушку слушать надобно! Матушка плохого не посоветует! – стрекотала женщина. – Все великие это понимали! И прислушивались. Вот взять хотя бы его императорское величество…
Тут она стушевалась и на миг замолкла. Павел I был сиротой. Круглым. И уже давно. Михаил открыл рот, чтобы поприветствовать сидящих, но не успел издать и звука – женщина продолжила речь:
– Вот матушка его императорского величества в чертогах Шестиликой, не в её силах подсказать ему что-то было, так поди ж ты, и он не без греха. По молодости лет да не подумавши, реформу крестьянскую учудил. Да где ж такое видано, чтоб неразумным волю давать? Всё равно что детей несмышлёных или котят слепых на улицу выбросить!
Михаил закашлялся. О крестьянской реформе, случившейся двенадцать лет назад, болтали всякое. Довольных ею не было. Кто-то упрекал Павла в слепом подражании соседним державам, дескать, в погоне за химерой прогресса свой исконно славский путь теряем. Кто-то считал реформу полумерой, формальной данью развитию, фактически ничего в жизни страны не изменившей. Но только что озвученный подход он слышал впервые.
Все сидящие в нише умолкли и посмотрели в сторону подошедших. Даже дремлющая старушка встрепенулась, приоткрыла один мутноватый глаз, окинула приятелей недовольным взором и вновь погрузилась в дрему.
Михаил поздоровался и, попросив разрешения присоединиться, уселся подле Кречетовой. В нише царило настороженное молчание, которое не прерывали ни весело поблескивающий глазами Андрей, ни мучительно придумывающий повод для начала разговора Михаил.
Тишину разорвал смех Ольги, которую Турчилин подвёл к компании после завершения вальса. Андрей тут же предложил хохотушке локоть и повёл назад в круг танцующих. Генерал обвёл сидящих насмешливым взором и вопросил:
– Ну, молодежь, чего киснем? Почему не танцуем?
– Куда уж нам, старухам, танцы? – всполошилась громкоголосая.
– Мария Гавриловна, не тебе мне про старость говорить, – хохотнул генерал, устраиваясь на стуле рядом с ней. – Вот погоди! Сейчас отдохну чуток, и мы с тобой такую польку спляшем!
Женщина смущённо и жеманно хихикнула.
– Ну а вы-то чего по углам хоронитесь? – продолжал вопрошать Турчилин, подмигивая Михаилу и легонько пихая локтем в бок юношу.
Юноша забормотал что-то несвязное, подскочил, неуклюже поклонился и вывалился за кадки, зацепив одну из них ногою и, судя по шипению, пребольно ударившись.
– Не везёт Петеньке. Ох, не везёт! – запричитала Мария Гавриловна. – И у дам успеху не имеет. Ведь всем хорош сынок, но удачи для успеху маловато!
Михаил подумал, что если выскочивший паренёк сын громкоголосой дамы, то для успеха в обществе ему прежде всего не хватает умеющей вовремя замолчать маменьки. Затем повернулся к барышне Кречетовой и предложил:
– А и правда, Анна Ивановна, не станцевать ли нам? Окажите честь…
Анна посмотрела на него растерянно и немного беспомощно:
– С превеликим бы удовольствием, – прошептала она, – но не могу. Неважно себя чувствую.
В словах её ни капли лукавства или кокетства не было. Выглядела она и правда неважно. Бледная, лоб покрыт испариной.
– Душно здесь, – проговорил Михаил. – Пойдёмте, Анна Ивановна, по залу погуляем. Тихонечко.
– И правда, идите, – поддержал его Турчилин, обеспокоенно заглянув в лицо девушке. – Туда! К окнам. Я тоже пройдусь. Жажду утолю да освежусь. А потом непременно сюда вернусь. Мария Гавриловна, слышите? Вернусь к следующей польке! Вы мне польку обещали.
Они встали и вышли в зал. Генерал – с постукиваниями, покряхтываниями, с шутками и прибаутками. Анна с Михаилом тихо, бесшумно. Кречетова на подставленный локоть не оперлась, навалилась. Милованов шёл медленно, вдоль стен. Генерал вырвался далеко вперёд. Подошёл сперва к столу с напитками, а затем и вовсе из зала удалился.
