Текст книги "Неудача в наследство (СИ)"
Автор книги: Светлана Романюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)
Глава 35. Петли и зигзаги на жизненном пути
Вечер тягуче перетёк в ночь. Михаил расположился в кабинете и время от времени прикладывался к вину, тому самому, андальскому, запасы которого столь варварски уменьшили накануне Степан и мсьё Нуи. Бутылка вот уже три часа стояла открытой. В единожды наполненном бокале по-прежнему плескался багровый джерез.
Настроения не было. Не хотелось ни есть, ни пить. После очередного глотка по языку прокатилась волна терпкой горечи. Михаил поморщился и, окончательно распрощавшись с надеждой провести приятный вечер, выдернул себя из кресла. Легко и беззвучно распахнул дверь и вышел в коридор, чутко прислушиваясь к скрипам и шорохам уснувшего дома. В ночной тишине гулко раздавались звуки чьих-то шагов.
Михаил замер на мгновение. Лёгкая усмешка коснулась его губ, мимолётной тенью в ней промелькнуло облегчение и даже предвкушение. После секундной заминки он вернулся в кабинет. Дверь осталась распахнутой, а хозяин усадьбы вновь плюхнулся в кресло и, закинув ногу на ногу, стал ждать.
Ожидание его на этот раз продлилось недолго. Через пару минут на пороге комнаты возник мсьё Нуи. Волосы его были тщательно зачёсаны на плешь. Рубашка, сюртук, брюки и ботинки – всё находилось в полном порядке, хрустело крахмалом, сияло чистотой и благоухало свежестью. В целом выглядел он до отвращения прилично и до неприличия напоминал картинку из низкопробной брошюры о том, как должен выглядеть идеальный камердинер. Впрочем, некоторую живость и естественность его образу придавали несколько налитых кровью, достаточно свежих царапин, пересекающих левую щёку.
– Видно, крепкая ручка у твоей… – протянул Михаил, разглядев сие украшение, и, радостно схватив недавно отвергнутый бокал джереза, закончил: – связи в доме Веленских.
– Не немощна, – не стал отпираться Вячеслав и дёрнул повреждённой щекой.
– И как? Узнал что? Жертвы были не напрасны?
Вячеслав выбрал для ответа лишь один из предложенных вопросов:
– Узнал.
Уселся в кресло, не спрашивая разрешения, взял чистый бокал со столика и щедро набулькал туда из бутылки.
Михаил глядел на приятеля, демонстрируя насмешливый прищур. Оба молчали, смаковали андальское, в пряной горечи которого притаились нотки миндального ореха и апельсиновой корки.
– Как-то коротко прозвучал твой отчёт о деловом разговоре, что длился больше суток, – посетовал Михаил, первым нарушив молчание.
– Разговор о деле не занял и часа, остальное время я потратил на личные дела и заботы. Имею я право на выходной день? Первый за пару последних месяцев…
– Имеешь, имеешь, но ты бы хоть предупреждал, – сказал Михаил и примирительно добавил: – Я ж волнуюсь.
– Не думал, что всё так, – буркнул Вячеслав, легонько тронув истерзанную щеку, – затянется.
– Женщины существа загадочные и не всегда предсказуемые, – поддакнул Михаил.
Вячеслав кивнул и сделал очередной глоток.
– Про Веленских-то что? – устав ждать, прямо спросил Михаил.
– Сёстры Веленские к кошачьим смертям отношения не имеют.
– Ожидаемо. Но что там за капли крови были?
Вячеслав скривился и нехотя проговорил:
– Да дурость бабья, не больше… Забудь.
– Ну уж нет! Такое не забывается! Рассказывай давай! Что там тебе твоя зазноба поведала?
Вячеслав уставился на носки собственных туфель и, кривясь, начал рассказ, роняя рубленые фразы и тщательно подбирая слова.
История и правда была нелепая, неказистая и с кошкодавом никак не связанная. Во всяком случае, Михаил такой связи не заметил. Началась она довольно давно, с четверть века назад. Турчилин – бравый генерал в отставке, тогда был не менее бравым действующим то ли генерал-майором, то ли полковником. В имении своём бывал наездами. Делами не занимался, отдыхал, иной раз восстанавливался после ранений, кружил дамам головы и вновь уезжал.
В один из таких приездов сошёлся он накоротке со старшей из сестёр Веленских. На почве чего они сблизились, кто их знает. Людмиле Егоровне ещё и двадцати не было, и звал он её не иначе как Любушкой. Сам Турчилин к полувековому рубежу уверенно шагал. Может, одиночество их свело. У Веленских родители погибли, а Турчилин незадолго до этого в первый раз овдовел. Насколько близкие отношения у них тогда сложились – знакомая Вячеслава не знала, может, комплиментами, букетами да разговорами дело ограничилось, а может, до чего большего они дошли – тайна сие, покрытая мраком, но то, что встречи эти романтический окрас имели – это точно.
Отпуск у военных короток. Турчилин умчался из имения через пару недель, на память подарил Людмиле Егоровне серебряный кулон, недорогой, но весьма затейливый. Ничего на прощание Веленской не обещал, с неё ничего не спрашивал, писем ей не писал.
А она ждала.
В следующий раз Турчилин возник на жизненном пути старшей Веленской лет эдак через семь, побряцывающий ещё большим количеством орденов и медалей и ужом вокруг своей второй жены вьющийся.
Людмила Егоровна тогда едва руки на себя от горя не наложила, ради сестры одумалась. С Турчилиным вела себя холодно, тот этому особого значения не придавал, и было такое ощущение, что о прошлых встречах ничего и не помнил. Веленская тоже забыть пыталась. И встречи, и Турчилина. Кулон подаренный не выбросила, но на дно шкатулки спрятала. Надела его потом лишь единожды, когда Турчилин второй раз вдовцом стал. Но генерал кулона не заметил и не оценил. Он тогда вообще мало что замечал, кроме Анны Григорьевны, за которой ухаживал в то время и которая вскорости его третьей супругой и стала. Людмила Егоровна осерчала, подарок бывшего возлюбленного совсем уж куда-то далеко засунула.
А несколько недель назад младшая из Веленских на кулон случайно наткнулась. Что-то сама вспомнила, что-то у сестры выпытала. И решила справедливость восстановить – счастье старшей устроить. Бабку какую-то нашла, та ей слова заветные шепнула, день рассчитала. В общем, выходило, что будут Людмила Егоровна и Николай Дементьевич жить долго и счастливо, ежели в определённое время, а оно аккурат на бал у Невенской пришлось, старшая Веленская в питьё Турчилину пару капель крови своей капнет да слова прошепчет.
– Вот и пытались эти… барышни весь вечер генералу в бокал крови накапать, – со вздохом закончил Вячеслав.
– И как, накапали? – со смешком поинтересовался Михаил.
– А как же, – с тяжким вздохом сказал Вячеслав. – Трижды палец Людмиле Егоровне кололи. Накапали, конечно. Только не в бокал генералу, а в чашу с пуншем. Генерал к ней частенько подходил. Освежиться.
Михаил поперхнулся вином, которое неосторожно решил допить как раз в этот момент. Он судорожно пытался вспомнить, пил он пунш у Невинской или нет. А если пил, то до того, как туда кровь добавили, или после?
Вячеслав понаблюдал за ним несколько мгновений, потом кряхтя поднялся и от души постучал пострадавшего по спине.
– Не переживай, – попытался успокоить он приятеля. – Приворот всё равно недействующий, в нём ни капли силы нет. Я тебе точно говорю. Ты же знаешь, я такие вещи за версту чую. Бабка мошенницей оказалась. Про неё бы, по совести, Андрею Дмитриевичу рассказать, чтоб прижал. Но тут видишь какое дело, прижмёт он её за обман, посадит, может, даже. А на её место другая придёт, которая взаправду приворотами промышляет… И тогда ловить и сажать придётся треть женского населения уезда. За незаконное и несанкционированное применение. А так… ну пошепчут чего-то. Кто поделикатнее – кровь из пальца в вино капнет, кто попроще – в кружку с брагой плюнет… Не сработает – придут разбираться, бабка им объяснит, что не в ту минуту плевали или не в то вино капали. На том и закончится… Так что ты уж молчи. Я с бабкой сам поговорю. Потом.
Михаил отдышался, поставил пустой бокал на столик и с укоризной на Вячеслава посмотрел.
– Ну ты нашёл момент, когда сказать… Чуть друга не уморил.
– Так ты ж сам просил. Мог бы и аккуратнее вино хлебать…
Михаил почесал бровь и удивлённо воскликнул:
– Но женский ум – это что-то! Подсудное дело затеяли и на балу о том трещали, да и дома, видать, даже голосу приглушить не додумались, раз твоя зазноба всю эту историю расслышать могла, – он хлопнул себя по колену и, смеясь, добавил: – Даже слова приворота секретные и заветные тебе повторила.
Вячеслав, наоборот, посерьёзнел, посмурнел и со вздохом вновь к бокалу приложился.
– Она хоть симпатичная? То, что темпераментная, и без того вижу! – продолжал веселиться Михаил, поглядывая на царапины. – Но ты молодец! Сколько мы тут? А ты уж и обжился. Или тебя обжили? А? И шанса увильнуть не оставили! В этой глуши с новыми лицами вовсе худо. А тут ты! Принц заграничный в изгнании! Не меньше! О! Ты вспомни, она тебя ничем не поила? А то, может, ты давно приворожённый?! И оженят тебя вскорости!..
– А я, может, и без приворота ожениться не против! – зло рявкнул Вячеслав.
Михаил от неожиданности осёкся, а Вячеслав уже тише добавил:
– Был бы… И детей бы завёл! Служба окончена. Можно и о семье подумать. Только что я им дать могу? Что жене, что детям… Ненависть окружающих, подозрительность их? Постоянные проверки и регулярные визиты в суды и полицию? Даже в храм войти безликим не дозволено… А как же! Оскорбляем богов одним своим существованием!..
Он замолчал. Допил вино. Булькнул в бокал ещё.
Михаил чертыхнулся.
– Прости! Я не со зла. Не подумавши просто… Поздно уже, голова совсем тяжёлая.
– Я знаю, что не подумавши, – грустно усмехнувшись, сказал Вячеслав. – Это тебе и днём не всегда хорошо удаётся… Иди отдыхай. А я здесь ещё посижу…
Михаил посмотрел на него – приятель сидел, уставившись то ли в стену, то ли куда-то вглубь себя, – махнул рукой и тихо вышел.
Глава 36. Спящее предчувствие
– Половину дня тебя дожидался! – стрекотала Ольга. – Мы уж с маменькой и не знали, чем гостя развлекать, чем потчевать…
Аннушка бездумно кивала, на её губах мелькала лёгкая чуть рассеянная улыбка, которая выдавала, что старшая из сестёр не слишком прислушивалась к щебету младшей. Прошедший день был долог, а сон накануне – короток. Хорошо хоть утренний разговор с отцом не затянулся. Иван Петрович посмотрел на бледную Анну, заглянул в её запавшие от недосыпа глаза, оценил глубину теней под ними и, понятливо похлопав дочь по плечу, споро собрался в поездку.
Сперва наведались к Андрею Дмитриевичу, конечно, правильнее было бы везти заявление не заседателю, а самому судье, но Фёдор Николаевич не вызывал ни у Аннушки, ни у Кречетова-старшего ни малейшего желания лишний раз с ним встречаться. К тому же путь до Крыльска был неблизок, терять четыре, а то и пять часов на дорогу в одну сторону было откровенно жаль. Как и возвращаться домой в ночь или вовсе на следующий день, поскольку маловероятно было, что судья в шестицу на рабочем месте окажется. Андрей Дмитриевич заявление принял, по всей форме зарегистрировал и обещал завтра же судье передать.
Затем был почтамт. Высокий каменный флигель. Герб на больших воротах. Широкий двор, окружённый деревянными сараями для лошадей и экипажей. Здесь находилась и почтовая станция, и небольшой гостевой дом, который, впрочем, пустовал большую часть времени. В главном зале мебель не изысканная, но надёжная и чистая. Толстенная книга для регистрации почтовых отправлений лежала на конторке, за которой стоял маленький сухонький человечек с редкими волосёнками и мечтательным взором, воздетым к потолку.
Иван Петрович кашлянул, и человечек, вздрогнув, встрепенулся, оглянулся и угодливо расстелился перед посетителями.
– Нижайше прошу… необычайно радостно лицезреть… со всем своим старанием и изо всех своих сил… – из уст его вылетало множество слов, сплетающихся в тончайшее кружево пустой болтовни.
А уж после того, как человечек узрел адрес на плотном конверте, эти словесные кружева стали ещё ажурнее, а лицо человечка утратило изрядную долю красок. Специальный комитет при особе Его Императорского Величества занимался делами видящих, но и у обычных людей даже простое упоминание о нём вызывало дрожь. Аннушка усмехнулась, глядя на то, как служащий почтамта нетвёрдой рукой выводит буквы в регистрационной книге, и подумала, что люди вообще любят подрожать по поводу и без. Выдумать себе страхи, нагнать ужасу, а потом героически преодолевать это. Или не героически поддаваться этому.
Иван Петрович оплатил почтовую пошлину, и служащий звучно жмякнул на письмо печать. Кречетов достал из жилетного кармашка активатор и зажёг Знак на оттиске. Человечек дождался, когда сияние померкнет, и протянул к письму руку, но Иван Петрович остановил его:
– Постой. Давай ещё малую тиснем.
Регистратор вскинул на него удивлённый взгляд, взял дополнительную плату и шлёпнул на конверт ещё один знак – поменьше первого. Удивление служащего было понятно. Малой печатью пользовались редко. Формально она гарантировала повышенную скорость доставки и бережное отношение к содержимому свёртка или конверта. Но в том-то и дело, что лишь формально. По факту же такая корреспонденция шла вместе с обычной и ежели и доставлялась до адресатов в кратчайшие сроки, то благодаря влиянию Знака, а не стараниям работников почтовых отделений. Но и это, в принципе, было заманчиво, и малую печать ставили бы чаще, если бы не одно но – для того чтобы зажечь второй знак на одном и том же предмете, простому человеку нужен был второй активатор. А где его взять? Тут и одним непросто разжиться – деньги, лицензии, хлопоты.
У Ивана Петровича, например, только один активатор и был. Но в его случае это не критично. Папенька уступил место Аннушке, та вздохнула, едва касаясь, чтобы не размазать свежие чернила, провела по Знаку пальцем. Знак вспыхнул и погас. Служащий велеречиво рассыпался в прощаниях, благодарностях, пожеланиях скорых встреч и выражении твёрдой уверенности, что письмо попадёт к получателю едва ли не сию секунду, затем осторожно взял конверт и на вытянутых руках понёс куда-то в недра почтамта.
Возвращения его отец с дочерью дожидаться не стали, следовало поторопиться, чтобы успеть к началу службы. Татьяна Михайловна слёзно просила сегодня в храм наведаться, и хотя, если они опоздают, она ни в коем случае их не упрекнёт, но наверняка сделается такою несчастною, что они сами себя начнут корить.
В храме было людно, душно, сумрачно. Аннушка переминалась с ноги на ногу. В животе, то ли у неё, то ли у стоявшего рядом папеньки, бурчало от голода. В голове тоже бурчало. Вопросы и вопросики ворочались, бегали по кругу, цеплялись один за другой. Всё ли она верно сделала? Всё ли написала? А может, и вовсе писать не следовало? Кто узнал бы? Кто знаки на Настасье заметил бы? Видящих в уезде на много вёрст кругом, кроме Аннушки, нету. А ежели б и был кто, разве бы он в ворот крестьянки заглядывать стал? Но больше всего мучал Аннушку вопрос, а можно ли всё изменить, исправить? Или всё, что можно было, Аннушка уже сделала? Неужели письма, пояс и рубашка – это всё, что можно в этой ситуации предпринять?
Голова кружилась от количества вопросов, ноги подкашивались под их тяжестью. Чуть легче стало, когда по храму разнёсся хрустальный голос отца Авдея. Он пел гимн Шестиликой, и голос его взмывал вверх, казалось, что вместе с мелодией в храм вошла сама Шестиликая, каждого огладила, каждого обняла, поддержала, простила. Аннушка решила, что завтра непременно навестит отца Авдея и посоветуется с ним по поводу Настасьи. И это решение, первое из всех принятых ею по поводу кузнецовой жены, не вызвало в ней ни капли протеста и сомнений. Напротив, оно подарило уверенность, что всё правильно. Отец Авдей непременно подскажет верное направление, лучший путь. Всё уладится.
В этой уверенности, что всё сложится хорошо, Аннушка находилась и по дороге домой, и за столом во время семейного ужина. Она не вслушивалась в щебет сестры, рассказы матери, но сам звук их голосов успокаивал, утешал, дарил уют и возвращал душевное равновесие. От усталости ли, от сытной ли еды на Аннушку нашло состояние какой-то блаженной полудрёмы.
Николенька в храм не ездил, его давно отослали спать, но все взрослые с удобством расположились в малой гостиной. Обсуждали грядущую свадьбу, строили планы.
Ольга сперва пыталась вести себя сдержанно, но потом махнула рукой и осталась самой собой. Вскакивала, хлопала в ладоши, срывалась с места и начинала кружиться по комнате, пытаясь вытащить в круг то папеньку, то маменьку. К старшей сестре подступилась лишь единожды, но та встретила её полусонной улыбкой, и егоза отступилась, окончательно переключившись на родителей.
Аннушка услышала мягкий бой часов, отметивших полночь, заметила, а лучше сказать, ощутила исчезновение очередных треугольников с руки, покивала в ответ на фантастические предположения сестры и грандиозные планы отца. А потом всё закончилось. И уют, и радость, и душевное равновесие.
Боль навалилась неожиданно, внезапно. На затылок словно кипятку плеснули, а виски сдавили. Из носа хлынула кровь. Обильно, сильно, рывком. В мгновение ока платье расцвело алыми пятнами, а рот наполнился чем-то солоноватым и густым, с привкусом металла. В животе клубком свернулись ледяные змеи. Уши заложило. Все посторонние звуки куда-то пропали, лишь сердце стучало набатом. Пальцы на руках и ногах свело судорогой. Аннушка ещё успела увидеть искаженные ужасом и тревогой лица родных. Затем провалилась в спасительный мрак.
Глава 37. Крынка
Утро робко заглянуло в комнату. Михаил полюбовался светлой полосой у горизонта и решил, что возвращаться в кровать не имеет смысла. Ночь прошла в бесплодных попытках уснуть. Иной раз казалось, что вот-вот он уплывёт в дрёму, но каждый раз что-то мешало: сбившееся одеяло, комковатая подушка, тяжкие раздумья, неясные предчувствия. В итоге поднялся он ещё более уставшим, чем ложился.
В распахнутое окно ворвался изрядно посвежевший воздух, колыхнул занавески, взъерошил волосы, перелистнул пару книжных страниц. Прошлой ночью с помощью чтения Михаил пытался бороться с бессонницей, да так и бросил роман на тумбе, не осилив и трёх абзацев.
Михаил потёр лицо, сделал несколько гимнастических упражнений. Тело двигалось не то что нехотя, но так, словно воздух вдруг загустел и нужно приложить усилия, чтобы продраться сквозь него. Умылся. Холодная вода взбодрила, ненадолго сняв липкую вязкость недосыпа. Спустился вниз и до глубины души поразил своим появлением чёрную кухарку. А просьбой о миске каши и вовсе бедную женщину в ступор вогнал.
– То ж не барская еда, – лепетала она. – Повара ещё нет, он обычно позже приходит. Скоро уж будет. Вот он – всё для вас. Он умеючи и с тонким вкусом. Я ж не для вкуса, а для сытости…
– Вот и мне дай – для сытости, – остановил её причитания Михаил. – Не отравой же ты людей кормишь? Не помоями…
– Помилуйте! Да как можно! Всё свеженькое! Как бы они наработали, ежели б помоями?
– Ну вот и давай, раз свеженькое! Каши. И хлеба с маслом. И молока, – сказал Михаил и уселся за широкий выскобленный добела стол.
Женщина споро поставила перед ним всё требуемое и вновь отошла к плите, качая головой и бормоча себе под нос что-то не слишком одобрительное. Михаил ел, не обращая внимания ни на неё, ни на оторопь заходящих в кухню работников, которые появлялись на пороге с разными выражениями лиц, но в момент, когда видели барина, уплетающего кашу за общим столом, натягивали одинаковую растерянно-робкую гримасу.
Михаил утёр губы от молока и оглядел затаившихся слуг. Взгляд зацепился за Фёдора, тот мрачно наворачивал кашу на противоположной стороне стола.
– Доешь и седлай каракового, – приказал ему Михаил и, кивнув всем, отправился вон из кухни.
В спину ему понеслось удивлённое гудение и недоумевающее жужжание. Такой же изумлённый ропот встретил его и полчаса спустя, когда он вышел на крыльцо.
Фёдор подвёл осёдланного Пала. Жеребец фыркнул и сверкнул тёмным глазом из-под чёрной чёлки. Михаил потрепал его по шее, и укоризны во взгляде коня чуть поубавилось.
– Засиделись мы с тобой, – протянул Михаил и взлетел в седло.
Сегодня дорога к дому Андрея показалась раза в два короче, чем накануне. Спешиваясь, Михаил даже пожалел мимоходом, что не свернул и не нарезал пару кругов по округе. Впрочем, сожаления эти мелькнули и пропали. Уездному заседателю тоже не сиделось на месте, он спешно собирался в Крыльск, и ежели б путь к приятелю удлинился, то они наверняка разминулись бы.
– Ты специально, что ли, подгадываешь? – хохотнул Андрей, ведя гостя в кабинет. – Я уж на порог опасаюсь выходить, каждый раз оглядываюсь, нет ли тебя поблизости.
– Робкий какой, – буркнул Михаил и вынул из кармана список.
– Что это? – спросил Андрей, беря измятую бумажку двумя пальцами и осторожно разворачивая её.
– Перечень. Имена ребят, у которых за последний год кошек убили. Тех, что кошкодаву приписывают.
Андрей Дмитриевич посерьёзнел и попытался прочесть, сперва про себя, затем вслух. Споткнулся на первом же имени, озадачился, почесал бровь и, возвращая листок Михаилу, предложил:
– Ты вот что, зачитай, а я своей рукой запишу. Тебе с твоим почерком шифровальщиком только работать, – продолжил он, усаживаясь за стол. – Не было на тебя в детстве Феодосия Евграфовича. Гувернёр мой. Ох и суров был! Чистописание уважал очень. И с подопечных аккуратности и разборчивости требовал.
Андрей устроился и стал набело записывать то, что и сам Михаил разбирал с трудом. Когда последнее имя оказалось перенесено на новый лист, хозяин поинтересовался у гостя:
– От Вячеслава Павловича известий нет? Он про Веленских разузнать обещался.
– Есть, как не быть. Вчера ещё разузнал.
Андрей отодвинул записи и ухватил чистый лист.
– Ну так рассказывай, чего тянешь?
– Да рассказывать-то и нечего особо. К кошкодаву сёстры никакого отношения не имеют. У Невенской слышал я обрывки обычных бабьих глупостей.
– А ты всё ж расскажи, а там вместе… – начал настаивать Андрей, но закончить фразу не успел.
С улицы донёсся истошный женский крик:
– Уби-и-или!
Андрей и Михаил столкнулись у дверей кабинета, просочились в коридор и уже несколько мгновений спустя буквально вывалились на крыльцо. Крики не замолкали. Дебелая рябоватая баба, сидя в пыли, размазывала по щекам пот и слёзы. Её трясло. Лицо исказила гримаса ужаса, из перекошенного рта вылетал вой, время от времени складывающийся в отдельные вполне узнаваемые слова.
– Убили! Там… Спаси Шестиликая… Смертушка! Душегу-у-убы!
На улицу высыпали все, кто был в доме, обступили голосящую бабу полукругом, но подходить к ней не решались. Перешёптывались. Всхлипывали. Михаил оглянулся и понял, что ещё немного и голосить примутся уже хором. Взгляд его зацепился за ту самую старуху, что вчера встретила его здесь так неласково. В подрагивающих руках она держала запотевшую крынку. Узловатые пальцы вцепились в тёмные глиняные бока. Старуха смотрела на воющую бабу, поджав и без того узкие губы, и неодобрительно качала головой. Из толпы слуг стали раздаваться возгласы:
– Ой, страсти-то!
– Помер кто?
– Лихо-лишенько!
Баба закатила глаза и прибавила громкости.
Михаил шагнул к старухе, вынул из её рук крынку и с размаху выплеснул содержимое на бабу. Та всхлипнула, икнула и замолчала. Умолкли и остальные, растерянно переводили взгляд с утирающей белую гущу с лица бабы на Михаила, держащего в руках опустевшую крынку.
– От изверг! – беззлобно ругнулась старуха, нарушая тишину. – Простокишу-то зачем перевёл? Нешто тебе вода не угодила?
Михаил смущённо вернул ей сосуд, только теперь увидев стоящую рядом с крыльцом бочку с водой и плавающий в ней ковш.
– Ничего, нам и вода пригодится, – подал голос Андрей. Зачерпнул из бочки и протянул полный ковш бабе.
– Я полью, – пискнула вертлявая полная девчонка, судя по всему, родня рыдающей бабы.
– А вы чего столпилися? – грозно поглядела на остальных слуг старая ключница. – Делать неча? Без вас разберутся, а понадобитесь – так кликнут…
Оглядываясь и переговариваясь, люди стали расходиться. Вскоре у крыльца остались Андрей, Михаил, ключница, девчонка с ковшом и тихо всхлипывающая баба.
