Текст книги "Рыцари былого и грядущего. Том II(СИ)"
Автор книги: Сергей Катканов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 49 страниц)
Ахмад с некоторым удивлением обнаружил себя сидящим за столом, не испытав по этому поводу никаких чувств. Красотки в полупрозрачных одеждах разливали по бокалам вино из высоких кувшинов. Ещё и вино? А как же тут без вина, если прямо на них смотрят омерзительные поросячьи хари? В аду без вина – никак. Неожиданно Ахмад услышал у себя над ухом тихий гневный шёпот:
– Будь проклят гнусный отступник Хасан II.
Эти слова, вполне человеческие, разумные и правдивые, прозвучали, как голос истинной реальности, которая, оказывается, вовсе не исчезла. Душа Ахмада как-то сразу выскользнула из ледяного ада отчаяния, он стряхнул с себя болезненное оцепенение и повернул голову на шепот. Рядом с ним сидел могучий старый воин Хусейн. Их глаза встретились, и они без слов поняли друг друга – не все в Аламуте готовы покориться безбожию их бывшего повелителя.
С этого момента Ахмад всё помнил очень отчётливо. Они с Хусейном налили себе по бокалу ключевой воды из кувшинов и положили на свои тарелки лишь ломти хлеба и несколько абрикосов, мрачно и напряжённо наблюдая за происходящим. Ещё несколько человек за огромным столом поступили так же. А прочие с омерзительным вожделением рвали руками поросят и вскоре уже мало отличались от растерзанным животных, поскольку хлестали вино бокал за бокалом.
Вино и раньше тайком пили многие измаилиты, но не часто им представлялась такая возможность. Вина, где-нибудь припрятанного, всегда было немного – пить никто не умел, не говоря уже про тех, кто отведал вина впервые – эти и вовсе потеряли всякий контроль над собой. Хасан II и Синан, напротив, пили очень мало, лишь изредка делая небольшие глотки из золотых кубков, куда им подливали тёмно-рубиновую жидкость из особого кувшина. Вожди искрились самодовольством и, тонко улыбаясь, с удовольствием наблюдали за тем, как их подданные, нажравшись свинины и напившись вина, понемногу превращались в скотов. Время от времени вожди останавливали свои взгляды на тех, кто не пил и сохранял человеческий облик. Ахмад понял, что ни один трезвый не выйдет из Аламута живым, и это даже порадовало его, это был выход из пропасти отчаянья – они умрут во славу Аллаха от рук гнусных свиноедов и пьяниц. Они станут шахидами и, может быть, действительно увидят рай уже сегодня. На душе стало хорошо – рай уже сейчас. Что может быть лучше? Нужен только некий знак свыше для того, чтобы выхватить саблю.
Тут встал, покачиваясь, один низарит и заплетающимся языком обратился к Хасану II:
– Владыка, ты открыл нам великую истину. Но остальные-то не знают.
– Узнают, – спокойно улыбнувшись, сказал Хасан. – Завтра во все концы земли полетят гонцы с великой вестью. Наш мудрый и храбрый Рашид ад-Дин Синан отправится в Сирию, чтобы возвестить Кийяму нашим сирийским братьям.
– А если они не примут?
– Смерть, – Хасан зловеще улыбнулся. – Зачем этим глупцам жизнь? Они всё равно уже в аду.
Стол взорвался довольным пьяным хохотом. Потом встал другой измаилит:
– У нас, повелитель, есть мнение, что ты и есть скрытый имам, хотя уже не скрытый, но не совсем ещё и открытый. Что ты скажешь на это?
– Ты смотришь на меня, воин. Кого же ты видишь перед собой?
– Великого повелителя Аламута и всех низаритов.
– И только-то? – Хасан шутливо обиделся.
– О да, конечно же, прости. Я вижу перед собой великого избранника Аллаха, божественного халифа, повелителя всего мира.
– А видишь ли ты перед собой имама?
– Н… не знаю.
– Тебе пока многого не дано знать и многого не дано видеть. Кийяма открывается не сразу, а постепенно. Тебе предстоит выпить немало вина, пока ты придёшь к познанию высших истин.
