Текст книги "Рыцари былого и грядущего. Том II(СИ)"
Автор книги: Сергей Катканов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 49 страниц)
Как не хотелось бы Андрею когда-либо скрестить своё оружие с мусульманами. До того ли, когда мир вокруг них бьется в истерике воинствующего безбожия? Пусть противоречия между исламом и христианством принципиальны и непреодолимы, но перед лицом безбожного мира они отступают на второй план. А Дмитрий-таки вылитый моджахед. Не только по одежде, у него и лицо стало какое-то душманское.
К окрестностям Аламута они подходили когда уже смеркалось. Как и всегда в конце дневного перехода Сиверцев едва держался на ногах. Голову застилал туман, ещё больше усугублявшийся сумерками. Двух персов, которые встретили их на тропе, Андрей почти не воспринял, словно они выплыли из сна и сейчас должны исчезнуть, а потому не надо обращать на них много внимания. Потом появился горный аул, мазанки, показавшиеся такими же иллюзорными. Его завели в какое-то помещение, жестом указали на кровать и исчезли. И вообще всё исчезло.
* * *
Андрей проснулся ранним утром. Глянул на часы – начало пятого. Спать совершенно не хотелось, голова была ясной, во всём теле – бодрость, несмотря на то, что мышцы болели от вчерашней перегрузки. Хотелось двигаться. В душе стояло замечательное ощущение радости жизни. Спал он, как выяснилось, в одежде. Присел на кровати. Хотелось вот так просто посидеть в безмолвной молитве.
Через некоторое время в комнате появился. Шах. Никем иным этот человек не мог быть. Дмитрий описывал Шаха, как бродягу-оборванца, а стоящий перед Сиверцевым человек был одет в шелка и парчу, голову его венчал тюрбан с крупным рубином, на груди – крест, усыпанный изумрудами. Он напоминал исламского вельможу среднего калибра, даже крест не разрушал этого образа. Но царственная осанка, исполненная величавой простоты, изумительно благородное лицо – они могли принадлежать только тому нищему бродяге-дервишу. Чёрные маслянистые глаза были очень добрыми, без намёка на высокомерие, такие вряд ли могли быть у вельможи. Сиверцев встал и, сдержанно улыбнувшись, отвесил полупоклон. Шах ответил тем же.
– Вы – Шах? – по-мальчишески спросил Андрей.
– Так называют меня. Я отзываюсь, чтобы никого не смущать. Но я не шах, конечно. Слуга своих людей, – Шах говорил мягко и добродушно, но совершенно без елейности.
– А меня зовут Андрей.
– Мистер Князев уже успел рассказать мне о вас. Не хотите ли, Андрей, присутствовать на богослужении в Каабе Христа?
Андрей растерялся лишь на секунду:
– Если это будет угодно Богу, господин.
* * *
Аул, по которому они шли, был самым обычным – мазанки, суровые бородатые мужчины, женщины в паранжах, шустрые босоногие ребятишки. Храма нигде не наблюдалось. Шах завёл Андрея в самую обычную мазанку с нищим убранством. Ничто здесь не напоминало храм, но растеряться Андрей не успел. За ободранной неприметной дверью, которая могла бы вести в заурядную кладовку, открылась каменная лестница, ведущая вниз. Пока они спускались, Шах пояснил: «Когда-то на месте нашего аула был замок ассассинов. Нет, не Аламут, конечно. Аламут стоял в нескольких милях отсюда, а этот замок, так же подчинявшийся Хасану ас-Саббаху и его преемникам, был куда меньше главной ассассинской твердыни. Но ассасины даже небольшие свои замки обустраивали весьма основательно, а в результате, хотя наш замок давно исчез, но подземные помещения очень хорошо сохранились, чему мы, конечно, рады. Здесь наш храм. Христианская Кааба».
