Текст книги "Рыцари былого и грядущего. Том II(СИ)"

Автор книги: Сергей Катканов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 49 страниц)

Во время этих метаморфоз Хасан почувствовал, что некая великая личность незримо присутствует рядом с ним. Хасан понимал, что именно через этого незримого и великого Аллах творит над ним Свою волю. Надо узреть Незримого, постичь Непостижимого, и тогда он сможет изменить весь мир.

Хасан нашёл себя лежащим в постели. Жар и озноб прошли. Сознание было ясным, как никогда. Он внимательно рассмотрел свои руки и убедился, что они – обычные, человеческие. Но он твёрдо знал, что это лишь кажется. Ничего обычного, человеческого в нём больше никогда не будет. Он хотел стать Хасаном. И он стал Хасаном.

* * *

Когда Амира увидел своего друга после болезни, он был поражён неподвижностью его лица. Это уже не было лицо 17-летнего юноши, но и на лицо зрелого мужа или старика оно нисколько не походило. Амира, было, подумал: «лицо мертвеца», но сразу же понял, что это не так. В лице Хасана была жизнь, но жизнь недоступная простому человеческому пониманию. Хасан, между тем, очень тихо и спокойно сказал:

– Я достиг понимания скрытых целей и конечной истины измаилитов. Мне необходимо поговорить с вашим даи.

* * *

Хасан проходил обучение сначала у одного даи, потом у другого. Учился ли он на самом деле? Скорее, высасывал своих учителей, как паук мух, потом отбрасывал за ненадобностью. Он знал, что они – никто, они могут лишь дать ему необходимую информацию, без которой не обойтись. По-настоящему можно учиться только у имама, который сам по себе – истина. В этом и был измаилизм. Шииты лишь ждут Махди, тем самым признавая, что сейчас у них нет истины. К измаилитам Махди уже пришёл и его наследник сейчас в Каире. Хасан не просто понимал, а чувствовал измаилизм всем своим изменённым естеством. В центре всего стоит личность. Нет личности – нет истины. Истина не есть теория, это человек. Имам. Посредник между Аллахом и людьми. Поэтому так мало значения имеют учителя, которые являются лишь носителями информации.

Впрочем, у последних не было повода обижаться на Хасана. Всегда спокойный, вежливый и очень внимательный по всему, что ему говорили, он схватывал учение на лету и никогда не противоречил своим учителям. Кланялся, как подобает, делал всё, что ему велели. Кто-то улавливал за его вежливой покорностью крайнюю степень высокомерия. Но придраться было не к чему. Кого-то пугало его неподвижное, лишённое мимики лицо. Никто не видел, чтобы Хасан улыбался, не говоря уже про смех. Но и это было затруднительно постановить Хасану в упрёк. Учителя сходились во мнении, что этот юноша, возмужав, очень много сделает для распространения их учение. Хасан так не считал. Но не собирался делать «очень много». Он знал, что сделает всё и даже чуть больше. Сначала он положит к ногам имама Персию, а потом весь мир.

Путаница измаилитского учения больше не смущала Хасана, хотя он по-прежнему весьма иронично воспринимал это «суп из семи круп». Измаилиты тужились, желая соединить исламские представления о мире с доисламскими греческими, персидскими, вавилонскими верованиями. Получалось не очень стройно. Но это не имело значения. Имам есть воистину снимающий противоречия. Две вещи увлекали Хасана по-настоящему – математика и фехтование. Разум и меч, логика и лезвие – вот что поможет ему завоевать для имама мир.

Он изучил труды всех известных математиков, благо в Исфахане было несколько хороших библиотек. Покупая на последние деньги самую дешёвую бумагу, он самозабвенно решал уравнения, представляя себе, что каждое уравнение – сражение, которое необходимо выиграть. И выигрывал. Даже опытные математики разговаривали с ним на равных.

Фехтовал Хасан так же блестяще. Не обладавший от природы большой физической силой, он был расчётлив, осторожен, молниеносен. Собственно, фехтовальщиком его сделала математика. Он никогда не наносил ни одного лишнего удара, никогда без толку не размахивал саблей, зная, что для победы достаточно одного взмаха клинком. Каждый лишний взмах может стать последним в жизни. Если формула содержит всего лишь один лишний знак – она ошибочна. Это поражение.

Друзей у Хасана не было, хотя многие хотели бы приблизиться к этому человеку, источавшему огромную холодную силу. Но все эти люди были для Хасана «лишними знаками», «ненужными ударами». Впрочем, однажды он сказал Абуфасалу, у которого жил в Исфахане: «Если бы у меня было всего два верных друга, я смог бы победить султана и перевернуть вверх дном всю сельджукскую империю». Значит, он всё-таки нуждался в друзьях? Он просто помнил Архимеда. Зная, что обладает огромной силой, он понимал, что ему нужны только две вещи: точка опоры и рычаг – два верных друга. И тогда мир перевернётся.

Наконец, возведённый в ранг даи, он отправился в Каир, ко двору фатимидского халифа ал-Мустансира – имама измаилитов.

* * *

В Каире Хасан пережил первое в жизни и самое страшное из всех своих поражений. Он потерял имама. Живого имама, которому можно служить, больше не было. Значит не было единственно возможного критерия истины, следовательно не было и самой истины, потому что теперь невозможно было установить её границы. Остался лишь хаос измаилитского учения. И остался сам Хасан. Один на один со всем миром.

Всё произошло не сразу, в утрату имама Хасан долго не мог поверить. Хотя началось это сразу же как только он прибыл в Каир. Город-сад, город-сказка поразил юного перса склонностью к дешёвой показной роскоши и суетливо-торгашеским духом. Он не увидел здесь и намёка на суровый боевой аскетизм, который один только и может позволить измаилитам положить весь мир к ногам имама. Все что-то покупали и продавали, как будто вселенскую империю можно купить. Все, от последних подёнщиков до первых придворных, пускали друг другу пыль в глаза и ходили перед лицом людей, а не перед лицом Аллаха. Все старались обмануть всех и думали только о том, чтобы вырвать друг у друга кусок власти пожирнее, как будто не в этом городе во дворце обитает сама истина.

Измаилитские богословы так же произвели на Хасана впечатление весьма удручающее. Это были такие же торговцы – торговцы знаниями и мнениями. Знаний у них было – хоть отбавляй, мнений – и того больше. Они готовы были с рассвета до заката вести богословские споры и блистать эрудицией. Тот, кто смотрит в глаза самой истине – не спорит. Он знает. И действует. А эти были способны только на пустопорожнюю болтовню.

Хасан очень быстро познакомился с ведущими даи Каира. Он ни чем не выказывал им своего пренебрежения, почтительно поддерживая учёные диспуты, никогда не стараясь переспорить даи, но демонстрируя достаточный уровень знаний, чтобы вызвать к себе интерес. Хасан опять делал вид, что учится и, в известном смысле, он действительно учился, полагая, что многое можно перенять даже у насекомых и, хотя ставил даи не выше последних, всё же старался хоть что-то подчерпнуть из их многословной и суетливой «мудрости».

Хасан ждал главного, ради чего сюда прибыл – возможности припасть к ногам имама и полностью передать ему свой разум, свою силу, свою волю. Вскоре свершилось. Вежливый, внимательный и хорошо образованный перс приобрёл большое уважение среди даи. Его решили представить ко двору.

Дворец так же неприятно поразил Хасана – огромное количество позолоты и ни намёка на подлинное величие. Придворные – в роскошных одеждах, а лица – тупые и самодовольные. Всюду – раболепство и никакого достоинства.

«Перед истиной нельзя ползать на брюхе, – думал Хасан. – Истине надо служить честно и самоотверженно. Богатство, власть и сама жизнь теряют значение для человека, если он приблизился к истине, у него на губах уже не заиграет рабская, угодливая улыбочка. А эти».

И вот – имам. Крепкий худощавый мужчина с безмерно уставшими глазами. «Есть от чего устать в этом дворце», – подумал Хасан. Ал-Мустансир произвёл на него большое впечатление. Да и не мог он увидеть перед собой никого, кроме имама, если столь страстно стремился к этому.

– У тебя очень хорошие рекомендации, юноша. Ты хочешь служить мне? – равнодушно обронил имам.

– Да мой повелитель. Я брошу к вашим ногам весь мир.

Имам при этих словах не изменился в лице. Хасан понимал, что имам не может встретить его обещание проявлениями восторга. Юноша боялся, что имам иронично и презрительно усмехнётся. Но нет, имам оставался бесстрастен. Это окрылило Хасана. Наконец повелитель обронил:

– Весь мир – это очень много, мой мальчик.

Хасан почувствовал, что имам хочет ещё что-то сказать и замер в ожидании. Но имам молчал, а потом сделал знак своим приближённым удалиться. Когда они остались вдвоём, ал-Мустансир выдавил:

– Расскажи о себе.

Хасан рассказал всё, что считал имеющим значение, стараясь по возможности быть кратким. Ал-Мустансир слушал его, не перебивая и, казалось, без интереса, равнодушно, но Хасан чувствовал, что имам ловит каждое его слово. Когда Хасан закончил, повелитель сказал уже не так вяло, но по-прежнему очень ровно:

– Ты будешь служить мне, мой мальчик. Будешь хорошо служить. Но не уверен, что тебе понравится среди моих придворных шакалов.

– Для меня имеете значение только вы, мой повелитель. Без вас весь мир не имеет смысла.

Ал-Мустансир смерил Хасана чуть удивлённым, пристальным взглядом. Слова юного перса нисколько не походили на обычную придворную лесть. Они дышали невероятной, запредельной убеждённостью, некой сверхъестественной силой. Халиф, никогда не имевший таких слуг, был поражён. Он не нашёл ничего лучшего, как молча хлопнуть в ладоши, давая понять, что аудиенция окончена.

* * *

Через неделю халиф позвал Хасана.

– Ты уже познакомился с моим главнокомандующим Бадром ал-Джамали?

– Да, мой повелитель.

– И как он тебе?

– Самодовольное ничтожество. Он не хочет воевать ради славы имама. Он вообще не хочет воевать и думает только о наслаждениях.

Халиф привык к тому, что его придворные плетут утончённые интриги, никогда открыто не пытаясь опорочить друг друга в глазах повелителя. А этот мальчик рубит с плеча. Он не придворный и никогда не станет придворным.

– А ты смог бы возглавить мою армию?

– Да, мой повелитель.

– И что бы ты стал делать с армией?

– Сначала – на Иерусалим, потом – на Антиохию, затем – Багдад, оттуда – на Исфахан, и тогда можно будет всерьёз заняться завоеванием Индии.

Ал-Мустансир не растерялся. Он задумался. Этот мальчишка не похож на юного безмозглого бахвала, не понимающего о чём говорит. В нём – огромная сила. Халиф чувствовал эту силу. Если её почувствует Бадр, мальчик не проживёт больше недели. Можно надеяться только на близорукость Бадра. Халиф продолжил разговор без тени иронии:

– Значит – весь мир. Но наша династия правит в Египте уже вторую сотню лет, и за всё это время мы не смогли завоевать даже Палестину.

– Может быть, слуги имама недостаточно верили в своего повелителя? Этот мир не имеет смысла, если не починён имаму. Но Аллах не творит бессмыслицы. Значит, мир должен подчинится вам.

Усталость вдруг ушла из глаз халифа. Он пристально посмотрел в жёлтые глаза Хасана и молча хлопнул в ладони.

* * *

Призвав Хасана на следующий день, халиф сразу же взял быка за рога:

– Знаешь ли ты, мой мальчик, что я – не хозяин даже в собственном дворце? – заметно было, что каждое слово ал-Мустансир выговаривает с большим трудом.

Хасан попытался уловить в словах имама скрытый эзотерический смысл, но не смог и просто сказал:

– Весь Египет – лишь сотая доля тех земель, которые по праву должны принадлежать вам, повелитель.

Халиф горько усмехнулся:

– Я не шучу, Хасан. Я пленник в этой золотой клетке. Пленник Бадра. Без его согласия я и шага не могу ступить.

– Его надо арестовать и обезглавить.

– У меня нет ни одного надёжного человека, которому я мог бы поручить это. Как бы ещё меня не обезглавили, если я посягну на жизнь Бадра. Он подкупил всех моих слуг, всех гвардейцев, а армия и так в его руках.

– Может быть, подкупить его людей? – задумчиво протянул Хасан.

– Все его люди – это вообще-то мои люди. Как ты представляешь себе халифа, который подкупает собственных людей? Ты обещал завоевать для меня весь мир. Так завоюй для начала вот этот дворец.

– Я сделаю это, – спокойно сказал Хасан.

– Завтра я назову тебе имена нескольких человек, вместе с которыми ты будешь действовать. Пара-тройка друзей у меня ещё осталось. Они очень преданы мне, но они не вожди. Моим вождём будешь ты.

* * *

На следующий день, когда Хасан в сопровождении слуги халифа шёл в покои повелителя, путь ему преградил сам главнокомандующий Бадр ал-Джамали в сопровождении двух гвардейцев.

– Наш повелитель не хочет тебя видеть, – гнусно улыбнулся Бадр.

– Но повелитель только что приказал привести к нему этого юношу, – робко заметил слуга халифа.

– Он передумал, – Бадр расхохотался, даже не пытаясь скрыть, что лжёт.

Хасан понял, что дело проиграно, но не почувствовал страха. Глядя Бадру прямо в глаза он прошипел так, как мог это сделать только разгневанный царь:

– Как смеешь ты, собака, преграждать мне дорогу?

Страшная сила этих слов привела главнокомандующего в ужас. Словно защищаясь, он сделал гвардейцам знак схватить Хасана.

* * *

В тюрьме у Хасана было время обо всём подумать, и он даже обрадовался этой возможности. Перспектива на завтра же быть обезглавленным ни сколько не пугала его. Он знал, что Аллах заберёт его жизнь только тогда, когда он будет не нужен здесь, на земле. Если он уже не нужен Аллаху, тогда его жизнь не имеет ли ценности, ни смысла и жалеть о ней просто глупо.

Хасан начал понимать, что произошло нечто куда более страшное, чем смерть. Кажется, халиф ал-Мустансир – не имам. Умереть за имама было бы куда легче, чем остаться в живых, но без имама. Хасан не боялся остаться один на один со всем миром. Он знал, что стоит ему лишь захотеть – толпы людей склонят перед ним головы и легко признают его власть. Но зачем? Ни власть, ни богатство не интересовали Хасана. Он хотел лишь одного – служить истине. Нет имама – нет истины. Зачем завоёвывать мир?

Но точно ли ал-Мустансир – не имам? Этот человек произвёл на него очень сильное впечатление, он выглядел настоящим повелителем. Но сейчас, вспоминая каждое слово, каждую интонацию, каждый жест халифа, Хасан постепенно пришёл к совершенно ясному выводу: ал-Мустансир – человек, лишённый настоящей внутренней силы. При более благоприятных обстоятельствах из него мог бы получиться неплохой царь, но всего лишь царь – не более. В нём не было достаточной силы для того, чтобы стать царём царей и повелевать всем миром. А нет силы – нет истины. Это совершено очевидно.

Как мог настоящий повелитель превратиться в раба этого жирного и тупого борова – Бадра? Ещё когда Бадр только начинал прибирать к рукам реальную власть, все его ходы можно было просчитать на несколько лет вперёд и уже тогда уничтожить. Мог ли подлинный имам, которому ведомы даже тайные замыслы Аллаха, не разгадать тайных замыслов этого примитивного животного? Сомнений больше не было: ал-Мустансир – не имам.

Но как такое возможно? Да очень просто! Хасана вдруг озарило. Убейдаллах, более века назад объявивший себя имамом, который вышел из сокрытия, и основавший фатимидский халифат, был заурядным самозванцем, и все его потомки, включая ал-Мустансира – самозванцы, даже если не подозревают об этом. Нет силы – нет истины. И думать тут больше не о чем.

Думать, однако, было о чём. Мир не может существовать без имама, как человек не может существовать без еды. Вывод прост – подлинный имам, Махди, до сих пор находится в сокрытии. Дано ли Хасану познать сокрытого имама, или он так и умрёт язычником? У Хасана есть сила, и она проложит ему дорогу к истине. Сам он не Махди, это ясно, иначе не было бы в его сердце этого всепоглощающего стремление служить Махди. Но сила! Не бывает бессмысленной силы. Впрочем, Аллах знает об этом лучше. И Аллах обязательно подаст ему знак, что делать дальше.

Хасан сидел на грязной тюремной соломе, прислонившись спиной к стене. Глаза его были полузакрыты, а губы еле слышно шептали арабские слова молитв. Время думать вышло. Пришло время молиться. Он погрузился в мистический транс.

Внезапно раздался страшной грохот. Хасан даже не вздрогнул. Открыл глаза и посмотрел прямо перед собой. У тюрьмы исчезла стена. Просто исчезла и всё. Впрочем, безо всякого волшебства. Стену разрушило нечто вполне земное, о чём говорила стоящая в воздухе пыль. Несколько крупных камней, каждый из которых мог бы превратить голову Хасана в кашу, упали у его ног, но ни один из них не задел его. Хасан спокойно встал и вышел на улицу. Из-под обломков торчали руки и ноги раздавленных стражников. Хасан осмотрелся. Это, оказывается, упал почти достроенный минарет рядом с новой мечетью. Хасан видел, как строили этот минарет. Тогда ещё он подумал о том, что египтяне – плохие математики, и расчёты, вероятнее всего, сделали не точно, минарет не будет устойчивым сооружением. Он может рухнуть. Что и произошло.

Хасан отряхнул одежду от пыли и спокойно зашагал прочь. Куда идти? Понятно, в порт. В Каире больше делать нечего.

– Куда идёт твой корабль? – спросил Хасан капитана.

– В Сирию, господин.

– Отвезёшь меня туда?

– Сколько господин заплатит?

– Что «заплатит»? – Хасан оставался в мире ином.

– Сколько денег даст мне господин, если я отвезу его в Сирию? – уточнил капитан, полагая, что перед ним иностранец, плохо его понимающий.

– Денег? – Хасан хорошо понимал речь капитана, но вопрос о деньгах показался ему странным, как если бы у него вдруг попросили тележку навоза. Почти не думая, он сказал:

– Если отвезёшь меня, никогда не раскаешься в этом до конца своих дней.

Капитан всмотрелся в благородные черты лица Хасана. Он решил, что перед ним какой-нибудь принц, решивший в простой пропылённой одежде незаметно исчезнуть из Каира. Слишком уж он спокоен, привык, видимо, приказывать. Такие люди не платят. Они награждают. И порою весьма щедро. Может подарить, например, драгоценный перстень – целое состояние.

– Располагайтесь на моём корабле, господин. Всё уже готово к отплытию.

* * *

Хасан никогда раньше не был в море, да и сейчас оно его не заинтересовано. Спокойная, гладкая, бесконечная поверхность. В море нет ответов. Горы – другое дело. Все ответы – в горах. Впрочем, сейчас море его устраивало. На этой беспредметной равнине ничто не отвлекало от молитвы.

Хасан не обратил внимания на признаки приближающейся бури, потому что не знал этих признаков. Что такое буря, он тоже не знал. Вскоре стало интересно. На равнине вдруг начали вырастать всё более и более высокие горы. Корабль бросало вверх и вниз.

Хасан крепко взялся за снасть и подумал: «Да здесь, оказывается, погибнуть гораздо легче, чем в горах». Хасан никогда не боялся смерти, но здесь и боятся было нечего. Ведь не для того же Аллах спас его из темницы, чтобы утопить в этой пучине. Корабль накрыло огромной волной. Хасан рефлекторно задержал дыхание и вскоре вновь спокойно выдохнул воздух. Потом опять накрыло. Неприятно, но терпимо. «Аллах смывает с меня пыль Каира», – подумал Хасан.

Корпус корабля начал трещать. Хасан видел вокруг себя искажённые ужасом лица. Он понимал этих людей. Они боятся смерти. Не хотят умирать. Такова их природа. Они не знают, что останутся живы сегодня.

Хасан услышал голос капитана, который держался за снасти рядом с ним и уже не отдавал команд:

– Ты прав, чужеземец. Мне не понадобятся твои деньги. Мёртвым они не нужны, – отважный моряк сохранял самообладание, но в его голосе звучали обречённость и бессилие.

– Сегодня мы не погибнем, – спокойно сказал Хасан.

– Ты умеешь приказывать морю? – скривился капитан.

– Я не приказываю. Я знаю. Мы будем живы.

Через полчаса буря стихла. Все, кто был на корабле, бросились вычерпывать воду – теперь это имело смысл. Хасан, всё такой же невозмутимый, стоял на прежнем месте и смотрел вдаль неподвижным взглядом.

* * *

Буря превратила Хусейна в животное. Он ползал по палубе на четвереньках, цеплялся за всё подряд, не разбирая, где чья-то нога, где мачта и дико выл. Его пинали, он даже не обращал на это внимания. Хусейн Каини был мужественным человеком и опытным воином, он давно забыл, когда в последний раз испытывал страх. Но Хусейн всегда сражался только с людьми, а эта буря. Кажется, что все шайтаны ада ополчились на них разом. И тут кто-то подхватил Хусейна под мышки, поставил на ноги и спокойно сказал:

– Крепко держись за снасть, иначе тебя смоет за борт.

Хусейн повиновался и посмотрел в лицо обладателя спокойного голоса. Лицо было удивительным, совершенно неподвижным. На нём не было ни отчаяния, ни растерянности, но и никаких тёплых чувств к Хусейну тоже не было. Казалось, этому человеку всё равно погибнет Хусейн или спасётся. И всё-таки он его спас. К Хусейну вернулось самообладание, рядом с удивительным незнакомцем он вдруг почувствовал себя в полной безопасности. Когда буря стихла, Хусейн был уверен в том, что именно незнакомец своим нечеловеческим хладнокровием остановил разгул стихии. Вместе с этим человеком он не задумываясь прыгнул бы теперь в адское пламя. Он искоса поглядывал на неподвижное лицо, желая начать разговор, но не знал с чего. Наконец решился:

– Вы, должно быть, опытный моряк?

– Впервые вышел в море, – незнакомец даже головы к Хусейну не повернул.

– Кто же вы, господин?

– Я? Хасан ас-Саббах.

«Хасан ас-Саббах», – пробормотал Хусейн себе под нос, словно титул, неведомый доселе, но самый высокий в мире. Каини был чутким человеком, он понял, что незнакомец отрекомендовался в полной мере, и любые расспросы не только не уместны, но и абсолютно лишены смысла. Неожиданно он принял решение:

– Меня зовут Хусейн Каини. Мы с друзьями хотели наняться на службу к эмиру Алеппо. Но теперь мы хотим служить вам. Только вам.

Хасан повернул, наконец, голову к Хусейну. Он ни сколько не был удивлён этим предложением, казалось, хотел лишь сделать некоторые уточнения:

– Вы знаете, что вас ждёт?

– Величие, – Хусейн потом до конца своих дней удивлялся тому, что дал такой ответ.

– А если завтра я пошлю вас на смерть?

– Это будет хорошая смерть, – хищная улыбка опытного воина заиграла на губах Хусейна Киани.

* * *

Алеппо понравился Хасану не больше, чем Каир. Почему горожане так ничтожны, мелочны? Думают только о пропитании, мечтают лишь об удовольствиях, суетятся, как насекомые. Этих людей не трудно было дёргать за ниточки, заставить их суетится в нужном Хасану направлении. Но зачем? Их ничтожные душонки никогда не загорятся пламенем веры. Им не нужна истина. А скрытому имаму не нужны такие слуги.

Впрочем, в Алеппо Хасан нашёл десятка два единомышленников, которые бросили всё и последовали за ним. Хасан никому и ничего не обещал, кроме скорой смерти. Своего учения он им так же не раскрывал. Да и было ли у него тогда учение? Была лишь уверенность в том, что он на службе у скрытого имама, который выше звёзд. Эта уверенность передавалась другим. Люди ломали свою судьбу, следуя за ним, просто потому что он – Хасан ас-Саббах.

Потом был Багдад и, наконец, Исфахан. Хасан возненавидел города. Нетрудно завоевать мир для имама, но зачем ему такой мир? Мир мелочных страстишек. Его Махди испепелит этот глупый и ни на что не годный мир. Зачем его завоёвывать? У великого повелителя будут особые подданные. Хасан собирал лучших и вёл их за собой. Его армия росла медленно, но не уклонно. Сквозь города они просачивались небольшими группами, увлекая за собой всё новых и новых. Хасан больше не видел в городах своей цели.

Начались долгие годы странствий по горам Западной и Северной Персии. Хасан установил и поддерживал вялотекущую связь с измаилитскими даи Исфахана, формально признавая их власть над собой. Он отправлял в Исфахан гонцов, подробно рассказывая об успехах своей проповеди, с почтением принимал из столицы инструкции, но он давно уже не придавал этим связям со своим руководством никакого реального значения. В горах Хасан был совершенно независим. Кто они такие, эти городские мудрецы, чтобы стоять над Хасаном? Над ним только имам. А имам ещё не явил своё лицо. Хасан ни одному человеку не сказал, что больше не признаёт над собой власть фатимидского халифа ал-Мустансира и не считает его имамом. Придёт время, и ал-Мустансир сам по себе развеется, как пыль на ветру, и все поймут, что фатимидский фалифат – иллюзия, одна только видимость, лишённая реального духовного наполнения. Истина явит себя. А пока не время им знать, что этого ещё не произошло.

В горах, как и ожидал Хасан, его проповедь имела куда больший успех, чем в городах. Особенно охотно шли за ним горцы Северного Ирана – народ дикий, свирепый и очень независимый по натуре, не привыкший признавать над собой никакой власти и не имевший в этом необходимости. Эти дикари уважали только силу. И они видели в Хасане силу. И они пошли за Хасаном.

Горцы были очень неприхотливы и презирали городскую изнеженность. Они видели как неприхотлив Хасан, умеющий довольствоваться одной грубой лепёшкой в день и спящий, порою, на голых камнях, завернувшись в дорожный плащ бедняка. Горцы презирали многословных проповедников, ничего для себя не находя в бесплодных разглагольствованиях. Хасан говорил редко и очень скупо, роняя немногие слова, как драгоценные камни. Горцы уважали воинов, а ни один из них не мог одолеть Хасана в боевом состязании. Когда они видели, как ловко Хасан орудует саблей, это было для них лучшим аргументом в пользу того, что этот человек прав во всём. Горцы были очень набожны. Они не любили говорить о религии, но каждым своим дыханием стремились славить Аллаха. И они чувствовали набожность Хасана, совершенно не показную, не демонстративную, но именно поэтому – настоящую.

Нельзя сказать, что Хасан испытывал к беднякам и труженикам тёплые чувства. Он ни к кому не испытывал тёплых чувств. Но он никогда не призирал бедняков и не смотрел на них высокомерно. Он вообще не видел разницы между богачами и бедняками. Хасан был очень терпим к человеческим недостаткам, но никогда не прощал людям одного – ничтожности помыслов и устремлений. А эту ничтожность он находил и среди богатых, и среди бедных. Среди последних, пожалуй, реже. Не скованные богатством, бедняки чаще проявляли подлинную возвышенность души, устремлённость к чему-то более высокому, чем повседневность с её мелочными заботами. Бедняки, не смотря на всю свою безграмотность, гораздо чаще оказывались людьми мистически настроенными, и только это имело значение для Хасана. Такие вот безграмотные горные мистики и составляли его гвардию. Он не выносил людей, готовых цепляться за свою ничтожную жизнь до последнего издыхания. За Хасаном шли только те, кто готов отдать жизнь в любой момент. Он верил в имама, его люди верили в него. За эту веру все они были готовы умереть, зная, что их смерть теперь уже не может быть бессмысленной.

Хасан говорил со своими людьми, как господин и повелитель. Он никогда не пытался им понравиться, не заискивал и был очень скуп на похвалу. Но он никогда не презирал их, не унижал и не оскорблял. Наказывал, порою, очень жестоко, за непослушание собственной рукой срубил несколько голов. Но это не подорвало, а, напротив, укрепило его авторитет.

Холуйства и раболепства не терпел совершенно. Он не любил унижать и презирал тех, кто перед ним унижался. С ним надо было говорить, не теряя достоинства, как с повелителем, который безмерно выше их, но, не забывая о том, что они тоже слуги имама, как и он – каждый на своём месте. Гордым горцам, которых никто и никогда не мог покорить, это очень нравилось.

Хасан в совершенстве овладел искусством убеждать и обращать в свою веру. Личность его сама по себе покоряла, на него смотрели не только с восхищением, но и с благоговением, и ему не надо было изобретать какую-то особую тактику проповеди. Но он научился не делать лишних движений, не тратил ни одного лишнего слова. Он, собственно, научился быть самим собой. И за ним теперь готовы были пойти десятки тысяч.

Когда Хасан впервые увидел Аламут – страшную крепость на высокой горе, он понял, что его земные странствия закончились – он войдёт в эту крепость и выйдет из неё только с Махди.

* * *

Рашид лихорадочно записывал рассказ Хасана. Его глаза горели, руки тряслись, он был вне себя. Слова великого Хасана ас-Саббаха совершенно перевернули его, почти уничтожили, стёрли его душу. Теперь он окончательно понял, почему десятки тысяч людей готовы были идти на Хасаном на смерть. Потому что никогда раньше не было таких правителей. Им выпало счастье служить. неземному человеку. Ас-Саббах принадлежит скорее Космосу, чем этим горам.

Хасан, конечно, не всё рассказывал Рашиду. Многое, вспоминая, он так и не произносил вслух. Говорил ровно, пожалуй, даже монотонно, ни разу не изменился в лице, да и не было у него другого лица, кроме привычной маски. Хасан видел, что уже совершенно загипнотизировал летописца, тот не в себе, надо сделать перерыв.

– Приходи завтра с утра, – сказал Хасан и остался один.

Совершенно один. Он никогда не хотел этого! Он надеялся, что в этой комнате они будут вдвоём с невидимым Махди. Хасан будет обращаться к скрытому имаму и находить в своём сердце ответы. Но ни разу за все эти десятилетия Махди не явил себя ни в одном знаке, ни в одном намёке. Хасан чувствовал, что все его мысли – его собственные, и от Махди ни коим образом не исходят. Почему Махди не захотел посетить хотя бы сны Хасана? Почему?!

Теперь Хасан понял уже окончательно: он потерпел великое и страшное поражение, абсолютно бессмысленно расточив огромную силу среди вселенской пустоты. Это следовало понять уже тогда, когда Хасан стал боятся молчащего Махди, когда перестал ждать его прихода и начал думать о его возможном открытии с ужасом.

– Знаешь ли ты, сынок, как страшно настоящее одиночество? Когда ты совершенно один во всей вселенной. Аллах недостижим, Махди молчит, и космический холод начинает проникать в самые глубины души. Да, сынок, ты, наверное, это знаешь. Ты ведь тоже был очень одиноким.

Хасан опять почувствовал, что на душе стало теплее, холод космоса перестал обжигать душу. Страх ушёл. Хасан чувствовал, что он не один. Старик хотел было опять пойти на свой балкон и, глядя на звёзды, больше уже не пугающие, поговорить с сыном, который – там. Но вместо того он вскочил как ошпаренный, и бросился к книжной полке. Схватил «Новый завет» и стал лихорадочно его листать. Вот они, эти слова ученика пророка Исы Иоанна: «Любовь изгоняет страх». Значит, его страх прошёл, потому что в сердце своём он почувствовал любовь к сыну? Всё так просто? Да, просто до чрезвычайности. Он никогда никого не любил. Он прожил жизнь впустую.

* * *

Рашид предвкушал самое интересное в рассказе Хасана ас-Саббаха: