Текст книги "Кумир"

Автор книги: Стив Сомер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)

Президент говорил:

– На моей памяти не много актов, демонстрирующих столь драматическую, яростную природу врагов свободы в этом полушарии.

А Манкузо видел, как по стеклу ползли слова. Текст президентской речи был размечен то прописными буквами, то мелкими закорючками. Манкузо мог следить за ритмом и паузами, заранее угадывать повышение и понижение голоса, чтобы подчеркнуть какую-либо мысль, за переходом фразы с одной строки на другую.

Президент говорил, а Манкузо читал вместе с ним:

"МЫ верим, что мы ЯВЛЯЕМСЯ правовой нацией.

МЫ верим, что мы ЯВЛЯЕМСЯ правительством свободных мужчин и женщин.

МЫ верим, что мы ДОЛЖНЫ показать пример

правосудия нациям нашего полушария. И всего мира.

"(ПЕРЕВЕРНУТЬ СТРАНИЦУ)

(УДАРНО) (ТЕПЛО)"

Президент перевернул страницу. Сделал паузу. Сменил тональность.

– Но, друзья мои,– сказал он,– если мы хотим оставаться свободными и цивилизованными людьми, мы должны, мы сами должны подчиняться закону и сохранять спокойствие. Правосудие – не месть. И дело свободы не может превратиться в государственную полицейскую тактику, независимо от того, сколь ужасно преступление и сколь сильна наша жажда возмездия.

Слова, произнесенные президентом, были возвышенны. Но почему-то, отраженные на экране телемониторов, эти же слова выглядели пустыми и несерьезными, как бессмысленная скороговорка рекламы.

Затем президент принялся объяснять, как ФБР выследило и поймало убийцу. А когда президент заговорил о смерти Петерсена и опознании его как убийцы, репортеры стали хватать ртом воздух, боясь пропустить следующую реплику.

Но Манкузо не слушал. Он больше не слышал голоса президента и не читал текст его речи. Он просто сидел там, изрядно вспотевший от пыщущих жаром ламп, и чувствовал, как из него навсегда вынули душу. Выдумка вперемешку с фактами, как, дескать, все это время искали Петерсена, скользила по стеклу. И даже та малая толика правды, которую ухватят, раздуют и исказят журналисты с их камерами, как бы вырвалась за пределы человеческого разумения и испарилась от жара ламп.

Манкузо сидел там, чувствуя, что он ни во что больше не сможет верить в этом мире. Правды нет. Реальности нет. Президент продолжал говорить, а Манкузо чувствовал себя опустошенным. И до чего ж ему все это надоело. Пот выступил у него на лице. Он вытер его тыльной стороной ладони, а когда взглянул на руку, понял, что испачкал ее гримом. Он был уверен: там, где потек тон, лицо пошло полосами, и не знал, что делать. Его рука незаметно шмыгнула вверх и достала носовой платок из нагрудного кармана. Он попытался проделать это, не привлекая к себе внимания.

Президент говорил:

– Опознание Рольфа Петерсена… поиски этого убийцы… героическая акция завершилась его смертью – все это явилось результатом усердной, неустанной работы одного агента Федерального бюро расследований. Я хочу представить вам этого человека,– продолжал президент.– Человека, который установил личность Рольфа Петерсена. Человека, который его выслеживал. И наконец выследил…

Манкузо вынул носовой платок и вытер лоб. Грим окрасил складки платка в темно-коричневый цвет. Он хотел стереть его совсем. Хотел встать и уйти со сцены. Но не посмел. Не мог уйти. Ведь его должны были представить прессе.

Он знал, что он, в конце концов, является частью вечернего представления. Даже можно сказать, главной приманкой. Он был выставочным экспонатом – этакое чудо-юдо, демонстрируемое в интермедии. Сегодня вечером он был дрессированным медведем своего правительства. Он был шутом, диковинкой, простофилей – этакий бурлеск перед телекамерами. И он знал, что играет свою роль превосходно. Ворчун, язва, недотепа, мишень для насмешек всего Бюро. Козел отпущения, простак, годный для сокрытия любых грязных, мерзопакостных преступлений, которые вздумается замыслить правительству в своем высочайшем презрении к народу и к закону. Черт возьми, он был Джо Манкузо, старой удобной калошей с вечной грязью на подошве, калошей, которая делала, что ей приказывали, и не задавала вопросов. Он был тем в точности, чем позволил быть самому себе в течение тридцати лет – пеной, подделкой, фарсовой фигурой, вызывающей отвращение,– жалким подобием человека. Но что хуже всего, теперь ему было известно – он ничуть не лучше всех этих профессиональных лжецов и манипуляторов. Он просто их сообщник.

– Леди и джентльмены, агент ФБР, ответственный за расследование дела Мартинеса, Джозеф Манкузо.

И – тишина.

Манкузо огляделся по сторонам, а журналисты уставились на него, и он знал – почему. Тогда он оглянулся на президента, тот улыбался, кивал ему и жестом показывал: встать. Что Манкузо и сделал.

Вот тут-то батарея камер развернулась прямо на Манкузо. Свет ослепил его, резко ударив по глазам. Начались вспышки – так быстро и жарко, что он вздрогнул и чуть не поднял руку, чтобы прикрыть лицо. Он услышал аплодисменты, где-то там, позади слепящих вспышек. Бурный, оглушительный грохот аплодисментов. Он стоял, моргая на свету, повернувшись вполоборота и держась за спинку стула, чтобы сохранить равновесие. И все твердил себе, что это лишь шоу, всего-навсего шоу. Чтобы люди поверили.

И вдруг его как громом поразила правда. Он понял. Он понял про Мартинеса. Он понял про Петерсена. Он понял правду про самого себя. И он понял правду про всех них.

20.20.

Дэн Истмен нажал кнопку на пульте дистанционного управления, и телекартинка превратилась в белую точку в середине экрана. Потом забрался поглубже в объемистые кожаные подушки своего кресла и сложил руки на груди.

Зажужжал телефон селекторной связи, он взглянул вниз и увидел, что все восемь лампочек на его телефоне горят. Он нажал кнопку: "Говорите".

– Да, Дэйл?

– Это… это все вам звонят, сэр,– секретарша очень волновалась.– АП, "Тайм"…

– Я не отвечаю сейчас ни на какие звонки, Дэйл,– мягко сказал он и хотел было отключиться, как она добавила:

– Миссис Истмен звонит из Филадельфии, третья линия.

Он на минуту задумался.

– Передайте, не могу я сейчас с ней говорить. И вот еще, Дэйл…

– Да, сэр?

– Скажите, что я без нее очень скучаю.

Он нажал другую кнопку – запер дверь. Откинулся назад, схватился руками за голову и приподнялся. Потом вытянул из-под кресла ноги и снова сел.

Он достал кольцо с ключами и перебирал их до тех пор, пока не нашел маленький медный ключик от нижнего правого ящика письменного стола. Открыв ящик, он вынул оттуда специальный полицейский револьвер 38-го калибра. Ему подарили его в Филадельфии, когда они там назвали его Человеком Года. Сверху и снизу ствола и рифленого ложа из красного дерева шла золотая филигрань, а под прицелом было выгравировано его имя.

Он опустил пистолет на темно-бордовый кожаный бювар. И сидел, молча глядя на него.

20.35.

Едва Манкузо толкнул дверь и вошел в бар "У Герти", кто-то крикнул: "Вот он!" И началось такое веселье, словно "Краснокожие" выиграли главный приз. Его хватали за руки, дружески тузили его, щипали за щеки, а проститутки выстроились в ряд, чтобы обнять его и наградить долгими, жирными, мокрыми поцелуями. Так что он едва мог пробить себе дорогу сквозь рукопожатия и похлопывания по плечу. И наконец добрался до своего места в конце стойки.

Герти пробежала через весь бар с бутылкой "Джек Дэниел" и стаканом, полным льда, шмякнула все это перед ним, обрушилась грудью на стойку бара и сказала:

– Один поцелуй, Джо! – поцеловала его, затем подвинула к нему бутылку и стакан: – Плачу я.

– Ты видела Росса? – спросил Манкузо.

– Эй, все там! – закричала Герти.– Все в баре, один тост за мой счет в честь величайшего копа в истории ФБР!

Они разом повылезали отовсюду, проститутки из задних комнат и пьянчужки, которые спали в кабинетах возле кухни, и все кричали: "Эй, парень!", "Вперед, Джо!", "Молодец!". Потом выстроились вдоль бара. А когда каждый стакан был полон, Герти выставила свой табурет, влезла на стойку бара, подняла свой стакан над головой и заорала:

– За Джо Манкузо – героя-копа и телезвезду!

– Эй, Герти,– сказал Манкузо,– бога ради, скажи: был здесь Росс?

Но Герти продолжала кричать:

– А ну все! Все разом! За разудалого парня! Готовы? Поем все вместе! Раз… два… три…

И весь бар запел во всю мощь своих легких.

Манкузо сидел, чувствуя смехотворность своего положения, но пытаясь с этим справиться. Когда они кончили петь, он снова обратился к Герти. Но та, подняв кулаки, продолжала дирижировать:

– Все-все! Гип-гип…

– Ура!

– Гип-гип…

– Ура!

– Гип-гип…

– Ура!

Так они приветствовали Манкузо и рукоплескали ему, а его подружка, проститутка Мэнди, скользнула на табурет рядом с ним, обхватила его за шею, чмокнула в губы и посмотрела на него глазами, переполненными счастья:

– Я так горжусь тобой, Джо,– и снова его чмокнула.

Он тряхнул головой.

– Ни хрена не стоит.

– Может, и нет, детка. Но для меня это кое-что значит.

Он взял ее за руки и крепко прижал к груди:

– Спасибо.

– Так что, ты ищешь Росса? – спросила она.

– Ты его видела?

– Нет. Его здесь еще не было. Найди его и позови сюда. У меня есть подружка, и мы устроим вечеринку.

– Ага,– сказал Манкузо. Он слез с табурета и с трудом протиснулся к телефонной кабинке у самой двери.

20.40.

Когда в 19.45 Росс узнал, что Манкузо покажут по телевидению, он взглянул на свои наручные часы, потом на видеокассеты, на свои заметки и, наконец, на семь гильз, оставшихся после убийства. Он удивился самому себе, тому, что он почувствовал.

Росс понимал, что, если тут же приведет себя в порядок, ему хватит времени спуститься к Герти и занять в барс хорошее местечко перед экраном телевизора прежде, чем начнется пресс-конференция с президентом. Вот это будет шоу. Прежде всего президент объявит, что ФБР нашло убийцу Мартинеса. Кое у кого челюсть отвиснет. Но когда президент представит завсегдатая бара "У Герти" Джо Манкузо как того самого малого, который сделал это, всем захочется выпить на дармовщинку. Это с лихвой окупит плату за вход.

Насмешка судьбы. Но время шло, и Росс с изумлением обнаружил, что ему вовсе не хочется прерывать свою работу, чтобы отправиться к Герти. Ему, в общем-то, все равно, что за вздор будет нести президент про Петерсена, или про Бюро, или про Манкузо. Если Джо это все равно, то и ему тоже. Росс переключил свой телевизор с видео на пятый канал и стал смотреть пресс-конференцию. А уж когда на всеобщее обозрение встал Манкузо и стоял пучеглазый, все время моргая, словно вышел не на той станции, вот тут Росс почувствовал глубокую к нему нежность.

В 20.45 он продолжал смотреть, как Том Брокау выдает блиц-анализ, когда открылась дверь и возникло лицо их секретарши Джин.

– Эй, а партнер-то, оказывается, герой.

Росс рассмеялся.

– Ага. Может, в его честь назовут сэндвич.

– Вы ждете кого-нибудь? – спросила Джин.

– Нет.

– Ну так она здесь…

Джин открыла дверь пошире, и позади нее Росс увидел в приемной Салли. На ней была огромная панама и темные очки.

– О! Привет,– радостно сказал он. А когда она вошла в его кабинет и дверь закрылась, добавил:– Господи, до чего я рад видеть вас.

– Я не помешала?

– Вы шутите? – Он вышел из-за стола, взял ее за руки, которые она ему протянула.– Видели Манкузо? Смотрели пресс-конференцию?

– Да. Вы, должно быть, рады.

– Ведь я же вам говорил, мы поймаем убийцу. Мы его достали. Запарка кончилась.

– А вы не думаете, что… возьмутся и за другое?

– Зачем? Дело Мартинеса закрыто, остальное имеет уже второстепенное значение.– Ему вовсе не хотелось говорить о делах.– Вы великолепно выглядите,– сказал он.

– Вы мне льстите. Я чувствую себя так, словно не спала две недели кряду.

– Да выкиньте это дело из головы.

– Согласна,– сказала она и остановилась, глядя на него.

– Могу я что-нибудь для вас сделать?

– О, не знаю…– она замялась.

– Что именно?

– Я уезжаю на партийный съезд послезавтра. Как насчет пообедать сегодня вечером?

На это он не мог надеяться: стоял обалдевший, пока она не встала на цыпочки и не поцеловала его в губы. Он изумился и схватил ее за плечи, чтобы не упасть самому. Но нельзя было не почувствовать токи, исходящие от ее губ. Изнутри ее губы были мягкими, горячими, влажными. Он обнимал ее за плечи, ощутил теплоту грудей сквозь ткань своей рубашки, а ее бедра толкали его. И горячая волна исходящего от нее сладостного аромата захлестнула его.

Зазвонил телефон, но он не обратил внимания. Его правая рука скользнула ей за спину и заставила ее прижаться к нему бедрами. А левая обняла за шею, прошла под мягкой копной ее волос и прижала ее губы к его.

Дверь открылась. То была Джин. Они отпрянули друг от друга.

– Что? Что там такое? – пробормотал он.

Взгляд Джин метнулся с одного из них на другого.

– Это Манкузо. Он хочет поговорить с вами.

Росс попытался восстановить дыхание, делая все возможное, чтобы согнать краску стыда.

– Скажите ему… что меня нет. Скажите ему, я пошел домой.

Бросив взгляд на спину Салли, Джин покачала головой и толкнула дверь. Дверь захлопнулась.

Салли стояла, стиснув руки на груди. Когда дверь закрылась, она откинула голову и расхохоталась.

– Что в этом смешного, черт побери? – спросил Росс.

Она встряхнула головой и поглядела на него нежно и доверчиво.

– Не нужно было мне приходить сюда. Ведь знала, что доставлю обоим неприятности.

– Тогда почему вы пришли? – он упер руки в боки.

– Я должна была,– сказала она и больше не смеялась.

Она продолжала стоять все так же тихо, глядя на него. И в ее голубых глазах он видел желание – зеркальное отражение его собственного.

– Я только уберу за собой,– сказал он.

Пока он быстро-быстро складывал свои бумаги, засовывал видеокассеты обратно в коробки, она стояла в сторонке, разглядывая себя в малюсенькое зеркальце пудреницы, поправляя косметику. Затем подошла к нему сзади, положила руку ему на спину, а когда он наклонился над столом, переместила ее на бедра, залезла снизу ему под рубашку и дошла оттуда до плеч. Ее пальцы так впились в его кожу, что он ощутил острия ее ногтей. Это заставило его выпрямиться и отпрянуть назад.

– Что это такое? – спросила она, кивнув на семь гильз на куске картона.

– Гильзы. Их нашли после убийства Мартинеса.

– Бог ты мой, что за отвратное зрелище,– она невольно содрогнулась.

Тут и вторая ее рука скользнула ему под рубашку, на сей раз спереди, кончики ее пальцев легко добежали до его груди, и наконец ее руки сомкнулись на нем, притягивая его к себе. Он с трудом дышал от волнения.

– А почему одна из гильз черная?

– Не знаю.– Он смел все семь гильз в пластиковую сумку и застегнул молнию.

– Это важно? – Она почувствовала, как пот выступил у него на спине.

– Да,– ответил он и пожал плечами.– Я думаю, что важно. А почему черная? Именно это и предстоит выяснить.– Он открыл ящик письменного стола и бросил в него сумку. Тут она его отпустила, чтоб он мог заправить рубашку, собрать кучу папок и сложить их в кейс.

– Твой партнер – Манкузо? – Она так произнесла это имя, словно сам его привкус был ей отвратителен.– А что он думает обо всем этом?

– Он? Да он ни о чем не думает. Ему три месяца осталось до пенсии. Он только жаждет, чтоб они прошли побыстрее.

Росс вынул из кармана ключи и запер ящик.

– Куда же ты хочешь пойти пообедать?

Но когда он поднял на нее глаза, то увидел, как указательным пальцем она очерчивала круг на своем свитере, маленький круг, что обрамлял сосок ее левой груди, и он набухал под воздушной шерстью. Зачарованный, он остановился, испытывая страстное желание.

– Я не хочу обедать,– сказала она.

21.00.

Через полчаса Манкузо позвонил снова. Но на этот раз никто не ответил. И когда он глянул на часы, то быстро сообразил, что к этому времени Джин и другие секретарши уже разошлись и офис опустел. Пришлось сказать Мэнди, что вечеринку они устроят как-нибудь в другой раз. И, пройдя через новый раунд тостов и рукопожатий, он наконец проскользнул за дверь, предоставив торжеству идти полным ходом без него.

Он постоял немного, наблюдая за потоком последних машин на Е-стрит, и подумал о вечно занятых, спешащих трудягах, которые торопятся сейчас домой к своим семьям до наступления ночи. И еще он подумал о домах, куда они стремятся, в большинстве своем крепких, хозяйство в которых ведется надлежащим образом,– в общем, о домах среднего класса. Мужчины будут есть горячий обед за накрытым длинным столом и возносить хвалу Господу, не думая над смыслом своей молитвы. Как должное они принимали вечные радости жизни – дом, жену, семью, достаток – все, чего лишен он, Джо Манкузо, в этой жизни. В ее суматохе, под ее напором.

Он почувствовал, что качается, и понял: явно перебрал. Тогда он сосредоточился на уличном знаке, который висел на углу, и, повернув направо, пошел по 10-стрит к Конститьюшн-авеню и Мэллу.

Прямо над ним ночные огни весело играли с колоннадой Музея естественной истории. Он дошел до угла улицы, мурлыча себе под нос песню без слов. Тут для прохожих зажегся красный, и он остановился.

Позади него был газетный киоск. Он подошел и заглянул внутрь, поднырнув под лампы дневного света. Продавец только что разрезал веревку на кипе "Вашингтон пост". Манкузо перегнулся через плечо киоскера.

Заголовок шел через всю первую полосу. Он гласил:

УБИЙЦА МАРТИНЕСА ЗАСТРЕЛЕН В СТЫЧКЕ

И пониже:

ПРЕЗИДЕНТ СЛАВИТ ГЕРОИЧЕСКОГО АГЕНТА ФБР

Манкузо смотрел на фотографии первой полосы сквозь алкогольный туман. На одной президент выступал с трибуны над большой государственной печатью Соединенных Штатов. Манкузо видел президента и подиум, но не стекла, отражавшие текст ею речи. Поначалу он подумал, что это очень плохо – все должны знать, что за штука такое вот шоу. Но потом ему в голову пришла другая мысль – люди хотят видеть и слышать президента. Так почему не дать им такую возможность? Кому от этого хуже?

Затем он взглянул на другое фото. Мужчину на нем он не узнал – большой, толстый, в смешном темном костюме, плохо сидевшем на нем, в небрежно повязанном галстуке. Руки держит перед собой неуклюже, словно не понимает, что его в этот самый момент фотографируют. Манкузо пришло в голову, что человек этот похож на его дедушку. И тут его осенило, что это он сам, Джо Манкузо.

– Хотите газету? – спросил продавец.

– Чего?

– Я спросил, вам газета нужна или что?

– Да,– ответил Манкузо.– Давайте газету.

Он порылся в кармане, нашел мелочь и расплатился. Он взял первую часть номера и сунул в задний карман брюк, потом пересек улицу и направился к Мэллу.

Памятник Вашингтону был полностью освещен, и, проходя мимо, Манкузо увидел кольцо флагов, развеваемых ветром. Он ступил на траву и пошел назад к памятнику и вниз по холму к 17-стрит, которая пересекала Мэлл. Холм порос травой до самого бассейна, и Манкузо мог видеть обелиск Линкольна весь в переливах желтого теплого света, а позади и как бы в противовес ему догорающий багряный закат.

Он уселся на скамейке у бортика бассейна. Отсюда он мог обозревать все: Капитолий дальше к востоку, памятник Вашингтону и обелиск Линкольна. Все они ярко светились. Манкузо вспомнил, как он впервые шел ночью мимо бассейна. Тогда он был еще молодым – новым человеком в Вашингтоне, новым агентом в ФБР, новым мужем. Сколько воды утекло с тех пор, сколько времен года сменилось. Но он помнил себя тогдашнего, в тяжелых тупорылых башмаках на шнуровке, с широким галстуком, в двубортном костюме – он никак не мог научиться застегивать его правильно. Носовой платок с тремя зубчиками он всегда носил в верхнем кармане, так как всякий знал, что Гувер любит, чтобы у его сотрудников из кармана торчали кончики платка. Тогда он был еще мальчишкой. Мальчишкой, которому мир нашептывал обещания. И манил, манил.

Сидя так, он задумался о немолодом человеке с первой полосы газеты. Он не мог понять, как все успело так измениться вокруг. Не мог понять и, возможно, никогда не поймет.

Все изменилось, уплыло из-под ног, как песчаные отмели уходят под воду. Все, чего он хотел,– это верой и правдой служить своей стране, защищать Конституцию, претворять в жизнь законы Соединенных Штатов. Но кто-то – он не заметил кто – смешал все карты и правое сделал неправым, а неправое правым, героев превратил в преступников и наоборот. Ему бы остановиться да прислушаться к голосу собственной совести. Ведь только она тревожила его. А он вместо этого слушал своих начальников и выполнял в точности все их приказы. Потому что всегда верил: если кто-то и может отличить добро от зла, так это они.

Однако не сработало. Нет, не сработало. Все эти годы он не знал почему. До сегодняшнего вечера, когда оказался на телешоу рядом с президентом.

Теперь-то он знал, почему не сработало. Да потому, что президент был в гриме и делал вид, что знает свою речь наизусть, а на самом деле он считывал ее текст со стекла. И все это было просто шоу. Речи, президентство, все правительство. Вот почему люди вроде Бендера полагали, что могут творить что хотят. И выходить сухими из поды. Дело лишь в том, как ты выглядишь перед камерами. И вся жизнь для них – огромное треклятое телешоу!

Он нагнулся и ощутил какой-то сверток в заднем кармане брюк – сложенный номер "Вашингтон пост". Он вынул его из кармана. Чтобы читать, света было явно недостаточно, да и устал он порядком. Но службу газета могла сослужить. Он перелистал несколько полос, разложил их и растянулся на скамье, укрывшись остальными газетными листами. Потом подложил руки под голову и, лежа на скамье, снова принялся мурлыкать себе под нос песню без слов. И тут он вдруг понял, что за песню напевает, и сразу вспомнил слова.

 
Страна моя,
Это тебя я воспою.
Земля прекрасная свободы,
Это тебя я воспою.
 

Дальше вспомнить не мог. Но это было не важно, потому что он заснул.

21.20.

Забавно, что говорить стало не о чем, как только оба они осознали свое желание.

Они поехали к ней, успев переброситься всего несколькими словами. Потом Росс не мог найти места, где припарковаться, пришлось еще раз объехать вокруг квартала. Но когда он предложил ей выйти перед дверью ее дома, она ответила: "Нет, я останусь с тобой". Словно не могла оторваться от него. А когда он наконец-то нашел место для парковки, оно оказалось в трех кварталах от ее дома, и они молча шли назад вдоль длинного ряда домов.

Едва они вошли в дом, притворство кончилось.

Она тут же очутилась в его объятиях. А пока они целовались, она расстегнула на нем спортивную куртку, стянула с его плеч и метнула на диван. Пока она развязывала на нем галстук, он запустил руки ей под свитер и стал ласкать ее наполняющуюся грудь, стесненную шелковой тканью лифчика. Оба задыхались.

– Постой, идем со мной,– сказала она.

И повела его в спальню.

Спальня была белой. Изящные белые и голубые цветы на обоях, шезлонг, крытый подходящей тканью. Белые драпированные занавески на окнах и романтические фотографии по стенам, по-детски непосредственные, создавали эффект мультфильма. Широкая кровать из латуни и две латунные же лампы на тумбочках. На кровати лежало воздушное белое покрывало с горой подушек. Он был так упоен ею, что ничего не заметил в комнате, кроме, пожалуй, мягких игрушечных животных. Они были повсюду: медведи и кролики выглядывали из всех углов, лисята сидели на подушках в углу под окном, а один маленький забавный коала расположился прямо посередине кровати. Такая комната должна была принадлежать маленькой девочке, а вовсе не взрослой женщине.

Но это была женская спальня, и женщина была рядом с ним. Она усадила его на краешек кровати, чтобы он расстегнул на себе рубашку и избавился от мокасин. Пока он занимался этим, она стояла чуть-чуть в сторонке, стягивая свитер. А когда она сняла его, он увидел мягкие округлые формы ее грудей, схваченных лифчиком, и твердые соски, сквозь ткань рвущиеся наружу. Затем она расстегнула молнию, юбка соскользнула вниз. И вот она стояла нагая, в туфельках на высоких каблуках. Росс смотрел на ту же самую женщину, за которой наблюдал сквозь прозрачные занавески в прохладном ночном Майами.

Когда она подошла к нему, он ощутил запах "Шалимара", смешанного с ароматом ее тела…

Он оказался как раз таким любовником, какого Салли рисовала в своем воображении. Внимательный. Заботливый. Старательный. Совершенный.

Когда он смотрел на нее в последних лучах догорающего вечера, она вдруг тихо застонала, но он услышал.

– Я сделал тебе больно? – спросил он.

– О нет,– сказала она.– Ты такой замечательный любовник.

– Тогда в чем же дело? – допытывался он.– Салли, скажи.

– Я до боли хочу… любить тебя.

21.45.

Сэм Бейкер оказался навеселе. Такого с ним не случалось давно – он даже не мог вспомнить, когда это было в последний раз. Может быть, в новогодний вечер. Он забыл это прекрасное ощущение. Но, возможно, сейчас ему это очень кстати – такое облегчение он почувствовал.

После пресс-конференции, целого ряда вопросов и ответов, после того, как он поблагодарил Манкузо, они с Бендером, О'Доннеллом и Гаррисоном вернулись в Овальный кабинет для анализа произошедшего. Но пока они шли туда, официант Майкл успел открыть двухквартовую бутыль "Ханса Корнелла". Трое мужчин тепло пожали Бейкеру руку и выпили за его здоровье.

Все прошло хорошо. По мнению всех присутствующих, он превосходно справился со всеми вопросами. Он даже сумел обойти вопрос, как это повлияет на его отношения с Дэном Истменом. Это было как раз то, что Лу Бендер предсказывал. В точности как он хотел. Нет сомнения, что завтрашний опрос общественного мнения покажет значительный сдвиг в нужном направлении.

Еще одна бутылка, еще час короткой беседы о далеко идущих планах. Наконец Сэм Бейкер пожелал всем доброй ночи и отправился в жилую часть Белого дома. Он вошел в Зеленый кабинет, повесил пиджак на дверную ручку, ослабил галстук и опустился в любимое кресло, обитое зеленым ситцем. Считалось, эту комнату украсил и подобрал к ней мебель Джон Кеннеди, а на самом деле – Джекки, конечно. Затем Нэнси Рейган оклеила комнату новыми обоями и вернула диван и кресла. Но он всегда считал этот кабинет комнатой Вильсона. Потому что именно в этой комнате лежал Вудро Вильсон во время своей продолжительной болезни.

Сэм Бейкер поднял ноги повыше, откинул голову. Он думал о своей жене, Кэтрин. Как он скучал без нее и как жаждал, чтобы эти минуты она могла разделить с ним. В свое время она принадлежала к ньюпортской золотой молодежи. Любила шампанское, любила потанцевать, любила всегда – с того дня, как они встретились, и до конца. Как это было похоже на нее – умереть под рождество, оставив ему в утешение подарки и веселые украшения. Он решил, что в память о ней стоит выпить еще бокал шампанского, прежде чем лечь спать. Он нажал кнопку вызова официанта. Не успел он отпустить ее, как Майкл уже постучал и вошел.

Бейкер улыбнулся:

– Майкл, вы читаете мои мысли.

– Здесь адмирал Раух, сэр. Он хочет вас видеть.

С минуту президент не мог ничего понять. Затем сказал:

– Сейчас? Здесь?

– Внизу, сэр. В конференц-зале.

Сэм Бейкер опять надел пиджак, спустился на третий этаж в конференц-зал. Лу Бендер сидел у дальнего края длинного стола из красного дерева, пиджак переброшен через спинку кресла, галстука нет, рукава закатаны. Он был похож на человека, которого только что вытащили из постели.

В другом конце комнаты сидели двое мужчин, которых Сэм Бейкер не мог узнать. Раух находился в углу и говорил по телефону. Как только появился президент, все они встали.

– Добрый вечер, джентльмены,– сказал он. Потом повернулся к Бендеру.

Но Бендер развел руками: мол, у него к этой загадке ключа нет.

Раух повесил трубку и вернулся к столу. Он был чрезвычайно взволнован.

– Мистер президент,– начал он,– могу я представить вам мистера Левина Вандер Пула. Левин – глава отдела глобальных проблем Компании. Он также заведует Г-и-П.

– Г-и-П? – Они обменялись рукопожатием.

– "Гипотезы и предложения",– объяснил Вандер Пул и слегка поклонился.

– Военные игры,– уточнил Бендер.

– Ясно. Рад с вами познакомиться.

– А это Джим Ренвик, возглавляет отдел Латинской Америки.

Президент и с ним обменялся рукопожатием.

– Мне кажется, мы встречались.

– Да, сэр. Время от времени.

– Пожалуйста, садитесь,– пригласил президент.

Когда все расселись, Раух открыл лежащую перед ним папку.

– Кажется, мы знаем, кто нанял Петерсена, чтобы убить Октавио Мартинеса,– сказал Раух.

Президент выстрелил взглядом в Бендера. Тот пожал плечами, словно все это явилось для него неожиданностью.

– Джим! – обратился к своему помощнику Раух.

Ренвик открыл свою папку и передал через стол копии документа президенту и Бендеру.

– Это список из десяти человек, тех самых, что открыли СФНО и начали сандинистскую революцию. Некоторые имена вы знаете.

Президент пробежал глазами список. Несколько имен в самом деле были ему знакомы.

– Только Борхе пережил эти двадцать лет восстания,– сказал Ренвик.– В итоге именно он стал вождем марксистской армии, которая свергла Сомосу и заняла место его правительства. Остальные девять погибли в борьбе. Восемь в сражениях. Один от руки убийцы.

– Тот, кого убили, это Карлос Фонсека,– пояснил Раух.

Президент покачал головой, показывая, что он не в состоянии постичь смысл сказанного.

– Фонсека был идеологом революции,– принялся объяснять Ренвик.– Если хотите, отцом революции. Это была его идея назваться сандинистами в честь партизанского лидера тридцатых.– Он перевернул страницу и продолжал:– К тому времени, как сандинисты вышвырнули Сомосу в 1979-м, почти все старые революционеры были мертвы, а молодые недовольны. Одним не нравилась связь Ортеги с Советским Союзом. Другие боялись, как бы Никарагуа не стала наместником Кубы в Центральной Америке. Романтическая мечта Фонсеки о свободной, либеральной, социалистической стране – Никарагуа была забыта к тому времени, как Ортега вошел в Манагуа.– Ренвик закрыл папку и снял очки.– Но Ортега не забыл, как Фонсеке удалось использовать память о Сандино, чтобы собрать под свои знамена крестьян. И Ортега, придя к власти, задумал символический акт в честь народного героя. Его люди выследили и убили армейских офицеров, тех, кто прикончил Сандино в 1934-м. Тех, кто был еще жив, то есть двоих из трех.

– Очень интересно,– заметил президент, пытаясь оставаться вежливым.– Но я никак не пойму, к чему все это.

– Подождите, сейчас вы услышите имя третьего убийцы,– сказал Раух.

– Его имя – полковник Хулио Рамирес.

– Что? – вскричал Бендер. Он в самом деле изумился.– Представитель правительства Никарагуа в изгнании? Этот старик?

– Да.

– Не верю.

– Да, да,– сказал Вандер Пул и поднял указательный палец.– Вы относитесь к нему как к старому слепому инвалиду.– Он хихикнул себе под нос и сложил руки на животе.– Но ведь когда-то Хулио Рамирес был молодым и сильным. Поймите, джентльмены, он был офицером в армии Сомосы. Он был командиром отряда смертников. На протяжении сорока лет он систематически убивал врагов Сомосы. Возможно, в представлении американцев он наиболее близок к Менгеле или Эйхману.