Заводить разговор о вчерашнем вечере с полубессознательной барышней было бессмысленно. Мимо, выписывая невообразимые кренделя ногами, пронеслись Андрей с Ольгой. Михаил поймал обеспокоенный взгляд приятеля, успокаивающе качнул головой, и парочка умчалась.
Подошли к распахнутым по случаю жары окнам. Остановились возле крайнего из них, отгородившись от зала портьерой. Воздух здесь был свежее, но ненамного. Погода уже который день стояла сухая, безветренная. На улице давно сгустилась тьма. Тем, кто смотрел на неё из ярко освещённой комнаты, она казалась и вовсе непроглядной.
Михаил озабоченно смотрел на свою спутницу.
– Анна Ивановна, может, вас к родным проводить? – спросил он. – Отдохнуть вам нужно.
– Да, – едва слышно выдохнула она. – К маменьке. Простите…
Договорить не успела. Глаза её закрылись, и она стала оседать вниз и вперёд, вываливаясь из окна. Михаил попытался подхватить её как можно бережнее, но она, как тесто, стекала вниз, буквально выскальзывая из рук. Низенький, на ладонь от пола подоконник ничуть не способствовал ловле барышни, напротив, предательски подвернувшись под ногу, он лишил Михаила остатков равновесия, и из окна вывалились двое. Милованов в полёте изловчился взвалить Анну на себя и через мгновение сидел в какой-то клумбе с бессознательной Кречетовой на руках, смотрел на ярко освещённый прямоугольник окна и благодарил всех богов, что полёт был недолог.
Глава 17. Прогулка в парке
Сознание возвращалось медленно, нехотя. Беспамятство тягуче липло и не спешило выпускать из своих объятий. «Нужно было сразу после ужина домой уезжать», – мысленно укорила себя Аннушка. Однако к концу трапезы ей стало почти хорошо, и она решила, что в этот раз приступ обошёл стороной.
Не обошёл.
Первый приступ случился с Анной с год назад, в начале прошлого лета. Внезапно звуки, свет, запахи – всё стало раздражать, причинять боль. Думалось, что голова расколется. Это было страшно, и в то же время этого почти хотелось, так как, развалившись на несколько частей, голова точно перестала бы болеть. Приступ прошёл. Всё забылось. Но только до следующего раза. За первым приступом случился второй, затем третий. Накатывали они не слишком часто, раз или два в месяц. Иногда казалось, что приступ неизбежен, но, помучив её некоторое время светобоязнью и тошнотой, он отступал, чтобы, вернувшись через несколько дней, терзать с удвоенной силой. Сознание от боли она теряла только единожды. Осенью. Именно тогда родные всполошились и пригласили доктора.
Поликарп Андреевич долго её осматривал. Оттягивал веки, заглядывал в глаза, выстукивал, выслушивал. Хекал, хмыкал, наконец вынес вердикт: барышня обладает тонкой душевной организацией, что с её даром неудивительно. Приступы не смертельны, но неприятны. Ей противопоказаны волнения и потрясения. Видел он два возможных выхода. Либо оградить Анну от всяческих мирских терзаний, например, в обители, либо – замуж. Замужество, как известно, очень женскую душевную организацию укрепляет. Очень.
Ни в обитель, ни замуж не хотелось. С приступами Аннушка смирилась и даже свыклась, приспособилась. Чутко прислушивалась к себе, при малейшем намёке на приближение стремилась уйти домой, запереться в комнате и отлежаться. Тем более что случались они обычно вечерами, а то и ночью.
Сегодня Аннушка поступила глупо, необдуманно. Нужно было уходить сразу после ужина. Её отсутствия и не заметил бы никто, не хватился бы. Но нет. Ей, видите ли, показалось, что приступ стороной прошёл и у неё есть несколько дней без мигрени. Как же она ошиблась! Духота и голос Орловой вернули не успевшую далеко отойти боль. Без помощи Милованова она даже в зал выйти не смогла бы. Кстати! Милованов. Зал… Окно!
Где она сейчас?
Аннушка попробовала пошевелиться или хотя бы открыть глаза – не вышло. Попыталась расслабиться и прислушаться к своим ощущениям. Боли не было, но слабость чувствовалась неимоверная.
