Текст книги "Неудача в наследство (СИ)"

Автор книги: Светлана Романюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

Глава 28. Гармония

Михаил ступил на аллею, ведущую к родному дому, как в чернила нырнул. Ветви деревьев ловили листьями и без того скудный лунный свет, не давая ни капле его просочиться сквозь крону. Ни ботинка не разглядеть, ни руки вытянутой не увидеть. Хотя нет. Руку со Знаком очень даже хорошо видно. Знак на ней, словно по заказу, мягко засветился, Михаил ощутил знакомое жжение и уже почти привычно проследил, как тает очередной треугольник.

Сколько их там осталось? Пятнадцать? Осталось пятнадцать дней. До чего? Михаил сплюнул. С Анной он так и не поговорил – засиделся с главой семейства Кречетовых. Не так уж и плох оказался Иван Петрович при ближайшем рассмотрении. Умён, хваток, да и в коньяке толк знает.

Да, коньяк у соседа хорош. Очень даже. Михаил хохотнул. Нет, он не пьян! Совершенно трезв. После нескольких часов блуждания по лесу кто угодно протрезвеет.

Михаил шагал по аллее, под его ботинками возмущённо поскрипывал гравий. В голове молодого человека в замысловатом танце кружилась чудная мысль: «Какая страшная вещь – гармония!»

С чего начался сегодняшний день? С подозрения и обвинения! Какая-то пигалица заподозрила его в намерении кошку убить! И самое очаровательное, что не первую. Нелепость страшная. Дальше что было? Андрей? Разговор со Славкой? Недоразумениям и там место нашлось. Потом? Усадьба Кречетовых. О! Одно сплошное недоразумение и нелепость! Турчилин с его букетом, Веленские с яркой тряпкой, Андрей с предложением руки и сердца. По закону гармонии и соответствия день просто обязан был закончиться столь же феерично. И что? Гармония не подвела! Андрей, видно от переизбытка чувств и эмоций, совершенно забыл о приятеле и укатил домой один. И всё бы ничего, если бы узнавший об этом Михаил не решил пройтись до дома пешком. Казалось бы – рукой подать. Барышни ночами легко сей путь преодолевают. Во всяком случае, одна из них. Нда-а-а… Но то, что легко далось барышне, внезапно вызвало затруднение у самого Михаила. То ли сказался коньяк, выпитый у неожиданно гостеприимного соседа, то ли то, что Михаил слишком давно не прогуливался по окрестностям, но с ним произошло то, чего не случалось даже в далёком детстве. Он заплутал.

Сколько кругов он нарезал, прежде чем столкнулся с провожатым? Кто бы знал. Но вымотался изрядно. А сколько бы он ещё ходил? До утра? Михаил содрогнулся и с благодарностью вспомнил вихрастого парнишку, представившегося Архипом. Пацанёнок молодец! И хоть смотрел на встречного волчонком, до дома его довёл. До ворот усадьбы проводил. И пять рублей, что из благодарности протянул ему Михаил, он честно заработал.

Михаил поднялся на крыльцо родного дома и с усмешкой подумал, что из общего ряда нелепостей и абсурдностей сегодняшнего дня выбивается лишь вполне себе деловой и абсолютно нормальный разговор с Иваном Петровичем. Эдакая серая клякса рациональной обыденности на пёстром полотне несуразностей.

Кречетов очень спокойно обрисовал своё видение ситуации. С того момента, как за карточным столом усадьба Бельканто сменила своего хозяина, прошло уже довольно времени, и следовало с этим что-то решать. Михаилу выселять соседей не хотелось. Да и взваливать на свои плечи заботу о новом имуществе тоже не хотелось. Опять же, может, через пару недель имущество это и вовсе возвращать придётся. Хотя и маловероятно. Иван Петрович предложил оформить аренду на эти две недели и сноровисто составил вполне приличный документ, который устроил обоих. А окончательно всё решить договорились, когда спор с Анной Ивановной закончится.