Стол опять взорвался диким пьяным хохотом. Потом поднялся совсем уж пьяный измаилит, но говорил он на удивление внятно:
– Ты повелитель, сказал, что больше нет никаких запретов.
– Это так.
– А вот был такой запрет… нельзя с родственницами… это самое.
Стол опять заржал, но не слишком, всем было интересно, что пьяный вывезет дальше.
– А у меня есть сестра-красавица. Можно мне с ней… это самое?…
– Для чистого всё чисто, – ехидно улыбнулся Хасан II.
– А можно мне с моей сестрёнкой прямо сейчас вот на этом столе?..
– Но вы же помешаете нам пировать, – шутливо возмутился Хасан.
– Тогда кто-то выкрикнул:
– Ты же чистый, для тебя даже ишак чистый.
Засмеяться никто не успел. С места вскочил старый воин Хусейн и оглушительным голосом заорал:
– Довольно, грязные и зловонные свиньи! – Хусейн выхватил саблю и тут же пронзил ею похабника. Ахмад быстро последовал его примеру, разом пронзив какую-то пьяную свинью рядом с собой. Так же поступили ещё двое или трое. Тут же раздался визг десятков сабель, мгновенно выхваченных из ножен. Измаилиты были опытными воинами, они и пьяными продемонстрировали очень неплохую реакцию. Началась резня.
– Аллах акбар! – орали Хусейн, Ахмад и другие верные.
– За халифа Хасана! – орали любители Кийямы.
– Смерть отступникам! – орали и те, и другие.
Теперь Ахмад был, кажется, пьянее хасанитов – священное опьянение боя вошло в его кровь.
* * *
Все тело нестерпимо болело. Неужели Аллах всё-таки послал его в ад на вечные муки? Почему? Ведь он же шахид, он погиб, призывая Аллаха. Ахмад не сразу догадался открыть глаза – у мертвеца нет глаз. В аду. в аду. Только в аду может быть такая боль. В этот момент он услышал радостный шепот:
– Он жив, он пришёл в себя – голос был незнакомый и, кажется, принадлежал старой женщине. Вряд ли это джин или шайтан. У гурии голосочек тоже, должно быть, понежнее. Значит он на земле? Глаза Ахмад по-прежнему не открывал, но, видимо, на его лице отразилось так много чувств, что находящиеся рядом с ним поняли, что он их слышит.
– Не бойся, воин, ты среди друзей, – Ахмад услышал старческий голос, теперь уже мужской.
Он открыл глаза и увидел перед собой древнего старика и старушку, по-видимому, его жену. Судя по одежде, это были крестьяне, причем – из бедных, на эту же мысль наводило и нищенское убранство их хижины.
– Как… я попал… сюда? – с трудом выговорил Ахмад.
– Люди Хасана II приволокли к нам в деревню трупы всех верных, которых они убили. Трупы положили посреди деревни и запретили хоронить – так они пугают нас, принуждая принять их безбожное учение. А ночью один «труп» выполз из кучи и пополз прямо к нашим дверям. Аллах милосердный сохранил тебе жизнь, а мы тебя перевязали. Мы восхищаемся тобой, храбрый воин Аллаха, – добродушно и ласково проскрипел старик, его жена-старушка радостно кивнула.
– Но ведь вас же убьют, за то, что вы меня спасли.
– Значит, мы станем шахидами. В этом не будет даже большой доблести, мы уже старые, жизнь не очень-то нам и нужна. А может быть, мы прожили эту жизнь именно для того, чтобы спасти тебя? – старик грустно улыбнулся, и его жена, так же улыбаясь, закивала.
Ахмад испытывал нестерпимую боль, он едва соображал, но всё-таки задал ещё один вопрос:
– Вас принуждают отречься от шариата?
– Нас пока никто не спрашивал. Но люди Хасана II всем сказали: тем, кто не примет его богомерзского учения – смерть.
– Аллах сохранит вас, – с трудом выговорил Ахмад и провалился в небытие.
* * *
Через несколько дней раны почти перестали болеть. Оказалось, что, хотя ран много, но ни одной серьёзной. Через неделю Ахмад уже понемногу вставал, а через две недели смог бы сесть на коня, которого, впрочем, не было, но было серебро в поясе, который он всегда носил на себе. Пришло время прощаться с добрыми стариками. Половину серебра он решил отдать им:
– Неловко предлагать деньги тем, кто готов был отдать за меня жизнь, но я ввёл вас в расходы. Возьмите.
Старики не стали отказываться и с низким поклоном приняли серебро. Ахмада тронула их искренность и естественность. Иные устроили бы из вручения денег целое представление, а эти просто взяли и всё. В алчности их не заподозришь – если бы хотели, давно бы уже могли завладеть всем его серебром, а не половиной. И в этот момент он почувствовал, что измаилиты всегда были чужими для него. Вечно они что-то изображали, вечно красовались перед всем миром и друг перед другом. Зачем таким людям скрытый имам, зачем им истина? Они сделали бога из дешёвого факира, засевшего в Аламуте. Их истина – смерть, их молитвы – кинжалы. Если бы имам пришёл – они убили бы его. Как он раньше не замечал, что путь измаилизма – почти полное безбожие, которое сейчас лишь проявилось во всей красе, но так было и раньше: вместо скрытого имама – скрытое безбожие.
Ахмад сказал старикам:
– Вам бы лучше уходить отсюда. Знаю, смерти вы не боитесь, но жизнь среди мерзких безбожников – не лучшее из того, что есть в этом мире.
– Мы уже думаем об этом, воин. Не знаем только – куда? Может быть – в Исфахан? А ты сам – куда?
– На родину, в Сирию. Меня там, правда, никто не ждёт. К тому же, мерзкий Синан, должно быть, уже начал сеять среди сирийских измаилитов семена безбожия. Все измаилиты мне теперь враги, потому что они – враги Аллаха. Скажите, добрые люди, а вы молились когда-нибудь в мечети?
– Мы даже никогда не видели мечети.
– А мне, вы знаете, так вдруг захотелось помолиться в мечети. В моей жизни этого тоже ни разу не было, а сейчас так захотелось.
В глазах стариков засветились тёплые огоньки:
– Да хранит тебя Аллах, храбрый и благочестивый воин. Не мы тебя спасли, а ты нас спас.
* * *
Усама ибн Мункыз вышел из главной мечети Дамаска. Как и всегда после намаза, он пребывал в некоторой прострации. Все чувства его обострились, мир вокруг казался ярче, значительнее, мистичнее. В этот момент он любил смотреть на лица правоверных, читая в их душах, как в открытых книгах. Лица суровых воинов, лица хитрых торговцев, лица возвышенных созерцателей – всё это был его родной Дамаск.
Усама служил Нур ад-Дину вот уже 10 лет и ни разу не пожалел, что поступил в нему на службу. Нур ад-Дин вдохнул в Дамаск жизнь. С его приходом в Дамаске стало больше смысла. Нур ад-Дин на глазах превращался в великого объединителя исламского мира. Отношения Дамаска с франками, в том числе и с друзьями Усамы – тамплиерами, конечно же обострились, это было несколько грустно, но Усама понимал, что тут уже никуда не денешься. Если жить со смыслом – война с франками неизбежна. Тамплиеров он по-прежнему очень уважал и даже по-своему любил, продолжая втихаря с ними встречаться, но он помнил, что есть выбор, которого не избежать: либо на Харам эш-Шериф в очищенной мечети Аль-Акса будет вновь совершаться намаз, либо там по-прежнему будут сидеть эти парни в белых плащах.
Сегодня после намаза он думал о том, как хорошо было бы помолиться в Аль-Аксе и по привычке всматривался в лица земляков. Его внимание привлекло одно необычное лицо – худощавое, с большими удивлёнными глазами и короткой бородой. Лицо печального ребёнка. Кто он? Воин? Дервиш? Что-то среднее между воином и дервишем. Если бы в исламе были свои тамплиеры, этот человек был бы одним из них. Усама беглым взглядом окинул одежду незнакомца и заметил, что она так же необычная. Во-первых, он явно только что с дороги и почему-то не привёл одежду в порядок, прежде чем пойти в мечеть. Во-вторых, некоторые детали его одежды указывали на то, что он – не сириец. Лазутчик? Лазутчик богомерзских низаритов? Его нельзя упускать. Усама сделал знак слуге.
Ахмад покинул мечеть Дамаска после намаза совершенно потрясённый. Совместная молитва с правоверными мусульманами перевернула его душу. Как здорово было чувствовать своё единение с исламским миром. Как дурно было следовать извращённой воле одного-единственного человека. Отныне он, Ахмад – правоверный мусульманин. Надо ещё, конечно, во многом разобраться, найти хорошего учителя, а прежде всего – поступить на службу. Примут ли? Да свершится воля Аллаха.
В этот момент Ахмада окликнул человек, одетый, как слуга:
– Стой! С тобой будет говорить эмир Усама ибн Мункыз – правая рука нашего великого повелителя Нур ад-Дина.
Перед Ахмадом вырос человек в одеждах вельможи, на лице его было написано добродушное любопытство.
– Ты низарит? – без предисловий спросил вельможа.
– Бывший низарит, а ныне – одинокий странник на пути к Аллаху.
– Из Персии?
– Из самого Аламута. Не принял богомерзского учения Хасама II и хочу стать правоверным мусульманином.
– Почему я должен тебе верить?
– У господина нет ни одной причины верить мне и при этом найдётся немало причин меня обезглавить. Я сириец, но одет, как перс. Я плохо знаю ислам, я здесь всем чужой, нет никого, кто поручился бы за меня. Если бы я посмотрел на себя со стороны, то увидел бы весьма подозрительного человека.
Усама усмехнулся. Как независимо держит себя этот чужак. Как пленный тамплиер. Или переодетый принц. Да какой он принц – низарит, вне всякого сомнения. И всё-таки сколько в нём благородства. Глаза печального ребёнка. Усама верил глазам. Их не приклеить на лицо, как накладную бороду. Выдержав паузу эмир с иронией, несколько зловещей, спросил:
– Значит, ты не будешь возражать, если я прикажу тебя обезглавить?
– Да свершится воля Аллаха.
– Воля Аллаха свершится в любом случае, независимо от того, что ты по этому поводу думаешь. Следуй за мной.
* * *
В доме Усамы Ахмаду отвели отдельную комнату, очень скромную, но горцу она показалась хоромами. Простая еда так же показалась царской человеку, привыкшему к грубым лепёшкам. Ему выдали новую одежду, примерно такую же, как у слуг. Старую одежду забрали, но кинжалы оставили, немало удивив Ахмада. Простодушный странник не мог, конечно, понять, что дамасский эмир играет с ним, желая выяснить, как будет вести себя чужак, если ему оставить оружие. Ахмад не мудрил, он спрятал кинжалы в новой одежде примерно так же, как они были спрятаны в старой. Он понимал, что его судьба ещё не решена, и сабля по-прежнему занесена над его головой. Но он был совершенно спокоен, сам тому удивляясь. Наконец его позвали к эмиру.
– Расскажи, что произошло в Аламуте.
Ахмад подробно рассказал о непотребстве провозглашения Кийямы. Усама слушал, не перебивая, и, когда Ахмад закончил, продолжал задумчиво молчать. Ахмад осмелился спросить:
– А что Синан в Сирии?
– Развил бурную деятельность. Все сирийские ассассины пошли за ним, недовольных было не больше, чем у вас в Аламуте, их так же перебили, – Усама ответил Ахмаду, как ближайшему советнику, оставив без последствий дерзость пленника, осмелившегося задать вопрос.
Усама долго молчал и наконец задумчиво обронил:
– Значит, говоришь, теперь они считают себя пребывающими в раю уже на земле.
– Это кощунство наиболее меня поразило.
– Это не столько даже кощунственно, сколько ненадлежащее обращение с истиной. Некоторые суфии развивают анализ состояния души достаточно сходным образом – душа человека пребывает в вечном поиске мистической близости к Аллаху. Высшей иерархией души является длительное общение с Аллахом, в сущности равнозначное раю на земле. У христиан так же есть сходные идеи – душа, подражающая Христу, приобретает некоторые Его свойства и, до известной степени уподобляясь Богу, в некотором смысле переживает райское блаженство уже здесь, на земле. Ваш Хасан II – весьма учёный человек, он знаком с этими идеями, но развивает их некорректно и делает это лишь для утоления своего властолюбия. Тусклая тень рая на земле может быть доступна лишь немногим избранным праведникам, заслужившим такое состояние души трудами страшными и совершенно непосильными для большинства. А так, чтобы все, признавшие власть конкретного человека тот час обрели райское состояние души – это, конечно, полный бред.
– О, великий мудрец, учитель избранных счастливцев, – Ахмад, услышав с какой лёгкостью эмир излагает великие богословские истины, пришёл в неописуемое восхищение. Как жаждала его душа такой вот мудрости, которая никогда не была ему доступна.
Усама так же не часто имел таких благодарных слушателей. В мире войны всех интересует только богословие меча. Он по-отцовски тепло посмотрел на восхищённого Ахмада и, подумав, сказал:
– Ассассины должны быть уничтожены. Надо очистить землю от этой скверны. Постараемся убедить нашего повелителя Нур ад-Дина в том, что это наипервейшая задача. Мне нужен хороший советник по делам ассассинов, знающий мир этих блудодеев изнутри. Пойдёшь ко мне на службу?
– Господин наполнил мою душу слезами радости и благодарности.
* * *
Нур ад-Дин играл в мяч на площади Дамаска. Он был одет так скромно, что трудно было признать в этом человеке повелителя Аравии, Сирии, Египта и части Месопотамии. В одежде он никогда не позволял себе роскоши – ни шёлка, ни золота, ни серебра. Однажды Нур ад-Дину прислали из Египта тюрбан из очень тонкий и украшенной золотом материи. Он не захотел даже взглянуть на драгоценный тюрбан. Ему хотели описать эту редкую вещь на словах – он не захотел слушать. В это время вошёл суфи и он подарил ему тюрбан со словами: «Я надеюсь, что вместо этого тюрбана Аллах даст мне что-нибудь получше в другой жизни».
Итак, очень скромно одетый повелитель половины исламского мира играл в мяч на площади Дамаска. И тут он заметил человека, который в разговоре с другим указал на него. Он послал спросить, чего хочет тот человек, а незнакомец отвечал: «Я имею процесс против Нур ад-Дина». Неслыханная дерзость!
Кто посмел судиться с великим повелителем? Однако, Нур ад-Дин тут же бросил мяч, оставил площадь и явился к кади (судье) со словами: «Я пришёл для защиты собственного дела, сделай для меня то, что ты сделал бы для всякого». И вот кади установил, что претензии того человека к повелителю совершенно необоснованны. Что ждало теперь наглеца, дерзнувшего несправедливо обвинить самого Нур ад-Дина? Может быть, плаха или рабство? Нет. Нур ад-Дин, обратившись к кади и всем присутствующим, сказал: «Я знал хорошо, что притязания моего противника несправедливы, и тем не менее я пришёл в суд, чтобы не подумали, что я желал обидеть его. Теперь, когда право признано за мной, я желаю отдать этому человеку ту собственность, за владение которой он позвал меня в суд». О, Аллах, осени своим милосердием эту прекрасную душу, которая всюду искала пути правды!
А ведь надо сказать, что Нур ад-Дин сам и учредил высшую судебную палату для исследования обид, нанесённых частным лицам. Раньше не было такого учреждения, а повелитель счёл, что оно необходимо, когда узнал, что его эмиры и самый могущественный из них – Ширку злоупотребляют своей властью и обижают крестьян. О, этот буйный Ширку с его хитроумным племянничком Салах ад-Дином – от них ещё многие наплачутся. Но Нур ад-Дина Ширку боялся. Едва узнав об учреждении судебной палаты, этот любитель околачивать абрикосы в чужих садах тут же повелел слугам окончить все свои дела мировой. Потерял на этом много, но сохранил голову – Ну ад-Дин шутить не стал бы.
Благородный повелитель был исполнен уважения к чистым законам, сообразуясь с их определениями. По этому поводу он говорил: «Мы только слуги закона, наша обязанность состоит в наблюдении за исполнением их». День и ночь он готов был служить закону, любил оставаться один для чтения жалоб своих подданных и писем эмиров. Отвечая на них, он постоянно размышлял о том, как предупредить злоупотребления.
Все другие правители по одному подозрению и самому ничтожному поводу осуждали обвиняемых на пытку и истязания, а Нур ад-Дин запретил всё подобное. Число преступников заметно уменьшилось благодаря правосудию великого атабека и его уважению к закону.
Нур ад-Дин не только одевался, но и питался очень скромно. В это трудно проверить, но у него просто не было денег на дорогую еду. Впрочем, так он захотел сам. Атабек содержал себя только на доходы с имущества, которое было его личной военной добычей. Только то, что он сам завоевал саблей, он полагал своим, даже не помышляя потратить на себя хотя бы одну монету из казны.
Жена Нур ад-Дина постоянно жаловалась на скудость своего содержания. Однажды она поручила просить мужа об увеличении содержания. Нур ад-Дин прогневался: «Откуда она хочет, чтобы я достал, чем удовлетворить её расходы? Клянусь Аллахом, я не намерен из-за неё осудить себя на муки адским огнём. Если она думает, что деньги, врученные мне для хранения, составляют мою собственность, то она весьма ошибается. Эти деньги принадлежат всем правоверным, а я только их казначей и не хочу для её удовольствия соделаться вероломным стражем. Впрочем, у меня остаются ещё три лавки в Эмессе, пусть она возьмёт их». А эти три лавки приносили ничтожнейший доход. Но Нур ад-Дин не считал что-либо ещё своим, хотя мог бы брать из казны сколько хотел.
Казну он не желал наполнять путём обмана, полагая нечистыми деньги, получаемые при помощи обид, чинимых правоверным. Находясь однажды в казачестве, он нашёл сумму, захваченную в казну несправедливо. Он призвал служащих и сказал им: «Эти деньги не принадлежат ни нам, ни казне, их следует отнести к кади Кемаль ад-Дину с приказанием возвратить тому, у кого их взяли». Некоторое время спустя он снова пришёл в казначейство и снова увидел там эти деньги. Тогда он пришёл в гнев, повелев сказать Кемаль ад-Дину: «Я знаю, что ты способен взять на себя такой грех, но мои плечи не так крепки, и я не желаю из-за этих денег навлечь на себя правосудие Всевышнего».
Вот почему Нур ад-Дин имел такую любовь к справедливости и закону! Вот почему он проявлял такую скромность и умеренность не желая брать себе лишних денег и предпочитая иметь достаток простого воина! Великий повелитель был очень богобоязненным и всячески старался избегать грехов, возмездием за которые являются адские муки. Воистину, религиозность Нур ад-Дина была выше всяких похвал. День и ночь он заботился об исполнении своих обязанностей по отношению к Аллаху, творя милостыню и совершая добрые дела. К молитве он был очень усерден и посвящал ей значительное время. Днём он читал несколько сур Корана, на ночь творил молитву. В полночь вставал, делал омовение и молился до утра.
Не надо и говорить, что вина, запрещённого шариатом, он не пил совершенно, а кроме того – полностью запретил его продажу в своих владениях.
До него правители жили рабами желудка и всякой роскоши, не делая различия между добром и злом. А Нур ад-Дин обращал большое внимание на то, что запрещается, а что предписывается религией и вменил это в правило своим людям. Однажды он воскликнул: «Как! Мы заботимся о безопасности дорог от воров и разбойников хотя зло, причиняемое ими – второстепенно, и мы не хотим защищать религию! Не обязаны ли мы в первую очередь защищать от всякого посягательства ислам, который служит основанием всему?».
