Текст книги "Рыцари былого и грядущего. Том II(СИ)"
Автор книги: Сергей Катканов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 49 страниц)
– Батюшка совершенно прав, – продолжил почему-то повеселевший Дмитрий. – Итак, когда в Эфиопии собрались уцелевшие от разгрома тамплиеры, они решили на веки вечные ограничить численный рост Ордена первоначальным числом – 9 рыцарей. В Лалибеле тогда оказалось несколько десятков рыцарей, но они решили не принимать в Орден ни одного нового, до тех пор пока их ввиду естественной убыли не останется 8 человек. Тогда принять одного. Постепенно сложилась структура, которая существует сейчас и будет существовать, с Божьей помощью, до скончания времён.
– И всё-таки обидно, что многие рыцари, вполне достойные стать полноценными тамплиерами, так и не получают белого плаща. Несправедливо, – заметил Сиверцев.
– Во все века у всех народов такие обиды приводили к размыванию и исчезновению элит. Мы не стремимся быть справедливым, мы стремимся сохранить Орден, и нам это вот уже пятый век удаётся. Тамплиеры остаются людьми особыми, уникальными. Прошу прощения за то, что вынужден говорить в том числе и про самого себя, – жёстко заключил Князев.
– Но не маловато ли нас для осуществления сколько-нибудь серьёзных задач?
– Человечество, Андрей, входит в век спецназа. Грандиозных столкновений миллионных солдатских масс больше не будет. В наше время почти любая задача на карте мира может быть решена несколькими группами хорошего спецназа, после чего остаются лишь полицейские задачи.
– Которые будут непосильны для Ордена.
– Так ведь мы и не боремся за власть над всем миром или над какой-либо конкретной страной. Кроме того, в случае необходимости, мы сможем поднять не одну сотню человек, а это уже страшная сила. В ряде стран существуют национальные подразделения, не принадлежащие к Ордену, но связанные с нами некоторыми ниточками, порою незримыми для них самих. Это, например, православные самураи Японии – прекрасные воины, хорошие христиане, не всегда монахи, но есть и монахи среди них, хотя рыцарей, конечно, нет. А посмотрел бы ты на эфиопских белых монахов-воинов. Боевые монахи – это национальная традиция Эфиопской Церкви. Люди не совсем нашего духа, поэтому они и не тамплиеры, но придёт день, когда будет не до нюансов, и тогда они будут с нами. С персидскими «тиграми» Шаха ты лично знаком. А есть ещё Арабский православный легион. Это, в известном смысле, тамплиерские туркополы – не совсем наши, но близкие нам, в определённый момент готовые действовать единым фронтом с Орденом Христа и Храма. Мы помогаем им организоваться, иногда даём оружие, порою ставим задачи или, напротив, предостерегаем от некоторых действий.
– А в Европе есть группы, связанные с нашим Орденом?
– Нет. Ни одной. Ты знаешь, у нас в Ордене все – европейцы, но это отдельные свободные личности, которые теми или иными путями вышли на Орден, или мы на них вышли, но в самой Европе нет ни одной организованной группы, которая сплотилась бы вокруг военно-монашеского идеала, при этом продолжая твёрдо стоять в христианской вере.
– Да я уж посмотрел историю храмовничества.
– Вот-вот. Под названием «храмовников» Европа в изобилии порождает группы интеллигентов-мистиков, злобных неонацистов, сатанистов-головорезов. Если и появляется организованная христианская инициатива, то это нечто вроде «Опус Деи» – структура деятельно-активная, но решительно далёкая от воплощения военно-аскетических христианских идеалов. Старушку через дорогу они, ради Христа, конечно, переведут, но готовы ли они умереть за Христа? Слишком комфортно устроились в этой жизни. Воинские добродетели в современной Европе – самые непопулярные. Нечто хотя бы отдалённо напоминающие Орден Храма там сейчас не может родится, а искусственно насаждать такие вещи нельзя, если не хочешь получить на выходе клоунаду. В Европе всё ещё есть настоящие христиане, но там больше нет рыцарей, точнее – последние весьма немногочисленные рыцари Европы не проявляют способности к самоорганизации. Враждебная рыцарско-христианским идеалам общественная атмосфера не позволяет им не только сплотиться, но даже и реализоваться на уровне личности, не позволяет в достаточной мере познать свою рыцарскую суть. Только, попадая в наш Орден, они начинают понимать самих себя. Так было с любым из нас, да и на собственном примере ты это хорошо знаешь.