В общем, довольно приятный в общении сосед оказался, когда с картами не лезет. И денег за эти две недели очень даже недурно заплатил, и коньяком хорошим угостил. Ещё бы условия пари Михаила с дочерью подробно расписал, и вовсе цены бы ему не было. Но нет в жизни совершенства. И Михаил стоял вечером на крыльце отчего дома в том же неведении относительно этих самых условий, что и утром.

Михаил посверлил взглядом дверь, гадая, что ждёт его за ней. Какие ещё повороты припас для него сегодняшний день? Затем вспомнил истаявший треугольник и решил, что странный день с его сумасшедшей гармонией иссяк. В свои права вступил день новый, можно надеяться, что не столь безумный.

Стучал долго, пока не толкнул створку. Оказалось – не заперто. Чертыхнулся, зашёл в дом, с досадой и раздражением крикнул:

– Степан!

Зов прокатился по коридору, вернулся эхом, отзвучал и замер. Тихо. Темно. В душе всколыхнулась тревога. Михаил шёл, осторожно ступая, поминутно останавливаясь, прислушивался и до рези в глазах вглядывался в густой мрак.

Из-под двери гостиной пробивалась узкая полоска света. Туда-то и направился Михаил, чувствуя себя то ли кораблём, плывущим к маяку, то ли мошкой, летящей к огню. Достигнув цели, замер. Прислушался.

За дверью слышалось какое-то невнятное поскуливание, затем лёгкий стук и наконец раскатистый рык. На последнем Михаил не выдержал и рывком распахнул дверь. Несколько десятков горящих свечей буквально ослепили привыкшие к темноте глаза.

Михаил зажмурился. Пытался прийти в себя и осознать мельком увиденное. Единственное, что он понял абсолютно точно – никакой опасности нет. Обстановка мирная до отвращения.

– Явился? – раздался ехидный Славкин голос.

– И, похоже, не вовремя! – не менее ехидно ответил Михаил, проморгавшись.

Мсьё Нуи развалился в кресле, в руке он держал бокал, на дне которого плескалось тёмно-вишнёвое вино. На полу у самых его ног стояла початая бутылка. Второй бокал красовался на столике возле софы, а на самой софе, поджав ноги и засунув кулак под щёку, причмокивая, поскуливая, а иногда и порыкивая, спал Степан.

– Пьянствуем? – поинтересовался Михаил, насмешливо заломив бровь.

– Как можно? Мы не пьянствуем. Мы свою меру не только знаем, но и помним! В отличие от некоторых…

– Я вижу, – усмехнулся Михаил, устало плюхнувшись в свободное кресло.

– Это хорошо. Видеть тоже нужно уметь…

– По какому поводу гулянка?

– Не гулянка, а доверительная беседа. Сам же меня просил в деле с кошкодавом помочь. Сведения собрать…

– Интересный способ получения информации.

– Наименее затратный…

Михаил скептически посмотрел на бутылку. Вино было не из дешёвых.

– Скупердяй, – констатировал Славка, проследив направление взгляда Милованова. – Ты с Кречетовыми-то проблему решил?

– Ну, скажем, временное решение найдено, – отмахнулся Михаил.

Затем достал из внутреннего кармана подписанные сегодня бумаги и пачку купюр. Деньги бросил на столик, а бумаги протянул приятелю.

– Я же говорю – скупердяй, – буркнул тот, оценив толщину пачки, и сунул нос в документ.

Михаил прикрыл глаза и вытянул гудящие после долгой прогулки ноги. У него было четверть часа на отдых, пока Вячеслав будет изучать каждую запятую в договоре, а то, что он будет изучать – не вызывало не малейших сомнений.

– Ну что ж, нормально, – нехотя признал Славка. – Придраться есть к чему, но если захотеть, то придраться ко всему можно, а так – вполне приемлемо.

Михаил вздрогнул и потёр глаза, прогоняя дрёму. Всё же прогулки перед сном – лучшее средство от бессонницы.

– А с Анной Ивановной вы что решили? – деловито поинтересовался приятель.

– А с Анной Ивановной я не разговаривал, – сообщил Михаил, борясь с зевком.

Вячеслав только головой покачал, но комментировать ничего не стал.

– Ну а у тебя как успехи? Кошкодава на чистую воду вывел? Делись информацией, непосильным трудом собранной, – велел Михаил, со значением поглядывая на бутылку на полу.

В этот момент Степан на софе дрыгнул и меленько засучил ногой, постукивая подошвой о подлокотник, а потом заверещал тоненько, не разлепляя глаз:

– Любушка, не гневись! Само оно… не виноватый я!

В горле у него что-то булькнуло. Крик перешёл в невнятные поскуливания, а затем и вовсе в богатырский храп.

Глава 29. О кошкодаве

– Н-да… – протянул Милованов, глядя на выводящего рулады слугу. – Он хоть что-то рассказал? Или ты попусту продукт перевёл?

Взгляд Михаила переместился со слуги на бутылку. Стал задумчивым и скептическим.

– И что это его с одной бутылки эдак развезло?

Славка пожал плечами, опустил руку за кресло и небрежно вытащил оттуда ещё два пустых сосуда. Бутылки, внезапно извлечённые из своего укрытия на яркий свет, стеснительно звякнули и были возвращены на место.

– А что попроще не мог взять? – с укором спросил Михаил. – Джереза и без того бутылок пять оставалось, а теперь и вовсе…

– Люблю андальское, – пожав плечами, равнодушно ответил Славка.

– Узнал-то что? – со смирением принимая утрату, повторил вопрос Милованов.

– Узнал? Узнал, что жизнь у нашего Степана не сахар. Жена в ежовых рукавицах держит, выпить лишний раз не даст. А тёща ей в этом помогает, хоть и померла давно, а в чертоги Шестиликой именно ради этого не отправилась...

Михаил схватил со стола первое, что под руку попалось, – пачку банкнот, перевязанную тонкой бечёвкой, – и швырнул в приятеля. Банкноты звучно шлёпнули того по лбу. Вячеслав осёкся, взял деньги и деловито сунул себе за пазуху.

– Благодарствуйте, барин, – шутовски протянул он.

– Славка, прекрати! Терпение у меня не железное! С кошкодавом что?

– Не ершись. Нормально всё с кошкодавом. Не ты это, – с усмешкой успокоил Вячеслав приятеля.

Тот хлопнул себя по колену и возмущённо воскликнул:

– Вот спасибо, родной! Вот прямо камень с души снял! А я-то и не знал!

– Ну ты, положим, знал, а кое-кто сомневался. Теперь не сомневается. Мы с ним долго на пальцах считали, когда это безобразие началось, да сколько уже тянется. Вышло, что задолго до твоего приезда.

– Задолго? А подробности будут? – уточнил Михаил и поморщился. Ему отчего-то стало тошно и зябко. Пошкрябал руку. Знак зудел неимоверно.

– Куда же мы без подробностей, – протянул Вячеслав и наконец заговорил о деле.

С его слов выходило, что кошкодав начал зверствовать чуть больше года назад, то ли с конца прошлой весны, то ли с начала лета, точно сказать никто не мог. По слухам, этому деятелю приписывают восемь кошек и котят, включая княжеского, и одного щенка. Но это неточно. На какие-то случаи могли и вовсе никакого внимания не обратить. Мало ли что с животиной приключиться может?

Сперва всполошились ребятишки. Они как-то очень быстро и дружно решали, что вот этот вот случай точно кошкодавских рук дело, а вот этого кота сосед по пьяни придавил.

Признаков, которыми они руководствовались, приписывая очередной случай кошкодаву, было множество. От таких эфемерных, как «на душе маятно», до вполне материальных – кровавых следов на шёрстке. Разглядеть на шерсти некий особенный след кошкодава сложно, на это большое воображение требуется, но то, что у всех животных, которых кошкодаву приписывают, левый бок кровью испачкан, – это точно. Крови немного, так, несколько полос, будто пальцы кто вытирает, но всегда на левом боку.

Взрослые отмахивались от детских россказней очень долго. О чём-то задумались всего несколько месяцев назад, после того как нашли кота отца Авдея. Кот был старый, всеми любимый и закормленный. Частенько провожал хозяина до храма. Людей не боялся. Его и не обижал никто, наоборот – ласкали да вкусненьким угощали. Он снисходительно знаки внимания принимал, но сам их оказывать не спешил. Ленив был и вальяжен. А тут – пропал. Его детишки и нашли. В лесочке за храмом, под кустом. И ведь что странно – трупик несколько дней под тем кусточком лежал, а его ни зверьё, ни птицы не тронули. Вот после этого котейки и взрослые всполошились. Ну как всполошились – признали существование кошкодава да у колодца посудачили, головами покачали.

– Итак, – медленно произнёс Михаил, когда Вячеслав умолк, – в округе предположительно орудует некий кошкодав. За год он убил около десятка кошек. А если вспомнить щенка, то можно сказать, что мелких домашних животных. Мажет им кровью левый бок и бросает. Негусто.

– Негусто, – не стал отрицать очевидное приятель. – Не факт, что все эти случаи действительно связаны хоть чем-то, кроме ребячьего воображения.

– Ну, у княжеского котёнка тоже бок был кровью вымазан. Андрей упоминал что-то такое.

– Упоминал, и упоминал именно левый бок. С ребятишками бы поболтать. Но к детворе подход нужен, сам понимаешь, с ними метод бутылки не пройдёт…

– Понимаю…

Помолчали, полюбовались на сладко посапывающего Степана.

– Ты зачем его так напоил-то? – поинтересовался Михаил. – Скуку разгонял?

– И скуку тоже, но в основном страх и трепет изгоняли.

– И как? Получилось? – насмешливо уточнил Михаил.

– Не, – мотнул головой Вячеслав. – Трусливейший мужичонка оказался. От ужаса рта раскрыть не может, заикается. Чтобы хоть что-то связное из него вытянуть, постараться пришлось. Сперва мы боролись с боязнью передо мной… Затем перед тобой… Но заснул он всё равно в ужасе, на этот раз перед супругой и покойной тёщей…

– Н-да… Тяжело ему…

Степан причмокнул и всхрапнул особенно громко и выразительно.

– Ладно, боги с ним, с кошкодавом. Отложим пока. Нас не все убиенные кошки интересуют, а лишь одна, – вздохнул Вячеслав. – Ты сам-то у Невинской ничего странного или необычного не заметил?

Михаил подумал, что падать из окна было крайне необычным для него опытом, а сидеть в клумбе, а потом в кустах – опытом чрезвычайно странным, но вслух этого говорить не стал. Хотя, вспомнив про кусты, вспомнил и про услышанный обрывок разговора.

– Странное?.. – протянул он. – А ты знаешь, пожалуй, что и было. Я дважды слышал сестёр Веленских. Они что-то такое обсуждали. Странное донельзя. Я не расслышал многое, но из услышанного могу сделать вывод, что они собирались кому-то что-то в вино на балу подлить. Накапать. И это был «последний шанс». Кровь там тоже упоминалась, но, в каком контексте, не скажу. Не знаю.

Вячеслав приподнял брови, пальцами пробарабанил по подлокотнику что-то маршевое и произнёс:

– Веленские, капли и кровь. Ну что ж, за неимением… Уделим внимание сёстрам. Днём. А сейчас – спать!

Подтверждая разумность последнего решения, Михаил зевнул до хруста в челюсти. Из горла его вырвался маловразумительный, но явно одобрительный звук. Вячеслав понимающе усмехнулся, а Михаил неохотно поднялся из кресла и, махнув на прощание рукой, отправился к себе.

Глава 30. Вышивальщица

Аннушка неспешно и бездумно брела к речке. Солнце, ещё не достигшее зенита, уже палило немилосердно. Трава вдоль тропинки пожухла, выцвела и стала хрупкой. Жарко, пыльно. Если такая погода продержится ещё пару дней, можно будет говорить, что лето выдалось на редкость засушливым.

Мелкая спокойная речушка больше напоминала широкий ручей и, то ли в насмешку, то ли из-за того, что норов её в верховьях разительно отличался от того, который она демонстрировала здесь, носила гордое название Буйная.

На берегах зелень была сочнее и свежее. Время от времени перекрикивались пичужки. Откуда-то издалека долетали ребячьи голоса. Аннушка села на тёмный валун и опустила руку в тёплую чуть мутноватую воду. Буйная приглашающе огладила ладонь, лизнула запястье. Неудержимо захотелось, как в детстве, скинуть платье и в одной рубашонке поплескаться среди гладких, нагретых солнцем камней.

– Ёрш, домо-о-ой! Мать кличет! – закричал кто-то совсем рядом, за кустами.

– Ща-а-ас! Иду ужо, – неторопливый ответ разнёсся над водой.

– Щас! Вы посмотрите на него, люди добрые! Мать битый час дозваться не может, а он ща-а-ас! – первый голос зазвенел, стал выше и строже. – Живо домой!

– Ну чего кличишь? Лыбу мне всю ласпугала… – заворчал в ответ второй голос, отсутствием «р» выдавая, что хозяин его вряд ли в школу к Аннушке заглядывал. Не дорос ещё.

– Рыба?! Какая рыба? Да тут отродясь, окромя лягушек, ничего не водилось… Вылазь, кому говорю!

– Иду я… Иду… – отозвался второй смиренно и обречённо.

Звякнуло, шлёпнуло, первый голос некоторое время ещё бурчал неразборчиво, затем всё вновь смолкло. Аннушка какое-то время прислушивалась, смотрела на вяло текущую воду, затем стянула туфли, чулки и зашла в речку по щиколотку. Мимо, деловито треща, пролетела стрекоза, щегольнув радужными переливами на полупрозрачных крыльях.

Хорошо!

Спокойно…

А дома суетно.

После вчерашнего все находились на эмоциональном подъёме, шутили, а то и вовсе без причины хихикали. Ольга от счастья в облаках витала и прямо за столом фасон свадебного платья придумывала. Аннушка умом понимала, что и ей положено радоваться, но никакой радости не испытывала. Только беспокойство и волнение. И если раньше она могла списать своё состояние на беспокойство за усадьбу, то сейчас и этот повод устранился. Отец, судя по всему, вчера с Миловановым очень душевно посидел. И сегодня за завтраком он расписывал свою деловую хватку и дипломатические способности. Татьяна Михайловна восторженно ахала и осыпала мужа комплиментами и уверениями, что она ни денёчка не сомневалась, что Иван Петрович разрешит недоразумение с соседом ко всеобщему благу и к своей выгоде. О том, что к возникновению этого самого недоразумения и сам папенька ручку приложил, – благоразумно умалчивалось.

Иван Петрович к концу завтрака совсем размяк и едва не урчал от удовольствия. Он и Аннушке что-то ободрительно-успокоительное сказал. Дескать, не волнуйся, даже если твоя затея со спором провалится, Белка всё равно нашей будет, Милованову она не нужна, сосед только рад будет взять выигрыш деньгами.

Аннушка, осторожно ступая, шагала по гладким скользким камушкам, и вспоминала условия пари, что она вслед за Михаилом Арсеньевичем повторяла. Может, в них всё дело? Условия-то однозначные, усадьба останется за папенькой, только если все три обстоятельства исполнятся, а иначе – судьба Милованову ею владеть. И вот эта вот судьба, вслух произнесённая, очень Аннушку настораживала, пугала даже. А уж в сочетании со Знаком…

– Доброго здоровьечка вам, барышня!

Звонкий голос вывел Аннушку из задумчивости, она встрепенулась, поскользнулась и едва не рухнула в воду, но её поддержали. Молодая крестьянка бросила на траву свёрток, который держала в руках, и, шагнув в воду, крепко ухватила Аннушку за локти.

– Осторожно! Скользко тут! Эк я не вовремя! Прощения просим! – застрекотала она не хуже давешней стрекозы.

– Ничего… Я сама виновата – замечталась, – тихо проговорила Аннушка, удивлённо разглядывая молодуху.

Невысокая, крепкая, гладкая и ладная. Вздёрнутый нос, белозубая улыбка и шалые глаза. Платок, покрывающий голову, сполз, открыв уложенные кренделями толстые тёмные косы.

– Настасья меня кличут, – представилась крестьянка и, убедившись, что барышня твёрдо стоит на ногах, отпустила её и вернулась на берег.

– Я помню, – кивнула Аннушка.

Она действительно помнила, хотя со времени их последнего разговора прошло не меньше двух десятков лет. Тогда Настасья была вихрастой, голенастой, вечно чумазой и невероятно гордой тем, что у неё так рано выпали два передних зуба. Девочки даже пару раз играли вместе, пытаясь научить друг друга каждая своим премудростям. Потом Настасья куда-то пропала. Несколько месяцев спустя Аннушка узнала, что смешную девчонку вместе с семьёй продали куда-то, в соседний уезд, кажется. Дело было до реформы, тогда ещё можно было продавать и покупать крестьян.

Вернулась в Белку Настасья лет семь назад. Кузнец, между прочим, лучший в округе мастер своего дела, уехал как-то на ярмарку с товаром, а вернулся с молодой женой. Крепкий, молчаливый, работящий мужик, он один из первых, да и до сей поры едва ли не единственный, смог выплатить отцу положенный согласно императорскому указу выкуп. Отцу за себя, ещё кому-то – за Настасью.

Белькантовцы приняли кузнецову жену без восторга. Слишком много надежд разрушила она своим появлением. Она и не нуждалась особо в их восторгах. Вела себя дерзко. Подругами так и не обзавелась. Бабы и девки от одного упоминания о ней морщились и плевались, зато мужики – расцветали и проявляли чудеса красноречия. Даже косноязычный Васька мычал нечто одобрительно-восхищённое.

– Помните? Это вы не меня помните, а про меня наветы, наверное, какие-то помните! – Настасья сверкнула недоверчивой улыбкой. – Не верьте, барышня, всему, что бабы болтают! Мы женщины, иной раз к чужому счастью страсть какие непримиримые бываем…

Аннушка тоже вышла на сухое и, мотнув головой, сказала:

– Тебя помню. Ты меня учила подорожник к царапине прикладывать…

Настасья сверкнула из-за густых ресниц глазами, подошла к оставленному на траве тючку. Губы её растянулись в широкой нагловатой улыбке. Она взяла свёрток и протянула Аннушке со словами:

– Ну раз учила, так отплатите, барышня, за науку!

Аннушка переводила удивлённый взгляд со смеющегося лица на свёрнутые тряпки и обратно.

– Чем же тебе отплатить?

– Зачаруйте! Рубашку мужнину. Сама вышивала.

Аннушка растерянно моргнула. Ни тебе барышни-матушки, ни слёзных просьб, ни поминания Шестиликой, а вот так запросто: помнишь – плати, чаруй! Это было внове. Даже домашние относились к её дару с трепетом, а тут… Стало странно и любопытно.

– Вышивала, говоришь? – спросила она, заломив бровь. – Ну давай, показывай, что у тебя навышивалось. А то, может, толку-то с той вышивки! Чаруй не чаруй…

– Обижаете, барышня. Я, никак, лучшая вышивальщица в уезде, а может, и во всей губернии, – протянула Настя и стала споро разворачивать тряпки.

Через несколько минут Аннушка любовалась разложенной на траве мужской рубахой. Шёлком вышитые цветы, птицы, звери – всё переплелось в невиданной красоты и яркости орнаменте. Аннушка сощурилась, глянула, как умела, и на плечах и груди рубахи из лап, стеблей и крыльев сложились Знаки долгого жизненного пути, любви и плодородия.

– Вышивальщица, а ты точно ничего не напутала? Такие Знаки обычно на двух рубахах вышивают, на мужской и женской. Может, ты вторую ещё не закончила? Или наоборот: закончила давно и она уже кем-то другим зачарована? Так парные вещи лучше одному видящему носить, кто на первой Знаки зажёг, тот и вторую пусть чарует…

Настасья посерьёзнела и аккуратно положила рядом с рубахой широкий пояс. Красно-оранжевые цветы смотрелись огненными всполохами на тёмно-зелёных листьях. На первый взгляд пояс идеально подходил в пару рубахе. Те же цветы, та же форма листьев, изгибы ветвей и выглядывающие в просветах невиданные звери. Вот только складывались они в иные Знаки, несли совершенно иной посыл. Аннушка растерянно спросила:

– Да полно, себе ли ты пояс зачаровать просишь? Или с рисунком ошиблась?

Настасья скорбно поджала губы, лицо её посерело, глаза потухли, нос заострился, от крыльев его к подбородку пролегли две глубокие складки. Если раньше кузнецова жена смотрелась едва ли не моложе самой Аннушки, то теперь её можно было принять за ровесницу Татьяны Михайловны.

– Себе! – горестно каркнула мастерица. – Не ошиблась, не сомневайся, видящая!

Аннушка свела брови и попробовала образумить сущеглупую:

– Да знаешь ли…

– Знаю! – оборвала её вышивальщица. – Только выбор-то у меня невелик…

Она рванула ворот рубахи и распахнула её на груди. Аннушка смотрела на наливающиеся весёленьким голубоватым светом символы и с ужасом понимала, что выбор у Настасьи действительно невелик.

– Вышивку я тебе зажгу, но ты же понимаешь, что я должна буду…

– Понимаю, барышня! Не сомневайтесь! – застрекотала враз повеселевшая Настасья. – Как не понять? Вы рубаху зачаруйте, главное… Ну а ежели ещё и на пояс расщедритесь, то и вовсе славно получится!

Аннушка поморщилась и, тяжело вздохнув, опустилась на корточки. Положила ладонь на рубаху. Рисунок был плотный, гладкий, стежок к стежку. На такую работу не один месяц ушёл, а может, и год. Пахло нагретой солнцем травой, от реки тянуло сыростью. Аннушка прикрыла глаза и, легко касаясь шёлка, провела пальцами по орнаменту, повторяя спрятанные в нём символы. Зажгла их, осторожно стирая грань между миром физическим и эфирным. Затем закусила нижнюю губу и повторила всё с поясом.

– Всё, принимай работу, – глухо сказала она мнущейся рядом Настасье.

Руки дрожали. Ресницы слиплись от непролитых слёз.

– И пояс? – полным недоверчивой радости голосом спросила та.

– И пояс, – подтвердила Аннушка.

Настасья взвизгнула, бухнулась к Аннушке на траву, пылко поцеловала ей руки и, не переставая благодарить, свернула своё добро. Сделала несколько шагов прочь, затем вернулась, сунула что-то Аннушке в ладошку и, шепнув «Не поминайте лихом!», кинулась прочь.

Аннушка перебралась на большой валун у самой кромки воды и долго смотрела на текучую воду. Не хотелось ни двигаться, ни думать. Когда закатное солнце окрасило небо в оранжевые сполохи, такие же яркие, как вышитые Настасьей цветы, Аннушка разжала ладошку и увидела атласную ленточку для волос. Белая, узкая, с голубыми незабудками лента была очень красивой и самой обычной. Без Знаков. Аннушка сунула её в карман и облизала пересохшие губы, только теперь поняв, что провела на берегу целый день, ничего не ела и не пила всё это время. «Не хватало ещё рядом с водой от жажды погибнуть!» – грустно усмехнувшись, подумала она, медленно поднялась и побрела домой.