Они уже спустились. Сиверцев осмотрелся. Не многое здесь напоминало ему храм. Стены древней, но очень аккуратной каменной кладки. Массивные колонны из того же серого камня подпирали своды. Нигде ни одной иконы. Вдоль стен в массивных медных подсвечниках горели свечи потолще наших церковных. Они явно играли роль не ритуальную, а изначально им присущую, то есть просто освещали помещение. Кое-где можно было увидеть подвешенные на цепочках небольшие масляные светильники вроде наших лампад. Андрей сразу понял, зачем нужны эти лампады – когда после богослужения гасят свечи (дорогое удовольствие) куда более экономичные масляные светильники не позволяют помещению погрузиться в полный мрак.
Прихожане стояли ровными рядами. Последняя группа зашла уже после них с Шахом. Потом Андрей узнал, что два воина остались наверху и замерли у входа с обнажёнными саблями. Все держали в руках обычные мусульманские молитвенные коврики. Кто-то сунул в руку Андрею такой же. Шах показал гостю, где ему надлежит встать и исчез за парчовой завесой, расшитой крестами. Похоже, эта завеса играла роль нашей алтарной перегородки. Вскоре из-за неё раздались плавные звуки фарси. Все расстелили коврика и встали на колени. Андрей последовал общему примеру. Богослужение началось.
«Мечеть мечетью», – с некоторой внутренней неловкостью подумал Сиверцев. Он, безусловно, доверял Дмитрию и Шаху, понимая, что те не втянули бы его в еретическое и уж тем более мусульманское богослужение, а всё-таки было как-то не по себе. Впрочем, искоса поглядывая на молящихся, он испытывал к ним искреннюю симпатию. Какие хорошие восточные лица! Он любил Восток. Как настоящий тамплиер, он не видел в этом противоречия со своей любовью к Западу. Восток и Запад очень разные, но почему же им нельзя любить друг друга? Мужчина и женщина тоже очень разные, но именно поэтому они друг к другу тянутся. Последняя мысль показалась Андрею очень правильной, но несколько фривольной. Твёрдо решив встать на путь монашества, он, наверное, должен избегать таких метафор. Хорошо, что у них тут женщины в паранджах. Не отвлекают своими личиками.
Андрей не знал фарси и плавных слов молитвы не разбирал, но чувствовал, что их последовательность очень точно повторяет строй православной литургии. Сейчас должны открыться Царские Врата. Действительно, парчовая завеса словно сама собой раздвинулась посередине, и он увидел Шаха. Теперь это был величественный тайносовершитель с лицом, словно нездешним. Андрей понял, что шёлково-парчовые одежды Шаха – не повседневные. Это богослужебное облачение. И похожее и непохожее на облачение православных священников.
Мистические токи полностью захватили душу Андрея. Теперь он не только понял, но и почувствовал, что участвует в христианском, более того – православном богослужении. Не просто присутствует, а именно участвует. Его нисколько не смутило то, что на месте престола он увидел чёрный каменный монолит – кубический, каким и должен быть престол. Обсидиановый глянец «Каабы Христа» отражал огоньки свечей и лампад. Некоторые мужчины и женщины причащались, некоторые просто целовали чашу. Они сразу же спокойно и дисциплинированно расходились, исчезая через дверь, ведущую наверх. Всё – совершенно молча, да и во время всего богослужения никто из верующих не проронил ни единого слова. Когда уже почти все разошлись, подросток, так же как и Шах одетый в парчу, но поскромнее, стал задувать свечи, оставив горящими только лампады. Видимо, этот мальчик был чем-то вроде нашего алтарника. Сиверцев назвал его про себя: «маленький Мук».
Храм погрузился в мягкий полумрак. Все разошлись, «маленький Мук» так же исчез. Они остались вдвоём с Шахом.
– Вам понравилось наше богослужение? – ласково спросил Шах.
– Оно прекрасно. Восхищение и растерянность – вот мои чувства.
– Не удивительно, друг мой. Такого вы нигде в мире не увидите.
– Может быть, нигде в мире не знают, зачем ортодоксальным христианам рядится в мусульманские одежды?
– А если бы знали, тогда, может быть, мусульман было бы не больше, чем нас сейчас. Весь Восток поклонился бы Христу.
