Текст книги "Рыцари былого и грядущего. Том II(СИ)"
Автор книги: Сергей Катканов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 49 страниц)
– За народную власть.
– Значит, вы отрицаете власть Бога и утверждаете, что власть должна принадлежать народу?
– Примерно так.
– А за что сражаются ваши противники?
– Они сражаются и умирают во славу Аллаха.
– Но лучше уж поклонятся Богу так, как это делают мусульмане, чем вообще отрицать Бога. Уж лучше бы мне тогда помочь мусульманам, а не вам.
– Ещё не поздно. Прикончи меня и ступай к душманам.
– Кто такие душманы?
– На языке фарси слово «душман» означает «враг». А я думал, ты все земные языки знаешь так же хорошо, как и русский.
– Нет, я вообще не знаю земных языков. Когда меня отправляли на землю, знание русского языка мне сообщили так, как выдают оружие. А знание фарси не сообщили. Значит, я должен сражаться именно на вашей стороне.
– Ну, слава Богу, значит ты меня не зарежешь, – Ставров усмехнулся очень горько и вместе с тем настолько равнодушно, что это, кажется, потрясло Эмери. Небесный рыцарь очень проникновенно сказал:
– Я чувствую, Владимир, что и от тебя исходит это неверие. Я ощущаю неверие так, как на земле ощущал тепло или холод. Но я чувствую и то, что ты не враг Богу. Ты даже очень хотел бы полюбить Бога, но не можешь, не умеешь, что-то тебе мешает. Капризничаешь, как ребёнок.
Ставров внимательно посмотрел в глаза Эмери. Они лучились искренней любовью, небесный гость так переживал за его судьбу, как редко переживают даже за самых близких родственников.
– Наверное, ты прав, Эмери. Сегодня, когда бой начался, слышу, душманы кричат привычное: «Аллах акбар». И так это у них получается мощно, убедительно. А что нам крикнуть в ответ? Неужели «слава КПСС»? Или «за Горбачева»? Не могу даже объяснить, насколько это было бы смешно. Почему-то именно сегодня я обострённо почувствовал нелепость нашего положения. Мы же сами не знаем, за что воюем. Вот вы, тамплиеры, что кричали, когда шли в бой?
– Деус вульт – так хочет Бог. Или тамплиерский девиз: «Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу». Ещё был хороший клич: «Здравствуй, Бог – святая любовь».
– Замечательно. С такими словами и умирать легко. А то, знаешь, крайне неприятно чувствовать себя беспомощной жертвой идиотской политической ошибки.
– Значит, ты хотел бы от сердца крикнуть: «Здравствуй, Бог – святая любовь»?
– Хотел бы. Жаль даже, что бой на сегодня закончился. А то бы мы с тобой.
– Бой не закончился, Владимир. Ты знаешь, сколько душманов попёрли сегодня на вашу сотню?
– Не меньше полутысячи.
– Больше тысячи. И половина из них ещё вполне боеспособны. Моё появление заставило их сильно растеряться, но это настоящие бойцы, они уже пришли в себя, перегруппировались и сейчас пойдут на прорыв.
– С тобой – разведки не надо.
– Со мной – ничего не надо. Ты посиди за камнем, а я с ними быстро разберусь.
– Шутишь, брат? Ты будешь сражаться, а я за камнем сидеть?
– Ты пойми, что меня не убьют. В моей жизни это уже было.
– И в моей будет. Почему не сегодня? Отведёшь мою душу к Богу.
– Ты не понимаешь, о чём говоришь. А если твоя душа достанется люциферовой своре? И отведут они тебя туда, где тебе не понравится?
– Думаешь, всё так мрачно?
– Да в том-то и дело, что не знаю. Однако, сам рассуди: ты всю жизнь без Бога прожил, а после смерти хочешь прямо к Богу?
– Да, конечно, я понимаю, что не достоин. Но, может, всё-таки. Ты ведь уйдёшь после боя, со мной не останешься, это понятно. А я-то с чем останусь? И зачем? Может, лучше для меня рядом с тобой умереть? Может быть, это мой шанс умереть за Христа?
– Зачем тебе убивать душманов?
– Да затем, что они идут резать сонных женщин, стариков и детей. Их надо остановить любой ценой. Так хочет Бог.
Эмери улыбнулся так нежно, слово услышал признание в любви. Казалось, он многое хочет сказать своему брату глазами, но вслух он произнёс лишь несколько твёрдых слов:
– Дело говоришь. К тому же, признаюсь, Бог не дал мне права что-либо запрещать тебе. Ты сделал свой выбор, воин. Да свершится воля Божия.
– Они стояли в полный рост перед надвигающимися моджахедами – рыцарь-франк в белом плаще и русский офицер в рваном хэбэ. Рыцарь сжимал в руках меч, офицер – автомат с примкнутым штык-ножом. Ущелье наполнилось возгласами: «Аллах акбар!» – «Деус вульт!». И ещё по-русски: «Так хочет Бог!».
* * *
– Я сегодня замучился бинтовать тебя, Володька.
– Не очень-то и хотелось. Я мог бы и сам себя перевязать.
– «Сам». Лежи уж, вояка. Чудом жив остался, а надо повыделываться.
– А ты, Эмери, я смотрю, не слабо по-русски заговорил.
– С кем поведёшься. Не знаю, как теперь и на Небо возвращаться с такими грубыми манерами.
– А ваши тамплиеры всегда такие вежливые были? Ну ты честно-то сознайся.
– Да всякое бывало, – Эмери жизнерадостно расхохотался. – На войне грубеешь, конечно. Но за сквернословие в Ордене строго наказывали.
– Ты ещё не слышал настоящего русского сквернословия.
– Надеюсь, что и не услышу, – Эмери немного стыдливо улыбнулся. – Бог сегодня хранил тебя, все раны – поверхностные. А болеть они должны довольно сильно. Ты неплохо держишься. Тебе бы сейчас нашего тамплиерского отварчика – боль унять. А нету.
– У меня есть кое-что получше. Дай-ка сумку.
– Что это?
– Шприц-тюбик с промедолом. Применяется вот так, – Ставров вколол себе промедол.
Эмери смотрел на процедуру удивлёнными глазами ребёнка, а потом погрустнел:
– Много тут у вас удивительного, а если задумаешься, так и ничего нового. Если же ещё подумать – гораздо хуже стало. Придумали новые способы обезболивания, а Бога потеряли. Изобрели эту погань летающую – пули, а за что сражаетесь – окончательно перестали понимать.
– Одни сражаются за коммунизм, это теория такая, как на земле без Бога рай построить. Другие – ради личного обогащения, а большинство – ради обогащения властителей.
– Наши бароны в Палестине тоже были далеко не святые. Слишком много думали о стяжании земных богатств. Но большинство из них были вполне способны хотя бы изредка испытывать высокие порывы и жертвовать собой ради Бога, ради ближних. Обычный человек всегда мечется между высоким и низким, но чтобы вовсе не знать высокого и даже отрицать его существование. Не могу представить себе такой мир. Я видел ад, мне показывали. Думаю, что ваш мир похож на него. И в земной жизни я видел несколько человек, полностью отрицающих Бога. Это были настоящие чудовища, их за людей-то никто не считал, все шарахались от безбожников, как от прокажённых. А у вас, значит, эти люди власть захватили.
– Так почему же, Эмери, Бог послал тебя на помощь нам, безбожникам? Только потому что в земной жизни ты так же воевал с мусульманами, как и мы сейчас?
– Нет, конечно, не поэтому. Я сначала и сам не понимал, а теперь Бог дал мне это понять. Русский народ заставили отречься от Бога, и многие погубили свои души, поддавшись дьявольскому соблазну, но многие всё же сохранили Бога в своей душе, порою даже неосознанно, но всё-таки сохранили. Я видел, как погибали твои ребята, когда ещё не имел возможность вмешаться в ситуацию. Это же настоящие герои. Люди не могут погибать так жертвенно и самоотверженно, если они совсем без Бога.
– Вся рота полегла. Ты думаешь, души моих ребят пошли в рай?
– Не знаю. Думаю, что далеко не все – в рай. Но некоторые, я уверен, спасли в этом бою свои души, потому что отдали жизнь «за други своя». Не каждому Бог дарует такую прекрасную смерть. И если среди вас есть такие замечательные люди, значит, ваш народ вернётся к Богу, обязательно вернётся. И, может быть, русский народ ещё станет самым верным Богу из всех народов Европы, которые некогда были христианами. Потому, наверное, Бог послал меня на помощь вам – не ради вашего настоящего, а ради вашего будущего. Мне даже кажется, что в этой войне Высшая Правда всё же на стороне русских. Правда, искажённая подлыми политическими теориями, но всё же продолжающая теплиться, как уголёк под толстым слоем пепла. Русский народ ещё станет народом подлинно рыцарским. Не случайно ведь Бог послал к тебе не кого-нибудь, а рыцаря Христа и Храма.
– А я ведь, действительно, хотел погибнуть в этом бою. Но Бог не дал мне смерти. Странно, но я даже не очень этому рад. Роту погубил, а сам, видишь ли, целёхонек. Ты мог бы спасти всю нашу роту, если бы прибыл к началу боя.
– Я ничего не мог без Бога. А почему Бог попустил твоей роте погибнуть, а тебе выжить – мне неизвестно. Но не сомневайся – так лучше для каждого из твоих бойцов и для тебя тоже. Бог каждому даёт то, что для него лучше всего. Помни об этом всю жизнь, Володя.
– Ты сейчас уйдёшь, Эмери?
– Да, мне уже пора.
– Расскажи хоть немного, как там у вас, в Царстве Небесном.
– Не могу.
– Запрещено?
– Нет, ангел-командор не запрещал мне рассказывать. Но это невозможно. Опираясь на земные аналогии, используя земной язык, невозможно сообщить хотя бы некоторое представление о Царстве Небесном. Но поверь – там очень хорошо. Там все очень любят друг друга. Потому и хорошо. Там только те, кто умеет любить. Но тебе надо думать не о том, как там, а о том, как туда попасть.
– Буду думать. А может водочки на посошок?
– Ничего умнее русский офицер, конечно, не мог предложить. Ну давай, накатим по стольнику, если тебе так хочется.
Они выпили. Эмери – с явным неудовольствием, которое, впрочем, постарался скрыть от Ставрова.
– А не досадно тебе, Эмери, что на тебя теперь спиртное не действует в положительном, так сказать, аспекте?
– Дурак ты, Володя, – тепло и добродушно сказал Эмери. – По сравнению с радостью Царства Небесного, удовольствие от спиртного похоже, скорее, на пытку. Да я и при жизни вино не очень любил, и ты не привыкай. Учись радоваться чистой радостью, которая невозможна без Бога. Тогда и после смерти всё будет хорошо. Научись радоваться.
«Научись радоваться» – Ставров потом всю жизнь помнил эти слова Эмери д'Арвиля, командора Ордена тамплиеров.
* * *
– Поздравляю вас, капитан Ставров, – лысый полковник источал самодовольство. – Вы представлены к званию героя Советского Союза.
– Отзовите представление, товарищ полковник, – устало и равнодушно попросил Ставров. – Я не приму этого звания.
– А разжалование и дисбат – примешь? – злобно прошипел полковник.
– Приму, – тихо и всё так же равнодушно заключил Ставров.
– Борзой ты, капитан. Ты что, не понимаешь, что на твой дурацкий подвиг можно было совсем по-другому посмотреть? Роту погубил, без цели и без смысла. Возможно, снюхался с душманами. Не случайно ведь сам-то в живых остался. Но генерал захотел сделать из тебя героя. Это потому, что ему так выгодно, а не потому что ты такой красивый. А ты ещё и выдрючиваешься. Но смотри, всё можно ещё и перерешить. Если ты, и правда, очень хочешь в дисбат – не проблема.
– Если честно, товарищ полковник, я не хочу быть штрафником. И героем тоже не хочу быть.
– Чего же ты хочешь, чудило?
– Отставки.
– Ну тогда моли Бога о том, чтобы без проблем уйти в отставку.
– Буду молить Бога.
* * *
Что такое отставной офицер с нищенской пенсией посреди Москвы? Его будущее стоит не дороже, чем пустая жестянка из-под пива. Пока он пластался в Афгане, жена ушла к богатенькому кооператору, да ещё каким-то хитрым образом завладела квартирой, в которой теперь жили другие люди. Узнав, что ни жены, ни жилья у него теперь нет, он не пытался вернуть ни того, ни другого. В Афгане он почти не тратил зарплату, скопив весьма приличную сумму – хотел купить жене какой-нибудь ошеломляющий подарок. Теперь ему было на что снять комнату в коммунальной квартире.
Утрата всего, что он имел в этой жизни, кажется, совершенно не тронула душу Ставрова. Ему даже казалось, что так и надо – потерять разом всё, чем он когда-то дорожил, потому что жить по-прежнему теперь уже всё равно невозможно. После встречи с Эмери ничто уже не могло быть так, как было. Он стал другим. Но каким? Ставров не чувствовал в себе ни отрешённости, ни опустошённости, ни отторжения от мира. Он, напротив, сильнее прежнего рвался навстречу жизни, отнюдь не пытаясь от неё спрятаться. Он лишь понимал, что его место в этой жизни не может быть прежним, а каким оно должно быть, его место, он не знал. Он испытывал огромный прилив энергии, не представляя на что её употребить. Впрочем, это не была растерянность, ведь главное было ему известно – он хочет быть с Богом.
Прежде всего Ставров накупил православной литературы и за пару месяцев на одном дыхании проглотил целую библиотеку. Перед ним открылся огромный сияющий мир, к которому принадлежал Эмери, и к которому он тоже хотел принадлежать. Ставров начал ходить в храм, регулярно исповедуясь и причащаясь. Но он не пытался познакомиться ни со священником, ни с кем-либо из прихожан. Мысль о том, чтобы как-нибудь пристроиться при храме, даже не посетила его. Не потому, что здесь ему не нравилось, очень даже нравилось, но он чувствовал, что его путь пролегает среди бурного мира, а сюда, в эту тихую обитель, он должен приходить лишь время от времени.
Ставров гулял по улицам новой Москвы, которая принадлежала теперь племени ранее не ведомому – кооператорам. Странное племя советских бизнесменов вскоре перестало быть для него загадкой. Он любил накупить свежих газет и пристроиться где-нибудь в недорогом кафе, постигая жизнь через колонки новостей и всматриваясь в лица. Лица рассказывали даже больше, чем газеты.
Он не хотел жить одной жизнью с этими людьми, совершенно не разделял их ценности и устремления, но вместе с тем он не испытывал ни капли презрения к ним и даже хотел быть среди них, оставаясь при этом самим собой.
Ставров часто вспоминал Эмери. Иногда ему казалось, что небесный рыцарь просто пригрезился ему в отключке. Был страшный бой, а через сутки после боя его нашли в ущелье – единственного живого среди русских и афганских трупов. Он был весь изранен, но тщательно перевязан, хотя мог и сам себя перевязать уже почти в беспамятстве, перед тем, как отключиться. Душманских мертвяков никто особо не рассматривал, и позднее уже трудно было сказать не было ли на них ран, нанесённых старинным мечём. Рота солдат с большим боевым опытом, да на хороших позициях вполне могла остановить несколько сотен душманов. Не было ни одного материального подтверждения того, что русским кто-то помог. Вот только лицо Эмери постоянно стояло перед глазами – очень живое, реальное, вплоть до мельчайших черточек. Образы из снов так не запоминаются. И почти все слова Эмери он помнил едва ли не дословно. Таких длинных и так детально запомнившихся снов он не видел никогда в жизни.
В конечном итоге Ставров решил, что вопрос о степени реальности Эмери просто не имеет никакого значения. Было ли это явление из мира иного потерявшему сознание раненному, или это явление произошло раньше, когда раненный был ещё в сознании – так ли важно? В любом случае, он не сомневался, что это было явление из иного мира. Уже хотя бы потому, что раньше знал о тамплиерах только из романов Вальтера Скотта, то есть ничего хорошего он о них не знал, а Эмери был прекрасен.
Ставрова даже мысль не посетила о том, чтобы стать каким-нибудь современным тамплиером. Он просто хотел стать похожим на Эмери. Таким же сильным и добрым, мужественным и чутким, решительным и возвышенным. Такова была цель. И сейчас он смотрел на москвичей, торговавших и плутовавших, веселящихся не по делу и рыдающих от всякой ерунды, так, как мог бы смотреть Эмери, то есть добрыми глазами, без гнева и презрения, с грустной и светлой улыбкой.
Задача была понятна – защищать простых людей, как защищали их тамплиеры, но каков путь? Что тут может придумать современный боевой офицер? Наконец, он придумал.
* * *
– Хочу предложить вам свои услуги в качестве начальника охраны, – Ставров немного хищно улыбнулся и пристально посмотрел в глаза хозяину небольшого магазинчика на вокзальной площади. Он зашёл далеко не к первому попавшемуся кооператору, выбирая потенциального нанимателя долго и тщательно. Выбрал именно этого, потому что у него, в отличие от других, были глаза мужчины.
– Мой кооператив не имеет проблем с обеспечением безопасности, – предприниматель твёрдо и немного насмешливо глянул на странного посетителя.
«Не рассмеялся и не послал куда подальше, – подумал Ставров, – значит, чувствует тему».
– Не проблема, конечно, отдавать за безопасность 15 процентов с прибыли. А завтра, может, станет 25? И никаких гарантий. Ты думаешь, что имеешь крышу? Это крыша имеет тебя.
– Ты кто такой, мужик?
– Офицер. Афганец. Трёхлетний опыт непрерывных боевых действий. Могу подтянуть для твоей охраны таких же боевых мужиков. Мы не предлагаем себя в качестве крыши. Мы будем охраной в штате твоего предприятия. Работать будем за зарплату. Твои расходы на безопасность снизятся минимум в 10 раз.
– Пойдём-ка в подсобку. Примем по коньячку.
В подсобке кооператор извлёк из сейфа бутылку коньяка и с насмешкой сказал:
– «Хенесси». Пробовал такой?
– Не приходилось, – по-детски улыбнулся Ставров.
– Тебе не стоит привыкать к такому коньяку, но с одной дозы не подсядешь, так что давай.
Выпили. Присели. Хозяин закурил.
– Ты знаешь, кто меня крышует?
– Шерхан, – Ставров опять улыбнулся.
– И ты думаешь устоять против пацанов Шерхана? Они покромсают твоих вояк в лапшу, а меня обложат дополнительной данью, а то и вовсе точку сожгут, чтобы другим не повадно было рыпаться.
– Блатные – не бойцы против людей с реальным боевым опытом. У нас очень хорошие шансы на то, чтобы смять пацанов Шерхана. И ещё вот что учти – Шерхан сам по себе, если его смять – никто не заступится. И тогда ты сможешь стать реальным хозяином своего дела.
– Заманчиво, – опять усмехнулся кооператор, – только ставка очень большая. Вы проиграете – мне конец. К тому же Шерхан – пацан правильный. Его быки не беспредельничают, грех жаловаться. А от добра добра не ищут.
– Одна только маленькая деталь. Ты для Шерхана не только не мужчина, но и вообще не человек, потому что ты – барыга. У тебя дети есть?
– Двое.
– Жаль, что у твоих детей нет отца. Отцом может быть только мужчина.
Кооператор побледнел, на его скулах заходили желваки. Он молчал, понимая, что вполне заслужил оскорбление и крыть ему нечем. Потом всё же заговорил:
– А почему ты не хочешь создать свою бригаду? Многие афганцы так и делают. Зачем тебе горбатиться за зарплату? Ты какой-то непонятный, а от всего непонятного я стараюсь держаться подальше.
– А мне не нравится бандитский порядок. Плохой порядок. Неправильный. Нельзя относиться к людям, как к баранам. Я хочу работать на человека, которого уважаю. На равных – без «барыг» и без «быков». А много денег не надо. Они ничего не дают. В жизни есть вещи куда получше твоего дорогого коньяка, причём – совершенно бесплатно. Но это долгий разговор. Ты принимаешь моё предложение?
– Приходи завтра в это же время. Обсудим детали.
* * *
Ставров не мало узнал о Шерхане, но никогда раньше не видел его. Сейчас его поразило лицо этого человека. Совершенно не бандитское лицо, без тени наглого тупого высокомерия, без гнилой улыбочки, столь свойственной блатным. Очень спокойное лицо совершенно бесстрашного воина. В глазах – сталь, а на губах – грустная улыбка.
Ставров с пятью афганцами перегородили вход в магазин. Шерхан подтянулся так же с пятью быками. Лидеры сделали по несколько шагов навстречу друг другу.
– Ты кто? – равнодушно спросил Шерхан.
– Ставров, – офицер слегка пожал плечами.
– Неплохо для начала, – Шерхан тяжело вздохнул. – Хочешь взять эту точку под себя?
– Уже взял.
– Сильно сказано. А чем за базар ответишь?
– Кровью. Или своей, или твоей.
– Уважаю, – так же равнодушно обронил Шерхан и подал знак своим. С двух сторон одновременно щелкнули затворы пистолетов и блеснула сталь ножей.
ПРЕДПРИЯТИЕ «ПЕРЕСВЕТ»
Опус второй
Путь Шерхана
Такое погоняло просто так не получить. Шурка стал Шерханом после охоты, на которую они отправились с пацанами. Охотиться всерьёз никто не собирался, больше дурачились. И надо же так было случится, что эта почти бессмысленная забава превратилась в реальное дело.
Пацаны травили анекдоты и ржали, Шурка больше молчал, вяло прочёсывая взглядом лес. И вот увидел, что на него большими упругими прыжками несётся огромный волк. Волк нёсся именно на него, словно выбрал единственного достойного противника. Шурка даже не вздрогнул, его губы медленно растянулись в улыбке, словно он всю жизнь ждал этой встречи. Ружьё он держал на изготовку, оставалось лишь взвести курки и вмазать дуплетом по волку, но это ему и в голову не пришло. Он отбросил ружьё, как ненужный предмет, который будет мешать ему в единоборстве, и рефлекторно принял стойку. Шурка почему-то знал, как держать руки и что надо делать, чтобы победить волка. Хищник прыгнул, оскалив пасть, приготовившись сомкнуть челюсти на горле человека. Как изумительны были жёлтые глаза могучего животного… Пальцы человека сомкнулись на мощной шее волка. Правильная стойка помогла Шурке почти полностью погасить силу прыжка, но он всё-таки не удержался на ногах, и они упали на землю. Волк так и не смог дотянуться зубами до человеческого горла. Железные пальцы сокрушили волчью дыхалку. Через минуту всё было кончено.
Шурка поднялся на ноги и, не отрываясь, смотрел на поверженного противника. Волчья туша выглядела теперь какой-то бессмысленной, а мёртвый оскал – глупым. Только что в этом благородном звере было всё, а теперь ничего нет. Шурка всем нутром ощутил, как отвратительно убийство. В те несколько секунд, когда волк летел на него, Шурка успел его полюбить. Но у них не было шансов подружиться. Кто-то должен был умереть. От этой мысли стало невыносимо тошно, хоть волком вой. И завыл бы, обязательно завыл бы, если бы не пацаны, которые оцепенели неподалёку.
Пацаны, все, как один – ребята очень смелые, явно были в шоке и не знали, что сказать. Наконец, один из них выдавил из себя:
– Ну ты… Шерхан.
Шурка молча глянул на товарища, на губах победителя играла недобрая волчья улыбка, словно в него вошла душа поверженного зверя. Всем было не по себе, но пацаны чувствовали, что молчать нельзя. Один из них брякнул:
– Щас шкуру снимем, классный у тебя будет трофей.
– Толян, а ты хотел бы, чтобы с тебя, с мёртвого, после разборки шкуру сняли?
Пацаны напряжённо хихикнули.
– А чё делать будем, Шерхан?
– Похороним. Ройте яму. Сил моих нет смотреть на мёртвого волка.
Вот так Шурка и стал Шерханом.
* * *
Его отец погиб, когда ему было 6 лет. Отец был офицером, кажется, какого-то спецназа и погиб где-то в Африке. Шурка толком ничего про отца не знал и помнил его лишь по двум коротким отпускам между длительными командировками. Помнил, например, как они вместе ходили в зоопарк, и отец с детским восхищение смотрел на зверей, рассказывая сыну про характер каждого зверя.
– Папа, а мне их жалко. Мы их как будто в плен взяли, и они мучаются.
– Ты прав, сынок, – отец тяжело вздохнул. – Сильного и вольного зверя горько видеть в плену. Но они и в плену остаются собой. Мы многому можем у них научиться. Только надо уметь видеть.
Потом, уже взрослым, Шерхан любил бывать в зоопарке. Он учился у зверей, внимательно наблюдая на их поведением, и вспоминал отца.
Отец учил его: будь сильным, будь храбрым, будь справедливым, никогда не ври.
– Совсем-совсем никогда? А я сделаю что-нибудь неправильно, скажу тебе правду, и ты меня накажешь.
– Накажу, – вздохнув, согласился отец. – А ты боишься наказания? Запомни, сынок, врут только трусы.
– А быть справедливым – это как?
– Это когда всё по заслугам. За хороший поступок – награда, за плохой – наказание. Если кто-то страдает без вины – это несправедливо. Или, например, человек ничего хорошего не сделал, а ему – бочку варенья и корзину печенья. Тоже несправедливо.
Так мало было этих разговоров с отцом, а потому память о каждом из них стала драгоценной. Отец погиб, мать, страдавшая врождённой болезнью сердца, не выдержала горя и вскоре умерла. Шурка попал в детский дом.
Здесь всё было несправедливо. Старшие ребята били младших, издевались над ними, отбирали немногочисленные и убогие ценности. Воспитатели были равнодушны и грубы. Шурка покорялся до времени и тем, и другим, но твёрдо знал, что когда вырастет и накопит силу – всё будет по-другому. Он не обидит и не унизит никого из тех, кто слабее его, он будет их защищать, и воспитатели тоже узнают, что несправедливость по отношению к детям не останется безнаказанной.
Так и вышло. К 14-и годам он обладал среди воспитанников детского дома непререкаемым авторитетом. Для младших Шурка стал олицетворением высшей правды. Он не только никого из них не обижал, но и помогал разруливать конфликты, постоянно возникавшие в детской среде. Все знали, что Шурка не только справедлив, но и жесток. К жестокости он привык, будучи неоднократно и бесчеловечно битым старшими ребятами, когда ещё был маленьким. Жестокость казалось ему нормой, он лишь полагал, что она должна быть справедливой. Однажды к нему притащили десятилетнего мальчонку, который что-то украл у своего товарища. Шурка помрачнел, как грозовая туча и начал медленно ронять увесистые слова:
– Что же ты, гнида, у своих крадёшь, товарищей обижаешь? Украл бы у Кабана – он всё равно не человек, у него можно. Но ты боишься Кабана, а друзей, значит, не боишься? Снимайте с него штаны.
Шурка достал из-под подушки солдатский ремень, намотал его на руку и начал охаживать наказуемого металлической бляхой по голой заднице. Бил в полную силу, долго, явно не получая от этого никакого удовольствия, но что поделаешь – работа есть работа. На дикие вопли не обращал внимания. Наказанный пацанёнок потом очень долго не только сидеть не мог, но даже ходил с трудом. После нескольких подобных экзекуций мелкие кражи в детском доме полностью прекратились.
Кабан, про которого вспомнил Шурка, был воспитателем – самым грубым и бессердечным из всех. Однажды при Шурке он отвесил затрещину мальчонке только за то, что тот не успел вовремя уйти с его дороги. Сбитый с ног мальчонка при падении сильно ударился головой о железную кровать.
– Что же ты, Кабан, малышей обижаешь? – сквозь зубы процедил Шурка.
– Кто тут Кабан?!
– Это ты. Жирная дикая свинья.
– Я доберусь до тебя, щенок!
– Добиралка у тебя слабовата. Ты за всё заплатишь.
Дождавшись ночной смены Кабана, ему устроили тёмную. Навалились гурьбой, связали полотенцами, одно полотенце затолкали в рот.
– Слушай меня внимательно, мразь, – холодно и спокойно начал Шурка. – Малышей ты больше обижать не будешь, – он достал заточку и медленно начал протыкать ею скрещенные ладони связанных рук. Кабан сильно трепыхался, но на нём сидели двое, а кляп во рту позволял только мычать. – Для начала с тебя хватит, – сказал Шурка, спокойно вытирая заточку о штаны Кабана. – В следующий раз, если ты ничего не понял, проткну что-нибудь посущественнее. А если попытаешься на нас стукнуть – тебе не жить. Лучше бы тебе уволиться, а то противно на твою рожу смотреть.
На следующий день Кабан уволился, никому ни о чём не рассказав. Другие воспитатели догадывались о том, что произошло, но доказать ничего не могли. И теперь уже все, включая взрослых, смотрели на юного волчонка с уважением и страхом.
* * *
– А я знаю, что сегодня на обед будет, – мечтательно протянул один детдомовец, но, не сумев заинтриговать этим заявлением своих друзей, выдал щемящую тайну, – что-нибудь такое с тушёнкой.
– Ты думаешь, твои сны всегда сбываются? – иронично бросил Шурка.
– Если честно, то мои сны вообще никогда не сбываются, – грустно признался пацан, но, тут же повеселев, продолжил, – Я своими глазами видел, как на наш склад завезли несколько ящиков тушёнки.
Теперь уже повеселели все, не часто им доводилось лакомиться этим советским деликатесом. Но ни на обед, ни на ужин ничего из тушёнки не подали, так же как и всю ближайшую неделю. Их продолжали кормить супом из пакетов и кашей, изредка радуя рожками с хлебной котлетой. Над пацаном, наблюдавшими разгрузку тушёнки, все смеялись. Поверил ему только Шурка, он чувствовал, что парень не врёт.
– Значит так, бродяги, – Шурка по-деловому открыл заседание своего высшего совета. – С хавкой у нас что-то не так. С завтрашнего дня устанавливаем непрерывное дежурство у склада. Внимательно следим, что разгружают из машин, всё записываем. О результатах докладывать мне каждый день перед отбоем.
Вскоре они уже твёрдо знали, что в детдом регулярно поступает не только тушёнка, но и свежее мясо, а так же сгущёнка и даже вишнёвый компот, которого они и в кино не видели. Шурка строго-настрого приказал всем молчать о результатах расследования, заверив общественность, что разберётся с этой проблемой.
– Трудно будет разобраться, Шура, – сказал авторитету его ближайший помощник, когда они остались вдвоём. Директор – не Кабан, ему тёмную не устроишь. И разберётся он с нами покруче Кабана, если что. Может, ментам стукнуть?
– Западло. Да и не в том дело, что западло. Они ведь все – одна компания. Ты думаешь, наш директор в одиночку деликатесами обжирается? Он и ментов подкармливает, можешь быть спокоен. Я эту гнусную породу знаю.
– Но сами мы ничего не сделаем.
– У тебя кореша среди беспризорников есть?
– Не то что кореша. так, встречаемся.
– Где ошиваются?
– На привокзальной площади.
– Чем промышляют?
– Карманники и попрошайки.
– Кому дань платят?
– Вот ты куда загнул. Говорили что-то такое. Бизон вроде бы.
– А под кем Бизон ходит?
– Ну это уж ты, Шура не у меня спроси.
– У Бизона и спрошу.
– Он же с тобой разговаривать не станет.
– Ещё как станет.
* * *
С ним стали разговаривать. Стальной блеск в глазах, спокойная и твёрдая уверенность в себе, жёсткая деловая манера общения, помогли Шурке по цепочке выйти на реального вора – Квадрата.
– С чем пожаловал, малец? – снисходительно и жёстко улыбнулся Квадрат. Широкие плечи и низкий рост делали его и впрямь почти квадратным.
– Тема есть. Директор детдома детскую хавку зажиливает. Жрёт нашу тушёнку, сгущёнку и даже не делится.
– Серьёзная предъява. Чем докажешь?
Шурка извлёк тетрадь в клеточку:
– Здесь всё расписано. Слева в графе – какая хавка поступила на склад за месяц, а справа – что было в меню.
Вопреки шуркиному ожиданию, вор очень внимательно прочитал все записи и с удивлением посмотрел на собеседника.
– За месяц – это только для примера. Могу представить данные за несколько месяцев, – решил добавить Шурка, ёжась под тяжёлым воровским взглядом.
– Конкретно поработали, пацаны, – рассудительно проговорил Квадрат. – Сука ваш директор. Но что если в этой тетрадке фуфло? – вор повысил голос, его глаза, острые, как две заточки, впились в шуркину душу.
– Отвечу по понятиям, – сказал Шурка, не дрогнув.
– Тебе сколько лет?
– Пятнадцать.
– И что ты хочешь, пятнадцатилетний капитан?
