Текст книги "Неудача в наследство (СИ)"

Автор книги: Светлана Романюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)

Глава 19. Чай с душицей

На стене подрагивал ажурный узор, что сплёл солнечный луч, пробираясь сквозь тонкие ветви черёмухи, росшей за окном. «Похоже, поздние пробуждения входят у меня в привычку», – подумала Аннушка, открывая глаза и любуясь орнаментом из бликов и теней. Мысль эта не всколыхнула в ней ни досады, ни радости. Ощущение было такое, будто Аннушка ещё не вся проснулась, не полностью. Она видела и слышала, а послушать было что, из-за двери и из окна доносились гомон, щебет, шелест и голоса – словом, все те звуки, которыми обычно наполнен день, но вот чувства, эмоции и даже мысли – они ещё дремали. Поэтому Аннушке казалось, что на сердце и в голове у неё пусто и гулко.

Аннушка потянулась сладко и длинно, как делала в далёком детстве. Вспомнилось, как бабушка при этом оглаживала её по бокам, легонько трясла за ручки и ножки и приговаривала «тяги, потягушеньки…» и что-то ещё маловразумительное и не до конца понятное, но очень милое и родное. Торопливой дробью раздался стук в дверь, спугнув мимолётное воспоминание.

– Входи, Марфа! – крикнула Аннушка слегка хриплым со сна голосом.

– Доброе утречко, барышня, – застрекотала та, распахнув дверь. – И как это вы завсегда знаете, кто из нас за дверьми стоит? Дар у вас недюжинный! Видящая, как есть видящая!

Аннушка села на край кровати, возвела очи горе и пояснила:

– Сотню раз тебе говорила. Стучитесь вы с Любкой по-разному, вот и весь секрет. И никакого дара не нужно.

Марфа ураганом прокатилась по комнате, поправила подушки, подвинула вазочку, одёрнула занавеску. Невысокая, пухленькая, румяная, она предпочитала говорить, а не слушать, и уж тем более не вслушиваться в чужие слова.

– Да отчего же это по-разному, когда одинаково. Она рукою, и я не лбом. Вы, барышня, завтракать сегодня здесь будете? Я мигом принесу! Вы страсть какая бледненькая вчера воротились. Такая бледненькая! Я уж думала, опять за Поликарпом Андреевичем бежать придётся!

– Принеси, – не стала противиться Аннушка. – И чаю вели с душицей заварить.

Марфа подхватилась и ринулась к двери, едва не налетев на входившую в комнату Ольгу.

– Ох, прощения просим! – повинилась она, прижав ладошки к груди и одновременно присев в неловком книксене. Затем повернулась к Аннушке и, со значением поиграв бровями, доложила: – Вот ещё одна болезная. Утром за столом и не притронулась считай ни к чему! Матушка с батюшкой в храм на утреннюю службу отправились, присмотреть некому – можно голодом себя морить!

– Марфа! – строгим голосом прикрикнула на неё Ольга.

Аннушка поморщилась. Обычно, ни маменька, ни папенька не отличались религиозным рвением, но едва кто-либо из домашних заболевал, Татьяна Михайловна тут же вспоминала о Божественном семействе и начинала посещать все службы. И утреннюю в третейник, посвящённую Трёхликому, и вечернюю – в шестицу, посвящённую Шестиликой, а в девятину в храме бывала аж трижды: утром, днём и вечером, не забывая и Девятиликому все службы отстоять. У богов просила родным здоровья, ставила витые дорогие свечи, лила драгоценные масла. Папенька в помощь божественную в делах мирских не слишком верил, но маменьку исправно в эти дни сопровождал, рублём её рвение поддерживал. Видно, после того, как вчера Аннушка пожаловалась на самочувствие, маменька решила просить за неё Трёхликого. Она всегда очень переживала за детей, правда, когда Аннушка была младше и часто простывала, ей хотелось, чтобы в эти дни маменька не пропадала в храме, а хоть немного посидела бы рядом с нею. Отёрла потный лоб влажным полотенцем, напоила морсом или просто – почитала бы сказку. Но маменьке не хватало времени на такие мелочи, с которыми и нянюшка справиться способна, а вот материнскую молитву в храме никто, кроме матери, не свершит. Поэтому Татьяна Михайловна билась за здравие и благополучие своих детей лбом об пол в храме, а у постелей их за это же самое сражались, как правило, бабушка и нянюшки. Да и сама Аннушка, когда подросла, частенько у приболевших младших дежурила. Она тряхнула головой, отгоняя непрошеные мысли, и увидела насупленную сестру, раздувающую ноздри на Марфу. Та всплескивала руками и стрекотала:

– Что Марфа? Марфа правду говорит! Марфа о вас, барышня, радеет и печалится…

– Марфуш, а ты на двоих завтрак сюда принеси, – остановила говорунью Анна.

Та понятливо кивнула, взметнула юбки и скрылась из виду. Ольга надув губы смотрела на хлопнувшую дверь.

– Не хмурь брови, состаришься раньше времени. Морщины будут, – поддразнила сестру Аннушка. – Андрей Дмитриевич тебя любить перестанет!

Ольга всхлипнула, повалилась на кровать, которую даже застелить не успели, и заливаясь слезами провыла:

– Уже-е-е разлюби-и-ил…

«Шутка не удалась», – растерянно подумала Аннушка.

– Так, – сказала она, – кому-то стоит успокоиться и не придумывать ужасов на пустом месте. Что произошло? Опять глазки другим строила, а он приревновал?

– Не-е-ет! Не я-я-я! – продолжала голосить Ольга. – Он са-а-ам!

Анна вздохнула, потёрла лоб ладонью и отправила сестру за ширму, холодной водой умыться.

– Ступай, ступай, – поторопила она рыдалицу. – Сейчас Марфа вернётся, негоже, чтобы она тебя такую видела. Она потом в людской такого наплетёт, три круга вспоминать будут.

Ольга, хлюпая носом и поскуливая, спряталась, где велели, там и затихла. Через минуту лишь плеск воды выдавал, что за ширмой кто-то есть.

Аннушка накинула поверх сорочки капот, пригладила щёткой волосы.

Марфа воротилась столь же стремительно, сколь и исчезала. В руках несла поднос, многоярусно и густо уставленный блюдами, блюдцами, розетками, мисками и плетёными корзиночками. В центре стоял чайник тонкого фарфора, с полевыми цветами и тетеревом на пузатом боку. Споро расставила всё принесённое на столик у окна.

Аннушка смотрела и решительно не понимала, как всё эти яства несколько минут назад помещались на подносе, в несколько раз меньшем по площади, чем столешница.

– А барышня где? – спросила Марфа, оглядывая сервированный к завтраку стол с видом генерала, выигравшего сражение. – Неужто и сейчас голодать решила? Я на двоих несла!

– Руки она споласкивает, не переживай, – успокоила её Аннушка. – Ступай, мы сами справимся.

– А постель как же? Не убрано же…

– Ступай, ступай. Не тряси пыль над кашей. Потом уберёшь.

– Как прикажете, – понурилась Марфа и неторопливо поплыла из комнаты, выставив в сторону ширмы чуткое ухо.

За ширмой Ольга старательно журчала водой до тех пор, пока не услышала хлопок затворившейся за служанкой двери. Затем понуро вышла к сестре.

– Успокоилась?

В ответ раздался лишь прерывистый вздох.

– Садись, страдалица, – сказала Анна, мягко подталкивая сестру к высокому стулу. – Сейчас будем пить чай да на жизнь жаловаться.

Она погладила Ольгу по голове и плечу. Разлила свежезаваренный чай по чашкам, уселась напротив сестры и, устроив локоть между миской каши и блюдом с ватрушками, подпёрла ладонью подбородок.

– Рассказывай!

– Он бро-о-осил меня-я-я… – вновь захлюпала носом младшая сестра.

– На пол? – спокойно уточнила старшая.

– Что?

Ольга забыла про слёзы и недоуменно захлопала тёмными от влаги ресницами.

– Бросил, спрашиваю, куда? На пол?

– Тьфу на тебя! Я тут душу изливаю, а ты паясничаешь!

– Ну изливаешь ты, скажем честно, слёзы. И сопли. А я не кривляюсь ни капли. Я, можно сказать, искренне интересуюсь и беспокоюсь. Меня вот Милованов вчера в клумбу бро… гм… уронил.

Анна взяла чашку с чаем и пригубила ещё горячий напиток. По языку прокатилась обжигающая волна слегка горчащей свежести, нос защекотал тонкий цитрусово-мятный аромат. Глаза от удовольствия прикрылись, запах душицы вдруг стал напоминать о бергамоте, и перед мысленным взором внезапно предстал только что упомянутый в разговоре сосед. Вспомнилось, как он осторожно щёку её тёр. Аннушка поперхнулась, закашлялась и чашку с остатками чая на стол от греха подальше поставила.

Ольга смотрела на сестру широко распахнутыми глазищами, в которых полыхало любопытство.

– В клу-у-умбу? Урони-и-ил? – протянула она. – А я думала, у тебя голова разболелась…

– И голова разболелась, и клумба была, – подтвердила Аннушка. – Всё расскажу, но после тебя. Начинай!

Ольга вздохнула, пытливо заглянула в глаза старшей сестры, поняла, что канючить, расспрашивать и умолять – бесполезно, и наконец-то начала связный рассказ.

Трагедия оказалась не так уж велика. Кто-то из слуг княгини перехватил Андрея Дмитриевича на половине пути к Ольге, когда он к ней за третьим обещанным танцем шёл. Молодой человек вздохнул, послал пылкий взгляд в сторону возлюбленной, развернулся и из зала вышел.

– Представляешь, едва ли не посреди зала бросил! Спиной ко мне и вон! А я только Турчилину отказала, сказала, что танец обещан уже, – жаловалась Ольга. – Он ус подкрутил и ушёл. А тут конфуз такой! И музыка уже звучит. И я среди пар одна стою без партнёра! А Андрей Дмитриевич вон выходит! И все на меня так смотрят… И шепчутся. Мне с Петенькой танцевать пришлось! Он мне все ноги отдавил и ладошки у него потные!

– Да, неприятно, – посочувствовала сестре Аннушка. – А как сам Андрей Дмитриевич всё объяснил? Что сказал?

Ольга вновь всхлипнула:

– А он больше не появля-я-ялся…

– Ну так чего ревёшь? Значит, сегодня объясняться придёт. Не верю я, что без причины он от танца с тобою отказался. Не забывай, должность у него такая, что и ночью вызвать могут. Придёт, а ты такая… красивая. Глаза красные, нос опух.

Ольга шмыгнула, решительно встала и пошла плескаться за ширму.

– Думаешь, по делам судейским его отвлекли? – с надеждой спросила она.

– Думаю, – уверенно кивнула Аннушка.

– А что случилось? Не знаешь?

Анна насмешливо изогнула бровь и самым серьёзным тоном произнесла:

– У Невинской золотую посуду украли. Ту, что на полках стояла. Незапертая!

– Правда? – ахнула Ольга.

– Да ну тебя! Какая правда? Пошутила я! Ну откуда я знать могу? Я в это время из клумбы на звёзды любовалась!

Ольга с укоризной посмотрела на сестру, уселась на стул, шумно отхлебнула остывшего чаю и, откусив ватрушку, велела:

– Давай теперь ты рассказывай! Про клумбу. Шутница…

Глава 20. Чай с коньяком

Михаил сидел в кабинете, развалившись в любимом кресле. За распахнутым настежь окном пели птицы, ярко светило солнце, лёгкий ветерок гонял по небу одинокое облачко. Время приближалось к тому моменту, когда утро передавало бразды правления дню.

Михаил закрыл глаза. Байковый халат распахнулся и почти сполз с плеч. Вытянутые длинные ноги в домашних полосатых брюках пятками опирались на невысокую скамеечку с мягкой бархатной обивкой. Пальцы одной руки выстукивали по колену замысловатый мотив, а пальцы второй – сжимали чашку чёрного чая.

Лёгкая усмешка промелькнула на бледном лице, а в памяти мелькнуло воспоминание о том, сколь много усилий пришлось приложить, чтобы в родной усадьбе ему стали заваривать подобный чай. Не разбавляли кипятком настоявшуюся заварку, не забеливали молоком или сливками, а подавали именно таким – свежим, крепким, чёрным, с капелькой апельсинового сока, с долькой лимона, щепоткой толчёного мускатного ореха, сахаром и щедрой порцией коньяку. Слуги до сих пор шептались по углам, что он на чужбине странного нахватался и чудит. Боги с ними!

Зато каждый глоток буквально возвращает к жизни. Голова болит всё меньше, расслабляются сведённые плечи, даже ушибленный зад доставляет меньше неудобств. Михаил вздохнул, ноздри защекотал коктейль ароматов, а в голове вспыхнуло очередное воспоминание, о том, как щекотно было от выбившихся из причёски Кречетовой волос. С этой барышней он встречался дважды, и оба раза Михаил терзался головной болью. Если он обречён на подобные мучения и в дальнейшем, то что станется с ним ко времени окончания пари?

Михаил мотнул головой, прогоняя непрошеное видение, распахнул глаза и в два приёма допил оставшийся напиток.

В дверь робко стукнули.

– Да?

– Михаил Николаевич, гость к вам, – голос Степана звучал глухо и опасливо.

– Гость? – уточнил Михаил.

– Андрей Дмитриевич прийти изволили.

– Ну так проси! – крикнул Михаил, оправляя халат.

В голосе его слышалось облегчение, от известия, что в этот раз никаких барышень в его дом не врывалось, и в то же время – нотка разочарования, по этой же причине.

Андрей показался на пороге спустя пару мгновений. Взъерошенный, помятый и в той же самой одежде, что щеголял вчера вечером у княгини.

– Одна-а-ако… – протянул Михаил при виде гостя и приглашающе махнул рукой. – Присаживайся.

Андрей смущённо улыбнулся, повёл плечами и грузно опустился в жалобно скрипнувшее под ним кресло.

– Ты что, домой не заезжал? – поинтересовался Михаил.

Андрей мотнул головой.

– И не спал.

Кивок в ответ.

– И не ел.

Смущённая улыбка.

– Та-а-ак… Степан! – гаркнул Михаил.

Степан тут же возник на пороге, преданно и испуганно сопя.

– Вели, чтоб перекусить чего-нибудь подали. На две персоны.

– Сей момент!

Степан попятился, угодливо кланяясь.

– Чай с коньяком не забудь! Тоже на двоих! – крикнул ему вслед Милованов.

– Мне коньяк можно и без чая, – устало вздохнул Андрей и потёр ладонями лицо.

– С утра?

Бровь Михаила изогнулась знаком вопросительным.

– Я спать не ложился. Для меня ещё вечер! – ответил Андрей тоном, в котором явственно слышался знак восклицательный.

– Логика в твоих словах есть, хоть и небезупречная, – не стал спорить Михаил. – Случилось что?

– Случилось, – подтвердил Андрей. – Пакость редкостная…

Гость замолчал, уставившись себе под ноги. Михаил решил его не торопить. С Андреем торопи не торопи, а объяснения услышишь не раньше, чем он сам решит их озвучить. Приятели молча дождались Степана с разносолами, в тишине смотрели как неловко сгружает он принесённую снедь на невысокий массивный стол возле кресел, после того как Михаил отослал Степана, не произнеся ни звука приступили к трапезе.

Принимать коньяк в чистом виде Андрей всё же не стал, а вот от чая не отказался.

– Ты вчера рано от Невенской ушёл, – наконец-то заговорил он, крутя в больших ладонях хрупкую чашку.

– Была причина, – подтвердил Михаил.

– Тут видишь, какая оказия… Лакей, что тебя провожал, говорит, будто вид ты имел подозрительный и престранный. Исцарапанный весь. Будто с кошаком диким дрался, – Андрей говорил медленно, взгляд от чашки оторвал лишь единожды, глянул Михаилу на руку и тут же снова глаза спрятал.

Михаил посмотрел на тыльную сторону ладони, на которой красовалось несколько мелких царапин, полученных вчера в кустах. Поморщился. Вспомнился осуждающе-подозрительный взгляд лакея.

– И не поспоришь, вид у меня был наиотвратнейший, – начал Михаил, осторожно подбирая слова. Рассказывать про то, как он с Кречетовой из окна падал да среди мятых цветов лежал, не хотелось. – Я, видишь ли, вина вчера перебрал. На старые дрожжи, как говорится. Плохо мне стало. Прогуляться вышел, проветриться. А у княгини вдоль дорожек какие-то колючие кусты высажены. Стыдно признаться – споткнулся я, да и на куст налетел. Испачкался, костюм порвал, руку вот оцарапал. На люди в таком виде срамно показаться, вот и укатил домой. А какое дело до моих царапин тебе и лакею? Ну, кроме сплетен и любопытства.

Андрей поднял наконец глаза, скривился, как от зубной боли, одним глотком допил всё, что ещё плескалось на дне чашки, и жахнул её на стол. Тонкий фарфор звякнул, задребезжал, но выстоял. Остался цел.

– Лакею-то, может, и нет дела, окромя сплетен и любопытства. А вот у меня служебная, Девятиликого тебе в печень, надобность!

Голубые глаза его потемнели, и без того тяжёлый подбородок и вовсе закаменел, плечи расправились. Таким Михаил видел приятеля впервые. Перед ним сидел заседатель уездного суда, не меньше.

– И какое же это дело может быть у твоей службы до моего общения с кустами? Сколь бы тесным это общение ни было, дело это сугубо моё – личное! – не удержался он от колкости.

Андрей в пузырь лезть не стал. Наоборот, сдулся, размяк и, растекшись по креслу, прикрыл глаза.

– Да общайся ты с кем хочешь, – устало проговорил он. – Хоть с кустами, хоть с травами. Только договорись прежде, чтоб в случае чего они ваше общение подтвердить могли. Иными словами – алиби тебе обеспечили.

– Алиби? Постой! Да что произошло-то?! Ты меня подозреваешь в чём-то? – опешил Михаил.

– Ежели бы подозревал, то чаи бы у тебя не распивал. Остынь. Ситуация гадостная просто. Да и дела-то никакого нет. Так, дружеское участие к неприятностям княгини. Расследование негласное и неофициальное по её же просьбе. Потому как законы в нашем отечестве таковы, что ежели она заявление о происшедшем официально подаст, то убивцу, ежели его поймают, только штраф и грозит. Да и то невеликий.

– У Марии Андреевны неприятности? Штраф убивцу? Убили кого-то? Ничего не понимаю, – медленно произнёс Милованов.

– Я сам ничего не понимаю, – признался гость. – Кому понадобилось? Может, по неосторожности просто? А? Это ведь вообще не моя специализация. Не учили меня этому! Я до утра всех домашних и дворовых в доме княгини опрашивал. Гостям пока ничего не говорили, не тревожили. И вот как работать? Всё узнай, но никого не тревожь! Там же людей была тьма тьмущая. И со слугами все. И лакей этот про тебя всё время талдычит. Ладно мне, так ведь он всем растрепал! Даже Марии Андреевне на ушко шепнул. И быть бы тебе главным подозреваемым в убийстве, ежели бы мы с Марией Андреевной тебя похуже знали…

Милованов с ужасом смотрел на друга, который продолжал бормотать, вываливая кучу слов, но не говоря главного.

– Да кого убили-то?! – не выдержав, крикнул Михаил.

Глава 21. Дела судейские

Андрей поднял на Михаила бесконечно удивлённый взор и переспросил:

– Убили? Я ж сказал. Кажется…

Михаил выразительно кашлянул и сделал такое зверское выражение лица, что любому бы стало понятно: нет. Этими сведениями с ним не поделились, а ежели и сейчас не поделятся, то к погибшему на приёме у Невинской добавится ещё один убиенный. Михаил об этом лично позаботится.

– Да кошака убили, – поспешил признаться Андрей. – Того самого, который на осетра покушался. Помнишь? С ним ещё в начале вечера младшенькая из княжон забавлялась.

Михаил вспомнил пушистого серого проказника и спросил растерянно:

– Кошака? Это кому ж надобность такая случилась?

– Эх! – душераздирающе выдохнул Андрей. – Знать бы! Его в диванной убили. Из столовой туда отнесли. А диванная эта аккурат так расположена, что в неё кто хочешь зайти может, и никто на это внимания особого не обратит. И из парадных комнат легко попасть, и из жилых… Его шваркнули обо что-то, беднягу изломало изрядно. Кровь пастью пошла. На полу капли. На мебели пятнышки. И живодёр этот, видать, руку испачкал и потом об шерсть котейки вытер. Весь бок в разводах. Шваркнул, в корзинку положил, будто спит кошак, и руки вытер. И ты представь, что самое поганое?! Нашла котёнка сама девчушка. Она заснуть не могла, он ведь к ней каждый вечер под бок приходил. Без него и не засыпала. Сбежала из детской, пошла его искать и нашла…

Вспомнился детский плач, что доносился из приоткрытого окна вчера вечером. В голову пришла мысль, что коньяка в чае было маловато. Михаил поморщился.

– А ты, стало быть, сейчас этим делом занимаешься? Убийцу ищешь?

Андрей издал ещё один душераздирающий вздох:

– Да какое дело-то? Закон-то что говорит? Ежели б корову придавили или лошадь покалечили, тогда – дело. Причём занялся бы им судья лично. И штраф бы выписал виновному. Аж 100 рублей! Можно подумать, эти бумажки животину воскресят… А тут? Кошки в законе не упомянуты. Вот ведь нелепица. Разве что дело об умышленном нанесении вреда имуществу княгини и можно завести. Да тут всё тоже не по-божески. Там на полу в диванной у княгини целое семейство фарфоровых кошаков стоит. Дорогущие! Старинные. Редкие… За них и посадить могли бы, если б кто разбил. А этот…Да таких котят в каждом дворе по десятку! И стоят не дороже калача. Только как это девчушке объяснишь? Он для неё единственным в мире был.

Помолчали оба.

– Мария Андреевна законы знает, – после паузы продолжил гость. – По дружбе разузнать всё просила, да после имя ей шепнуть. А как тут разузнаешь? Да и не входят убийства, пусть и такие, в мою компетенцию. Я ж за состоянием дорог, мостов смотрю, да какие меры супротив возможных пожаров или эпидемий приняты. Ну за нищими присматриваю. За торговлей приглядываю. Чтоб всё спокойно да по закону было.

– Ну не прибедняйся, не прибедняйся, – буркнул Михаил. – Кто в прошлом месяце кражу расследовал? Вора ловил?

– Да какого вора-то? Того, что перчатки у барышень наших таскать повадился? Не вор то был. Сам знаешь. А всего лишь «заблудившийся в романтических бреднях вьюноша», – последние слова Андрей произнёс громко и немного пафосно, тыча указательным пальцем в потолок и поигрывая бровями.

Было очень похоже на манеру генерала Турчилина. Его-то Андрей и изображал. Помолчали.

– Мелочью всякой, всем тем, что для сельских расправ слишком высоко, а для нашего судьи уездного и для Верхнего земского суда слишком низко, я, конечно, занимаюсь. Но ты пойми, я не знаю, делать-то что? С перчаточным вором просто было. У меня братьев двоюродных да троюродных множество. Да и сам я не так давно мальчишкой был. Разобрался. А здесь что? Ну слуг княгини я, положим, опросил, она сама им велела всё как на духу рассказать. Да и то! Я ведь и тут напутал, – признался Андрей, скривившись, как от лимона.

Он потёр широкими ладонями лицо. Внимательно осмотрел кабинет, взял чайную ложечку со стола и стал бездумно крутить её в пальцах. Михаил зачарованно смотрел, как тонкий металл сминается, подобно воску, в руках приятеля. Меж тем Андрей продолжал:

– Там лакей был, ну тот, что осетра нёс, ему больше всех от когтей досталось. Так вот, смотрю: он юлит что-то. От вопросов, где да с кем был, увиливает. Я, грешным делом, решил, что он за царапины отомстил! Уж было княгине пошёл докладывать. Остановили. Горничная одна в ноги кинулась. Призналась, что с ней он был. Она ему у себя в коморке царапины весь вечер лечила… Любовь у них, они пожениться хотят… Ну, если вспомнить выражение лица исцарапанного, последнее утверждение – спорно. Она-то замуж хочет, а вот он… Но теперь точно поженятся. У княгини с этим строго… Смотрел я на них, и страшно мне стало. Я ж чуть невиновного не оговорил! Понимаешь?! Страшно виновного упустить, но оговорить при этом невинного стократ страшнее! И это ведь я там опростоволосился, где все мне навстречу шли, по приказу княгини почти и не таили ничего. А дальше? С остальными-то что? Кто на мои вопросы вообще отвечать будет? Дела нет, а допросы – есть?

Андрей ошарашенно посмотрел на ладонь, в которой лежал металлический комок. Виновато глянул на Михаила и осторожно положил бывшую ложку рядом с чашкой из-под чая.

– Что ж ты сразу о допросах заговорил? – удивился Милованов. – Ты по соседям походи. Визиты, беседы, сам знаешь. Я этого не люблю, но ты ради дела постарайся. У нас если слушать, тебе не только про котёнка расскажут, тебе объяснят, кто стоял во главе заговора по возведению Софьи Николаевны на престол, ну или по свержению её оттуда.

– А её свергали? – удивился Андрей, широко распахнув по-детски наивные глаза.

– Да ты по соседям походи! Тебе расскажут, – усмехнулся Михаил.

Андрей скривился, как от зубной боли, и произнёс:

– Я ещё и ходить не начал, а мне уже про тебя рассказали.

– Что я Софью свергал? Не верь! Меня тогда и на свете не было.

– Да при чём здесь Софья, зубоскал! Слуга, тот, что тебя провожал, Девятиликого ему за пазуху, он же всем расписал, какой ты красивый домой с бала уезжал! Княгиня, конечно, на него фыркнула, но всем рот не заткнёшь. Шепчутся и ахают. Тьфу!

– Постой! Это что же? На меня, что ли, думают? Что я на балу котёнка убил?! С ума, что ли, все посходили?!

– Не все. Не наговаривай. Ни княгине, ни мне это и в голову не пришло! – с жаром произнёс Андрей, но глаза потупил.

– Та-а-ак, – протянул Михаил, при этом было непонятно, что в его голосе звучало ярче, возмущение или растерянность. – Та-а-ак… Дожил! Шепчутся. Лучше бы уж и правда о том, что Софью сверг!

Вновь помолчали. Послушали щебет птиц и переругивания дворовых под окном. Андрей душераздирающе зевнул и потёр слипающиеся глаза.

– Э, брат, – вздохнул Милованов, – да тебе выспаться нужно. С недосыпу ты живодёра своего не изловишь.

– Не мой он.

– Не твой, – покладисто согласился Михаил. – Но ты эдак и чужого не изловишь. Езжай домой да выспись как следует. В отдохнувшую голову дельные мысли охотнее заглядывают.

– Думаешь? А я к Кречетовым ещё заехать собирался. Мне с Ольгой Ивановной объясниться нужно…

– К барышне с объяснениями и в таком виде? – заломил бровь Милованов.

Андрей оглядел себя и согласно вздохнул.

– Езжай домой, – повторил совет Михаил. – Кречетовым завтра визит нанесёшь. А после ко мне заверни. Я тут с одним человечком побеседую, может, чего и подскажем тебе.

Андрей посопел, пробурчал что-то благодарное и отправился домой. Милованов лично проводил приятеля и долго смотрел ему вслед, щурил глаза и играл желваками на скулах. Затем кликнул Степана и приказал:

– Найди мсье Нуи, передай, что я его в кабинете жду. Да поторапливайся!

Степан в ответ стрекотнул что-то воодушевлённое и заполошным зайцем кинулся выполнять поручение.