– А это было бы честно? Вы как будто бы вводите мусульман в заблуждение, подсовывая им христианство в исламской упаковке.
– О, нет, мы никого не обманываем. Все члены нашего братства достаточно развиты, чтобы понимать: разница между исламом и христианством существенно превосходит разницу в обрядах.
– Тогда зачем?
– Чтобы не ломать людей без необходимости. Обычно мусульманин, принимая христианство, вынужден принимать чуждый ему тип национальной культуры, отрекаясь от множества с детства дорогих ему обычаев и некоторых представлений, впитанных с молоком матери. Это проходит обычно через серьёзный психологический слом, в котором решительно нет необходимости. У нас, мой друг, вы не увидите ничего специфически исламского, вы всего лишь оказались в мире традиций Востока. А разве это плохо, если человек, принимая веру истинную, сохраняет верность обычаям предков? Мы избавляем мусульман от ощущения, что, приняв Христа, они больше не принадлежат к собственному народу. Например, женщины у нас ходят в паранджах – что в этом нехристианского? Это просто следование национальному обычаю.
– А я думал, на Востоке женщины давно уже отказались от паранджи.
– В городах – конечно. Там большинство наших женщин одеваются и ведут себя по-европейски. Ты понимаешь, что они отказались от паранджи отнюдь не потому, что стали христианками. Хотят вкусить благ цивилизации, весьма сомнительных, по нашему суждению. В традиционном исламском мире таких женщин считали вероотступницами и ещё догадываешься, кем их считали. Для перса женщина без паранджи – всё равно что для европейца женщина в нижнем белье. Бесстыдница. А если женщина приняла христианство, значит, она может ходить без паранджи. Но и для неё, и для её мужа это очень болезненно психологически. Зачем мучить людей?
– Да, тут вы, пожалуй, мудры. Я живу в закрытом мужском коллективе, готовлюсь принять монашество. Благодарен вам за то, что ваши женщины в паранджах. Мне так, спокойнее.
– Вот видишь! А мои одежды? Чем плох мой тюрбан? Что в нём исламского или нехристианского?
– Вы напоминаете великого визиря.
– Вот именно, дорогой. Были же визири – христиане. Почему, став христианским священником, я должен менять свои персидские одежды на греческие? Не было бы греха и сменить, но и оставить, как есть – не грех. А моим прихожанам как есть – роднее, ближе, привычнее.
– Но есть тут у вас кое-что не просто от Востока, но именно от ислама. Отсутствие икон, например.
– Мо-ло-дец, – голос Шаха, исполненный тихой радости, журчал и переливался. – Правильно заметил. Но тебе, наверное, трудно понять этнического мусульманина. Он переживает очень тяжёлый и глубокий стресс, увидев в храме изображение человеческого лица. Хорошего в этом мало, но такова реальность. Переубедить человека можно, но есть такие глубины души, которые лучше не трогать. Это, порою, приводит к слому. А зачем? Ведь христианам не предписано молится только перед иконами, и христианское богослужение не становится недействительным в помещении, где нет икон.
– Но ведь Церковь догматизировала иконопочитание.
– Совершенно верно. Я своим чётко разъяснил: икона – не идол. У нас запрещено считать икону идолом. Но мы не принуждаем использовать иконы во время молитвы. И в храме поэтому нет икон. Дома некоторые держат иконы. Их за это не осуждают, другие не хотят иметь икон – их тоже не осуждают.
– А ваш престол явно символизирует чёрный камень Каабы. Это ведь исламский символ.
– Заметил, глазастый ты мой, – Шах весело и добродушно рассмеялся. – Тут уж ты нас прости, прояви снисходительность. Тебе трудно представить, какое место в сердце каждого правоверного мусульманина занимает Кааба и её чёрный камень. Туда всегда устремлены сердца всех мусульман, и каждый мусульманин, где бы он не находился, молится в сторону Каабы. Надо ли усердствовать, вытравляя из их сердец этот священный порыв? Наши люди так же молятся, направив свои взоры и души в сторону чёрного камня Каабы, только для нас это имеет другое значение. Наш чёрный камень – престол, на котором совершается бескровная жертва. Здесь сам Христос. И, глядя на чёрный камень, мы молимся Христу. А ведь когда-то, до Мухаммада, Кааба была символом язычества, но Мухаммад сделал её символом единобожия. А про «Йеменскую Каабу» слышал? (Андрей кивнул). Первые христиане-арабы в Йемене так же называли свой храм Каабой. И мы называем свой храм Каабой Христа. Так же нет ничего антихристианского в молитвенных ковриках и в том, чтобы всю литургию провести на коленях.