– Но почему же рыцарско-монашеский идеал в Европе заглох при наличии хороших христиан, а порою и не плохих воинов?
Сэр Эдвард Лоуренс, во всё время разговора слушавший братьев с таким живым интересом, как будто все это объясняли ему, но не проронивший ни слова, подал, наконец, голос:
– Солдатчина, мой друг. Последних рыцарей Европы добивает солдатчина.
– Но разве солдат не может быть хорошим христианином, а христианин – хорошим солдатом?
– Да сколько угодно, – сэр Эдвард невозмутимо поднял бровь. – Солдат только рыцарем стать не может, а Европа уже не в состоянии представить себе военного в ином образе кроме солдатского.
– Да, мы как-то говорили об этом с командором Князевым, но я до сих пор достаточно смутно представляю себе принципиальную разницу между рыцарем и солдатом.
– Это просто. Когда-то власть в Европе принадлежала военной аристократии, сейчас она принадлежит торговой олигархии. Военная аристократия, одухотворённая христианством, выработала идеал благородного и великодушного «защитника вдов и сирот». Это и есть рыцарский идеал, в основе которого – готовность принести себя в жертву, защищая слабых. Торгашам это, мягко говоря, не близко.
– Но торгаши были всегда.
– Безусловно. Только раньше они были подчинены военным, игра в целом шла по благородным воинским правилам. Потом буржуазия захватила власть и теперь военные ей подчинены. Игра идёт по правилам торгашей, первейшее из которых: «Не обманешь – не продашь». Если идеал рыцарской аристократии – защита вдов и сирот, то идеал буржуазии – выжимание из вдов и сирот последних соков с целью личного обогащения. А военные, теперь подчинённые буржуазии, обслуживают её интересы. Вот это и есть солдаты. Не случайно даже слово «солдат» происходит от названия монеты – «сольдо», то есть это человек, воюющий за деньги. Буржуазия платит солдату за то, чтобы он силой оружия обогащал своих хозяев.
– А нам-то всё внушали, что солдат должен Родину защищать, – несколько язвительно заметил Сиверцев.
– А как же иначе, друг мой? Кто же скажет солдату: «Идите и умирайте, чтобы мы стали богаче». Солдатам скажут: «Идите и защищайте Родину». Забудут, правда, объяснить что это такое.
– Но есть же национальные интересы.
– Неужели непонятно, что национальные интересы – это интересы национальной буржуазии? Само понятие «Родина» появилось только в буржуазную эпоху. Сформировав большую армию, буржуазия не может всем хорошо заплатить, тогда надо же чем-то воодушевить посылаемых на бойню. Раньше защищали вдов и сирот, а потом стали защищать Родину, делая вдовами и сиротами женщин и детей. Вам, очевидно, известна чудная шутка американских банкиров: «Война – это ужасная вещь, но это ужасно выгодная вещь». Вот так в процессе войн за обогащение горстки торгашей и вырабатывалась солдатская психология, представления об идеальном солдате. Это человек исполнительный и ограниченный, готовый выполнить любой приказ и не способный самостоятельно оценивать смысл войны. Недостаток жалования всегда готовый восполнить нерассуждающей верой в лживую пропаганду. Солдаты впитывают качества правящего сословия, то есть торгашей, и становятся воплощением хамства, ограниченности и жестокости.
– А как должно быть?
– Позволю себе цитату: «Мир традиции толкует жизнь, как извечную борьбу метафизических сил: небесных сил света, порядка с одной стороны и тёмных, подземных сил хаоса и материи с другой стороны. Традиционный человек должен был вступить в эту битву и одержать победу одновременно и на внешнем, и на внутреннем уровне. Внешняя война считалась подлинной и справедливой, если она отражала борьбу, идущую в мире внутреннем. Это была битва против тех сил и людей, которые во внешнем мире имели те же черты, которые необходимо было подавить и обуздать внутри себя».
– Что-то медленно въезжаю.
– Поясню. Изнутри человека разрушают грехи, и любой человек обязан бороться, сражаться в первую очередь с собственными грехами.
– А во внешнем мире он должен сражаться с носителями греха?
– Совершенно не так! – Лоуренс неожиданно жёстко взвился. – Такое понимание принципиально недопустимо и даже порочно. Вы поймите, мистер Сиверцев – все люди до единого в той или иной мере – носители греха. При этом определять, какой человек более греховен, и в какой группе таких великих грешников больше – само по себе грех. Об этом может судить только Бог. Мы сами великие грешники, и если мы обнажаем меч против тех, кого считаем худшими христианами, чем мы, значит, мы уже перестаём быть христианами. Но! Есть сторонники и распространители таких мировоззренческих и государственных систем, в основе которых лежит зло, грех, как норма жизни. Например, русский большевизм. В основе большевизма лежит воинствующий атеизм, отвержение любой религии и в первую очередь – христианства, изгнание Бога из человеческой жизни. Поэтому война Белой Гвардии с большевизмом была священной, оправданной войной. Дело не в том, что красные были бо льшими грешниками, чем белые. Иной красный романтик мог быть духовно чище, чем иной белый головорез. Но большевизм, как система, был духовно погибелен для миллионов людей, а потому война с большевизмом была правильной с нашей точки зрения.
– То есть правильная война ведётся не с носителями греха, а с его распространителями, ради того, чтобы уберечь людей от влияния духовно погибельных систем?
– Совершенно верно. Когда вы говорите такие слова, мистер Сиверцев, мне кажется, что я люблю вас, – Лоуренс улыбнулся иронично-доброжелательно, но почему-то очень грустно. Андрей ответил ему такой же улыбкой.
– Теперь я окончательно понял, почему белые проиграли, – сказал Андрей. – Они не осознавали свою борьбу, как священную войну ради защиты христианства. Белые в большинстве своём были носителями либерального, то есть так же безбожного мировоззрения. Невозможно без Бога выиграть войну с безбожниками.
– Вполне возможно, что и так, мой друг, – вставил слово отец Августин. – Но пути Господни неисповедимы. Белые могли проиграть, даже сражаясь во славу Христову. Господь не обещал своим слугам, что они всегда будут побеждать на земле, Господь обещал им Царство Небесное.
– Значит, мы всегда побеждаем! – заключил Андрей.
– Если мы успешно ведём внутреннюю войну с собственными грехами, и если наша внешняя война действительно является, отражением внутренней, её продолжением.
– Сейчас вспомнил, как Зигфрид цитировал мне бельгийского эсэсовца Леона Дегрелля: «Это была война романтиков и идеалистов с двумя типами материализма: либеральным и марксистским». Если так, значит это тоже была правильная война со стороны немцев?
– Ах, если бы так, – тяжело вздохнул Князев. – Вторая мировая война на самом деле была вызвана столкновением интересов трёх крупнейших европейских хищников: Великобритании, Германии и Советского Союза. Из трёх этих хищников разве что СССР вёл войну из соображений не материальных – ради распространения своей идеологии, основанной на безбожии. Но, если Германия сражалась с безбожниками, это ещё не значит, что она сражалась ради Бога. На самом деле рассуждения о «битве с большевиками» были для немцев не более, чем политической картой. Со стороны Британии и Германии это была чисто буржуазная война за передел сфер экономического влияния. Вот если бы война на самом деле была такой, как видел её Дегрелль, это, действительно, была бы священная война. И если лично Дегрелль вёл именно такую войну, значит он один из последних рыцарей Европы. Рыцарь молится не фюреру, а Христу. Рыцарю нельзя отдать приказ, который противоречит его убеждениям. Если вождь отдаёт такой приказ, рыцарь автоматически перестаёт считать его вождём. В этом главное отличие рыцаря от солдата. Идеальный солдат должен выполнить любой приказ – слепо и не рассуждая. Буржуазии нужны только такие вояки – способные рвать глотки кому угодно лишь ради того, чтобы слой масла на бутерброде был толще. Французам сказали: «Немцы – враги, из-за них вы живёте хуже». Немцам сказали тоже самое про французов. И они истребляли друг друга, не рассуждая, в двух мировых войнах, доходя при этом до крайних форм национальной ненависти. Средний француз верил, что немец плох уже потому, что он немец, и это вдолбили ему в голову, потому что французская буржуазия хотела отобрать кусок пирога у немецкой буржуазии. Это и есть война за национальные интересы, то есть за интересы торгашей.
– Где-то я это уже слышал, – язвительно улыбнулся Сиверцев. – Да нам же в школе это 10 лет вдалбливали – критика буржуазных войн с позиций ленинизма.
