Текст книги "Кумир"

Автор книги: Стив Сомер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)

Его глаза горели каким-то потусторонним светом, словно он только что возвратился из путешествия в мир неизведанного и знал теперь нечто такое, чего не знает никто. Рядом с ним над павшим солдатом склонился священник с окровавленными руками, шепча слова заупокойной молитвы. За ним взад и вперед сновали вооруженные люди и репортеры, так и не пришедшие в себя после случившегося. Но на трибуне, возвышаясь над большой государственной печатью Соединенных Штатов, стоял человек и находил единственно нужные слова, с тем чтобы страна поняла его. Этим человеком был Терри Фэллон.

– Он не являлся политиком… Нет, просто человек… с простой человеческой мечтой, чтобы… его дети росли свободными.

Вскоре в программе "Вечерние новости" Джон Чанссл-лор поведал телезрителям Эн-Би-Си о своей первой встрече с Терри Фэллоном:

– Было трудно поверить, что кто-то способен сделать карьеру в сенате Соединенных Штатов без поддержки мощного лобби [6]6
  Влиятельная группа лиц, оказывающая давление на парламент и правительство страны.


[Закрыть], не запятнав себя политическими компромиссами, не дав прокурить себя дыму сигар в укромных кабинетах, где заключаются все сделки, но Терри Фэллон сумел обойтись без этого…

Повсюду в тот день – по радио, телевидению, в газетах – вас настигали слова Терри и его лицо, обвиняющее и одновременно бросающее вызов судьбе.

– Октавио Мартинес умер, чтобы… мы осознали правду,– провозглашал Терри, и было видно, как его пальцы отчаянно цепляются за край трибуны, помогая ему справиться с головокружением.– Его борьба – наша борьба. Его дело… наше дело. И его мечта… мы не имеем права позволить, чтобы она была похоронена вместе с ним.

Дэн Разер и Диана Сойер вместе следили за повторением этих кадров по специальной программе Си-Би-Эс "Смерть героя". Разер однажды побывал на базе контрас в Гондурасе, взял интервью у Мартинеса, окруженного своими боевыми друзьями.

– Но это ведь и наша борьба, Дэн? – настаивала Диана.– Наша, а не политиканов?

Разер потер переносицу и ответил:

– Да, наша. Или наших детей…

Уже после полуночи Тед Коппел завершил свои интервью с госсекретарем Крэнстоном и министром внутренних дел Никарагуанской республики Томасом Боргом. Они в течение получаса бросали друг другу горькие упреки и сердитые обвинения. Коппел хотел закончить вечернюю программу ключевым вопросом, который вырисовался в ходе дебатов. Тогда он снова прокрутил последние слова Терри Фэллона, сказанные им перед тем, как санитары уложили его на носилки и отвезли в "Уолтер Рид" [7]7
  Военный госпиталь.


[Закрыть].

На экране появилась ставшая уже знакомой за это время картина. Толпа агентов и репортеров,' притихшая и растерянная, окружает троих стоящих на трибуне людей. Седоволосый сотрудник секретной службы слева от Терри не в силах сдержать слез. Салли Крэйн устремила на Терри взор своих голубых чистых глаз, сверкающих на ее полном решимости лице. Она смотрит на него с выражением надежды и восхищения. Окровавленными руками оба поддерживают его под локти, а за его спиной трепещет на ветру американский флаг.

– Доколе, Америка? – вопрошает Терри, и в его негромком голосе слышны боль и мужество.– Доколе такие вот люди, как этот, будут погибать, прежде чем мы захотим их услышать? Сколько еще пройдет времени, пока мы поднимем наши головы… откроем наши сердца… сожмем кулаки… чтобы наши дети, их дети смогли жить в условиях свободы и мира?

После этих слов наступило молчание. Само время, казалось, остановилось.

Человек по имени Лу Бендер смотрел всю передачу от начала до конца.

Для него убийство Мартинеса было всего лишь неудобным инцидентом – скандалом, с которым следовало покончить как можно скорее и решительнее. И которым следовало воспользоваться.