День и ночь он помышлял о средствах истребления неверных, мечтой всей его жизни было полностью очистить страны Востока от нечестивых франков. Благороднейший и храбрейший Нур ад-Дин стал вождём великого джихада, какого исламский мир не знал со времён пророка Мухаммада и четырёх праведных халифов. Ведь исламские правители измельчали, стали рабами всего ничтожного, что бывает в жизни. Они вели войны лишь ради тленных богатств и ради власти, бесконечно сражаясь друг с другом, а о джихаде и не помышляли. Потому-то неверные франки и смогли пустить корни на священной земле ислама. Но атабек Нур ад-Дин возродил великий джихад, всячески отклоняя правоверных от междоусобиц и объединяя их на священную войну.
Против франков, да поразит их Аллах, Нур ад-Дин часто прибегал к хитрости, искусству тонкого обмана. Значительную часть своих побед он одержал, благодаря этому. Но, кроме того, Нур ад-Дин приобрел себе великую славу личной храбростью и ловкостью. Он был, без сомнения, первым воином своей эпохи, его воинские таланты вошли в поговорку. Не было другого человека, который сидел бы на коне так красиво, он, можно сказать, составлял с конём одно целое.
Нур ад-Дин бросался на неприятеля, сражаясь, как простой воин, и говорил: «Увы, вот уже много времени я ищу мученичества и не могу того достигнуть». Однажды эти слова услышал один из его соратников и заметил ему: «Именем Аллаха! Не подвергай свою жизнь опасности, а вместе с нею ислам и мусульман. Ты их опора. Если тебя убьют – мы погибли». Нур ад-Дин ответил: «О, что ты говоришь! Кто может спасти нашу страну и ислам, кроме великого Аллаха, которому нет равных».
Нур ад-Дин уничижался перед Аллахом и только благодаря этому он вознёсся над людьми. Его храбрость, его искреннее стремление стать шахидом, так же как и другие его добродетели, имели одно прочное основание – истины ислама, возвещенные пророком Мухаммадом, да благословит его Аллах и да приветствует.
Великий атабек имел большую склонность к изучению преданий о жизни пророка Мухаммада – хадисов. Поэтому он всячески приближал к себе учёных улемов, а более всего – мудрых суфи, оказывая им большое почтение. Он призывал суфи к себе, радушно принимал и почтительно обращался с ними. Заметив суфи издалека, он вставал перед ним, обнимал его и сажал рядом с собой, поэтому благочестивые и набожные люди стекались к нему из самых отдалённых стран. Эмиры этому завидовали и часто говорили плохо о духовных лицах. Один эмир оскорбительно отозвался об имаме Кот ад-Дине. Нур ад-Дин ответил: «Допустим, ты прав, но имам имеет, чем вознаградить за пороки – своими познаниями и благочестием. А ты и тебе подобные имеете вдвое больше пороков, чем приписываете этому имаму, и при этом не имеете ничего, чем можно вас извинить. Я переношу ваши глупости, не вознаграждаемые никакой доброй стороной, и не должен терпеть недостатков в имаме?».
Нур ад-Дин построил кельи и монастыри для суфи, назначив для их содержания значительные земли. Он воздвиг многие прекрасные мечети. Мечеть в Мосуле служит замечательным примером красоты и прочности. Её постройку он поручил шейху Омару. Многие говорили, что Омар к тому не способен, но Нур ад-Дин ответил: «Кому бы я не поручал подобную работу, они обязательно удерживали часть денег для себя и мечеть оставалась неоконченной. Теперь я уверен, по крайней мере, в том, что Омар меня не обманет. Если же он что-то сделает не так, то вина будет его, а не моя». Атабек не ошибся! Мечеть вышла славной. Самое важное, оказывается, в том, чтобы начальник был честный, а остальное устроит Аллах, если же начальник – вор, не поможет то, что он хороший мастер. Воистину, Нур ад-Дин обладал великой мудростью правителя, какую не часто встретишь у владык земных. Он был строг без суровости и добр без слабости.
Нур ад-Дин построил в Дамаске школу, где обучали науке преданий – устному учению пророка Мухаммада. Он приписал этой школе значительное имущество для содержания учителей и учеников. Это было первое учреждение подобного рода. Он основал так же школы для сирот и дал средства к существованию учителям и ученикам. Во многих выстроенных им мечетях он учредил вклады для тех сирот, которые читали там Коран, и это было устроено в первый раз. Он был неутомим в изобретении всё новых и новых способов доставить пользу мусульманам. Он построил гостиницы по большим дорогам, построил много госпиталей, в том числе большой госпиталь в Дамаске. Воистину, он жил и для богатых, и для бедных – для всех мусульман.
Таков был атабек Нур ад-Дин, которому верой и правдой служил эмир Усама ибн Мункыз, а теперь и его помощник Ахмад, бывший ассассин, а ныне – правоверный суннит. Точнее, таким видел Нур ад-Дина Ахмад, сразу же влюбившийся в атабека до беспамятства. Ахмад с увлечением собирал всевозможные истории, которые свидетельствовали о небывалом величии души атабека. Нур ад-Дин был, по его мнению, величайшим из всех правителей, которых когда-либо знала земля. Усама снисходительно приветствовал восхищение Ахмада их общим повелителем, в каких бы формах это восхищение не проявлялось, но сам старый эмир понимал, конечно, что настоящий Нур ад-Дин – куда сложнее. Усама прекрасно видел, каким беспредельно жестоким умеет быть атабек, насколько он властолюбив. Действительно, не будучи подверженным низменным и ничтожным страстям, Ну ад-Дин порою пугающе безоглядно отдавался страсти властолюбия, а это порождало мнительность и подозрительность, которые с большой лёгкостью оборачивались пролитием мусульманской крови. Видел Усама и то, что атабек, порою, склонен к хитрости и обману куда больше необходимого – слово его ненадёжно. И проявлялась эта лживость отнюдь не только по отношению к франкам. И ненависть Нур ад-Дина к франкам так же, по мнению Усамы, переходила разумные пределы. Конечно, они обязаны вести джихад, а джихад нуждается в сильном лидере, и Нур ад-Дин прекрасно подходил на эту роль, но зачем столько ненависти? Зачем война на полное истребление? Многие франки – достойнейшие люди и вряд ли Аллаху будет угодно, если они окажутся полностью уничтожены. Тут надо бы проявить побольше мудрости.
Сегодня исламский мир объединяется во многом именно благодаря угрозе франков, а если франки окажутся полностью стёрты с лица земли? Исламский мир легко впадёт в ничтожество, в хаос мелочных междоусобиц. Так разумно ли полностью уничтожать угрозу, которая сегодня является для исламского мира созидательным фактором?
Нур ад-Дин этого не понимал. Он был слишком прямолинейным и бескомпромиссным. Ну прямо, как франк. А между тем, иные франки вполне уже впитали тонкую изворотливость восточного мышления, построенную на нюансах и полутонах. Франки сделали мусульман другими, джихад впитал в себя многие свойства крестового похода. Но и мусульмане не позволяли франкам остаться прежними, лучшие представители Запада быстро перенимают утончённое изящество возвышенной учёности. Восток и Запад нужны друг другу, а война на полное истребление не нужна никому.
Эти мысли всё чаще рождались в душе Усамы, когда он видел неумеренное восхищение Ахмада Нур ад-Дином. Конечно, в основном Ахмад был прав. Нур ад-Дин действительно очень сильный, благородный и справедливый правитель, в каком давно уже нуждался исламский мир, так что некоторые слабости приходилось атабеку прощать, и Ахмаду не стоило травить душу рассуждениями об этих слабостях. В жизни Ахмада было так много чистого отвращения, что оно ещё нескоро в достаточной мере уравновесится чистым восторгом, который есть лекарство для его души. Несколько пугала Усаму измаилитская склонность Ахмада боготворить повелителя, видимо, измаилизм не так легко полностью соскоблить со своей души. Атабек – не бог, не имам, не источник истины, но Ахмад, казалось бы, вполне это понимая, всё же смотрел на атабека, как на некого полубога. Тут было некоторое отклонение, но, с другой стороны, оно порождало безграничную преданность, а много ли у Нур ад-Дина таких преданных слуг, как Ахмад, и разве не такие слуги – главное богатство атабека? И если уж кого-нибудь боготворить, так Нур ад-Дин лучше, чем кто-либо подходит на эту роль. Усама стал очень дорожить Ахмадом. Общение с этим необычным воином-богоискателем обогащало его.