– Рыцарь подрастает, – добродушно усмехнулся Князев. – Подозревает своего командора в скрытом ленинизме. Правильно, Андрюха, и впредь не позволяй вешать себе лапшу на уши. Однако, отвечу. Ленинизм критикует третье сословие – буржуазию с позиций четвёртого сословия – пролетариата. Мы критикуем третье сословие с позиций первого и второго – военной аристократии и духовенства.
– А в чём разница?
– Уже хотя бы в том, что большевизм – за уничтожение третьего сословия и вообще за общество без сословий. Мы – за сохранение сословий, но за подчинение третьего сословия первому и второму, как это и было в традиционном обществе. Мы за то, чтобы общество строилось не на основе буржуазных ценностей, а на основе ценностей, которые выработала военная аристократия. Впрочем, сегодня Орден не борется за преобразование общества и в политической борьбе не участвует.
– В чём тогда смысл нашего Ордена?
– Смыслов несколько. Об этом мы и намерены были говорить, только от темы уклонились. Лирическое отступление началось с того момента, когда я сказал, что Европа сегодня уже не способна породить рыцарско-христианскую конгрегацию, а потому у нашего Ордена нет в Европе командорств. Но в Европе всё ещё есть отдельные люди, которые принадлежат к рыцарскому психотипу. Их-то наш Орден и принимает к себе, помогает им реализовать свой потенциал. В Европе они никогда не найдут друг друга, никогда не смогут объединиться, не смогут познать себя. Рыцарь может быть только рыцарем. Будучи лишённым такой возможности, он обязательно переживёт крах личности. Европу уже не спасти, как не спасти было «Титаник», но можно было спасти отдельных людей с «Титаника», вот мы и спасаем последних рыцарей Европы, которые тонут в либеральном море, даём им место в нашей небольшой, но очень крепкой лодке.
– Ты не слишком мрачно оцениваешь перспективы Европы? Про «Закат Европы» уже сто лет говорят.
– Так вот мы и видим сейчас закат. Красота этого зрелища может заворожить только очень наивных людей. За закатом следует ночь. Грядущий XXI век станет веком исчезновения Европы, как этнокультурной общности. Идут два параллельных процесса. Процесс духовного оскудения Европы, разорвавшей свою внутреннюю связь с христианством, и процесс всё нарастающего преобладания в Европе ислама, этнокультурной общности в духовном плане более сильной, чем убогие остатки Европы. К тому же в Европе рождаемость падает, европейцев всё меньше, а этнических мусульман всё больше – миграция в Европу нарастает, и рождаемость не снижается. Но дело не только в количестве, мусульмане в духовном, идейном плане неизмеримо сильнее, чем безыдейные и бездуховные европейцы. Значит, власть скоро будет принадлежать мусульманам.
– Мы ведь уже говорили об этом – власть, во всяком случае, будет принадлежать людям, которые верят в Бога.
– Да, но в этом верующем мире христианским воинам-монахам места уже не будет. Кого наш Орден не спасёт – те погибнут. Итак, одна из главных задач Ордена – консолидация остатков европейско-христианской героической элиты.
– Христианская героическая элита? Звучит несколько непривычно и, пожалуй, даже шокирующее.
– Ну ещё бы. – подхватил разговор Лоуренс. – Знаешь, кого я цитировал по поводу внутренней войны и проецирования её целей на внешнюю? Барона Юлиуса Эволу, который позиционировал себя в качестве язычника. Отсюда, кажется, не трудно сделать вывод о том, что создание собственной героической элиты – идея чисто языческая, чуждая христианству. На самом деле Эвола – язычник довольно искусственный. В известном смысле его можно назвать интуитивным христианином. Мышление, ментальность, мироощущение представителя старой европейской аристократии полностью основаны на христианских принципах, несмотря на то, что он этого не осознаёт. Он, например, считает, что язычество – солнечная религия, а христианство – лунная, лишённая активного мужского начала. Однако, именно христианство является солнечной мужской религией (Христос – Солнце Правды), а крайние формы язычества (сатанизм) сами себя возводят к традиции лунной и всеми способами опираются на женское начало. Этот тезис можно развить в красивейшую теорию, но нам пока важно уяснить одно: Эвола, как носитель солнечной религиозной традиции, является носителем традиции христианской.
– А почему это важно?
– Мы во многом опираемся на мысли родственные тем, которые высказывал Эвола, а потому очень важно подчеркнуть, что это мысли отнюдь не языческие. Эвола воспевает «мир традиций», почему-то не думая о том, что староевропейская традиция является христианской. Он пытается аппелировать к дохристианскому прошлому Европы, но при этом не учитывает одно крайне важное обстоятельство – далеко не любая дохристианская религия уже обязательно язычество. Наивно полагать, что Авраам был первым монотеистом на земле. Была ведь религия Адама, религия Ноя, являвшая собой чистый монотеизм, правильное богопочитание. И на момент познания Бога Авраамом на земле жил царь-священник Мелхиседек, носитель чистого монотеизма. Этот монотеизм постепенно замутнялся и искажался, трансформируясь в различные языческие культы, но монотеистическая традиция, берущая начало от Адама, никогда не исчезала совершенно, энергетика чистого монотеизма сохранялась порою даже в некоторых наиболее вменяемых языческих культах. Утверждать обратное, значит кощунствовать, поскольку получится, что от Ноя до Авраама человечество Бога не интересовало. С удовольствием написал бы на эту тему диссертацию, но нам сейчас важно следующее. Эвола в своих построениях опирается на традиции, связанные с чистым монотеизмом, правильным Богопочитанием, каковые присутствовали и в дохристианском мире, и вне традиции Авраама, и которые получили максимально полное и адекватное развитие в христианстве.
Итак, барон Эвола пишет, что необходимо признать «за воинскими добродетелями и чувствами высшее достоинство по сравнению с буржуазными». Это наша, чисто орденская идея, ведь, перечисляя лучшие качества носителя воинской традиции, Эвола фактически пишет портрет христианского рыцаря-монаха: «Живые и характерные ценности, за которыми эта концепция признаёт преимущественное право – любовь к иерархии, умение повелевать и подчинятся, храбрость, чувство чести и верности, готовность к самопожертвованию даже в тех случаях, когда подвиг останется безымянным, ясные и открытые отношения между товарищами, между командиром и подчинённым». Как видишь, тут нет ничего языческого. Эвола продолжает: «Вопреки буржуазно-либеральному утверждению, воинская идея не сводится к грубому материализму и не является синонимом превознесения грубого использования силы и разрушительного насилия. Основными чертами этого стиля является любовь к дистанции, иерархии, порядку, способность подчинять свои индивидуальные интересы высшим принципам и целям».
– Где вы теперь найдёте таких военных?.. – грустно улыбнулся Сиверцев.
– Только среди орденских рыцарей, – уверенно констатировал Лоуренс. – Эвола ни разу не употребляет слово «рыцарь», но он рисует портрет именно рыцаря, и чем дальше, тем больше этот портрет приобретает религиозные черты, причём, собственно христианские: «Этому стилю свойственны твёрдость в поступках и отсутствие красивых жестов, идеал ясности, внутренняя уравновешенность, недоверие к экстатическим состояниям и смутному мистицизму, чувство меры, способность объединятся, не смешиваясь, как свободные люди, ради достижения высшей цели или во имя идеи».
Лицо Андрея озарила улыбка:
– А ведь тут есть не просто христианские, но и чисто православные мысли. Например «недоверие к экстатическим состояниям» – черта собственно православная, католицизму-то как раз не свойственная.
– Умница, Андрюшка, – отец Августин даже хлопнул себя ладонями по коленям. – И недоверие к «смутному мистицизму» – чисто православная черта.
– А «способность объединяться, не смешиваясь», – продолжил невозмутимый Лоуренс, – характернейшая черта рыцарства, порождённая ментальностью франков. Далее Эвола, продолжая воспевать некую абстрактную традицию, отражает традицию чисто христианскую: «Воинской традиции неведома ненависть, как основа войны. Ненависть, ярость, злоба, презрение в глазах истинного воина являются ублюдочными чувствами, он не нуждается в разжигании столь низменных чувств, в экзальтации. В традиционных государствах война велась с холодной головой, безо всякой ненависти или презрения между противниками». То что Эвола называет «ублюдочными чувствами» есть, по-нашему говоря, греховные страсти, от которых воин никогда не сможет освободить своё сердце без Христа. Очень важно, что здесь Эвола говорит о возможности избежать характерных «профессиональных заболеваний» военных. Можно воевать без злобы и ненависти. Так воюют христианские рыцари. Ещё Эвола указывает на то, что идеалы истинных воинов в чём-то смыкаются с монашескими идеалами: «Воинская идея определённым образом пересекалась с идеей особой аскезы, то есть внутренней дисциплины, контроля над собой». Вот это очень важно: как военным, так и монахам свойственен аскетизм – система жёстких самоограничений, необходимых для достижения высших целей. Тут военная и монашеская ментальности пересекаются, и в точке этого пересечения рождается Орден Христа и Храма.
– Эвола упоминает в этой связи тамплиеров?
– Парадоксально, но не упоминает. Впрочем, его можно понять – человеку, который наивно считает себя язычником, неловко обращаться к опыту христианских воинов-монахов. Эвола отразил тамплиерский идеал (во всяком случае – многие его черты), кажется, даже не подозревая об этом. Впрочем, он называет в качестве перспективы идею некоего абстрактного Ордена ради создания не менее абстрактного «европейского единства». И вот тут наш барон, порою поднимающийся до понимания высочайших истин, вдруг проявляет поразительную близорукость и духовную беспомощность. Мог бы он и принять в расчёт, что сама идея Ордена родилась в недрах христианства и вне христианства не встречается – язычество ничего подобного не знает. Странно выглядит и непонимание того, что «европейское единство» может возникнуть лишь на базе некой идеи. В качестве объединяющего начала Эвола выдвигает набор добродетелей истинного воина. Но нельзя рассматривать добродетели в отрыве от идеи, которая их породила. Абсурдно утверждать: мы не нуждаемся в солнце, нам достаточно солнечных лучей. Но идеи у Эволы нет. Не приняв христианства, он не предложил и никакой языческой религиозной системы. Идея есть у нас – рыцарей Храма.
– А для нас так уж важно возится с теориями этого барона?
– Очень важно. Эвола блестяще прославил рыцарский психотип, его книги имеют огромное влияния на значительное количество людей. Это влияние вызвано тем, что в писаниях Эволы истинно, его глупости никакого очарования не имеют. Мы не можем допустить, чтобы наши современники, восхищённые фактически христианскими идеями Эволы, уходили вслед за ним из христианства. Это просто нонсенс.
– А может, Эвола отрицательно относится к христианству, потому что видел вокруг себя искажённые его проявления?
– Вполне возможно. Во-первых, он вырос в католическом мире, а потому у него были причины ошибочно полагать, что католицизм – это и есть христианство. Во-вторых, он видел вокруг себя христианство уже размягчённое либерализмом, ослабленное идеологией прав человека. Вообще, мне кажется, что разговоры о правах идут от женского начала. Это у женщин права, а у мужчин обязанности. А христианство – религия мужского начала. В христианстве очень важны такие понятия, как долг, защита слабых, готовность к жертве, мужество и твёрдая воля, без которых невозможна непрерывная борьба со страстями, самоотречение. Это же всё мужские добродетели, и христианство требует их даже от женщин. Не случайно в одной из молитв саму Богородицу называют Воеводой. И монашеский путь борьбы с греховными страстями христианская аскетика описывает в военных терминах: «невидимая брань», «меч духовный» и т. д.
– Но это же всё аллегории, иносказания.
– Конечно, иносказания. Но если монашеская аскеза использует военную терминологию, значит есть всё же нечто родственное между духовным деланием монаха и служением воина. Ни одна система не станет использовать терминологию чуждой ей по духу корпорации. Итак, появление в недрах христианства воинов-монахов не есть нечто случайное или искажающее идеалы христианства. Напротив, идея Ордена развивает идеалы христианства, он органичен и закономерен в рамках Церкви. Идеология корпорации воинов-монахов – естественное развитие мужского начала, которое лежит в основе нашей религии. Вот этого-то и не понимал Эвола, полагая, что христианство – религия слабых, а язычество – религия сильных. Между тем, большинство языческих систем, несмотря на культ тупой и грубой силы, являются развитием именно женского начала, не несут в себе подлинной мужественности. Так что идея героической элиты – чисто христианская, но в современном мире эту идею разрабатывает кто угодно, только не христиане.
Уже известный тебе Гейдар Джемаль пишет: «Основной задачей исламского общества является возрождение героической элиты, могущей стать костяком будущего правящего класса». Джемаль понимает героическую элиту, как «братство через смерть», которое строится на осознании того, что «ты являешься братом себе подобных людей, потому что вы вместе стоите перед лицом смерти. Для братства смерть является освобождающим началом». Тебе не кажется, что это очень близко к идее Ордена Христа и Храма?
– Мусульмане научились у крестоносцев?
– Вот именно. Они своим языком излагают наши идеи, а мы потом думаем, что это идеи не христианские. Глупо же. А вот ещё прелюбопытная мысль Джемаля, источником своим имеющая явно не ислам: «Джихад – борьба с ничтожным внутри себя и агрессей ничтожного снаружи. Великий джихад – внутренняя священная война в Духе, малый джихад – священная война в физическом мире». Помнишь у Эволы почти в точности такая мысль: «Внешняя война считается подлинной и справедливой, если она отражает борьбу, идущую в мире внутреннем. Это битва против тех сил и людей, которые во внешнем мире имеют те же черты, что и те силы которые необходимо подавить внутри себя». Поразительный факт: язычник и мусульманин фактически пишут об одном и том же, а между тем ни язычество, ни ислам никогда не предъявляли никаких требований к внутреннему миру человека, никогда не призывали к «внутренней войне», которую христиане называют «невидимой бранью». Эвола и Джемаль излагают христианские мысли, близкие к тому, о чём писал Бернар Клервосский, изображавший храмовников, как людей, которые ведут войну и на «внутреннем», и на «внешнем» фронте.
– А вот позвольте-ка проэкзаменовать нашего юного друга, – вставил слово отец Августин. – Джемаль излагает христианские мысли, искажая их. В чём именно?
– Он говорит про «борьбу с ничтожным внутри себя», а не про борьбу с греховным. Я это сразу заметил. Под «ничтожным» можно понимать просто трусость, страх смерти или привязанность к материальным благам. И с этим внутри себя надо бороться, но понятие греха куда глубже. Следуя рецепту Джемаля, можно победить внутри себя трусость или склонность к обжорству при помощи тщеславия или гордыни, полагая, что одержана большая победа на «внутреннем фронте», а с христианской точки зрения это будет поражение.
– Правильно, – добродушно улыбнулся отец Августин. – А Эвола?
– А он и вовсе ничего конкретного не говорит про «те силы, которые необходимо подавить внутри себя». Мне кажется, воруя христианские идеи, они просто не способны понять их глубину.
– Всё правильно, – кивнул батюшка, – идея религиозной героической элиты была сформулирована теоретиками крестовых походов, о чём ты в своё время немало читал, беседовал, думал.
– Итак, – резюмировал Лоуренс, – наша задача – вернуть украденную у нас идею героической элиты и очистить её от искажений. По-нашему это будет выглядеть так: христианская героическая элита, основу которой составляют рыцари-монахи, это люди, которые в любой момент готовы умереть, защищая ближних, а так же защищая христианство от любых агрессивных посягательств.
– Одно только непонятно, – развёл руками Сиверцев. – Почему современные христианские мыслители не выдвигают идею создания собственной героической элиты, считают эту идею чуждой христианству и отдают её для разработки язычниками и мусульманами?
– А ты сам-то как думаешь? – усмехнулся долго молчавший Князев.
– Да уж, думаю. В основе профессии воина лежит неизбежный грех – убийство. Церковь не может позволить себе создать корпорацию убийц, даже очень набожных.
– Ну и как ты выходишь из этого умственного тупика?
– На языке много красивых слов, но мне самому не кажется убедительным собственное оправдание Ордена. Очень путано выходит.
– Сейчас распутаем по-простому. В основе профессии воина – готовность убивать и готовность умереть. Мы переносим акцент с первого на второе. Рыцарь-монах всегда готов умереть и всегда предпочитает не убивать. Если духовно-боевую задачу можно решить двумя способами на выбор – либо убить, либо умереть, рыцарь всегда предпочтёт умереть, а не убить. Рыцарь умеет убивать, но умение умирать для него на первом месте. Христианская героическая элита – жертвенная элита.
– Но ведь всё равно же убиваем.
– Мне сейчас просто скучно полемизировать с пацифизмом толстовского типа. На эту тему написана целая библиотека. Просто прими во внимание, что Православная Церковь причислила к лику святых многих людей, всю свою жизнь убивавших и отдававших приказы убивать. Это князья Александр Невский и Дмитрий Донской, адмирал Фёдор Ушаков и многие другие. А почему не может существовать специализированная корпорация христиан, делающих то же самое?