Слова Терри были для него просто бормотанием идеалиста, впавшего в состояние шока. И весь поток теленовостей, обрушившийся на страну – все эти "Специальные выпуски", "Экстренные сообщения", "Ночные новости", "Тудей" и "Гуд морнинг, Америка",– тоже всего лишь классический пример того, как три акулы американского телевидения набрасываются на любую сцену насилия, так что террористический акт, совершенный каким-то темным одиночкой, сразу обретает глобальные масштабы. И когда Лу Бсндер выключил свой телевизор в семь тридцать на следующее утро, он испытывал отвращение от того кровавого спектакля, свидетелем которого стал.

Но он был вторым человеком в мире, понявшим: если Терри Фэллон сумел выжить, ему уготовано судьбой стать самой могущественной в стране личностью.

СРЕДА
10 августа, 1988
ДЕНЬ ВТОРОЙ

8.40

Лу Бендер прошел мимо секретарши президента, даже не удостоив ее кивком, и, толкнув дверь, вошел в Овальный кабинет. Сэм Бейкер повернулся в кресле, приветствуя его.

– В чем дело, Лу?

Бендер швырнул на разделявший их стол свежий номер "Нью-Йорк таймс".

– Вот наш человек!

Президент Бейкер молча взглянул на тянувшийся через всю полосу заголовок, набранный аршинными буквами:

ПОЛКОВНИК МАРТИНЕС УБИТ НА СТУПЕНЯХ КАПИТОЛИЯ.

Ниже, более мелким шрифтом, следовало:

"Сенатор Терри Фэллон выступил с обращением, которое потрясло нацию".

Текст сопровождали два фото: одно запечатлело убитого Мартинеса, другое – стоящего на трибуне Фэллона с видом посетившего землю Мессии.

– Наш? Потому что остался жив?

– Потому что стал знаменитым!

– Но что он за человек? Из чего сделан?

– Из того же, из чего делаются все стоящие кандидаты в вице-президенты,– из типографской краски.

Президент откинулся на спинку своего старого кресла. Он знал Лу Бендера уже двадцать девять лет. Опыт шести кампаний по выборам в конгресс и сенат и одной долгой битвы за место в Белом доме свидетельствовал: на суждения этого человека можно полагаться.

Седеющий политик в черном костюме, белой накрахмаленной рубашке с тонким черным галстуком, не достававшим до пояса. Коренастый, небольшого роста, с настороженными глазами, над которыми нависла копна седоватых волос, с изящными руками, которые постоянно находились в движении. Предстоящие президентские выборы, где Бейкеру надо было бороться за второй срок, были для Бендера лебединой песней. Впрочем, каков бы ни оказался результат, победа или поражение, для них обоих это была лебединая песня. Они плелись в хвосте и знали это. А до съезда партии оставалось всего восемь дней.

– Но у нас же есть вице-президент,– проговорил наконец Бейкер.– И зовут его Дэн Истмен. О чем идет речь, не понимаю?

Бендер сунул руки в карманы брюк и начал упорно разглядывать начищенные носки своих башмаков.

– Действительно, о чем идет речь? – повторил он с таким видом, словно ему на все наплевать.

Президент видел: Бендер считает, что Терри Фэллон – подарок судьбы, тот самый ход конем, который спасет правящую партию и обеспечит победу на выборах. В глазах Бендера застыло выражение, какое бывает у бультерьера, когда даже смерть не заставит его разжать челюсти. Выражение, которое президент Бейкер обожал и которого опасался. Ибо знал: за ним стоит решимость идти напролом – и до конца.

Четыре года назад они заключили союз с Дэном Истменом, медведеподобным губернатором Пенсильвании. Сын механика из троллейбусного парка, с ладонями размером с вратарскую перчатку, он был политиком в духе старых добрых времен: громогласным, готовым столкнуть со своего пути любого, но вместе с тем и повиниться, если было в чем. Словом, в этом своем качестве он прекрасно дополнял сенатора Сэмюэла Бейкера, выходца из семьи виргинских аристократов-плантаторов, удачливого адвоката с Уолл-стрита. Так считал Лу Бендер. А в такого рода вопросах он никогда не ошибался. На выборах тандем Бейкер – Истмен полностью доказал его правоту.

Тот вечер, четвертого ноября 1984 года, был пиком их популярности. С того момента, почти без отклонений, популярность эта стала падать. Похоже, они соревновались в скорости с кругом, вращающимся все быстрее и быстрее. Какое-то время они еще могли вербовать себе новых сторонников взамен прежних – тех, кто их предал. Шли месяцы, но стоявшие перед страной проблемы упрямо не поддавались лечению, как злостная сыпь на теле. Каждый день Сэм Бейкер бежал все быстрее, ему было все тяжелее. Но и колесо, скрипя, крутилось все быстрее.

Когда-то дружественные, газеты стали понемногу коситься, а затем и вовсе отвернулись от былых фаворитов. Тон телекомментариев делался все менее примирительным, все более критическим. Опросы общественного мнения – "Нью-Йорк таймс", Си-Би-Эс, Эн-Би-Си, Ассошиэйтед Пресс, Эй-Би-Си, "Вашингтон пост", Национальной женской организации и Объединения гомосексуалистов – эти общепризнанные выразители взглядов в стране свидетельствовали: к концу третьего года пребывания у власти тандем Бейкер – Истмен никого больше не устраивает.

В декабре минувшего года представительная партийная делегация заявилась на ранчо Бейкера в Санта-Фе: шестеро переминавшихся с ноги на ногу мужчин в синих костюмах и белых рубашках, с красноватой пылью на загнутых по тогдашней моде носках черных ботинок. Старый Чарли О'Доннелл, спикер палаты представителей, взял слово от лица всей группы. Сперва он перечислил все достижения администрации Бейкера – Истмсна. Пожалуй, он расточал чересчур уж много похвал налоговой реформе, возобновлению программы космического "Шаттла", прогрессу в международной торговле и промышленному возрождению. Но в конце его монолога неожиданно всплыл один простой вопрос: не согласится ли президент Бейкер на предстоящем съезде отказаться от выдвижения своей кандидатуры ради блага партии?

Сэм Бейкер знал, что О'Доннелл прав. Он знал: если его выдвинут, ему предстоит труднейшая борьба, в которой он может и не оказаться победителем. Но он не мог и помыслить о том, чтобы подать в отставку: неужели ему суждено, как обыкновенному старику, часами сидеть в качалке, день за днем, пока за ним не придет смерть?

– Я сожалею, джентльмены,– ответил он после паузы,– но…

Тогда О'Доннелл повернулся к Дэну Истмену.

– Да идите вы все куда подальше,– таков был его ответ.

Прошло восемь месяцев. До съезда партии, которому предстояло назвать кандидатов в президенты и вице-президенты, оставалось всего восемь дней. Предсказание О'Доннелла полностью сбылось: партия оказалась разделенной. Возможно, она и не могла отказать нынешнему президенту в праве на выдвижение, но среди партийных функционеров царили все усиливающиеся разброд и уныние. Вее открыто говорили то же, что сказал один из бывших друзей Бейкера Джордж Уилл [8]8
  Известный политический комментатор.


[Закрыть]из «Ньюсуика»: «Все, что надо президенту Бейкеру для переизбрания,– это 50 миллионов голосов и чудо». Но в политике не бывает чудес, а бывают фокусы.

У Бейкера, однако, не было к ним особого пристрастия. Политика, основанная на голом расчете, казалась ему отвратительной, как если бы это был ребенок-уродец, пусть и ваш собственный: бесполезно отрицать отцовство, но невозможно и обнимать такого монстра без содрогания.

– Я приказал установить для Фэллона охрану по первому разряду,– сообщал между тем Бендер.– Как у Истмена и у тебя.

Но Сэм Бейкер, отвернувшись, смотрел в окно, думая о чем-то своем.

– Мистер президент!

Бейкер наконец обернулся и проговорил:

– Прости, Лу!

– Я говорил, что распорядился установить для Фэллона охрану по первому разряду.

– Зачем? Ведь мишенью был не он!

– Теперь он сам сделал себя мишенью! – Бендер взял сигару из коробки, лежавшей на президентском столе.– Это факт, что многие наши избиратели хотят, чтобы мы убрались из Центральной Америки.– Бендер откусил кончик сигары и выплюнул его в мусорную корзинку.– Кроме того, он стал… кумиром партии. Зажигалка есть?

– Нет.

Бендер умолк и поглядел на президента.

– В чем проблема?

– В Дэне Истмене.

– С ним никаких проблем!

– Но, Лу, все это дурно пахнет.

Бендер подошел к президентскому столу, открыл правый верхний ящик и вытащил спичечный коробок. Такие трения у них случались не раз.

– Вот что я тебе скажу…– Бендер провел языком по срезу сигары.– Мы поступим так. Мы попросим Фэллона выступить с главной речью на съезде на следующей неделе. Цосле всего, что случилось, делегаты сами отдадут ему вице-президентство.

– А Истмен?

– Если делегаты захотят Фэллона, тут уж ничего не поделаешь. Ему придется уступить.– Бендер пожал плечами и улыбнулся.– Фэллон получит свой пост, ты – свой – на второй срок. А Истмен уйдет, и на его трупе не останется ничьих отпечатков пальцев. Так?

– Посмотрим.– Президент откинулся на спинку кресла.– А теперь извини меня, Лу.

Но Бендер не сдвинулся с места.

– Так или?…

– Я же сказал, Лу, мы посмотрим.

В этот момент зазвонил внутренний телефон. Президент нажал кнопку:

– Да, Кэтрин?

– Спикер О'Доннелл, сэр.

Президент посмотрел на кнопки селектора: ни одна не светилась.

– По какому аппарату, Кэтрин?

– Он здесь в приемной, сэр.

Президент выключил селектор и посмотрел на Бендера:

– О'Доннелл? В такое время? Что, ты думаешь, ему надо?

Бендер чиркнул спичкой:

– Стервятники обычно налетают, пока труп не остыл. При этих словах Сэм Бейкер понял, что его ожидает: целый день принимать политических мудрецов и маклеров с одним-единственным предложением – долой Истмс-на, да здравствует Фэллон. И ему надо будет сидеть и слушать их, кивать головой, признавая их правоту. Но только он один мог принять окончательное решение насчет отставки Истмсна. И только он один будет потом жить с пятном на совести.

Лу Бендер тем временем зажег сигару, медленно вращая ее между пальцами. Затянувшись, он выпустил струйку удушливого дыма.

– Давай не будем миндальничать. Одного мученика для этой кампании хватит…

8.50

Долгие годы Салли Крэйн работала ради того, чтобы обеспечить популярность выборным должностным лицам, создать им "имидж", то есть заставить публику увидеть в своих избранниках те или иные завидные качества. На этом пути были у нее и победы, и поражения. Одни ее надежды воплощались в жизнь, другие рушились.

Но того, что она пережила за последние сутки, она не испытала за всю свою жизнь.

Когда санитары спустили Терри со ступеней Капитолия к поджидавшей машине "скорой помощи", она уцепилась за стальной каркас носилок и побежала рядом. Вокруг себя она видела плачущих людей. Какая-то пожилая женщина бросила на носилки свои четки, когда процессия, сопровождавшая Терри, двигалась по улице.

Сперва агенты спецслужбы не хотели пускать Салли в машину. Но она держалась за носилки изо всех сил и сердца их смягчились.

Пока "скорая помощь" неслась по улицам Вашингтона, предваряемая сиренами полицейского эскорта, врачи трудились над раной Терри, прочищая и обрабатывая ее. Они начали делать внутривенное вливание – по инструкциям, которые им давали по радио из военного госпиталя. Салли держала Терри за руку, пока он не потерял сознание. Когда это произошло, один из врачей прижал голову Салли к своей груди и не отпускал ее всю дорогу до госпиталя.

В реанимации Терри ждало сразу шестеро врачей, чтобы тут же отвезти его в операционную. Пятьдесят пожилых ветеранов из местного отделения Американского легиона – активисты избирательной кампании в голубых козырьках и с лентами цвета своей партии, которые прибыли (некоторые в инвалидных колясках) предложить свою кровь, записывались в очередь, споря, кто пришел первым и кто имеет больше заслуг, чтобы удостоиться чести стать донором. Через десять минут прибыл священник из вашингтонского епископата и сообщил Салли, что папа собирается отслужить мессу во здравие сенатора у себя в Риме во время вечерни. Вместе с ним приехали две монахини, отправившиеся наверх в часовню: там они собирались пробыть весь день и ночь, молясь об исцелении страждущего.