Легко представлялась, что она вновь стала маленькой, набегалась в парке до полной потери сил и задремала под любимым клёном. Её нашёл папенька, поднял на руки и понёс домой. И Аннушка чувствует сквозь дрёму и сильные руки его, и шум дыхания, и стук сердца. Папенька несёт её в дом, а ей кажется, что она плывёт куда-то, покачиваясь. А глаза открыть не может – спать очень хочется.
Сейчас тоже было тепло, надёжно. Ноздри щекотало. Пахло влажной землёй и цветами. Тонкой нитью, свежей и чужеродной, вплетался запах бергамота. Это насторожило. Папенька не любил этот терпкий, горьковатый аромат.
Анна вдохнула поглубже, как перед прыжком в холодную воду, и всё-таки распахнула глаза, наконец-то справившись с неимоверно тяжёлыми ресницами.
Со всех сторон её обступала ночь. Звёздное небо распласталось над головой. Смутные силуэты растений виднелись в тусклом свете, скупо выплёскивающемся из распахнутых окон. Звуки музыки – далёкие, приглушённые. Мужской подбородок у самого её виска, закрывающий часть обзора.
– Что происходит? – еле слышно произнесла Анна. – Где я?
В ответ раздался прерывистый вздох, несколько приглушённых и маловразумительных восклицаний.
Анна, почти не удивившись, узнала Милованова.
Он качнул головой, кашлянул и выдавил из себя пару фраз, чуть больше напоминающих связную речь:
– Несчастный случай. Из окна выпали. Мир кружится… Видно, голову тряхнул.
Анна собралась с силами и, опершись на руку, приподнялась с мужского плеча.
– Вы стукнулись головой? Нужно помощь позвать? – спросила она дрожащим от слабости голосом.
Рука, на которую она опиралась, тоже подрагивала.
– Не головой, – промычал Милованов в ответ, – но стукнулся.
– Помогите! – попыталась крикнуть Анна, но вышло так тихо, что она сама с трудом себя услышала.
Милованов поморщился.
– Знаете, – начал он, – если помощь нужна вам, я присоединюсь к вашим воззваниям. Но если вы ради меня стараетесь, то не стоит. Предпочту сперва себя в порядок привести.
Анна поглядела вокруг, осознала, как они смотрятся со стороны, и поспешно захлопнула рот. Если их найдут лежащими в клумбе, то путь у неё и правда только один останется – в обитель. Она прислушалась к себе. Боли не было. Была слабость. Но это нормально, так всегда после приступа случалось. Нужно просто отдохнуть.
– Со мной всё в порядке, – сообщила она.
– Рад слышать, – выдохнул он.
Помолчали.
– Если вы чувствуете себя сносно, возможно, нам стоит попробовать подняться? – нарушил тишину Милованов.
Голос его звучал потерянно и не вполне уверенно.
– Разумеется, – спохватилась Аннушка. – Конечно. Простите меня, мне, право, неловко…
Они завозились и, путаясь в руках, ногах и юбке, стали подниматься. Оба покачивались, пытались поддержать, но больше опирались друг на друга.
Погода стояла жаркая, летняя, сухая, но садовник княгини добросовестно относился к своей работе. Клумбы были хорошо политы, земля в них была рыхлая, чёрная, удобренная и влажная.
Скудного света, льющегося из окон, хватило чтобы оценить плачевность того состояния, в котором находилась одежда выпавших. Поскольку Милованов приземлился первым, то и изгваздался он изрядно. На светлых брюках чётко выделялись чёрно-зелёные разводы и пятна.
Перебравшись на усыпанную песком дорожку, пострадавшие попытались привести себя в порядок. Деловито и в полном молчании оттёрли руки, смахнули с себя листики, веточки, лепесточки. Придирчиво оглядели друг друга.
Анна бросила вопросительный взгляд на Михаила.
– Вполне прилично, – успокоил он её и добавил, указав пальцем себе на скулу: – Вот только…
Анна понимающе кивнула и потёрла щёку. Михаил качнул головой, шагнул ближе и, вытащив чистый платок, сам молча и очень осторожно стёр грязь с её лица. Постояли едва ли не в обнимку ещё пару мгновений. Колени у обоих подрагивали и подгибались.
Аннушке безумно хотелось уткнуться лбом в так близко расположенное плечо и немного отдохнуть. Останавливало осознание того, что лицо мужчины, которому принадлежит плечо, приобрело нежно-зелёный оттенок, а следовательно, его вряд ли можно считать надёжным пристанищем.
От клумбы раздражающе пахло свежеподавленными цветами, от лип струился приторно-медовый дурман. Все эти ароматы почти заглушили бодрящую нотку бергамота. Почти, но не совсем. Аннушка втянула как можно больше воздуха в грудь и предложила:
– Идёмте? Маменька, наверное, уже волнуется.
Михаил согласно прикрыл глаза. Осторожно двинулись к крыльцу.
– Дальше вам лучше идти одной, – тихо сказал он, остановившись у зарослей шиповника.
Анна посмотрела на спутника, на его всклоченные волосы, одежду в неопрятных разводах и согласно кивнула. Действительно, возвращаться лучше врозь.
Михаил развернулся и полез в кусты. Двигался он неловко, какими-то рывками. Анна смотрела ему вслед и думала, что расстаться следовало на десять шагов раньше. Прятаться в кустах сирени было бы куда комфортнее, чем в колючем шиповнике. Когда шорох листьев, хруст веток и сдавленные чертыхания стихли, Аннушка устремилась к крыльцу.
Глава 18. Путь домой
Михаил трясся в коляске и пытался осознать, что произошло сегодня вечером. Какие неведомые повороты судьбы привели его в такое состояние? Всё тело болело, и он морщился и чертыхался сквозь стиснутые зубы на каждом ухабе, не забывая благодарить всех богов за то, что выбрал именно этот экипаж для выезда. Коляска, безусловно, не производила того впечатления, что новомодный фаэтон, зато Михаил в ней был всего лишь пассажиром, шла она плавно и имела мягкие сиденья, что в теперешнем состоянии представлялось Михаилу немаловажным преимуществом.
Прогулка с барышней по ночному парку. Казалось бы, что может быть приятней? Или безопасней? Вот только и приятность, и относительная безопасность гарантированы вам, если вы вышли на эту прогулку с понравившейся вам девушкой, если же вы вывалились из окна с чрезвычайно странной малознакомой обморочной девицей, при этом отшибли себе всё, что только можно, про удовольствие можно забыть. Про безопасность тоже.
Во всей этой ситуации больше всего раздражало даже не то, что он ушибся, и не то, какими глазами смотрел на него лакей её сиятельства при прощании, а то, что условия пари он так и не узнал. Между тем, прошёл один из восемнадцати оговоренных дней.
Словно в ответ на его мысли ладонь защипало. Михаил при зыбком лунном свете попытался разглядеть Знак, тот, будто пытаясь помочь ему в этом, слабенько засветился. Затем линии стали угасать, все, кроме тех, что образовывали верхний из восемнадцати треугольников. Он, напротив, вспыхнул ярче. Михаил едва не вскрикнул, кожу под этим сияющим символом жгло весьма ощутимо. Наконец всё закончилось. Свет угас, унося с собой неприятные ощущения и фрагмент Знака.
Взгляд Михаила переместился с ладони на манжету рубашки, затем на рукав фрака. Глаза спрятались за веками, отказываясь разглядывать это безобразие. Даже в тусклом лунном свете были видны разводы грязи, а в паре мест и небольшие разрывы. Какого чёрта он полез в этот терновый куст? Или это были розы? А не всё ли равно! Это была какая-то чертовски колючая пакость, о которую он умудрился изодрать фрак и оцарапать лицо. И даже Трёхликий вряд ли даст теперь ответ, что Михаил там делал. Ну разве что от сестёр Веленских прятался.
Михаил поморщился, вспоминая, как проломился сквозь заросли и, получив несколько хлёстких ударов и досадных царапин, осознал нелепость и никчёмность этого героического действия. От того, чтобы тут же вернуться на дорожку, удерживало осознание того простого факта, что обратный путь будет столь же бодрящим. Михаил, покачиваясь, брёл по газону вдоль дорожки, высматривая брешь в кустах. Именно тогда он услышал сестёр.
Веленские шёпотом продолжали разговор, пару фраз из которого Михаил уже слышал в зале. И судя по некоторым словам и обрывкам восклицаний, сёстры тоже не горели желанием с кем-либо встретиться. Михаил затаился, стараясь не выдать себя ни шорохом, ни хрустом случайно сломанной ветки. Он попросту был не в состоянии объясняться, если его обнаружат. Голова кружилась, тело ломило, и организм в целом требовал бросить всё и прилечь. Можно прямо на травку. К счастью, сёстры не были склонны к долгим разговорам, они явно куда-то спешили. Младшая несколько раз поторапливала старшую словами, что время на исходе.
Михаил выждал несколько минут после их ухода, а затем осторожно выбрался из зарослей и направился к дому. С опаской прошёл мимо бокового крылечка, которым ещё недавно воспользовалась Кречетова. Этим входом не сказать что беспрерывно, но достаточно часто во время приёма пользовались гости, чтобы выйти в парк и подышать свежим воздухом. Сталкиваться с кем-либо из соседей не хотелось. Пришлось идти к крыльцу парадному, уповая на то, что все, кто хотели сегодня княгиню поздравить, уже приехали, и уезжать в ближайшее время, кроме барышни Кречетовой, никто не торопится.
Заходить в залитый светом холл не решился. Крыльцо тоже было хорошо освещено, но можно было стукнуть в дверь, а затем вернуться на границу света и тени и надеяться, что плачевное состояние костюма не будет сильно бросаться в глаза.
Лакея пришлось подождать. Сквозь распахнутые окна первого этажа были слышны шум и суета, обычные при приёме гостей. Окна на втором этаже в большинстве своём были плотно закрыты и темны, лишь одно из них, дальнее, было приоткрыто, и из-за задёрнутых занавесок пробивался тусклый колеблющийся свет. Михаилу даже показалось, что до него доносится чей-то плач. Кто-то, судя по голосу, ребёнок, душераздирающе всхлипывал, что-то выкрикивал, но слов разобрать было нельзя. Сердце сжималось от жалости, воображение почему-то настойчиво рисовало образ младшей дочери княгини, той самой девочки, что ещё недавно игрой своей развлекала гостей. «Сон ей кошмарный приснился, что ли?» – подумал Михаил.
Он ждал, вдыхал ароматы ночного парка, любовался звёздным небом. Звёзды вели себя крайне непристойно. Плясали, двоились, а особо разбитные подмигивали начинающему астроному, явно намекая на что-то постыдное. Михаила замутило, и он, опустив голову, сосредоточился на разглядывании белоснежных фигурных столбиков балюстрады, ограждающей лестницу. Эти вели себя не в пример приличнее звёзд – стояли смирно. Разве что слегка расплывались.
Лакей появился на крыльце, когда Михаил уже хотел махнуть на всё рукой и показаться на люди. Высокий, худой, с орлиным носом, форме которого мог бы позавидовать любой аристократ, слуга в раззолоченной парадной ливрее появился на крыльце, окинул его торопливым и несколько недоумевающим взглядом и, никого не заметив, сделал шаг назад в дом.
– Любезный! – поспешил окликнуть слугу Михаил. – Вели-ка подать коляску. Да побыстрее! А Марии Андреевне передай мой нижайший поклон, я занемог внезапно, прощаться с нею лично не буду, чтобы ей и гостям её лишнего беспокойства не причинять.
Лакей обернулся и, сощурившись, долго разглядывал скрывающегося в полутени мужчину, наконец, опознав одного из гостей, величаво склонил голову и проронил:
– Не извольте сомневаться, всё в надлежащем виде и с величайшим рвением сделаем.
При этом смотрел он на Михаила так, будто подозревал, что тот прикарманил пару серебряных ложечек за столом. Однако экипаж организовал быстро и даже лично Михаила до него проводил и усадил, а затем долго вглядывался вслед, видно хотел убедиться, что гость не вернётся за остальными столовыми приборами.
Теперь же имение княгини давно скрылось из виду, до дому оставался почти час тряски, и Михаил всеми силами пытался отвлечь себя от неприятных ощущений размышлениями о так и не узнанных условиях пари, странных разговорах сестёр Веленских и о том, почему так надрывно плакал ребёнок.