– Если я правильно вас понял, есть обычаи не чисто национальные, не восточные вообще, а исламские, но не содержащие в себе ничего антихристианского, ничего плохого.
– Мудрость нашего юного друга услаждает мою душу. Всё так, воистину. Что, к примеру, антихристианского в запрете на вино? Мы сохранили у себя этот исламский запрет. Знаешь, как горько бывает слышать, когда мусульмане говорят меж собой про бывшего единоверца: «Он принял христианство, теперь будет пить вино». Пьянство превращается в первый признак принятия Христа. Конечно же, умеренное употребление вина не несёт в себе ничего плохого, но, чтобы не создавать соблазна, мы запрещаем нашим христианам мусульманского обряда пить вино. И свинину не едим. Грехом это не считаем, однако, воздерживаемся. Зачем соблазнять простецов, оставшихся в исламе? Мы хотим показать им, что не ради вина и свинины приняли Христа в своё сердце.
– Но как же вы относитесь к пророку Мухаммаду?
– Стараемся никак не относится, чтобы не смущать ни себя, ни окружающих нас мусульман. У нас существует негласный, но весьма аккуратно соблюдаемый запрет на обсуждение миссии Мухаммада. Ты, наш добрый друг, очевидно, полон суждениями на сей счёт, но для нас существуют вопросы, по которым мы предпочитаем воздерживаться от окончательных выводов.
– Но легко ли мусульманину, впитавшему ислам с молоком матери, признать, что Иисус – выше Мухаммада? Ведь Мухаммад, как бы к нему не относиться – простой человек, а Христос – Сын Божий.
– Легко, мой друг! Легко и радостно! Мы доказываем, что Иса – Сын Аллаха с опорой на исламское богословие и на речения самого Мухаммада.
– Невероятно. Ведь мусульмане считают, что пророк Мухаммад пришёл после пророка Исы, чтобы возвестить более высокие истины.
– Есть такое утверждение в исламе. Но есть и другие. Мусульмане называют Христа «Рух Аллах», то есть Дух Божий. С точки зрения ортодоксии это, конечно, неверно, но для нас тут важно утверждение о том, что Христос – больше, чем человек. И это утверждение не носит случайный характер, его не раз развивал сам Мухаммад. Обратимся к словам пророка, подлинность которых мусульмане не подвергают сомнению. Вот что писал Мухаммад негусу, правителю Эфиопии: «Свидетельствую, что Иса, Сын Мариам – Дух Аллаха и Его Слово, с которым он обратился к благой и целомудренной деве Мариам, которая зачала Ису от Его Духа и Его дыхания, подобно тому, как Он создал Адама Своей рукой».
– Но ведь это же утверждение догмата о непорочном зачатии! Мухаммад утверждает, что Иисус был рождён не от земного отца, а от Духа Святого.
– Вот именно! Мухаммад по сути утверждает, что Иисус был больше, чем человек, значит Иисус больше, чем любой из пророков, поскольку все пророки были людьми. Значит Мухаммад свидетельствует, что Иисус Христос выше его, поскольку он – не более, чем человек, и никогда он сам не утверждал ничего сверх этого.
– После этого мне совершенно непонятно, на чём строится ислам, как отдельная от христианства религия.
– Ислам, не имея разработанного богословия, в силу этого очень противоречив. Ни сам Мухаммад, ни его последователи, включая наших современников, не потратили достаточных усилий на то, чтобы эти противоречия устранить. Внутрисламские противоречия порою больше, чем противоречия между исламом и христианством. Вот послушай какая полемика состоялась однажды между Мухаммадом и христианами, о чём гласит предание.
Мухаммад сказал:
– Иисус – раб Аллаха и Его творение. Он, как и все люди, ел пищу, пил воду, говорил с людьми.
Христиане парировали:
– Если он действительно был творением Аллаха, то кто был Его отцом?
– Мухаммад не растерялся:
– Что вы говорите об Адаме? Разве он не был творением Аллаха?
– Да, он был рабом и творением Аллаха, – согласились христиане.
– Если Адам был творением Аллаха, то кто же был его отцом?
Христиане не нашли, что ответить Мухаммаду, последний торжествовал победу в диспуте.
Сиверцев помолчал, подумал, а потом тихо хохотнул:
– А ведь это, по сути, полемика между различными направлениями христианства, причём богословие Мухаммада, кажется, ближе к православию, чем арианство, например. Ведь Мухаммад здесь вполне соглашается с тем, что у Христа не было земного отца. Кроме того, похоже, что Мухаммад полемизирует отнюдь не с православными, а с монофизитами. Иначе зачем бы Мухаммаду делать такой акцент на человеческой природе Христа: «Он, как и все люди, ел пищу, пил воду». Православные никогда этого и не отрицали. Мы ещё и добавить могли бы к этому, что Христос, по человеческой своей природе, страдал, испытывал страх. Почти отрицали человеческую природу Христа именно монофизиты, поэтому Мухаммад на ней так настаивает. А! Ведь Йеменскую Каабу построили именно монофизиты! Наверное, Мухаммад и православные гораздо быстрее поняли бы друг друга, им было бы легче договориться о человеческой природе Христа.
– Я восхищён глубиной богословских познаний храброго русского воина, – Шах развёл руками и улыбнулся несколько озадаченно, пожалуй, даже испуганно.
Андрей этого не заметил и с воодушевлением продолжил:
– Мне кажется, этот диспут возник из-за путаницы между двумя понятиями. Сын Божий, как второе лицо Святой Троицы и Богочеловек Иисус, который есть Сын Божий, но Он так же и Сын человеческий. Второе Лицо Святой Троицы не может быть сотворено, потому что это и есть Бог, а человеческая природа Богочеловека разве не была творением?
– А разве не следует моему прекрасному другу немного поумерить свой богословский пыл и остановиться перед вопросами, доступными лишь богопросвещённому разуму? – улыбка Шаха была всё такой же доброй, но теперь уже немного грустной.
Андрей сразу же сник и молча кивнул головой. На мгновение ему показалось, что перед ним – отец Августин. А ведь и правда, Шах и Августин в чём-то очень похожи. Господь не оставляет его без мудрого наставника.
– Простите, господин. Бывает – увлекаюсь.
– Но и смиряться умеешь, – совсем уже по отцовски улыбнулся Шах. – Дадим же слово разуму воистину богопросвещённому. Великий православный богослов, преподобный Иоанн Дамаскин, советовал христианам во время диспутов с мусульманами применять следующее рассуждение: Иисус и по Корану, как по Евангелию – Слово Божие. Слово Божие, и по мнению мусульман, вечно, а не сотворено. Следовательно, Иисус не сотворён. Что в этом рассуждении для нас самое важное? Христианство логически вытекает из собственно исламского богословия.
– Да, никуда не попрёшь. Мусульманское понимание Христа – значительно больше, чем просто почтительное отношение к одному из пяти великих пророков.
– А я ещё нечто к этому добавлю. Согласно мусульманским представлениям, Христос не умер. Весьма уважаемый нами Гейдар Джемаль пишет, сравнивая Христа с Махди: «С нашей точки зрения Иисус Христос тоже жив, Он находится у Бога, взят им вверх и тоже явится во время великой битвы с Антихристом – будет Его (Христа) второе пришествие».
– Получается, что для шиитов даже Махди больше, чем Мухаммад, не говоря уже о Христе. Мухаммад умер, а Махди не умер. И в последний час для великой битвы придёт не Мухаммад, а Махди. Получается, Христос и Махди – фигуры мистические и сверхъестественные, а Мухаммад рядом с ними – обычный, земной, даже если и великий человек.
– Это так, но не станем углубляться в собственно шиитское богословие и обобщим то, что мыслит о Христе ислам как таковой. Христос рождён не от земного отца, а от Духа Святого. Христос есть Дух Божий и Слово Божие. Христос не умер, а взят Богом на Небо. В последние времена грядёт второе пришествие Христа. Это вполне исламское богословие есть собственно христианство, если простить богословскую некорректность некоторых формулировок. Это, конечно, не ортодоксальное христианство, но всё же христианство.
– Но как примирить это вполне исламское понимание Христа со столь же исламским утверждением, что «пророк Иса» – не более чем четвёртый из пяти великих пророков?
– Ни как не примирить. Это неустранимое противоречие ислама. Все пророки (Ной, Авраам, Моисей, Мухаммад) по исламу рождены от земных отцов, а Иисус, по исламу же, от Духа Святого. Все пророки по исламу умерли, а Иисус, по исламу же, не умер. Как же он может быть всего лишь одним из пророков? Из стремления устранить это противоречие и возник наш Орден дервишей-христиан.
– А как это всё начиналось?
– Мы искали истину в исламе. И мы нашли истину в исламе. Этой истиной оказалось христианство. Иса – Сын Аллаха.
– Значит, была группа мусульман-богоискателей?
– Сначала группы не было. Был я один. Я был исламским суфием. Можно сказать, христианствующим суфием. Постепенно поиск истины привёл меня к ортодоксальному христианству, к вере Святой Соборной Апостольской Церкви. Затем Аллах даровал мне единомышленников. Так возник наш Орден.
– А то, что вы живёте в окрестностях Аламута не связано каким-либо образом с ассассинами – последователями Хасана ас-Саббаха?
– Мы не принадлежим к низаритам, которых так же именуют ассассинами. Но вот уже много веков здешние края, можно сказать – территория религиозного свободомыслия. Здесь привыкли к неортодоксальным формам ислама, они не вызывают возмущения в этом краю исламских богоискателей. Поэтому я и обратил свою проповедь в первую очередь именно сюда, хотя сам я родом из Исфахана.
– Мне бы очень хотелось побольше узнать о вашей судьбе, господин.
– Секретов у меня нет, но, боюсь – не о чем будет рассказывать. Родился, учился, думал. Жил как все. Может быть, моя внутренняя, духовная биография не вполне стандартна, но она в общем-то тебе уже известна. Точнее – понятна.
– Но я почти ничего не знаю о суфиях, о дервишах.
– Я подберу тебе книги. Сам почитаешь.
* * *
Сиверцев не видел командора с тех пор, как они прибыли сюда. Едва проснулся, Шах пригласил его на богослужение, потом беседовали. Как сокровище, Андрей принёс в отведённую ему комнату несколько книг, которые дал ему Шах, но сомневался, что у него будет время на чтение. Андрей помнил, что они прибыли сюда не на курорт и не хотел садиться за чтение, пока не прояснится ближайшая перспектива.
Он вышел во двор, хотел просто посидеть здесь пока в тенёчке. Командор появился, как джин из бутылки.
– С Шахом познакомился? В местной Каабе побывал?
– Не только познакомился, но и очень хорошо поговорил. Не только побывал, но и участвовал в богослужении.
– Всё хорошо. А я смотрел бойцов Шаха. Вот это тигры! По боевой подготовке почти не уступают храмовникам. Владеют всеми видами стрелкового оружия, фехтование – отличное. Не наше, конечно, фехтование, восточное, но тем лучше на сей раз. Отобрал десять бойцов, отправятся с нами. Радуют они меня. Настоящие тамплиерские туркополы.
– Когда выступаем?
– Завтра на рассвете.
– Значит, сегодня полдня у меня есть?
– А, Шах книжками нагрузил. Почитай, почитай, библиофил. Скоро будет не до этого.
* * *
А был ли суфизм? Может быть, это всего лишь мираж пустыни? В пустыне у каждого свой мираж. И вот теперь люди спорят: здесь был прекрасный замок, нет, здесь скакала могучая конница, вы оба не правы – тут росли высокие пальмы. Таков суфизм – кому что показалось.
Даже само слово «суфи» – слово мираж – никто не знает, что оно значит, и каждый волен видеть в нём всё, что пожелает. Одни говорят, что суфиев назвали так по их шерстяной одежде (суф – шерсть). Другие утверждают: от «соффа» – скамья. Или от арабского «саф» – чистый. Или от греческого «софос» – мудрый. Так же и с персидским словом «дервиш». Что оно означает? Может быть «порог двери». А может быть «находящийся в глубоком размышлении». А в каких отношениях находятся понятия «суфи» и «дервиш»? Дервиш – бродяга, а суфи – мудрец. Конечно, мудрец может быть бродягой, а бродяга может быть мудрецом. В призрачном мире всё может быть.
Само появление суфизма, сказать бы «окутано мраком», но это не так. Оно зримо, но иллюзорно. Вот один современный суфий пишет: «Суфизм представляет собой древнее духовное братство, происхождение которого никогда не было установлено или датировано. Несмотря на то, что суфиев ошибочно считают мусульманской сектой, их можно встретить в любой религии. Они называют ислам оболочкой суфизма и считают суфизм тайным учением всех религий».
Ознакомившись с эти суждением, вы теперь, может быть, думаете, будто узнали, что такое суфизм? Не обольщайтесь. Автор этих строк – либерал-экуменист. Не удивительно, если – масон. Во всяком случае, его суждение вполне вписывается в масонскую идеологию. Ясно одно: он считает себя суфием, но при этом не считает себя мусульманином. Так что же – суфии не мусульмане? Это не ложь. Но и не правда. Это мираж. Мираж ведь не обманывает. Это вполне реально существующий образ. Вопрос лишь в том, сколько ещё образов может существовать на том самом месте. Но чтобы поставить вопрос об отношениях ислама и суфизма, надо вернуться к происхождению этого причудливого явления.
Говорят, что дервишество и суфийство существовали в Аравии и Персии задолго до Мухаммада, только под иными названиями. Значит суфизм – не ислам? Но попытка привязаться к предшествовавшим религиозным традициям – это как раз и есть ислам. Некоторые дервиши считают так: «Семена суфийства были посеяны во времена Адама, дали зародыш во времена Ноя, стали распускаться при Аврааме, плод их появился при Моисее, созрел же он при Христе, а при Мухаммаде произвёл чистое вино». Красиво-то как! А ведь это чистый ислам. С этой точки зрения суфизм – вполне законное учреждение в исламе. И одновременно – это чистое масонство. Значит, ислам – масонство? Острая мысль. Мозги бы не поранить.
Всё бы в этой красивой схеме было замечательно, да только вот ведь беда – не все религиозные традиции до Мухаммада были монотеистическими, а даже скорее напротив. Так не язычники ли «существовали в Аравии и Персии под иными названиями»? Не язычество ли они протащили в ислам под видом суфизма? Вопрос.
Есть, например, такая оценка: «Представления суфиев о Божестве и средствах сближения с Ним более всего напоминают учение последних представителей античной философии, неоплатоников и неопифагорейцев. Замечают так же следы сходства с каббалой, буддизмом, индийским отшельничеством. Формально оставаясь на почве Корана и довольствуясь аллегорическим пониманием его слов, суфии в действительности стояли гораздо ближе к домусульманским учениям».
Вот тебе и «законное учреждение в исламе». Да это же нечто откровенно антиисламское. Буддизм, к примеру, отрицает существование Бога-Творца, а ведь именно вера в единого Бога – основной догмат ислама. К тому же, приведённая точка зрения не единична. Значительная группа исследователей считает главными источниками, из которых суфии черпали своё учение, неоплатонизм, магизм и буддизм. Многие исследователи называют суфийское учение пантеизмом. А это уже на грани безбожия, как, впрочем, и буддизм. Тогда получается, что суфии не имеют ничего общего не только с исламом, но и с монотеизмом как таковым?
Вот такое, к примеру, весьма категорическое утверждение. «Дервиши отрицают нравственное зло. Человек, как эманация Божества, должен стремиться к совершенному погружению в Его лоно. Начало религиозной жизни они переносят из области волевой деятельности в сферу чувства. Это естественное и необходимое следствие всякого пантеизма вообще».
Значит, суфизм – это всё-таки пантеизм – отрицание личности Бога, стремление к «слиянию с Абсолютом» – нечто откровенно антиисламское, как, впрочем, и антихристианское. Ошибки нет, вот ещё характеристика: «Последняя цель дервиша в этом мире – халь – абсолютное погружение в божество и постижение сущности как божества, так и всего существующего во вселенной».
Мрак индуистских культов, традиция совершено оторванная от классического Востока. Вот суфизм. Где тут сближение с христианством? Что тут могло привести ко Христу? Но не торопитесь. Не позволяйте ввести себя в заблуждение категорическими оценками исследователей: «дервиши проповедуют», «конечная цель дервиша», как если бы не вызывало сомнения, что все дервиши проповедуют именно так, и такова именно цель любого дервиша. То что мы поняли и узнали о суфизме – правда. Но это правда миража. Это некий образ, который реально существует и действует на нас и делает дервишей такими, какие они есть. Однако, пустыня – большая. Вы думаете, пустыня – пуста? О, нет. Пусты мегаполисы. А пустыня переполнена ничем не ограниченным количеством невероятных мистических возможностей.
Представьте себе: бредут по пустыне два усталых странника. И вдруг оба они видят на горизонте нечто. Один из них, опасаясь, что это обман зрения, восклицает:
– Ты видишь?!
– Да, конечно! Это суфизм!
Первый с облегчением вздохнул:
– Значит, глаза не обманули меня. Я тоже вижу суфизм.
И они устремились навстречу суфизму, полагая, что пребывают в согласии. Но они видели разное. Один – опьянение и экстаз. Другой – трезвость и свет разума. Угодно ли вам считать их жертвами миража? Не торопитесь с ответом.
Когда же всё-таки и как возник суфизм? Хотел сказать: не иллюзорный, а реальный. Но лучше бы нам от такого противопоставления воздержаться. Ведь мы по-прежнему в пустыне.
Древнейшие известия о суфиях приводят в христианскую Хиру на Ефрате и построенную рядом арабами Куфу. Из Куфы происходил живший в VIII Абу Хашим, по преданию, первый, кого стали называть суфием. Что же послужило толчком к возникновению суфизма? Ибн Хальдун писал: «Когда во втором и в последующих веках ислама страсть к мирским благам распространилась и большинство мусульман вовлечено было в круговорот мирской жизни, явились лица, которые посвятили себя благочестию под именем суфи».
Ибн Хальдун говорит про тенденцию, которая свойственна любой религии: импульс первоначально заявленного идеала жизни постепенно ослабевает, и тогда появляется личность, дающая новый импульс благочестия, желая восстановить торжество забытых идеалов и вновь поднимая планку религиозных требований. Вокруг такой личности быстро возникает союз единомышленников. Отчасти так было и тут: постепенно выдыхающийся ислам породил суфизм, чтобы мусульмане не забыли о Боге окончательно. Но были и чисто исламские причины возникновения суфизма, не имеющие отношения к понижению уровня благочестия.
Ислам изначально был системой политической, а политика, как известно, направлена на обустройство чисто земных дел. Ислам по самой своей природе очень много думает о земле и очень мало о Небе. Ислам сам по себе на две трети состоит из «круговорота мирских дел». В недрах этой военно-политической системы неизбежно должны были появиться люди, склонные больше внимания уделять «делам небесным», думающие не о вопросах наследования власти, а о вопросах «наследования рая», не о джихаде, а о душе, не о разделе военной добычи, а о приближении к Богу. Слишком политичный ислам порождал духовную неудовлетворённость, а потому суфии неизбежно должны были появиться.