Ничто из предыдущего опыта Салли не приучило ее к тем проявлениям человеческой любви, готовности к самопожертвованию и бескорыстию, с которыми она сейчас столкнулась. Она сидела теперь одна в небольшой комнате ожидания, глядя из окна вниз на беззвучно снующие по улице машины. В одиннадцать явился хирург, полковник медицинской службы, с сообщением, что операция закончена. Рана Терри была болезненной, он потерял много крови, но жизненно важные внутренние органы, слава Богу, не пострадали. Ему необходим отдых, но за жизнь его опасаться не приходится. Салли поехала домой переодеться. Когда к полудню она вернулась обратно в госпиталь, ей позволили повидать его.

Двери палаты, где лежал Терри, охраняли армейский сержант и капрал. Сравнив внешность Салли с фото на ее удостоверении и сверившись со списком, они пропустили ее.

Палата была освещена тусклым оранжевым светом утреннего солнца, с трудом пробивавшимся через закрытые занавеси. Армейская санитарка, сидевшая у постели Терри, молча встала, уступив свое место Салли. Тишину в комнате нарушало лишь негромкое равномерное тиканье кардиомонитора. В массивной кровати, снабженной к тому же какими-то хитроумными механизмами, Терри выглядел маленьким и беспомощным: простыня, казалось, вообще никого не накрывает. В нос ему вставили катетер. Лицо его было почти пепельным, влажным и холодным.

Какое-то время Салли просидела у кровати, тупо уставившись на нее. Затем она протянула ладони и сквозь простыню нащупала тело Терри. Опустив голову на руки, она погрузилась в забытье.

Она не слышала, как, сменяя одна другую, входили и выходили из палаты сестры, наведывались врачи. Всю ночь она просидела в одной позе: с опущенной головой, с раскинутыми, как у просительницы, руками, пальцы которых там, под простынями, чувствовали пусть слабое, но теплое биение жизни. Не слышала она и прибытия шумной оравы репортеров на следующее утро. И только когда Терри пошевелился и ее пальцы ощутили это движение, Салли приоткрыла глаза. Какое-то мгновение она не отдавала себе отчета, где находится. Затем резко выпрямилась: прямо на нее смотрели глаза Терри. Тут Салли разом вспомнила все, где она и что с ней. Она повернула голову в сторону двери, из-за которой доносились приглушенные голоса репортеров.

– Они тебя разбудили! – Салли привстала.– Пойду попрошу полицию, чтобы их убрали из коридора.

Терри пошевелил губами, словно желая что-то сказать: губы были сухие и потрескавшиеся, говорить ему было трудно:

– Не надо… ходить… сейчас.

Она подошла к раковине, смочила кусок марли и мягко приложила его ко рту Терри. Он с облегчением облизал губы.

– Как я… в порядке?

– Тебя сошьют и склеят.

– А это что… серьезно?

– Нет.– Она опять села рядом.– Все будет о'кэй.

По его лицу вдруг пробежала тень тревоги.

– Но как… как это могло случиться?

Она взяла его руку в свои ладони.

– Не знаю. Не могу понять.

Прошло еще немного времени, в его глазах промелькнула та озорная искорка, какая бывает у мальчишек (такой мальчишка, она знала, сидит в нем самом).

– А что газеты? Как они это называют: счастливая случайность? Перст судьбы?

Салли сжала его руку так крепко, как будто, ослабь она свое пожатие, он навсегда уйдет от нес.

– Они называют тебя героем!

Он приподнял другую руку и, прикоснувшись ладонью к ее щеке, улыбнулся с мягкой иронией:

– Неужели?

Она прижалась лицом к его успокаивающей ладони и – впервые за долгое время – разрыдалась.

9.05

Как раз в это время президент, положив локти на стол, подался всем корпусом вперед, внимательно прислушиваясь к тому, что говорили двое сидевших перед ним мужчин.

Один из них, в темном костюме, лысый энергичный живчик, был адмирал Уильям Раух, директор ЦРУ. Другой, в твидовом пиджаке, крепыш ирландец – директор ФБР Генри О'Брайен. Люди эти не слишком симпатизировали друг другу. В простенке между окнами, не принимая участия в разговоре, но и не устраняясь вовсе, стоял Лу Бендер.

– Но откуда вы взяли, что это Петерсен? – наконец спросил Раух.

О'Брайен обратился к своему блокноту. Типичный полицейский, всю жизнь прослуживший в полиции, он оставался им и сейчас. Его отличительными чертами были методичность и пунктуальность, а его богом – факты. Собеседников это порой выводило из себя.

– Наши агенты получили точное подтверждение. Две секретарши видели убийцу в северном крыле здания возле лестницы номер шесть, ведущей на чердак.

– ФБР ошибалось и раньше,– сухо заметил Раух.

– Хватит, Билл. Они раздобыли его фото из архива.

– Одно на двоих?

– Два! Он был агентом ЦРУ целых пять лет.– О'Брайен захлопнул блокнот.– Короче, это ваш человек!

Раух вжался в кресло.

– Был. Пока не начал собственное дело.

– Но почему? – поинтересовался президент.– Как это случилось?

Раух пожал плечами.

– Наркотики. Деньги. Откуда нам знать, почему эти парни так себя ведут?

– Совесть? – спросил из своего угла Бендер.

Раух взглянул на него через плечо.

– В случае с Петерсеном это исключается.– Он обернулся к президенту:– Безупречный убийца.

– На кого он работает? – тут же спросил президент.

Раух развел руками.

– Так, ясно. А где он сейчас?

– Мы найдем его! – твердо заявил О'Брайен.

Чуть слышно, будто говоря сам с собой, Бендер произнес:

– А хотим ли мы этого?

В комнате воцарилась тишина. О'Брайен в замешательстве заморгал глазами и посмотрел на Бендера так, словно не был уверен, что тот действительно задал свой вопрос.

– Я просто размышлял вслух, Генри! – бросил Бендер.– Меня заботит: а что подумают наши друзья в Латинской Америке, узнав, что Мартинеса убрал бывший сотрудник ЦРУ?

– Ну, что касается нас, то, чем раньше мы с ним расквитаемся, тем лучше,– как бы между прочим вставил Раух.

О'Брайен выпрямился:

– Давайте внесем ясность. Союзника американского правительства убивают на ступенях Капитолия. И вы говорите, что не хотите, чтобы был найден его убийца?!

Голос Бендера прозвучал тихо, даже вкрадчиво:

– Но никто не говорил, Генри, что мы не хотим найти убийцу.

Дело пытались замазать – ноздри опытного О'Брайена явственно учуяли запах белил.

– Послушайте, что я скажу,– проговорил он.– ФБР должно провести расследование. Или в конгрессе начнется такой цирк, по сравнению с которым комиссия Уоррена просто детский лепет.

Он так и сверлил Рауха глазами. Но директор ЦРУ сидел молча, глядя прямо перед собой. Бендер сзади подошел к О'Брайену и положил руку на спинку его стула.

– Расследование расследованию рознь!

– Я не верю собственным ушам! – воскликнул О'Брайен.– Ведь речь идет о преднамеренном убийстве!

Он взглянул на президента. Но Сэм Бейкер уже понял все. С этим убийством связано еще кое-что – и это "кое-что" является страшной тайной. Ее, возможно, знает Лу Бендер, но он, президент, не должен знать ничего.

– Благодарю вас, джентльмены,– произнес президент, вставая.

Раух тут же встал, однако О'Брайен оставался сидеть: он моргал глазами, оглядывая по очереди всех троих, и вид у него был крайне растерянный. В этот момент зазвонил внутренний телефон.

– Да, Кэтрин?

– На проводе вице-президент Истмен, сэр! И еще пришел мистер Флаэрти.

– Хорошо.– Президент нажал на кнопку пульта, который соединит его с Истменом, как только он снимет трубку.

Бендер прочистил горло. Бейкер взглянул на него. Пэт Флаэрти возглавлял социологическую службу Белого дома, занимаясь опросами общественности: если он явился к президенту по своей инициативе, значит, речь шла о событиях исключительной важности.

Президент еще раз посмотрел на мигающий глазок пульта, означавший, что Истмен все еще на проводе, и нажал кнопку селектора:

– Пусть Флаэрти зайдет, Кэтрин.

Почти в ту же секунду дверь распахнулась, и в кабинет ворвался Флаэрти, размахивая отпечатанной на принтере компьютерной сводкой.

– Этот парень Фэллон побьет Косби [9]9
  Имеется в виду популярный ведущий юмористического телешоу Джим Косби.


[Закрыть]От 88 до 91 процента голосов! С ним вы победите, и вне всякого сомнения, господин президент!

Президент уставился на Бендера. Тот, по обыкновению сунув руки в карманы брюк, глядел на начищенные носки своих ботинок.

Бейкер нажал кнопку селектора.

– Кэтрин!…– Он остановился: сейчас ему предстояло сделать шаг, который вполне мог оказаться непоправимым.– Скажите вице-президенту, что я сам ему перезвоню.

О'Брайен наконец встал. Поглядел на Бендера. Затем на Рауха. Не говоря ни слова, он оттолкнул Флаэрти с дороги и выскочил из комнаты.

10.05

– Иди в задницу! – заорал Джо Манкузо и попер вперед так стремительно, что Дэйв Росс отскочил от стеклянной перегородки и должен был развернуться, чтобы послать мяч в цель. Со стороны похоже было, что они бьются врукопашную, а не играют в ручной мяч.

– Говнюк! – снова заорал Манкузо, когда "свеча" Росса перелетела через его голову. Он повернулся, чтобы догнать ее, опять налетел на Росса, отпихнув своего молодого коллегу в сторону.– Чего лезешь?!

– Сам говнюк!

Манкузо еле-еле достал мяч и резким ударом слева срикошетил его о бортик, сам же окольным путем бросился назад, чтобы избежать очередного столкновения. Прошмыгнув мимо Росса, он пропыхтел:

– Я тебя придушу, щенок!

– Только попробуй! – Росс встал в позицию в левом углу, где у самых его ног отскочил от пола мяч, посланный Манкузо. Росс преспокойно послал его в правый угол.

Манкузо налетел на него, давя плечом:

– А ну, отойди!

Росс чуть не потерял равновесие, кинувшись за мячом, который Манкузо кинул в дальний левый угол. Теперь Манкузо был у него в ловушке, и Росс изо всех сил швырнул мяч наискось через всю площадку.

Однако его более пожилой партнер умудрился перехватить мяч в полете и послать рикошетом об правую стенку. Росс в прыжке бросился на него.

Тут Манкузо выставил вперед ногу, и не ожидавший подвоха Росс, приземлившись, шмякнулся потным лицом о навощенный кленовый пол, по которому он вдобавок еще проехался. Мяч проскочил возле его вытянутых рук и укатился в дальний конец площадки.

От злости Росс, лежа на полу, сжал кулаки. Но, взглянув на Манкузо, увидел, что тот смеется.

– Ты, старый мошенник! – едва выдохнул запыхавшийся Росс.

– Ну и купил же я тебя, старик! – И Манкузо подал ему руку.

Росс не выдержал и рассмеялся. Гандбол был единственным, что их хоть как-то сближало в эти два года. Вообще-то в гандбол Росс раньше не играл: его коньком был сквош [10]10
  Игра наподобие бадминтона.


[Закрыть], которому он научился еще студентом в Йельском университете, а усовершенствовался в Джорджтаунском. Как-то в раздевалке спортивного зала Гуверовского ведомства он столкнулся с Манкузо, облачавшимся в шорты.

– Как насчет партии в сквош? – осведомился Росс.

– А в гандбол?

– Может, все-таки сквош? – Росс помахал легкой элегантной ракеткой.

– Это для девчонок! – И Манкузо швырнул ему пару грязных старых перчаток для игры в ручной мяч.

Больше из упорства, чем из любопытства, Росс освоил эту игру. Бывали дни, когда оба они составляли прекрасный дуэт: темноволосый мускулистый парень, который казался еще школьником, но бил с обеих рук, посылая мяч со скоростью шестидесяти миль в час, и его упрямый, как вол, стареющий партнер, который гонялся за каждым мячом – казалось, на последнем издыхании, хотя никогда не выдыхался.

Росс знал, что ему предстоит, когда Бюро выделило ему Манкузо в качестве напарника. После тридцати лет в ФБР старый хрен был вроде пожизненного заключенного, став законченным мизантропом: ни карьеры, ни семьи, ни друзей.

Он все еще числился рядовым агентом, в то время как его товарищи давно стали кто специальным уполномоченным, а кто легендой. Его считали невезучим, неуклюжим молчуном. А поскольку сейчас его время близилось к пенсии, он сделался еще более неразговорчивым и замкнутым. Росс просил выделить ему в напарники кого-нибудь другого. Он готов был даже перейти в отдел иммиграции, но напрасно. Его связали с Манкузо, а Манкузо – с ним. До скончания века – или до пенсии.

Росс взял свою голубую спортивную сумку фирмы Ральфа Лорена и бросил полотенце прямо в лицо Манкузо.

– Еще раунд – и я отваливаю обратно на работу.

Тут Манкузо повернулся в сторону от площадки.

– Гляди, цыпленок! Быки!

В коридоре за стеклянной стенкой в своем двубортном розоватом в полоску костюме стоял Барни Скотт, глава группы специальных агентов ФБР. Стоял, сунув руки в карманы брюк и посверкивая глазами.

Манкузо и Росс сошли с площадки.

– Привет, шеф,– бросил Росс, вытирая полотенцем пот на шее.

– У тебя же перерыв в двенадцать, Росс?

– Он решил пораньше прерваться, чтоб перекусить,– заметил Манкузо.

Скотт презрительно осклабился:

– У тебя, Джо, ланч, по-моему, длится с 79-го года. Шел бы ты скорей на пенсию, чтобы Бюро могло спокойно работать.

– Мне до пятидесяти пяти всего три месяца, Скотти. Потом я и сам уйду – и войду в историю. А ты можешь идти – ко всем матерям!

Манкузо отвернулся. Скотт ткнул указательным пальцем ему в плечо:

– Будь моя воля, лишил бы я тебя пенсии за несоблюдение субординации!

Оба в упор посмотрели друг на друга: тридцать лет, как они вечно спорили – и уступать никто не собирался.

– Я ничего не слышал! – сказал Росс.

Скотт напустился на него:

– А ты, Росс, держал бы язык за зубами. Тебе-то до пенсии еще не один год пилить. И пока что пинать тебя под зад коленкой будет не кто-нибудь, а я!

Манкузо тихо выругался по-итальянски и, сделав похабный жест рукой, рассмеялся.– Ладно,– сказал он Россу.– Пошли.

Они направились к раздевалке.

– Обойдетесь без душа! – крикнул.им вдогонку Скотт.– Вас обоих хотят видеть на шестом этаже.

Манкузо фыркнул.

– Хотят? Может, пошлют в отпуск в Акапулько [11]11
  Портовый город на юго-западе Мексики, известный своими увеселительными заведениями.


[Закрыть]? – И он подтолкнул Росса локтем, на что тот ответил таким же образом.

Оба рассмеялись.

– Это связано с убийством Мартинеса,– прибавил Скотт.

Манкузо и Росс, переглянувшись, замерли.

– И не вешайте… сами знаете что! – Скотт тоже сделал похабный жест рукой, в итальянском духе.

10.10

– Безобразие! Прямо шуты гороховые! – фыркнул Генри О'Брайен. Росс стоял посреди комнаты со своей голубой спортивной сумкой, Манкузо – с полотенцем, оба потные и смущенные: как-никак, а эта длинная, отделанная дубовыми панелями комната была кабинетом директора ФБР и невысокий седой человек, сидевший в дальнем углу, был их шефом.

– Манкузо, я назначаю вас старшим группы по расследованию убийства Мартинеса. Вам в помощь выделяется Росс,– изрек О'Брайен.

В комнате повисло тягостное молчание.

– Н-да,– шаркая ногами, проговорил наконец Манкузо.– Мне ведь через три месяца на пенсию, босс.– Он называл О'Брайена боссом, чтобы по ошибке не назвать Моргунчиком,– такое прозвище на него навесили сразу же после его прихода в Бюро в 1957 году.

– Знаю,– ответил О'Брайен.– Когда наступит время вашего ухода, мы назначим старшим другого. Если дело еще не закроют.

– Если?

О'Брайен, однако, сделал вид, что не слышит вопроса.

– Ваша задача – держать обстоятельства этого дела, и в особенности имя убийцы, в тайне. По соображениям национальной безопасности.

Манкузо почесал большим пальцем лопатку:

– Тогда как же мы…

– Старайтесь сделать все возможное,– прервал его О'Брайен.– Вот и все.

Манкузо и Росс стояли теперь молча.

– Я же сказал: "Вот и все".

– Хорошо, сэр!

Они вышли и закрыли за собою дверь.

Росс, шагая следом за Манкузо, едва мог скрыть возбуждение. Как только они остались в холле вдвоем, он сжал его руку: