Текст книги "Неудача в наследство (СИ)"
Автор книги: Светлана Романюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)
Глава 10. Разговоры, разговоры…
Проснулась, против обыкновения, Анна поздно. Видимо, в бессознательных попытках отсрочить неизбежное объяснение с родными она сунула голову под подушку, поэтому солнечные лучи не смогли разбудить её, как, впрочем, и звуки, которыми наполнился дом с приходом утра.
Нельзя сказать, чтобы сон с пуховой подушкой на лице способствовал восстановлению сил и бодрости духа. Девушка с неодобрением разглядывала себя в зеркале. Лицо раскраснелось и слегка припухло, мысли были вялые и не менее тяжёлые, чем голова, в которой они обитали. Анна умылась, наскоро причесалась. Ловко облачилась в очередной балахон, решительно распахнула дверь комнаты и, высоко подняв подбородок, поспешила на завтрак.
Ей удалось пройти коридором второго этажа, спуститься по центральной лестнице на первый, пройти до столовой, миновав отцовский кабинет, библиотеку и малую гостиную, и не встретить никого из домочадцев.
В столовой также было безлюдно.
На столе стояло блюдо с выпечкой, фаянсовый чайничек, несколько розеток с мёдом и вареньем и столовый прибор на одну персону. Всё было сервировано на том краю стола, где она обычно трапезничала, на чайнике восседала баба-грелка, стёганая цветастая юбка которой помогла сохранить напитку толику тепла, всё прочее скрывалось под белоснежной льняной салфеткой. Завтрак тоже прошёл в тишине и одиночестве.
«Затишье перед бурей…» – обречённо подумала Аннушка, потёрла виски, откинулась на спинку стула, закрыла глаза и позволила себе насладиться еще парой минут покоя. После чего отправилась в кабинет к отцу.
Иван Петрович сидел, сложив перед собой сцепленные в замок руки. Взгляд его был устремлён на пустую столешницу, и Анне показалось, что стол скрипит под тяжестью этого взгляда.
– Заходи, – буркнул он, не поднимая головы.
Выражение его лица, поникшие плечи, весь вид его выражали такую скорбь и обречённость, что Анне стало страшно, не пропустила ли она чего. Не случилась ли ещё какая трагедия, пока она нежилась в кровати.
– Дверь закрой, – всё так же, не поднимая глаз, приказал отец.
Аннушка плотно прикрыла дверь, подошла к письменному столу, за которым сидел отец.
– Доброе утро, папенька! – произнесла она и, стараясь говорить как можно мягче, добавила: – Вас что-то тревожит?
Иван Петрович вздрогнул, как от пощёчины, откинул голову и встретился глазами с дочерью. Анне понадобилось всё её самообладание, чтобы не отшатнуться, – такая ярость полыхала в его взоре. Иван Петрович с шипением выдохнул сквозь сжатые зубы и начал медленно подниматься, наваливаясь немалым весом на стол.
– Тревожит! – прорычал он и, набрав в грудь воздуха, продолжил, завершая каждую фразу звучным ударом ладони по столу: – Ещё как тревожит! Думала, не узнает никто? Или настолько стыд потеряла, что тебе плевать, кто и что о Кречетовых говорит? Так мне не всё равно! Я как проснулся, уже историй пять о тебе узнал! Одна гаже другой! Признавайся, мерзавка! Ты зачем к Милованову ходила? Унижаться? В ногах валяться? Или, может, ты его стращать ходила? Прокляла? Или в убивцы подалась? И его труп уже остыл давно? А может, сама продалась? Девка продажная!
Нелепость обвинений была такова, что затмила собой и страх перед гневом отца, и обиду на их несправедливость. Анну начал душить неуместный смех.
Она прыснула, и очередной выкрик отца споткнулся об этот неожиданный звук. Девушка зажала рот ладошкой, но смех буквально клокотал в груди и неудержимо рвался наружу.
Отец растерянно смотрел на неё минуты три, рот его при этом беззвучно открывался и закрывался. Цвет лица его постепенно сменился со свекольного на более натуральный. Взгляд из яростного стал недоумевающим, а затем и вовсе стал походить на взгляд ребёнка, которому пообещали чудо, а вручили нуднейший учебник по арифметике.
– Садись уже, плутовка, – проворчал он, махнув рукой в сторону кресла. – Вещай!
Анна хихикнула в последний раз и, устроившись в кресле, начала рассказ. Она старалась изобразить всё как можно красочнее и смешнее. В её рассказе Милованов предстал не высокомерным алчным грубияном, а незадачливым слегка перебравшим молодым человеком. Человеком, который выиграл великолепную усадьбу в один вечер, тут же её потерял и даже ещё не подозревает об этом. То, что вчера обещало стать трагедией, сегодня превратилось в фарс. Иван Петрович вначале ещё пытался хмурить брови, но под занавес стал похохатывать.
– Плутовка! Как есть плутовка! – с улыбкой выговаривал Иван Петрович дочери. – Ну, позабавила! Только ты уж в другой раз предупреждай отца, если ещё какую проказу учинишь. А то набегут тут с утра Веленские да Репенские, наговорят гадостей, аж вспомнить тошно, а я и отбрить их как следует не могу.
Иван Петрович благодушно похлопал дочь по плечу и, отпуская её, небрежно махнул рукой в сторону двери. Анна выскользнула в коридор. Разговор с папенькой сложился много лучше, чем она смела надеяться.
Хотелось бы думать, что с бабушкой будет не сложнее.
Александра Степановна нашлась в саду, на той самой скамеечке, с которой Аннушку вчера сорвал крик Николеньки.
Сегодня бабушка выглядела ровесницей собственного сына, видимо, расстройство её пошло на убыль, однако до полного спокойствия было ещё далеко.
– Здравствуй, родная, – поприветствовала она подошедшую внучку.
– Как ты, бабушка? – участливо поинтересовалась Анна, усаживаясь рядышком.
– Да что я? Как обычно всё, не беспокойся. Ты не трудись, не пересказывай, я слышала, как ты с отцом говорила.
Аннушка удивлённо вскинула брови: Александра Степановна имела возможность слышать всё и всех в этом доме, но предпочитала этим свойством своим не пользоваться. «При жизни ухом к замочной скважине не прикладывалась, и после смерти к этому привыкать не буду», – обычно говаривала она. Но, видно, исключения всё же случались.
Бабушка покосилась на внучку, понятливо усмехнулась:
– Ну как я тебя одну с эдаким остолопом оставить могла? Да ещё после того, как сёстры Веленские ему с утра визит нанесли.
Александру Степановну перекосило. Сестёр она недолюбливала.
– Но ты умница. Ты большая молодец. И отца уняла, и с усадьбой решила.
Александра Степановна выразительно посмотрела на руку Аннушки.
– Надеюсь, получится, – проговорила та, водя пальцем по символу в центре Знака.
Судьба, неизбежность, предопределённость и в то же время – непредсказуемость. Рок. Седьмой лик Девятиликого. Почему для магического пари когда-то выбрали именно этот лик именно этого бога? Штрихи по числу условий, временной круг – просто и понятно, но вот символ в центре Анну тревожил.
– Ты иди, милая, иди. А я ещё здесь побуду, – ласково протянула Александра Степановна.
Аннушка рассеяно улыбнулась бабушке и вернулась в дом, нужно было сменить утренний наряд на дневное платье.
Часы в малой гостиной пробили полдень. Девушка вздохнула, следовало поторопиться, если она хотела успеть до того, как её ученики решат, что занятия на сегодня отменены, и разбегутся по своим немудрёным делам.
Глава 11. Дорога в школу
Учительствовать Анна стала года четыре назад. Началось всё с пары крестьянских ребятишек, которых она научила основам счёта и письма.
Крестьянин – мужик практичный. Всё, что может так или иначе принести выгоду, он схватывает на лету. Это поэзия, живопись, музыка воспринимаются им как нечто не стоящее внимания, несерьёзное, на забаву созданное. И человек, посвятивший себя какому-либо искусству, да ещё и денег на этом не заработавший, в сельской среде уважения не добудет. В лучшем случае его сочтут чудаком. Где это видано, чтобы здоровый мужик не землю пахал, а бумажки каракулями марал? Поэтому «излишняя» учёность крестьянину ни к чему, а вот навыки чтения, письма и счёта очень даже пригодиться могут. И на ярмарке при торге не обманут, и вывеску какую или объявление самостоятельно прочитать можно, ни к кому в ноги не кланяться. Весточку, опять же, родне с оказией отправить и на писаря не тратиться.
В общем, теперь у Анны было два класса. В одном занималось двенадцать человек детишек в возрасте от шести до четырнадцати лет. Во втором – трое чрезвычайно серьёзных мужиков и даже одна баба.
С детьми Анна встречалась три раза в неделю. Занятия обычно начинались в полдень и часам к трём пополудни уже завершались. Взрослые приходили к ней каждую девятину, сразу из храма после утренней службы. Если первые не слишком отличались усидчивостью и прилежанием и пользовались малейшей возможностью сбежать с уроков, то вторые, напротив, были до смешного старательны и пунктуальны.
Шагая по извилистой тропинке и наслаждаясь солнечным жарким днём, Анна, как всегда, с замиранием сердца ожидала, когда за очередным поворотом покажется бревенчатое здание школы.
Школа была её гордостью, её детищем. Первое время она привечала детишек в усадьбе, в классной комнате, когда там не занимался Николенька, или в людской, а то и вовсе – в малой гостиной. Но вскоре число учеников возросло настолько, что шум и беспорядок, которые они учиняли во время занятий, стали доставлять заметное беспокойство папеньке, до этого снисходительно взиравшего на деятельность дочери.
Анна опасалась, что на занятия будет наложен запрет, но папенька всегда предпочитал решать проблемы, максимально дистанцируясь от них. Поэтому он выделил участок земли, материалы и значительную денежную сумму на строительство «храма просвещения», как он с некоторой долей иронии называл школу.
Школа получилась просторной и удобной. Всё здесь было обустроено по проекту, который Анна составила самостоятельно. Недели ночей без сна принесли свои плоды. Две классные комнаты, в одной из которых стояли парты, а в другой разместился старенький рояль и несколько скамеек для учеников. В первой комнате она учила детей чтению, письму и началам арифметики, а во второй – отец Авдей читал закон божий и обучал пению. Отец Авдей был маленьким, кругленьким старичком, с абсолютно белой реденькой бородёнкой. Во внешности его самым примечательным были пронзительные голубые глаза и мягкий, светлый, звонкий голос, непостижимым образом зарождающийся в оплывшем и нездоровом теле.
Помогала ему в его уроках бабка Марья. Была она настоящей вековухой-черничкой, одевалась во всё чёрное, не ела мясного и "неупустительно" бывала на всех храмовых службах. Она же вечерами учила девочек рукоделию. Причём на эти её уроки приходили даже те девочки, родители которых считали, что бабе грамота ни к чему, а вот по хозяйству она справляться должна.
Кроме классных комнат в школе имелась и приёмная для посетителей, и несколько чуланчиков, а кроме того – квартирка с двумя жилыми комнатами и кухней-столовой. В квартирку вёл отдельный ход с небольшим резным крылечком на торце здания. Когда Анна планировала школу, она надеялась, что в этой квартирке будет жить настоящий учитель. Но избавившись от докучливого шума под боком, папенька не спешил раскошеливаться ещё и на учителя.
– Довольно уже того, во что мне стало обучить тебя с сестрою. Да не забудь, что Колёнька учится до сей поры, – бывало, говаривал Иван Петрович в ответ на робкие попытки дочери получить небольшую материальную поддержку.
Отец не был скуп в обычном понимании этого слова. Он с лёгкостью тратил немалые суммы на обустройство усадьбы, на наряды для жены и для дочерей, на различные побрякушки и увеселения. Но иногда случалось: проверяя счета в конце месяца, он приходил в ужас от величины потраченных сумм и тогда начинал экономить. Его попытки урезать расходы не всегда приносили реальную выгоду, но всегда служили предметом его гордости и позволяли ему на протяжении длительного времени чувствовать себя рачительным хозяином. Единожды решив экономить на чём-то конкретном, он редко отступался от принятого решения, даже убедившись, что проблема решена не так эффективно, как хотелось бы.
Небольшие деньги, выдаваемые Аннушке на карманные расходы, тратились ею в основном на книги, для себя и учеников. Их родители не были бедны, но и хорошо обеспеченными их назвать было сложно, поэтому собранные ими средства шли на содержание школы, а остававшейся суммы не хватало на плату приличному учителю. Тех же, кто соглашался работать за мизерную сумму, Анна и близко к школе не подпустила бы. Она до сих пор не могла спокойно вспоминать одного из этих горе-учителей.
Появился он год назад в конце осени, когда землю сковали первые заморозки. Был оборван, грязен до черноты, обладал повадками профессионального нищего и распространял вокруг себя такой дух, что слезу вышибало. Несколько дней ходил кругами возле школы, затем, дождавшись окончания занятий, подстерёг её на тропинке к дому.
– Не дай помереть сирому! Дозволь зиму лютую в дому пересидеть! Начнутся морозы трескучие, ветра студёные, душу мне, бесприютному, выстудят! Лицо моё ледяной коркой покроется! Обглодают волки белы косточки и никто меня не вспомнит, не опечалится! – заголосил он пронзительно и бросился перед Анной на колени, звучно отбивая поклоны лбом о мёрзлую землю. – А я грамоте разумею! Могу детишек неразумных выучить, за миску щей, да копеечку малую! Как раз за зиму всё буковицы с ними и выучим! А как весна придёт, я по теплу опять в дорогу пущусь, солнышко весеннее не только снег с пригорочков топит, а и сердце человеческое размягчает. По теплу-то и подаянием прокормиться можно.
Анна смотрела на него со смесью жалости и гадливости. От одной мысли, что это почти потерявшее человеческий облик существо будет чему-то детей учить, её ощутимо замутило.
– Нет! – вскрикнула она, а затем продолжила уже спокойнее. – Не нужно грамоте. На эту зиму место учителя уже занято. Вы опоздали. Я уже обещала оставить его за другим человеком. Вот, возьмите…
Она судорожно сгребла все монетки, что были при ней, этого оказалось до смешного мало. Всего пятнадцать копеек, в то время как бублик с маком на ярмарке стоил порядка двадцати. Тогда она буквально содрала с шеи медальон, разорвав при этом витую цепочку, на которой он висел, и вместе с копейками ссыпала всё это в ловко подставленные заскорузлые ладони.
– Век за тебя молиться буду! – пятясь, скороговоркой проговорил несостоявшийся учитель.
Затем, видимо посчитав, что отбил достаточное число поклонов, и опасаясь, что девушка передумает, прыгнул с тропы и помчался, ломая ветки придорожных кустиков. Его опасения были вполне понятны, за медальон вполне можно было выручить сумму, равную стоимости небольшого добротного домика в какой-нибудь не особо глухой деревушке. Медальон был подарен папенькой и до той поры оставался любимейшим украшением Анны. Но она готова была отдать и больше, лишь бы не видеть перед собой этого опустившегося человека, не испытывать такого отвращения.
Были и другие желающие, но они внушали доверие лишь немногим большее. Так и получилось, что Анна продолжала учительствовать, а в пришкольной квартирке временно поселились трое осиротевших ребятишек.
Воспоминания прервались, когда взору Аннушки открылось одноэтажное здание школы. Тёмная крашеная крыша придавала ему строгий вид, но кусты малины и цветы у стен оживляли, и по мере приближения оно казалось теплее и приветливее. Девушка тряхнула головой, отгоняя воспоминания, и с улыбкой на лице шагнула в класс.
Глава 12. Ученики
В классе Аннушку встретили гробовая тишина и образцовый порядок. Дети, против ожидания, не убежали с урока, даже не вышли во двор, чтобы скоротать время за игрой в салки, как это обычно бывало. Они чинно сидели с прямыми спинами и скорбными лицами.
– Добрый день! – улыбнулась Аннушка. – Мне жаль, что я задержалась, но теперь мы можем начать урок.
Лиза подняла руку, спрашивая разрешения обратиться с вопросом.
– Да, Лизонька.
– Анна Ивановна, скажите, это правда, будто вы от нас уезжаете, и теперь в усадьбе другой барин поселится, а школу закроют? – на одном дыхании выпалила девочка.
Анна вздохнула, новости распространялись со скоростью лесного пожара.
– Конечно неправда, – поспешила она заверить ребят, которые тут же заметно расслабились. – Ну, теперь, когда мы всё выяснили и успокоились, я думаю, мы сможем приступить к занятиям.
Лиза просияла. Она была ярким светлым ребёнком, а уж когда улыбалась, то и вовсе напоминала маленькое солнышко. Жаль, что поводы для улыбки случались в её жизни нечасто.
Именно с Лизой и её братом Архипом Анна делала первые шаги на преподавательском поприще.
Трое ребят стали сиротами. Мать померла при родах очередного ребёнка, мальчонка тоже не выжил. Отец с горя запил. Не прошло и двух недель после похорон матери – случился пожар, теперь уже и не выяснишь, по чьему недосмотру. Отец погиб в огне. Дети остались на улице, с тем, что на плечи накинуто было. Старшему Архипу в ту пору только-только восемь исполнилось, Лизе – семь, а младшей и двух ещё не было. На первое время их приютила у себя тётка по матери. У неё у самой пятеро ребятишек, муж не сказать что жесток, но сурового нрава. Погорельцам выделили место, где спать, да обеспечили куском хлеба, но на сочувствие, особое внимание и заботу лишившимся всего ребятишкам рассчитывать не приходилось.
Каждый переживает горе по-своему. Архип пустился во все тяжкие. Проказы, которые он учинял, приводили в ужас всю деревню. Лиза напрямую никогда в них не участвовала, возможно лишь потому, что всё её время отнимали заботы о младшей сестрёнке. Однако она делала всё, чтобы помочь брату избежать наказания или смягчить его.
А наказывать было за что! Двери в избах ночью запирались снаружи. Бельё, вывешенное на просушку, завязывалось узлом.
Терпению бутафорцев пришёл конец, когда староста обнаружил, что его новёхонький нужник, обустройством которого он неимоверно гордился, за одну ночь оказался разобранным на дощечки. Доски эти чрезвычайно фантазийным образом были сложены на крышу старостиной же бани.
Бутафорцы, с одной стороны, сочувствовали старосте, а с другой – тихо радовались произошедшему, поскольку уж больно назойливо всю последнюю неделю староста агитировал соседей озаботиться возведением такого же сооружения, а не использовать для справления своих потребностей хлев и придорожные лопухи. Вообще староста был мужик довольно активный, настырный и хваткий. Так что конфузу соседи радовались, но радость свою благоразумно скрывали. И виновника, обнаружить которого труда не составило, стыдили с особым рвением.
Каким образом Архип умудрился соорудить шатающуюся и поскрипывающую башню раза в два выше своего роста, да ещё и на наклонной крыше, оставалось непонятным. Непонятно было, и как это всё снять возможно, не получив при этом по голове или спине тщательно оструганной дощечкой. Но в том, что это именно Архиповых рук дело – не сомневался никто.
Архип был сперва нещадно выдран, а затем за ухо препровождён к Анне. Человек пять мужиков мяли в ручищах шапки, то и дело начинали отвешивать земные поклоны и просили найти управу на лихого разбойника. Макушка лихого разбойника едва доходила до пояса большинства из них, одно ухо было в два раза больше другого и при этом пульсировало ярким малиновым цветом. Неровно остриженные вихры торчали в разные стороны, а взгляд из-под насупленных бровей полыхал отчаянием загнанного в угол зверька. Шагах в десяти топталась заплаканная Лиза с Дуняшкой на руках.
Мужики сопели и просили изгнать беса, который в мальчонку вселился, не иначе как и давешний пожар этот бес учинил и дитё малое с матерью в могилу свёл, а то с чего бы это молодой да здоровой бабе помирать вздумалось. Теперь вот за мальца взялся. Дай ему волю, так всю деревню погубит.
Анна обещала помочь. Начались ежедневные встречи. Самый поверхностный взгляд, по самому краешку детской сути, подтвердил то, что она и так знала. Никакого беса нет. Горе, во всём виновато обычное человеческое горе. Наверное, она могла подобрать Знак, который приглушил бы боль детей. Воспоминания о любящей матери, о сильном и, казалось, таком надёжном отце, о собственном уютном и думалось, что безопасном доме подёрнулись бы дымкой, выцвели, превратились даже не в сон, а в воспоминания о сне. Но Анна не считала, что подобное вмешательство будет благом. Да и законным такое вмешательство не было.
Поэтому она просто встречалась с детьми, говорила с ними, помогая не избавиться от горя, а пережить его.
Первое время Лиза ходила за братом по пятам, но всегда на несколько шагов позади. Редкие слова, что удавалась услышать от девочки, были обращены к сестрёнке, которую она или таскала на закорках, или позволяла семенить рядышком, цепляясь за подол. Понемногу круг тем для бесед становился всё шире.
Обсуждался урожай прошлого года, и высказывались предположения, что ждать в этом году. Дети делились впечатлениями о новорождённом соседском телёнке, на лбу которого красовалось пятнышко колечком.
– Как есть не вру! – захлёбывался от восторга мальчик. – Точно бублик на морду меж глаз наклеили! А тётка Аксинья боится, что это бесовская метка, а дядька Игнат ей самой промеж глаз зарядил. И теперь у Аксиньи тоже на лбу метка, только не белая, как у телёнка, а синяя, и не колечком.
Анна слушала нехитрые рассказы детворы, и тоже рассказывала. О диковинных растениях, уже высаженных в приусадебном парке или ещё только выписанных папенькой и с нетерпением ожидаемых. Говорила о тех растениях и животных, которые водятся в далёких странах, и, даже если их привезти к нам, они не выживут. О далёких странах вообще, их жителях и обычаях. Пересказывала сказки, прочитанные в детстве. Потом, не надеясь на память, стала брать с собой книги и читать детям, вскоре к скамеечке, у которой они обычно встречались, стали подтягиваться и другие ребятишки. Слушали, раскрыв рты, разглядывали картинки, затем буковки. Анна показала несколько букв, рассказала каждому, как из них можно сложить его имя. Встречи всё больше и больше стали напоминать уроки. Наконец, к девушке подошёл отец одного из парнишек, кряжистый, уже немолодой мужик, с изрядной долей седины в волосах.
– Доброго вам здоровьечка, барышня! Благодарствую за науку сына моего непутёвого, – поклонился он Аннушке. – Уж прямо скажу, обучить мальчонку – это дело доброе. Мужику приходится всякие обороты делать… А уж грамотный без куска хлеба не пропадёт.
С той поры она только и стала ощущать себя учительницей. Когда чужой человек ей на это указал да за науку поблагодарил.
Аннушка тряхнула головой и постаралась сосредоточиться на уроке, но мысленно постоянно убегала, то в прошлое, то стремилась предугадать будущее. В конце концов она ограничилась чтением очередной главы из книги Евдокима Ябловского «Землеописание Славской империи». Ребята вели себя на редкость примерно и слушали внимательно, несмотря на то, что отрывок попался на редкость нудный.
